Текст книги "Слово — письмо — литература"

Автор книги: Борис Дубин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 31 страниц)

В принципе истеблишмент всегда занят собственным сплочением (основные формы его коллективной жизни сегодня – презентация и премия) и действиями на границах собственно культурного поля, менеджментом культуры – связями институтов культурного воспроизводства с «внешними» подсистемами и контекстами (структурами федеральной и местной власти, фондами и меценатами в стране и за рубежом). В условиях нынешнего кризиса все эти направления деятельности – и само существование культурного истеблишмента – оказываются под вопросом. Одновременно сужается возможность любых некоммерческих инициатив, в частности – закрываются небольшие издательства, журналы, газеты, сокращаются штаты и оплата их труда, из-за невозможности покупать авторские права сворачивается переводческая деятельность современных писателей и ученых. Все эти факторы, как можно предполагать, будут действовать в сторону дальнейшей массовизации культурного производства для коммерческих институций и его классикализации – для государственных учреждений (в 1997 г. 47 % книг по названиям и 75 % по экземплярам были выпущены в России частными издательствами). Институты и того и другого типа будут, вероятно, сокращаться по числу и укрупняться по объемам выпуска продукции.

Как бы там ни было, можно говорить о завершении в России очередного этапа скоростной модернизации сверху, об уходе со сцены всего слоя ее протагонистов и агентов, ретрансляторов их идей, слоев первичной поддержки. То, что среди осей социального самоопределения и символического размежевания сегодня в стране преобладают половая и возрастная, означает как бы естественный порядок социального движения и воспроизводства, но вместе с тем указывает на бедность социального устройства, маломощность интеллектуальных слоев и более активных групп социума, хрупкость в нем структурных начал динамики, рынка, гражданского общества. Символы инновации («реформ», «демократии», жизненного успеха) не доминируют сегодня ни в одном групповом самоопределении и не поддерживаются ни одной авторитетной группой в качестве непременных и «своих». В обществе преобладает желание стабильности, преобладают либо негативные модели идентификации (антивласть, антибогатство и т. д.), либо ироническое пародирование достижительских ценностей даже молодыми и добившимися успеха деятелями массмедиа (типа «Старых песен о главном»).

Традиционно интеллигенция периода сдвигов (1860-х гг., пореволюционных лет, периода «оттепели») была ориентирована на молодежь, сегодня интеллектуальные лидеры образованного слоя обращаются к пожилым. А это значит, что советская интеллигенция, как она сложилась к середине 1930-х, трансформировалась в конце 1950-х – начале 1960-х гг. и существовала на протяжении активной жизни одного поколения в 1960–1970-х гг., за этими пределами (то есть поверхвозрастных рамок, в качестве универсального образца) оказалась не воспроизводима. Она – феномен, исторически ограниченный. Как система взглядов и вкусов, как образ жизни она уходит вместе с поколением, их выдвинувшим и поддерживавшим, и со всей социальной рамкой закрытого общества, в котором сложилась и к которому привыкла.

1998

Культурная репродукция и культурная динамика в России 1990-х годов [*]*
  Первоначальный вариант опубликован в: Мониторинг общественного мнения: Экономические и социальные перемены. 1998. № 4 С. 22–32. Для настоящего издания статья доработана.


[Закрыть]

Основной материал, положенный в основу статьи, – данные государственной статистики и опросов ВЦИОМ за последнее десятилетие и оценки экспертов [333]333
  Как показатели установок и вкусов «среднего человека» некоторые из этих данных уже рассматривались Ю. Левадой и Н. Зоркой. См.: Левада Ю.Индикаторы и парадигмы культуры в общественном мнении// Мониторинг общественного мнения: Экономические и социальные перемены. 1998. № 3. С. 7–12; Зоркая Н.Тенденции в чтении россиян в 90-е годы // Там же. С. 44–49.


[Закрыть]. Однако по направленности она не столько описательная, сколько аналитическая и относится к деятельности креативных групп и репродуктивных подсистем (институтов) современного российского общества.

Культурная ситуация: институты и лидеры

Общую рамку, контекст для активности населения, его основных контингентов в сфере восприятия культурных образцов составляют, среди прочего, некоторые процессы общесоциального плана. Применительно к 1990-м гг. ограничусь из них тремя.

Распад советской государственной системы организации культурного тиражирования и распределения.В данном случае я имею в виду социализирующие и репродуктивные институты советского и постсоветского общества: среднюю школу, книгоиздательскую систему, т. н. учреждения культуры – библиотеки, театры, музеи (см. табл. 1, для сравнения приводятся данные по доперестроечному 1985 г.).

Таблица 1 [334]334
  Данные приведены и рассчитаны по: Российский статистический ежегодник. М., 1999. С. 231, 234–235.


[Закрыть]

Говоря о распаде, я вовсе не хочу сказать, что общее количество тех или иных из соответствующих учреждений и ведомств либо число их работников обязательно и резко сократились (к примеру, численность средних дневных школ и учителей в них за 1990-е гг. практически не изменилась, а число театров и музеев на протяжении этих же лет, как видно из таблицы 1, наоборот, даже заметно выросло). Речь идет о падении их авторитета у значительной части населения, об утрате ими как институтами широких кругов заинтересованной и подготовленной публики. Так, согласно данным мониторингов ВЦИОМ 1993–1997 гг., доля тех, кто стал за последнее время, по их оценкам, реже бывать в театрах, музеях, библиотеках, от опроса к опросу продолжает оставаться максимальной именно среди более молодых россиян (до 29 лет); людей с высшим образованием; жителей Москвы и самых крупных городов; учащихся (студентов) и специалистов с высшим образованием. Важно отметить, что «стоячая волна» подобных негативных оценок воспроизводит не только результатвоздействия различных неблагоприятных социальных, экономических и т. п. обстоятельств (так сказать, оперативный опыт), но и стабильную установкуна понижение активности в обозначенных областях (то есть культурный стандарт с определенным расчетом на перспективу). Причем демонстрируют подобный автостереотип в ситуации опроса (ролевого взаимодействия, диалога) как раз наиболее образованные, квалифицированные группы, потенциально активные в сфере культуры. А это уже связано с двумя другими социальными процессами, о которых теперь и пойдет речь.

Изменение роли образованных слоев в российском обществе на протяжении последних семи-восьми лет.Дело здесь не ограничивается простым снижением культурной активности данной группы (например, падением ее интереса к музыке, театру, чтению, массовизацией вкусов, о чем речь пойдет дальше). Главное, видимо, в другом – в утрате интеллигенцией, «образованными» своего, казавшегося долгое время монопольным, места в обществе, устойчивого социального статуса и лидерского самоощущения в культуре, в потере привычных социальных партнеров и оппонентов, а отсюда – в растущем недоверии и равнодушии к современности (характерны высказывания типа «Это не мое время», «Нас обокрали, обманули»), в спаде креативного потенциала, самого импульса к смысловому поиску и культуротворчеству, укреплении ностальгических настроений и рутинных культурных практик. Это, в свою очередь, во многом влечет за собой дальнейшее падение значимости и привлекательности – особенно для наиболее молодых, социально активных групп – тех идей, представлений, конкретных имен и образцов (всей огосударствленной и классикализированной идеологии «высокой культуры»), которые раньше связывались с интеллигенцией в более широких кругах общества. Сегодня – и это особенно ощутимо в сравнении с концом 1980-х – самым началом 1990-х гг. – можно говорить о крайней раздробленности и разрыхленности самого образованного слоя, а также о сокращении дистанций между прежними слоями социума (прежде всего – по оси образования, цивилизованности, образа жизни), о потере символами более высоких слоев и статусных групп своей вчерашней и позавчерашней престижности, притягательности для слоев более низких, о снижении привлекательности «центра» – для «периферии» общества.

Значительное расширение сферы деятельности технических средств массовой коммуникации.Прежде всего это относится к сети негосударственного телевещания, кабельного телевидения, наконец, видео – они, особенно видеопрокат и продажа видеокассет, во многом работают уже по условиям рынка, в расчете на массового зрителя и потребительский спрос. Чтобы оценить общие масштабы сдвигов в этой сфере, достаточно сказать, что если в 1990 г. видеомагнитофон был в России, по данным опросов ВЦИОМ, у 4 % взрослого населения (т. е. семей россиян), а в 1995 г. – у 14 %, то в середине 1998 г. – уже у 30–31 %.

Массовый киноспрос [335]335
  Речь идет, конечно же, исключительно об интересе к художественным фильмам, транслируемым по телевизору или тиражируемым на видеокассетах (ср. данные о посещении кинотеатров в табл. 1).


[Закрыть]– если говорить сейчас не о «старых» лентах, особенно комедиях и музыкальных фильмах, а о сравнительно «новых» для отечественного зрителя разновидностях жанрового кино – так или иначе концентрируется сегодня вокруг двух жанров. Это боевик и мелодрама (и то и другое, как правило, зарубежные, чаще всего – американские) [336]336
  Поскольку активистами в покупке и прокате видеокассет выступают мужчины 25–39-летнего возраста, мелодрама в суммарной структуре покупательских предпочтений заметно уступает не только боевикам, детективам, приключенческим фильмам, но и фантастике. См. данные вциомовского опроса покупателей кассет (1997) в статье: Ульянова М.Связующие звенья в системе распределения в киноотрасли: кино– и видеопрокат // Мониторинг общественного мнения: Экономические и социальные перемены. 1999. № 1. С. 54.


[Закрыть](см. табл. 2.).

Таблица 2

КАКИЕ ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ФИЛЬМЫ ВЫ ЛЮБИТЕ СМОТРЕТЬ БОЛЬШЕ ВСЕГО?

(в % к опрошенным в каждом замере, данные по редко смотрящим кино и затруднившимся с ответом не приводятся)

Как видим, кинопристрастия россиян по их структуре и основным пропорциям на протяжении последних лет в целом весьма устойчивы. Сколько-нибудь заметные подвижки относятся лишь к боевикам и «старым лентам»: аудитория потребителей и ценителей тех и других за вторую половину 1990-х явно выросла.

В том же принципиальном направлении трансформировалась за последние 7–8 лет и деятельность российских книгоиздательств. По данным госстатистики, негосударственные книгоиздательства выпустили в 1996 г. 43 % книг (по названиям) и больше 72 % – по тиражам, а совокупный тираж книг трех крупнейших негосударственных издательств («ЭКСМО», «Терра» и все более концентрирующаяся на учебной литературе «Дрофа») превысил объем продукции издательства «Просвещение» (с последним успешно конкурирует в последнее время еще и издательство «Новая школа»); он теперь вдвое выше совокупных тиражей продукции, изданной за год государственными ведомствами и организациями, вместе взятыми [337]337
  См.: Печать Российской Федерации в 1996 году. М., 1997. С. 12, 20 (все данные о печати, кроме особо оговоренных, далее приведены и рассчитаны по этому справочнику). По данным Ю. Майсурадзе, в 1997 г. 47 % названий и свыше трех четвертей тиража всех книг было выпущено частными издательствами. См.: Полиграфист и издатель. Спец. выпуск. 1998. Август. С. 45.


[Закрыть].

По оценкам экспертов, книжный рынок второй половины 1990-х гг. на три четверти состоит из беллетристики и учебной литературы (продукция издательства «Просвещение» составляет 10 % от общегодового тиража книг), причем до 90 % всего рынка художественной литературы составляют книги массовых жанров [338]338
  См.: Итоги. 1997. 18 ноября. С. 38. Добавлю, что параллельно массовизации книжного репертуара идет – хотя и гораздо более медленными темпами – децентрализация самой книгоиздательской сети. В 1996 г. в Москве выходило 55 % всех издаваемых в стране книг по названиям и 80 % – по тиражам: доля издаваемого другими городами, кроме столицы и Санкт-Петербурга, с 1986 г. выросла в полтора раза по названиям и вдвое – по тиражам (там же.).


[Закрыть](«формульные повествования», по терминологии Дж. Кавелти). Это опять-таки прежде всего боевик, детектив, криминальный роман и роман о любви («любовный», «женский»), затем – фантастика, а также история, поданная как приключение, загадка, сенсация либо как воплощение государственнически-державных и почвеннических представлений. Причем основные, наиболее массовые предпочтения россиян и в сфере чтения остались за последние пять-семь лет практически теми же. Переменилось другое: за это время в полтора раза выросла доля тех, кто вообще не читает книг (см. табл. 3).

Таблица 3

КАКИЕ КНИГИ ВЫ ЛЮБИТЕ ЧИТАТЬ БОЛЬШЕ ВСЕГО?

(в % к опрошенным в каждом замере, приводятся лишь ведущие позиции)

Кроме прочего, в ходе всех этих процессов разгосударствления и массовизации культуры заявила о себе, начала формироваться, консолидироваться, демонстрировать свою позицию другим иная, новая, «неинтеллигентская» фракция образованного слоя. Речь о собственно предпринимателях (издателях, руководителях прокатных фирм, видеокомпаний, телеканалов) и создателях массовых образцов, об их менеджерах, торговых посредниках, связанных с ними журналистах и экономистах, специалистах по моде и рекламе, маркетингу и медиатехнологиям [339]339
  Еще до радио, кино, телевидения и т. д. в качестве такой техники выступила фотография (как до нее самой – книгопечатание). Баталии по поводу книги («старых» и «новых» книг) задали образец культурной коллизии для всех последующих споров о месте новых коммуникативных техник в обществе и культуре – фотографии (в ее споре с живописью), кино (в столкновении с театром), телевидения (в соперничестве с кино), компьютера (как «угрозы» книге) и проч.


[Закрыть](к ним стоило бы добавить новых публичных и масскоммуникативных «звезд» и «моделей» с их демонстративным образом жизни и досуга, связями, стилем потребления). Основу этого нового в наших условиях социального контингента составляют более молодые, предприимчивые и добившиеся успеха россияне в Москве, Санкт-Петербурге, крупнейших городах страны [340]340
  О проблеме успеха в отечественной культуре и общественном мнении последнего десятилетия см. статьи «Новая русская мечта и ее герои» и «Сюжет поражения» в настоящем сборнике, а также: Дубин Б.Успех по-русски // Мониторинг общественного мнения: Экономические и социальные перемены. 1998. № 5. С. 18–22.


[Закрыть].

Крах системы культурного воспроизводства: пример книгоиздания

Поскольку смысловой состав европейских культур новейшего времени в максимальном его семантическом, временном, пространственном разнообразии и дифференцированности воспроизводят книги, книжный тип коммуникации, остановлюсь несколько подробней на данных о динамике книгоиздания в России 1990-х гг. 46 ООО вышедших в 1998 г. названий книг и брошюр составляют в расчете на 1 миллион населения 314 изданий. Этот фундаментальный показатель, в принципе характеризующий творческий потенциал общества, многообразие его возможностей и запросов, вырос за два последних года (в 1996 г. он составлял 245 книг; добавлю, что в деревенской, неграмотной России 1913 г. на миллион жителей выходило 240 названий книг). Сегодня он, после заметного падения в первой половине 1990-х гг., вернулся к уровню начальных лет перестройки в СССР (тогда он составлял порядка 300 книжных изданий на миллион жителей). Однако этот интегральный показатель по-прежнему вдвое-втрое уступает соответствующему параметру в современных развитых странах Запада, где и запас уже накопленного, книг, изданных в предшествующие годы и десятилетия, конечно же, намного богаче [341]341
  Ср.: Гудков Л., Дубин Б.Интеллигенция: Заметки о литературно-политических иллюзиях. М.; Харьков, 1995. С. 24.


[Закрыть].

Общая тенденция в отечественном книгоиздании 1990-х гг. – заметное сокращение количества названий, т. е. разнообразия и специализации образцов (на треть для естественно-научной литературы, наполовину – для технической, более чем наполовину – для искусствоведческой), но гораздо более резкое падение тиражей – иными словами, сокращение авторитетности каждого образца, включая давно признанные и апробированные (наследие, классику). Даже при сохранении прежнего числа названий для политической, социально-экономической книги и при росте этого показателя для книг по филологии или для беллетристики (здесь продукция 1996 г. составила 126 % и 136 % к уровню 1990 г.) тиражи книг по трем этим разделам составили в 1996 г., соответственно, лишь 28 %, 31 % и 25 % от показателей 1990 г., тогда как для технической литературы – 15 %, естественно-научной – 13 %, искусствоведческой – 11 %. В целом репертуар названий научной книги достиг в 1996 г. 63 % от 1990 г. (совокупный тираж – 21 %); для производственной книги эти показатели составили 32 % и 13 %, а у научно-популярной и справочной книги, почти сохранивших прежнее количество названий (95 % и 90 % к уровню 1990 г.), равны лишь 11 % и 26 % тогдашних тиражей. Средний тираж книги составляет сегодня порядка 10–12 тысяч экземпляров (беллетристики – около 20 тысяч, детской книги – 24–25 тысяч; научной – тысяча при более чем трех тысячах в 1990 г., когда ее и по названиям выходило в полтора раза больше).

Если говорить о тематическом профиле крупнейших издательств, то в их книжной продукции преобладают следующие массивы: детская литература, и в частности, энциклопедии для детей; учебная книга; боевики и фантастика; любовный роман. Пропорции этих разделов в продукции каждого издательства-гиганта несколько различаются. Но в целом лидерами по количеству издаваемых названий книг в абсолютном большинстве случае выступают сейчас именно те издательства, которые лидируют по совокупному и среднему тиражу, то есть крупные фирмы, выпускающие социализирующую (учебную, популярную справочную) книгу, остросюжетную и «чувствительную» словесность [342]342
  Едва ли не единственное исключение из этого правила – издательство «Наука», выпустившее в 1996 г. 430 книг (почти столько же, сколько «Просвещение»). Но их средний тираж – полторы тысячи экземпляров; средний тираж продукции университетских издательств по стране – 1100 (в принципе этот разрыв должен был, вероятно, быть более значительным, поскольку университетские издательства в советских и постсоветских условиях чаще всего переводят в книжную форму рутинную отчетную продукцию и учебные пособия соответствующих кафедр, тогда как «Наука» выносит научные идеи и концепции уже на общее, надгрупповое и даже междисциплинарное обсуждение, тиражирует авторитетное знание и т. д.).


[Закрыть]. Антропологический коррелят этой книгопродукции, ее потенциальный адресат («имплицитный читатель», по терминологии В. Изера) – человек, во-первых, учащийся, а во-вторых – сопереживающий или, говоря нынешним жаргоном, «оттягивающийся». Можно сказать, это массовый («обычный», «средний») человек и его семья, дети [343]343
  Чтобы в этом убедиться, достаточно взглянуть на любой уличный книжный прилавок в столице или крупнейших городах страны. Сходный образ человека – семейного и отдыхающего – воспроизводит телереклама; социография подобного «виртуального» населения – насущная описательная задача эмпирической социологии.


[Закрыть].

96 % опубликованных в 1996 г. книг по названиям и 89 % по тиражам – это новые издания. А если говорить о собственно художественной литературе, то новинки (первые издания) составляют 98 % ее репертуара и тиражей.

В еще большей степени падение тиражей, как мы видели из таблицы 1, затронуло журнальную периодику, тематическая и тиражная структура которой отражает профессионально-групповой состав общества, баланс авторитетности и значимости различных его институтов и подсистем, слоев и групп. В особенности это сокращение коснулось литературно-художественной и отчасти – научной периодики (прежде всего – по естественным наукам). Литературная периодика (без газет) составила по тиражам % всех периодических изданий 1996 г. (6 % по названиям), научная – 2 % (но все-таки 22 % по названиям). А четверть периодики по названиям и 56 % по совокупному тиражу приходилось в этом году на журналы массовой адресации – прежде всего связанные с телевидением (типа «ТВ-парка», «Семи дней»), с развлечениями и модой, «женские» издания. Как видим, общая тенденция – та же, что в выпуске книг.

Можно сказать, что сократилось по совокупным объемам даже то достаточно скромное представительство символических фондов, характеризующих различные социальные образования, которое так или иначе существовало в рамках советской системы. Что же до разнообразия смысловых горизонтов наличных или еще только кристаллизующихся социальных групп, внешней адресованности и полемичности их самоопределений, картин мира по отношению к «значимым другим» – то есть всего, что характеризует реальную сложность, внутреннюю конфликтность и динамизм общества, то эти социальные феномены в зеркале книжных и журнальных изданий 1990-х гг. по-прежнему просматриваются весьма слабо [344]344
  В этом смысле установившийся в России за 1990-е «рынок» культурных образцов и благ – специфическое, «промежуточное» социальное образование. Он даже не сегментарен, а попросту фрагментирован и сочетает некоторые технические механизмы и демонстративно-символические признаки рыночного предложения и обмена с действием множества прежних, еще советских коменклатурных структур («закрытого» типа), а также давлением уже совсем недавних адаптивных социальных форм диктата и протекционизма со стороны финансовых «олигархов», нового культурного истеблишмента, новой «бюрократии культуры» и проч. Как будто бы охваченное им социальное пространство страны тем не менее не прозрачно для коммуникаций (это относится к сети книжного распространения, режиму вещания центрального телевидения на регионы, региональному распространению прессы федерального и столичного уровня и т. п.); все эти барьеры, соответственно, ограничивают хождение универсальных обменных эквивалентов (денег). Так складывается громоздкая, труднообозримая и малоэффективная конструкция сосуществующих участков и зон социального существования, живущих тем не менее в разных культурно-символических режимах. Об антропологических коррелятах такого «рынка» – раздвоенном, внутренне конфликтном постсоветском человеке с его привычками, смысловыми дефицитами, напряжениями, механизмами символического вытеснения и компенсации и т. п. см. ниже.


[Закрыть].

Обобщу сказанное. При общем сужении репертуара выходящих книг по названиям и при заметном сокращении числа их названий по многим разделам – научная, техническая, искусствоведческая книга – 1990-е годы стали периодом резкого сокращения средних тиражей книг практически любого целевого назначения и по всем тематическим разделам, не исключая художественной и учебной литератур, составляющих, как уже говорилось, основу современного книжного рынка в России. Подавляющее большинство выпускаемых сегодня книг – новинки. Больше трети беллетристических книг по названиям (36 %) и почти половина (47 %) по тиражам – это зарубежная словесность. Она переведена в первую очередь с английского, а затем – с французского и немецкого языков (с них, в сравнении с английским, переведено на порядок меньше – в 1996 г. это 3182, 385 и 328 книг соответственно) [345]345
  Перевод «сложной», не поточной литературы (а во многом и специализированной научной книги), требующий соответствующей квалификации, но и другого времени подготовки, типа издания, комментария и проч., жестко сдерживается сейчас финансовой политикой абсолютного большинства издательств (они, кстати, никак не бедны: средняя норма их прибыли, достигавшая в начале 1990-х гг. 100 %, составляет сегодня 25–30 %, при средних для западных фирм 3–5 %). Если не считать единичные издания, спонсируемые теми или иными фондами и программами, гонорарная ставка нынешнему переводчику составляет 600–800 рублей за авторский лист (около 20–25 долларов). См.: Итоги. 2000. 13 июня. С. 42. Легко подсчитать, что при подобных расценках для весьма скромного заработка в 200 долларов высококвалифицированный специалист должен переводить порядка 10 листов в месяц или 8–10 страниц ежедневно.


[Закрыть]. Русская дореволюционная классика составляет в общем объеме выпуска художественной литературы за 1996 г. 12 % по названиям и 6 % – по тиражам (отмечу практически полное исчезновение переводов с языков стран т. н. ближнего зарубежья – 0,1–0,2 % общегодового выпуска беллетристики по номенклатуре и по тиражу).

Основываясь на этих данных, можно говорить о резком разрыве с предшествующей – пассеистской по ориентациям, мобилизующе-просветительской по функциям, принудительно-дефицитарной по характеру социального взаимодействия – книгоиздательской системой, с совокупностью идей и интересов, которые она воплощала и реализовывала, с составом социальных сил и групп, поддерживающих эти идеи и преследовавших эти интересы. А поскольку советская интеллигенция (в отличие от западных интеллектуалов и в отсутствие «общественности», «публичной сферы» с ее центральной проблематикой «дискуссии» и «коммуникации», по терминологии Ю. Хабермаса [346]346
  См.: Habermas J.The structural transformation of the public sphere. Cambridge (Mass.), 1989.


[Закрыть]) складывалась именно вокруг репродуктивных систем общества, проблем государственного воспроизводства культурного наследия, то в процессе, описанном здесь на уровне показателей функционирования одного (книгоиздательского) института, выражается распад этого слоя среднего чиновничества, служебная дисквалификация данного контингента, утрата им статусно-ролевого определения. Названные процессы можно видеть и на собственно рецептивном поведении образованных слоев – активности и тематическом профиле их чтения, теле– и киносмотрения, уровне сложности предпочитаемых образцов.

Динамика культурных предпочтений у основных социальных групп

По материалам международного исследования «Потребители» (майский опрос ВЦИОМ 1997 г.), в России сегодня чаще, чем в других охваченных исследованием пяти странах Северной Америки (США), Европы (Чехия, Венгрия, Польша) и Азии (Казахстан), смотрят по телевизору – и, по заявлениям опрошенных, хотят еще больше смотреть – «мыльные оперы», юмористические шоу и художественные кинофильмы. Соответственно, Россия – на первом среди перечисленных стран месте по доле «часто» смотрящих телевизор и не покупающих книги, но на последнем – по удельному весу «часто» читающих (вместе с Казахстаном); слушающих музыку по радио; путешествующих; занимающихся спортом; работающих на компьютере; ходящих в рестораны, театры и кино.

Обобщая данные о динамике групповых предпочтений в сфере кино, музыки и литературы за 1990-е годы, можно выделить несколько тенденций.

1. Все последние семь-восемь лет происходит сближение вкусов более подготовленной и менее подготовленной публики, общая массовизация культурного досуга. Говоря метафорически, «ткань» культурной дифференциации как бы провисает, и крайние группы скатываются к середине. Так, например, доля респондентов, не читающих книги, наиболее велика, естественно, среди людей низкого уровня образования и более пожилых. Но растетэта доля наибольшими темпами как раз среди молодых и образованных. Напротив, в пристрастии к чтению, скажем, детективов и боевиков сегодня лидируют образованные россияне, тридцатилетние респонденты. Однако по темпам ростазаинтересованности литературой этого жанра их – и всех остальных – опережают старшие и наименее образованные группы. У наиболее образованных россиян заметнее, чем в других группах, и падение интереса к симфонической, оперной музыке (и даже романсу, оперетте).

2. Наиболее отчетливо различаются сегодня культурные предпочтения половозрастных групп. Боевики и фантастику в книгах и кино явно предпочитают мужчины, мелодраму – женщины; боевики, эротику и ужасы на экране – самые молодые зрители, старые отечественные и зарубежные ленты – наиболее пожилые (хотя, конечно, возраст в российских условиях еще достаточно сильно коррелирует с уровнем образования). Причем разница в самом уровне образования и в степени приобщенности к городским (столичным) жизненным стандартам сказывается теперь не столько на содержательных, тематических пристрастиях (интерес к книгам и фильмам одних жанрово-тематических комплексов объединяет большинство публики, если не всех), сколько на демонстрируемых ценностях – например, на степени лояльности в отношении символов более высокой культуры, знаков причастности к ней. Прежде всего это относится к чтению либо нечтению, покупке или непокупке книг, сказывается на заявленном предпочтении литературной классики, поэзии, оперной и симфонической музыки (в этом смысле не исключено, что данные о некотором увеличении за последние четыре года числа почитателей литературной классики и поэзии среди респондентов с высшим образованием отражают, среди прочего, усиленную демонстрацию приверженности к символам утрачиваемого статуса, представляют собой своеобразную самозащиту).

3. Объем заинтересованности в культуре и активность в ее потреблении (величина заинтересованной аудитории и степень частоты коммуникативных контактов) задаются в сегодняшней России телевидением. Телевидение – наиболее мощный канал самого широкого и наиболее регулярного коммуникативного охвата. Дело не только в том, что в просмотр кинофильмов по телевизору самым активным образом включены не менее трех-четырех пятых взрослого населения России. Телесмотрение (в частности – те же кинофильмы, но и новостные передачи, викторины и шоу, эстрадные концерты) стирает сегодня образовательные, урбанизационные, а во многом и возрастные различия между группами реципиентов. Литература даже самых массовых жанров, аудитория которой всегда значительно уже телевизионной, выравнивает вкусы намного слабей, и межгрупповые различия в литературных предпочтениях остаются, так или иначе, относительно заметными.

Больше того. Телевидение как доминантный в данном случае канал культурной коммуникации – с его преобладанием визуальных образов и культурных кодов, соответствующими пространственно-временными характеристиками репрезентации, инструментальным отношением к языку (речи), «хроникальностью» и вместе с тем «постановочностью» реальности, задающей зрительскую отстраненность от происходящего на экране, – служит массовым путеводителем по миру культуры в целом, размечает культурную карту, формирует и укрепляет другие предпочтения и навыки, задает модель культурного потребления [347]347
  О телевидении в системе символов XX в. и в структуре коллективного образа России XX столетия см.: Дубин Б.Конец века // Мониторинг общественного мнения: Экономические и социальные перемены. 2000. № 4. С. 13–14.


[Закрыть]. Именно телевизор сегодня поддерживает высокий уровень популярности наиболее признанных, ценимых практически всеми социально-демографическими группами музыкальных жанров («эстрады», которую предпочитает до двух третей россиян; «народной музыки», которую выбирает половина респондентов), а также наиболее ходовых литературных «формул» – детектива, боевика и мелодрамы, любовного романа. Последнее можно видеть, сравнив доли приверженцев наиболее популярных жанров литературы среди заинтересованных зрителей кинофильмов той же самой жанровой принадлежности и наоборот: так, доля читателей, например, детективов (мелодрам, книг по истории) среди предпочитающих смотреть по телевизору именно детективные фильмы (соответственно – мелодрамы, исторические ленты) заметно ниже, нежели доля любящих соответствующие фильмы среди приверженцев этих жанров в литературе.

4. В определенности, выраженности своих зрительских предпочтений к большинству жанров кино на телеэкране сегодня наиболее активны тридцатилетние (и отчасти – более молодые) россияне, респонденты более сдвинутых к периферии групп – жители небольших городов, респонденты со средним уровнем образования (россияне среднего возраста со средним уровнем образования – это вообще несущий социальный узел в механизме культурной трансляции как таковом, к каким бы содержательным образцам и моделям этот процесс передачи сейчас ни относился). Видимо, можно говорить, что в России 1990-х гг. складывается своеобразная модель массовой культуры и происходит это на основе телевидения, с помощью его технических возможностей и выразительных средств. Для этой модели характерны:

– значительная массовизация вкусов и всего досуга образованных групп;

– явное лидерство относительно более молодых реципиентов (включая тридцатилетних) по степени их телеактивности – и при жанрово-тематическом выборе, и в частоте масскоммуникативных контактов;

– отчетливая сегрегация содержательных, жанрово-тематических предпочтений по полу;

– высокий удельный вес инокультурных образцов, но вместе с тем – все более заметный пассеизм, традиционализм не только вкусов более пожилых возрастных групп, но даже и молодежных ориентаций (в частности, общий интерес к «старому» кино).

«Массовая культура»; проекция самоопределений и оценок доминирующих групп

Если говорить о генезисе, то в ситуации полутора последних столетий обозначение тех или иных образцов культуры либо всей их совокупности, репродуцирующих их каналов, поведения коммуникантов как «массовых» представляет собой не более чем групповую идеологическую оценку [348]348
  См.: Дубин Б.Что такое массовая литература? // Ex libris НГ. 1997. № 19. 20 ноября. С. 8.


[Закрыть]. Однако в той мере, в какой подобная оценка выражает взгляды достаточно авторитетных групп и фигур в обществе, а точка их зрения оформлена, последовательно проведена и подкреплена институционально (поддержана печатью, школой, другими коммуникативными и репродуктивными структурами), – она сама становится далее структурообразующим началом общественной и культурной динамики. Исходя из характера, статуса и траекторий движения групп, стоящих за подобными оценочными обозначениями, можно типологически выделить несколько наиболее общих трактовок феномена массовости и отношения к массе, как они сложились в новейшей истории Запада [349]349
  Соответствующий исторический материал более чем за полтора столетия от А. де Токвиля и Д. С. Милля до X. Ортеги-и-Гасета, Й. Хейзинги, Э. Шилза обстоятельно реконструирован в книге Сальвадора Хинера, см. ее английский перевод: Giner S.Mass society. L., 1976.


[Закрыть].

Одну из них можно условно назвать прозелитской. Ее прообраз – организованное приобщение к основам того или иного вероучения, притязающего на всеобщность (не племенного, наднационального). Целенаправленное распространение единого образца происходит при этом в интересах и силами социально доминирующих групп (функционально различающихся, но сращенных между собой элит). Причем сами эти высокие группы, противо-полагаясь низовым «массам», по традиции носят, в социологическом смысле, «закрытый», социально предписанный характер – например, сословный. Черты подобного отношения к «непосвященным» (в том числе заметно трансформированные) можно видеть в более поздних просвещенческой и мобилизационной трактовках массы. Для просвещенческой идеологии модель межгруппового (межуровневого) взаимодействия представляет обучение (допустим, школьное), для государственно-мобилизующей – призыв (например, военный, ударнический или целинный). Масса в подобных случаях идеологически задается как чистая потенция, однородный социальный контингент «нулевого» уровня навыков и умений, который предстоит обработать, усовершенствовать, подняв до необходимых, общезначимых кондиций – гражданских, профессиональных и др. (Группы, умеренно оппозиционные по отношению к такого рода властвующим элитам, но сохраняющие целостность их видения «человеческого материала», выдвигают свои варианты концепции массы и олицетворяющих ее фигур – «народа», «маленького человека» и др.; все подобные конструкции носят производный характер и не работают вне своей доминантной «пары».)

Иные по смысловым источникам и по семантической конструкции трактовки массового можно назвать собственно культурными. Для них характерна подчеркнутая критическая дистанция между полноправными владельцами «настоящей» культуры, ее привилегированными законодателями (они, как предполагается, монопольно владеют правилами создания, восприятия и оценки ее уникальных, совершенных, наиболее значимых текстов) и дисквалифицируемыми с их стороны образцами всевозможных бытовых, локальных, ценностно не отмеченных действий по осмыслению и интерпретации, которые осуществляют в своей повседневной жизни не знатоки, не виртуозы и не специалисты. («Культура» и «повседневность» как своеобразные, относительно автономные измерения социального бытия в их соотнесении, напряженности и даже антагонизме – порождения одного, уже несословного, «гражданского» общества, или, говоря по-иному, одной, «буржуазной» эпохи.) В зависимости опять-таки от траектории, самооценок и притязаний данной группы здесь можно выделить консервативно-критическую и радикально-критическую трактовку «массы».

Первая выдвигается традиционалистски ориентированными группами культурных законодателей. В процессе дифференциации статусно-иерархического общества на Западе (такова, например, позиция «критиков культуры», cultural critics, от М. Арнолда до Т. С. Элиота в Англии) или – как в нашем, советском случае – в ситуации распада огосударствленно-дефицитарного общества, его «закрытых» прежде подсистем и образов действия (в частности, искусства) они пытаются удержать высшие позиции в социуме и основывают эти свои претензии прежде всего на привилегированном владении культурой [350]350
  «Закрытый» характер власти, распределения и многих других отношений в обществе советского типа на «классической» фазе его существования при переходе социума к большей открытости порождает новые для данной системы феномены массовой политической, массовой религиозной, массовой потребительской культуры и др. Вероятно, можно даже говорить о смене, вытеснении мобилизационной модели массовости – другой, цивилизационной (в нашем случае – потребительской) или, точнее, об их наложении друг на друга, разрыве и напряжении между конкурирующими моделями и проч. На материале литературы аналогичный процесс и конфликт (здесь он представлен как столкновение «идеологии» и «цивилизации») описан в статье «Словесность классическая и массовая», см. ее в настоящем сборнике.


[Закрыть]. Подобного рода действия обычно следуют за быстро разворачивающимися процессами модернизации, ее важнейшими фазами и поворотными пунктами. Прежде всего это относится к урбанистической, коммуникативной и образовательной «революциям», резко расширяющим доступ к высоким культурным образцам, ускоряющим процессы формирования новых общественных групп, увеличивающим социальную мобильность и символические ресурсы вновь рекрутированных контингентов, процессы культурного взаимодействия, обмена, конкуренции между ними, смены лидирующих групп.