Текст книги "Плохие слова"

Автор книги: Борис Гайдук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Сергей Петрович поднялся и стряхнул с себя арбузные семечки. За железной дорогой должен быть парк. Реки там нет, но прудик имеется, это точно.

Сергей Петрович взобрался на насыпь, перешагнул через длинные слепящие блики и углубился в кустарник. Пруда не видно, кажется, должен быть левее. Сергей Петрович споткнулся, мог удержаться на ногах, но все же упал и остался лежать, раскинув ноги и вывернув шею.

Пели птицы, прямо перед глазами полз муравей. Сергей Петрович шевельнулся, устраиваясь удобнее, и затих. Даже хорошо, что рядом нет пруда, там наверняка люди, а здесь он один, и ему хорошо.

Сергей Петрович замер и стал слушать, как колышутся верхушки деревьев. Сверху ему на грудь опускался паучок. Сергей Петрович дунул, и паучок быстро взлетел вверх. Сергей Петрович прикрыл глаза и задремал.

Послышались детские голоса:

– Смотри, бомж.

Сергей Петрович замер.

– Ну-ка подержи.

Сергей Петрович услышал приближающиеся шаги и в следующий момент почувствовал, что кто-то лезет к нему в карман.

Сергей Петрович открыл глаза и схватил мальчика за руку. От неожиданности тот вскрикнул.

– Ах ты, мразь! – Мальчик изо всех сил пытался вырваться, но Сергей Петрович держал крепко.

– А ну отпустил меня, быстро! – ломающимся баском крикнул подросток.

– Убью! Глаза вырву! – страшно заорал Сергей Петрович, сатанея от собственного крика. – Руки выломаю!

Мальчик завизжал и укусил Сергея Петровича за пальцы. Сергей Петрович перехватил его другой рукой и несколько раз наотмашь сильно ударил по лицу. Голова мальчика заболталась, как тряпка, из губы брызнула кровь. Его товарищ боязливо приблизился с пустой бутылкой в руке.

– Тоже хочешь?! Иди сюда!

Сергей Петрович отшвырнул пленника и кинулся вперед. Мальчик издали бросил в него бутылку, не попал и пустился бежать. Другой вскочил на ноги и, спотыкаясь, побежал в противоположную сторону.

Сергей Петрович гнался недолго.

После мальчиков остались два мешка стеклотары. С минуту Сергей Петрович смотрел на трофей, затем методично переколотил все бутылки. Не тащить же их через весь парк, тем более что неизвестно, где здесь принимают посуду.

Достигнув пруда, Сергей Петрович уселся на бетонном парапете. От жары пруд обмелел, и опустить ноги в воду не было возможности. Купаться в мусорной мутной воде тоже расхотелось. Сергей Петрович долго наблюдал за семейством утят во главе с крупной хлопотливой уткой, потом собрал много мелких камешков и стал задумчиво бросать в воду, стараясь попадать в одно и то же место.

Молодые мамаши с колясками обходили Сергея Петровича стороной. Бегущий за здоровьем старичок сделал замечание, но Сергей Петрович проигнорировал его.

Солнце начало прятаться за деревьями. Сергею Петровичу захотелось есть. Он поднялся и направился к выходу из парка.

По дороге попались пончики, Сергей Петрович купил полный пакет.

– Пудры побольше клади! – сказал он продавщице.

– Сколько надо, столько и положу! – огрызнулась та.

Сергей Петрович несколько раз встряхнул пакет и уселся на скамейку, с которой тут же поднялась юная парочка.

– Вот и валите, – бросил им вслед Сергей Петрович и сунул нос в пакет с пончиками.

Горячие, обсыпанные сахарной пудрой, пухленькие пончики пахли далеким ирреальным детством. Пончики тогда продавали возле ДК Русакова, по выходным всегда была очередь, и, пока мать стояла в ней, маленький Сережа Пухов прижимался к стеклу и зачарованно смотрел, как в кипящей масляной карусели кусочки теста волшебно превращаются в аппетитные поджаристые пончики.

Сергей Петрович блаженно улыбнулся и принялся за еду.

Покончив с пончиками, Сергей Петрович рыгнул, откинулся на спинку и несколько минут сидел без движения.

– Теперь бы трахнуть кого-нибудь, – задумчиво произнес он, поглядывая на прогуливающихся женщин.

Полчаса спустя Сергей Петрович шел по овощному рынку вдоль лотков и всем торговкам подряд предлагал вступить с ним в половую связь. Над ним смеялись, крутили пальцем у виска, ругались. Сергей Петрович не обижался, а просто шел дальше. Одна женщина деловито согласилась отдаться за пятьсот рублей, но от продажной любви Сергей Петрович отказался.

Наконец, сильно пьяная почти седая толстуха согласилась его приласкать. Сергею Петровичу было все равно. Под одобрительные возгласы соседок женщина повела Сергея Петровича в какое-то помещение.

– У тебя гондон-то есть?

– Нет.

– Ладно, найдем.

Сергей Петрович проявил неожиданную выносливость, и вскоре его запыхавшаяся пассия побежала звать на помощь.

– Аньку надо позвать, – бормотала она. – Полгода, говорит, ни с кем не еблась. Что ж мы, не люди, что ли…

Появилась еще одна женщина, маленькая, очень сутулая, зато молодая и почти не пьяная. Толстуха плюхнулась на пол, прислонилась к стене и раскинула ноги. На губе повисла нитка слюны.

– Андревна, не смотри, – попросила маленькая.

– Э-э, ладно… этот мне сразу понравился, – вяло отвечала Андревна. – Я стоящего мужика всегда чую… не то что вы… дуры…

Сергей Петрович был очень возбужден своим телесным смрадом, некрасивыми голыми тетками, а главное, стоящими вокруг ведрами, метлами и швабрами.

– Касатик мой… – стонала маленькая торговка, – да, милый, давай… ой ты какой… Больно хочешь? Ну, сделай, сделай…

Сергей Петрович кончил три раза подряд, перетаскивая партнершу со стола на пол и обратно, и оставил на ее теле несколько синяков и царапин.

Андревна свесилась набок и похрапывала. Сергей Петрович украдкой плюнул на нее.

– Я стоящего мужика… завсегда… – забормотала она.

Сергей Петрович плюнул еще раз.

– Ну, ты и конь! – радостно ворковала маленькая, застегивая лифчик. – Хочешь, ко мне вечером пойдем? Меня Аня зовут, я тут рядом комнату снимаю.

– Пойдем.

У Ани Сергей Петрович сразу уснул, не обращая внимания на возню чумазых детей в коридоре и нерешительные Анины ласки.

– Тебе бы помыться надо, – сказала Аня утром. – Твои штанцы я постирала, сушатся.

– Кто тебя просил? – разозлился Сергей Петрович. – Какое твое дело!

Аня шмыгнула носом.

– Есть будешь?

Сергей Петрович снисходительно позавтракал жареными баклажанами с колбасой и сочными бордовыми помидорами.

– Вкусно? – спросила Аня.

– Нормально, – сдержанно одобрил Сергей Петрович.

По дороге на рынок Аня не умолкая болтала и щербато смеялась. Старалась меньше сутулиться, но забывалась и снова походила на маленькую серую мышку.

– А ты женатый? – спросила она, косо заглянув в глаза.

– Не знаю, – ответил Сергей Петрович.

– Вот и я не знаю. Но ты про меня не думай, я не такая. Ты мне сразу понравился.

На рынке их встретили приветливыми насмешками и назвали голубками. Аня бойко отшучивалась, Сергей Петрович молчал.

– Сейчас приедет Вахид, может, и для тебя работа найдется, – шепнула Аня. – Я за тебя попрошу.

Работа нашлась, Сергей Петрович стал помогать немолодому усатому азербайджанцу выгружать из ржавой «четверки» и развозить по точкам ящики с овощами, вынес на свалку мусор и отправился в кафе искать какого-то Эльдара. Потом ему поручили вязать зелень, и очень скоро Сергей Петрович добился того, что все пучки выходили идеально одинаковыми.

Анина улыбка повсюду порхала за Сергеем Петровичем.

На мусорке роились жирные зеленые мухи.

После полудня Аня достала бутерброды, утренние жареные баклажаны и смущенно позвала Сергея Петровича обедать.

– Правильно, Анька! – одобрили соседки. – Мужика подкормить надо!

Сергей Петрович есть не хотел.

– Поешь, – несмело настаивала Аня. – Синенькие холодными еще вкуснее.

Сергей Петрович подошел к ней и съел несколько кусочков баклажанов.

– Вкусно, – сказал он.

Торговки уважительно посмеивались.

– Вот Аньке повезло, мужичок задарма достался.

– Андревну-то чуть не до смерти заебал, террорист!

Сергей Петрович уронил ящик с помидорами, и азербайджанец, который с утра хвалил его за старание, разорался, пересчитал все раздавленные помидоры и пообещал вычесть деньги. Сергей Петрович молча смотрел на него, и тот, выкрикнув еще несколько слов на своем языке, утих.

Вечером Сергей Петрович снова пошел вдоль рядов, предлагая себя женщинам.

Аня часто-часто захлопала ресницами и прикрыла рот рукой. Растерянные торговки отказывали, многие не скрывали осуждения. Согласилась миловидная хохлушка Люда.

Трезвая и суровая Андревна в подсобку не пустила, пришлось идти к Люде, тоже недалеко.

С Людой, однако, ничего не вышло. Сергей Петрович с трудом вызвал у себя эрекцию, тяжело дышал, потел, делал перерывы, но Люда так и осталась неудовлетворенной.

– Не, нам такого добра не надо, – насмешливо сказала она. – Иди обратно к Аньке.

Сергей Петрович молча оделся, спустился вниз и пошел по улице в сторону центра.

В эти минуты он всем сердцем любил свой тронутый вечерними сумерками город, а город немного приоткрыл для Сергея Петровича пыльный занавес. Город клал под ноги Сергею Петровичу нагретый за долгий день асфальт и дышал ему в лицо раскаленным бензиновым воздухом. Сотни людей послал город навстречу своему страннику, и все они прошли мимо, обдав его спасительным равнодушием. Тысячи машин пронеслись рядом с Сергеем Петровичем, не заметив, но и не задев его. Каждую секунду открывались и закрывались двери, за которыми Сергея Петровича никто не ждал.

Вечером Сергею Петровичу удалось найти незапертый чердак в старом доме. По углам шуршали крысы, и Сергей Петрович пожалел, что у него нет фонаря. Сергей Петрович быстро выпил бутылку водки и уснул, ни разу не вспомнив Аню, Люду и забытый у азербайджанца дневной заработок.

Крысы милосердно не тронули спящего Сергея Петровича, а луна светила ему в разбитое чердачное окошко.

Утром пошел дождь, капли колыбельно зашелестели по крыше, и Сергей Петрович счастливо проспал до полудня. Потом туча ушла, появилось солнце, стало душно.

В чердачный люк просунулась голова в промасленной кепке и хрипло сказала:

– Эй, мужик. Вылазь отсюда, мне чердак закрывать надо.

Сергей Петрович подошел к люку и медленно спустился по арматурным ступеням.

На лестничной площадке его встретили несколько женщин:

– Сколько можно срывать замок! Тоня, вызывай милицию! Да что же это такое!

– Я не срывал, тут было открыто, – вяло отвечал Сергей Петрович.

– Житья от вас нет! Заколотить этот чердак! Тоня!..

– Это не он, – вступилась за Сергея Петровича промасленная кепка. – Это ребятишки балуют.

Сергей Петрович, пошатываясь, пошел вниз, женщины грозили ему вслед.

У пивного ларька Сергей Петрович опохмелился чьим-то недопитым пивом и стал размышлять о том, что нужно человеку от жизни. Выходило, что не так уж много, и казалось странным, что вечно озабоченные люди вокруг него думают иначе.

– Вот тебе, – спросил Сергей Петрович пристроившегося в ожидании автобуса потертого старичка. – Тебе чего от жизни нужно?

– Здоровья, – ответил тот без колебаний.

Сергей Петрович внимательно посмотрел на старика и стал думать о здоровье, о ненасытной юности и болезненной старости. О том самом расцвете лет, который он сейчас переживал и который так мало ценил.

Размышления его закончились тоской и острым желанием выпить.

Сергей Петрович выпил, но тоска не оставила его.

– Нужно действовать! – определился Сергей Петрович. – Нужно делать дело, а не предаваться меланхолии! Дело займет ум и не даст ему раскиснуть в бесплодных фантазиях.

Сергей Петрович направился в большой хозяйственный магазин и попросил показать карманный фонарик. Едва фонарик оказался в его руках, Сергей Петрович резко повернулся и побежал к выходу. В ту же секунду громко зазвенел звонок и путь ему преградил человек с нашивками. Сергей Петрович пытался проскользнуть мимо, но был сбит с ног и с помощью другого охранника выброшен из магазина на улицу.

Сергей Петрович повторил попытку в другом магазине, но снова потерпел неудачу. На этот раз его на виду у всех покупателей пристегнули к батарее наручниками и вызвали милицию. Сергей Петрович просил отпустить, но молодой парень был настроен решительно.

– Достали вы уже! – зло сказал он. – Достали, понятно?! Дачу зимой спалили ни за что ни про что. Мать заболела от этого пожара, до сих пор не может прийти в себя! Сиди!

Сергей Петрович переменил тактику и стал охраннику угрожать.

– Юрий Иванович Лысенков, – громко прочитал он табличку на груди. – Охранное агентство «Сокол».

– Ну?

– Так вот: я тебе это припомню, Юрий Иванович. Я тебе эти наручники и эту батарею так не оставлю. Ты у меня еще поплачешь. И вся семейка твоя поплачет.

– Поговори у меня!

Охранник взял в руку дубинку и хлопнул ею себя по ладони.

Приехала милиция. Сергей Петрович снова стал лицемерно просить его отпустить.

– Отпустим, отпустим, – недобро пообещал краснолицый капитан. – Но не сразу.

Сергея Петровича повели в машину.

В машине капитан пролистал отобранный паспорт.

– Кто такой? – спросил водитель-сержант.

– Сейчас узнаем. – Капитан продиктовал в рацию имя и адрес Сергея Петровича.

Через несколько минут пришел ответ.

– Поехали, – сказал капитан.

– В отделение?

– Вот еще. За стройкой его высадим. Пусть соседи с ним разбираются, если хотят. Повышают себе показатели.

Сергея Петровича вытащили из машины на пустыре и сначало вяло, а потом все более энергично били ногами. Сергей Петрович закрывал руками лицо, сгибался пополам, пытаясь спасти пах и живот, но молчал. Наконец, в голову ему швырнули паспорт.

Машина уехала.

Сергей Петрович подобрал и спрятал во внутренний карман паспорт. Поясница и ребра болели.

Сергей Петрович перевернулся на спину и стал смотреть в небо, разукрашенное прозрачными ажурными облаками.

Пронеслись на велосипедах двое подростков.

Сергею Петровичу тоже захотелось прокатиться, он встал и направился к ближайшему вокзалу. По дороге он зачем-то стал клянчить деньги у прохожих.

– Братцы, хоть пару рубликов. Опохмелиться надо, помираю.

– На сигареты, помогите, пожалуйста.

Дали ему очень мало, за час удалось собрать около двадцати рублей.

Сергей Петрович купил билет и пошел вдоль состава. В первых вагонах было свободнее, он сел и уставился в окно. Люди, если и садились рядом с Сергеем Петровичем, вскоре поднимались и уходили, молча или с бранью.

Поезд тронулся.

Ощущение чего-то многократно пережитого охватило Сергея Петровича. В шатком движении состава он попытался увидеть символ какого-то другого, более важного движения, но решить эту загадку не сумел.

Через час стемнело, народу поубавилось, в вагоне зажгли свет. К Сергею Петровичу пристроился мужичонка, назвался Толиком. У Толика нашлось полбутылки вина, Сергей Петрович с удовольствием выпил и поддержал разговор о политике, воровстве и особом пути своего народа.

На конечной станции Сергей Петрович достал деньги и послал Толика за водкой.

Стал накрапывать дождь, и они укрылись в подъезде.

Толик зубами открыл бутылку.

– Я тебя сразу раскусил, – проникновенно говорил Толик, обняв Сергея Петровича за плечи. – У тебя на роже написано, что ты свободный человек. А свобода – это, брат, да… Не понимают этого люди, не чувствуют. Уткнутся в свои телевизоры, а жизни не видят. А вот мы с тобой…

– Свобода, Толик, – возражал Сергей Петрович, – это возможность выбора. Много вот у тебя, например, возможностей выбора? Ни хрена у тебя нет другого выбора, кроме как сидеть в этом подъезде и пить со мной водку!

– Э, нет! – весело кричал Толик. – Это ведь и есть мой выбор, сидеть в подъезде и пить с тобой водку. И твой, между прочим, тоже!

Водка оказалась плохой, Сергея Петровича вырвало. Толик с жаром оправдывался, Сергей Петрович провалился в тяжелое мутное забытье.

Вчерашние побои и ночь на ступеньках дали о себе знать – тело невыносимо ломило. Каждая кость казалась зажатой в тиски. Сергей Петрович встал и потянулся, пытаясь размяться.

Толик спал сидя, прислонив к стене голову. На худой волосатой шее вздрагивал острый кадык.

Сергей Петрович зачарованно уставился на кадык.

«Другого случая не будет, не будет, – вертелось у него в голове, – не будет… Вот он, шанс, вот она, удача…»

Сергей Петрович наклонился, схватил Толика за шею и стал душить, стараясь поскорее раздавить кадык большими пальцами.

Толик захрипел, бешено вытаращил глаза. Горло хрустнуло.

Сергей Петрович нажал сильнее. Толик рванулся всем телом, ударился головой о стену и обмяк.

Сергей Петрович почувствовал ток в ладонях и отдернул руки. Толик свалился на пол, несколько раз всхлипнул и закашлялся. На шее остался розовый след от пальцев.

Сергей Петрович ахнул и бросился к выходу. Сердце выпрыгивало из груди, воздуха не хватало, будто это его только что чуть не задушили.

Выскочив из подъезда, Сергей Петрович завертел головой, стараясь сориентироваться.

Прохладное раннее утро, незнакомые улицы пусты.

Услышав шум электрички, Сергей Петрович поспешил к вокзалу.

– Жив, вроде бы жив, – лепетал он.

Сергей Петрович крупно дрожал, капли пота стекали по его телу.

Он не стал проходить в вагон, а вжался в угол тамбура, стараясь занимать как можно меньше места. От каждого направленного взгляда он втягивал голову и прятал глаза.

С вокзала Сергей Петрович несколько часов шел пешком, стараясь никому не попадаться на глаза, а когда начиналось сильное сердцебиение, садился и отдыхал. Пытаясь отвлечься от приступов дурноты, он разговаривал сам с собой.

Говорил себе о том, как он сейчас вернется домой, приведет в порядок себя и квартиру. Заберется в ванну, отмоется от запаха мочи и грязи. Польет цветы. Завтра будет целый день спать и смотреть телевизор. Послезавтра выйдет на работу.

– Все будет хорошо, все будет хорошо, все будет хорошо, – твердил Сергей Петрович.

К середине дня он добрался до гаража. Сторож не обратил внимания на его бедственный вид. Но домой в это время возвращаться нельзя, там всюду люди, нужно дождаться ночи. Сергей Петрович нашарил внизу ключи и открыл дверь. Темно-синяя сверкающая «максима» показалась ему видением из другого мира. Сергей Петрович осторожно открыл заднюю дверь и улегся на сиденье, высунув ноги наружу.

В машине вонь от тела Сергея Петровича показалась еще сильнее.

– Все, все, – бормотал он. – Чуть-чуть потерпи.

Уснуть ему не удалось, несколько часов прошли в мучительном беспокойстве.

Наконец, за воротами послышались вечерние звуки приезжающих машин и голоса вернувшихся с работы людей.

Сергей Петрович пересел на водительское место, включил радио, послушал музыку, а затем новости, радуясь тому, что в мире происходит много событий. Завел двигатель и несколько минут слушал ровный уверенный гул. Нежно гладил руль, бережно трогал ручку скоростей.

Запахло выхлопными газами. Сергей Петрович заглушил машину. Ночи Сергей Петрович дождаться не смог и около десяти часов прокрался к дому. Ему повезло, вокруг не было ни души.

Сергей Петрович сбросил с себя одежду и включил воду. Пока набиралась ванна, он сгреб в раковину грязную посуду, разобрал постель, открыл форточки и балконную дверь.

Лежа в горячей душистой пене, Сергей Петрович сжал кулаки и бессильно заплакал.

На этот раз все закончилось, теперь полгода или год можно жить спокойно. Делать свою работу и водить ребенка в кино. Хотя бы немного внимания уделять жене.

А потом?

Толик жив, но скорее всего станет инвалидом.

В прошлом году два автобуса в парке сгорели дотла и какой-то сарай вместе с ними.

А еще раньше…

Та маленькая девочка, напуганная им, наверное, до конца жизни.

И ничего нельзя изменить. Рано или поздно снова упадет флажок и начнут нестерпимо чесаться ладони. Все труднее и труднее возвращаться домой.

Что делать? Не дожидаться следующего раза? Утонуть в этой ванне?

Нет, нет…

– Вовка, не разбудил? Привет. Я тут с деньгами немного крутанулся, могу тебе вернуть всю сумму. Да хоть завтра. Как хочешь, могу я приехать. Или давай где-нибудь в центре пересечемся…

Обернутый полотенцем Сергей Петрович смотрит на часы. Без десяти одиннадцать.

Завтра первым же делом нужно позвонить Ирине и Леночке. Нет, лучше прямо сейчас.

На листке бумаги косо записан телефон. Сергей Петрович набирает длинный международный номер и, замирая, слушает гудки.

Как они там?

Карлики

Все эти чувства с первого взгляда – ерунда.

На первый взгляд в ней ничего особенного не было: бледная кожа, острый носик, прозрачные виски в тонких голубых жилках. Наверное, из-за этих жилок я сразу подсознательно приклеил к ней маленький ярлычок: голубая кровь.

Несколько недель я c интересом наблюдал за ней. Мы всего лишь здоровались в коридорах, при этом, хотя она мне всегда улыбалась, я чувствовал ее ровную вежливую отстраненность. Она вообще улыбалась часто, но ее улыбка, неделаная и нефальшивая, выглядела чуть холодной. Как отраженный свет, будто она улыбалась всем сразу и никому в отдельности. В ней было редкое убедительное спокойствие.

Ее звали Лина.

Я мог позволить себе некоторое время присматриваться, потому что мои коллеги не особенно обращали на нее внимание. Она не казалась этим раздосадованной, не кокетничала и не разбрасывала по сторонам мелких женских удочек. В то же время я не видел признаков того, что у нее есть мужчина: никаких телефонных разговоров, встреч после работы, вскользь брошенного имени.

Мое любопытство росло, и я начал проявлять осторожную активность.

Я набрался терпения и для начала аккуратно навел о Лине справки у женщин из ее отдела. Ничего особенного мне не сообщили, но я знал, что будет лучше, если ей передадут о моем интересе.

Здороваясь, я теперь старался сказать ей что-либо и хоть несколько слов получить в ответ. Лина была приветлива, почти дружелюбна, но без сердечности, без блеска глаз и ямочек на щеках. Казалось, ей не так уж важно, обменивается она со мной случайными фразами или кивает на ходу.

Тем не менее она легко приняла мое предложение встретиться.

Я предложил прогуляться, а потом перекусить. Она была доброжелательна и безмятежна, набрала по дороге букет разноцветных кленовых листьев, а затем, присев на корточки, протянула его маленькой девочке у ворот парка. Я стоял в двух шагах и смотрел. Любая женщина может улыбнуться ребенку и подарить кленовые листья. Но у меня перехватило дыхание, словно подобное я увидел впервые.

Она умела грациозно носить самую обычную одежду, например, черные брюки и пиджак в классическую мелкую клетку, которые были на ней в день нашего первого свидания. Так, видимо, носят футболки и джинсы демократично настроенные особы королевской крови. В ресторане она неправильно держала десертный нож, но выглядело это не небрежностью, а особым, утонченным шиком.

Я попросил ее рассказать о себе. Она говорила, но без тени того слегка торопливого хвастовства или, напротив, скованности, которые часто случаются у девушек на первом свидании. Я же, наоборот, боялся лишний раз шевельнуться, сказать что-нибудь не так и тем самым повредить протянувшуюся между нами тонкую нить.

Я поймал себя на том, что невольно подражаю ее расслабленному спокойствию, и мне это странным образом удается.

Она согласилась встретиться еще раз.

Я попытался разложить ее привлекательность на мелкие характеризующие детали вроде движения уголков губ, поворота головы, особых словечек или интонаций, но это оказалось невозможно. Она была цельной, как единица мироздания, как эталон красоты; рассказывая о своем новом увлечении приятелю, я даже не сумел толком описать ее внешность – на словах она получалась «как все».

Не скрою, я старался произвести впечатление и спешно обновил подзабытый со студенческих лет музыкальный и театральный багаж, несколько вечеров подряд прилежно вчитывался в книги современных авторов.

Она, напротив, нисколько не пыталась умничать. Легко признавая свое невежество и отсутствие мнения в одних областях, она в то же время очень точно и тонко высказывалась о другом, причем ее суждения всегда казались собственными, а не наспех вычитанными или подслушанными.

Наконец, я решился спросить, есть ли у нее друг.

– Если бы он был, я не проводила бы сейчас время с тобой, – просто ответила она.

Я увидел в этом знак, и не ошибся.

Лина не оказалась обжигающей развратницей, но не была и холодна.

Любви она отдалась с милой и чуть неловкой старательностью, словно хотела мне понравиться, но точно не знала как, и инициативу предоставила мне. Это было трогательно, но, наверное, я слишком привык видеть в ней только необыкновенное, и то, что она оказалась славной милой девушкой, хотя и в бесконечно малой мере, но разочаровало меня. Все шло… как обычно. Где-то в самой глубине души самодовольное самцовское эго даже отметило, что когда-нибудь потом мне будет легко с ней расстаться, все обойдется без сцен и истерик.

Но в один момент что-то колыхнулось в воздухе, и я увидел Лину совсем другой, в ней как будто вспыхнул огонь. Ярость нагнавших добычу охотниц пробежала по ее лицу, и сладостная покорность целого гарема рабынь, и шаманство лесных ведьм, и грехи Содома, и кровавые индейские жертвы, и призрачный ужас падения во сне, и тоска, и новые рождения…

Она тотчас спрятала это обратно, но я был потрясен открывшимся мне богатством. Я догадался, что тихой кошечкой она показалась лишь затем, чтобы не ранить меня, не обжечь собою, дать время привыкнуть.

Я не испугался. И она это поняла.

Потом она тихо улыбалась на моей груди, и доверчивое умиротворение расцветало в ней.

Появилось неясное и тревожное чувство – с моей жизнью случилось что-то важное.

С каждой нашей встречей во мне словно рос невидимый тростник, наполняя меня властью над собой и всем, что окружало меня.

Однажды она сказала, что я сильный.

Я тоже сумел дать ей что-то. Это было лестно.

К моему удивлению, у нее в родне не оказалось дворянской бабушки или двух поколений советской профессуры. Ее родители погибли, когда она была маленькой, и до шестнадцати лет Лина росла у почти чужих людей. Потом, чтобы не потерять квартиру, ее забрала и прописала к себе престарелая родственница.

Еще я заметил, что, несмотря на безупречный вкус, она совершенно не знала названий духов, одежды и всякого милого женского барахла. Точнее, не трудилась запоминать, всякий раз заново выбирая для себя самое лучшее.

Постепенно к моему счастью примешалось беспокойное ощущение, что какая-то дверца в ее душе остается для меня закрытой. Обозначилась невидимая, но отчетливая граница нашей близости, за которую мне было нельзя.

Я видел, что она тоже чувствует недосказанность и тяготится ею.

Однажды я спросил, догадывается ли она о своей удивительной притягательности.

Она ответила быстро и утвердительно.

– Ты, случайно, не ведьма? – улыбнулся я.

Вышло немного криво.

Она рассмеялась и замотала головой.

Потом стала серьезной, пристально и больно заглянула мне в глаза, словно желая вычерпать их до самого дна.

И рассказала мне о маленьких человечках.

Я не уверен, что смогу внятно изложить эту историю и можно ли рассказать ее вообще. Постараюсь ничего не упустить, хотя мысли мои путаются, а рассудок протестует.

Но я все равно расскажу, иначе вы будете меня осуждать.

Смерть родителей оказалась для маленькой Лины невыносимым потрясением. Она чувствовала только внешнюю часть себя: лицо, руки, живот, а внутри было пусто, все сгорело от горя.

Люди, которые согласились взять Лину на воспитание, не особенно умели заботиться о ней. Девочка была накормлена, ходила в школу и не лезла с капризами. А то, что она всегда молчит, – не страшно, дети бывают разные.

Пусть радуется тому, что не попала в детский дом. Может быть, потом скажет спасибо.

Лина молчала и не по годам много читала, стараясь убежать из опустевшей, вымерзшей жизни в книжные миры.

Закрыв книгу, она тут же принималась за следующую, стараясь не оставить даже маленькой щелочки, в которую могло бы просочиться отчаяние.

Отчаяние представлялось ей огромной холодной рыбой со зло выпученными глазами и железными зубами-саблями. Отчаяние стремилось сожрать маленькую девочку, сжевать в ней все живое, и Лина сопротивлялась, черпая силу в книгах.

Перелопатив школьную библиотеку, Лина отправилась в центральную городскую, куда ее за три года до необходимого возраста записали по рекомендации классного руководителя.

Еще она рисовала.

В каждой ее картине были двое взрослых и один ребенок. В углу лучиками разбегалось солнце.

Однажды ей приснился странный сон, один из ярких детских снов, которые продолжаются и продолжаются, даже если проснуться за ночь несколько раз, и которые в первые секунды пробуждения кажутся реальнее, чем сама явь.

В ее сне произошло бедствие, или просто сработал какой-то зловещий выключатель, или чья-то недобрая воля махнула страшной волшебной палкой, одним словом – почти все люди погибли. Или исчезли, не важно.

Осталось несколько десятков человек, но они подверглись превращению – сделались маленькими, чуть ниже колена взрослого человека. Похожий сюжет, кажется, был в какой-то книге или сказке, точно не помню.

Спасшимся маленьким людям пришлось бороться за существование.

Швейные иголки и кухонные ножи стали их оружием, птицы и мелкая дичь – добычей, а расплодившиеся крысы и собаки – смертельными врагами. Со временем человечки перебрались из опустевшего города, полного хищников, на опушку леса, где построили жилище на живописном холме, научились добывать и поддерживать огонь, успели сделать скудные запасы. Первую зиму они едва пережили. Голод, снег и болезни мучили их, но все уцелели.

Потом пришла весна, за ней лето, они стали шить себе одежду из птичьего пуха и травяных волокон, сделали копья, самострелы и разные инструменты, построили новые теплые дома. Они не пали духом и начали обустраиваться в разросшемся вокруг них мире.

Это был очень увлекательный сон. Проснувшись, Лина желала одного: снова оказаться среди маленьких человечков, жить их жизнью.

Следующей ночью она долго-долго вызывала в памяти события прошлого сна, но безуспешно. Ей приснился другой, неинтересный черно-белый сон.

Человечки не появлялись.

Каждый день, ложась спать, Лина крепко зажмуривалась, вспоминая тускнеющие картины, шепотом звала полюбившихся ей гномов, но они больше не снились.

Девочка стала печальна, и даже книги не помогали, читать их стало скучно. Лина подолгу смотрела с балкона вниз.

Именно на балконе ей однажды пришла счастливая мысль, что не обязательно ждать появления маленьких людей во сне, можно мечтать о них наяву.

Лина попробовала, и у нее получилось.

Изругав себя за то, что раньше не додумалась до такой простой вещи, она тут же со всей ясностью вспомнила и назвала по именам своих маленьких героев. Во сне их было пятьдесят девять: тридцать мужчин, двадцать шесть женщин, двое маленьких детей и одна древняя, парализованная старуха, которую из города на холм несли на носилках.

Лина не сказала, каким образом ей удалось взять из сна такие подробности, но вышло именно так. Она пожелала этого всем своим съежившимся существом, и они пришли. Радуясь тому, что маленькие люди теперь с ней, Лина придумала каждому внешность, характер и историю жизни, как прошлой, до превращения, так и нынешней, «маленькой».