Текст книги "Зеркало для Антона"

Автор книги: Борис Зубков

Соавторы: Евгений Муслин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Зубков Борис & Муслин Евгений
Зеркало для Антона

Борис Зубков, Евгений Муслин

Зеркало для Антона

– У меня украли дрессированного попугая, – пропищал толстый карлик, еле видимый из-за высокого деревянного барьера.

Дежурный по тринадцатому отделению милиции старшина Жидкоблинов перегнулся через барьер и с недоумением посмотрел на карлика.

– Вы откуда, гражданин?

– Из цирка, – заявил карлик и подбоченился, да так лихо.

Руки в бока, нос кверху и победоносный взгляд на дежурного Жидкоблинова. Тот сразу оценил обстановку: два часа ночи, наружная дверь на запоре, за дверью комнаты для дежурных на деревянном диване сидит, вытянув длинные ноги поперек коридора, милиционер Лапин (неужели заснул?), дверь в дежурку также заперта. Находились в комнате только он сам, Жидкоблинов, и задержанный гражданин, подозреваемый в покушении на ограбление промтоварного магазина N_22. Откуда же появился... карлик?

Жидкоблинов, стараясь не скрипеть сапогами и половицами, вышел из-за барьера, осторожно открыл дверь дежурки и выглянул в коридор. Милиционер Лапин тут же вскочил с деревянного дивана. Не спит, молодец!

– Вы откуда, гражданин? – уже строже переспросил старшина и запнулся.

Карлик исчез! У барьера стоял тот самый задержанный гражданин и, хмуро насупив брови, колупал пальцем дерево. Старшина одернул мундир, строго откашлялся и хотел было проследовать обратно на свое место, как вдруг странная, необыкновенная и удивительная мысль пришла ему в голову. В тот момент, когда он разговаривал с карликом, задержанного гражданина в комнате не было! А теперь нет карлика! Комната почти пуста – здесь в прятки не поиграешь. Железный шкаф, стол и стул. Чернильница. Не в чернильницу же он спрятался. Впрочем, почему "он"? Прятаться-то должны были "они"! То один, то другой, по очереди. Чушь какая-то! Карлик ему просто померещился. Есть только хмурый гражданин, задержанный возле промтоварного магазина. Вот так, старшина, теперь ты рассуждаешь спокойно.

– Так что же, гражданин, вы делали возле двери магазина? Или ночью покупать чего собрались?

– Светло там. Витрины горят. А вы что подумали? – не сказал, прошипел гражданин, и крупно вырезанные ноздри его хищного носа гневно раздулись. Самого себя увидеть хотел...

"Вроде знакомое лицо... Похож, очень уж похож... на кого? – думал старшина. – Нет, в картотеке разыскиваемых лиц гражданин не значится".

– Вы где проживаете? – Жидкоблинов макнул перо в чернила и поднял голову, ожидая ответа. Гражданин пропал, исчез, растворился. Жидкоблинов судорожно зевнул и первый раз в жизни испугался. В дежурке медленно скапливалась тишина. Даже шорохи автомашин доносились все глуше и глуше. В этой тишине старшина опять-таки первый раз в жизни услыхал громкое биение собственного сердца. Он аккуратно и осторожно положил ручку пером на чернильницу, зачем-то погладил руками край стола, привычно ощутил шеей тугой воротник, что несколько ободрило его, и приподнялся со стула. За барьером он увидел толстого карлика в странном, очень мешковатом костюме. Карлик, не мигая, смотрел на Жидкоблинова. Старшина перегнулся через стол и тщательно оглядел все пространство за барьером. Хмурого гражданина не было, он превратился в самодовольного карлика, пялившего глаза на старшину.

– Как это вы... этак? – хрипло произнес старшина и неопределенно повертел в воздухе руками. – Цирк? Да?

– Цирк, – охотно согласился карлик.

Но старшина понял – никакой это не цирк. Фокусов Жидкоблинов видел предостаточно. Все видел по долгу службы: пачки денег, оказывающиеся связками цветных бумажек, рулоны "габардина", начиненные грязными тряпками, игральные карты с исчезающим тузом, сберкнижки, выданные мифическими сберкассами. И в переделках-передрягах старшина побывал предостаточно... Всякое бывало... Чуть ли не в первую неделю, как поступил в милицию, попросил у задержанного документы, а тот вместо документов выхватил из-за пазухи пистолет и прямо к лицу Жидкоблинова. Опытный был бандюга... а не ушел...

Жидкоблинов смотрел на толстого карлика, соображая, как поступить, но ничего сообразить не мог. Ощущение растерянности и напряженной нервной пустоты овладело им. Вместо обычных действий – позвонить начальству или в адресный стол, составить опись изъятого при обыске – старшина думал о чем-то даже вовсе постороннем. А как же... Карлик болтает невесть что и тут же исчезает, проваливается сквозь землю или... или превращается в гражданина, задержанного возле магазина N_22. Потом прямо на глазах исчезает задержанный гражданин и появляется этот карлик... Болен ты, старшина, вот что. Теперь, говорят, по городу новый грипп ходит, без температуры, но с большими осложнениями. Вот и у тебя, старшина, осложнение, бред...

Жидкоблинов растерялся, ощущение необычного и слишком удивительного сразило его. В первый раз за все время службы он поступил тоже необычно и удивительно, вопреки всем инструкциям. Он распахнул дверь дежурки и, подбадривая сам себя, нарочно громко крикнул:

– Лапин! Пропусти гражданина!

И тут же поперхнулся, подумал, может, следовало крикнуть: "Лапин! Пропусти этих двоих?!"

Дежурка опустела.

Когда Жидкоблинова сменили, он не пошел на стадион, где сегодня тренировались самбисты, а отправился в санчасть.

– Переутомился, доктор, – горестно пожаловался Жидкоблинов. Ослабел...

Доктор осторожно вынул из пальцев старшины металлический прутик от спирометра, который Жидкоблинов уже успел согнуть в кольцо, посмотрел на обнаженное по пояс тело старшины, что играло налитыми мускулами, вздохнул, вспомнив свои собственные дряблые мышцы, и, еще раз вздохнув, прописал Жидкоблинову капли Зеленина по пятнадцать капель на прием.

Жидкоблинов, получив рецепт, воспрянул духом, но по дороге домой снова погрузился в мрачные мысли и вместо аптеки зашел в "Гастроном". Пьянчужки, соображающие на двоих, на троих, вежливо посторонились, увидев невиданное – непьющий старшина покупает "Столичную".

Той же ночью на Поперечной улице, в однокомнатной квартире на втором этаже крупноблочного дома спал Иван Грозный. Одна рука великого князя судорожно сжимала складки пухового чешского одеяла, будто впивалась окостеневшими пальцами в скипетр, который могли вырвать из рук мятежные бояре. Спал Иван тревожно, метался во сне, и горестные заботы дня оставили следы печали и томления на его грозном челе. Рядом с кроватью на полу лежало круглое зеркало для бритья. Вообще в комнате было много зеркал: трехстворчатое трюмо и зеркальце в оправе из ракушек с надписью "Привет из Ялты", еще зеркало, которое укрепляют на пол в магазине обуви, и второе зеркало для бритья – квадратное. На подоконнике валялись отломанная от пудреницы зеркальная крышка и массажная щетка с зеркалом на обороте. Большое зеркало без оправы стояло на столе, прислоненное к стопке толстых книг...

Утреннее рыжее солнце заглянуло в комнату, и зеркала заиграли. Они сбросили с себя ночную серость, украсили грани радугами и засветились словно бы от радости, что могут вновь целый день отражать друг друга. Вся комната наполнилась утром, и сам Грозный проснулся. Еще в полусне он нашарил рукой зеркало, лежащее подле кровати, и поднес его к лицу.

– Кошмар! Все тот же кошмар! – простонал Иван Васильевич и как был в одних трусах из синего сатина побежал в ванную. Схватил зубную щетку, увидел свое отражение в зеркале над умывальником и застыл, в тысячный раз рассматривая хищный свой нос, жадный и брезгливый рот, набухшие веки над глазами с красными прожилками. Грозный обхватил пятерней лицо, сжал его как маску. Маска не снялась, только белая кожа, истомившаяся в темных хоромах по красну солнышку, стала еще белей под натиском царственной пятерни. Монарх бросил зубную щетку и побрел на кухню. Восседая на красной табуретке польского кухонного гарнитура, царственная особа размышляла. И так как в этот утренний час особа привыкла собираться на работу, то мысли ее невольно обращались к проектной конторе "Стройтоп".

...В проектной конторе "Стройтоп" работал поэт. По штатному расписанию он значился старшим сметчиком и каждый день с девяти утра до пяти вечера прилежно и без ошибок составлял сметы на разные сантехнические работы: "пробивка дыр шлямбуром – сто дыр один рубль ноль две копейки", "установка унитазов фаянсовых с бачком типа "Компакт" – два рубля ноль одна копейка за комплект". И так далее. Но круглые сутки, днем и вечером, ночью и утром Антон Никонович был поэтом. И хотя не то что ямба от хорея, но даже Окуджаву от Гомера он отличал с трудом, все равно ночью ему снились русалочьи хороводы и стада круторогих газелей, будильник по утрам звенел фанфарами, и гусары на белых конях собирались вместе с ним в поход на "Стройтоп", а там арифмометр вызвякивал позывные радиста, выходящего на связь с Аэлитой. В тайниках его души, словно за плотно закрытым занавесом, разыгрывалась вереница пестрых спектаклей. Постановщиком, автором и единственным, но многоликим исполнителем был он один. Первое время он только мысленно преображался в того, кем хотел быть сегодня. А потом случилось необыкновенное и вместе с тем как будто давно ожидаемое.

...Необыкновенное началось в трамвае N_19. Рядом с собой он заметил старого и, судя по тысячам мелочных деталей, очень одинокого человека. Тот листал ветхую записную книжку. Листочки ее отделились от корешка, засалились и закруглились на углах, старик не перелистывал эти бумажные клочки, а бережно перекладывал, внимательно читая адреса, записанные угловатыми и дрожащими буквами. Он, видимо, просто искал случайного знакомого, чтобы отправиться к нему и отогреть одиночество, поделиться обидами, вспомнить, приободриться, пошутить.

Антон пересел в троллейбус (ехать с работы приходилось двумя видами транспорта) и вдруг как-то особенно ярко увидел перед собой старика... Нет, не увидел, а ощутил всем своим телом, словно надел на себя плотную маску. Он почувствовал на своем лице дряблые щеки старика – они тяжело повисли на скулах и смяли в складки кожу его щек. Внезапно набухшие веки сузили его глаза и потушили в них блеск молодости. Затем руки его съежились, на них обозначилась сеть морщин и вспухлых вен. Плечи опустились и сузились, костюм обвис мешком. Никогда такого он не знал, не ощущал...

До него осторожно дотронулась чья-то рука. Антон обернулся, светловолосая девушка участливо посторонилась и показала на свободное место.

– Садитесь! Вам, наверное, трудно стоять.

Еще ничего не понимая, Антон сел. Троллейбусное кресло неожиданно оказалось неудобно-корявым, он долго примащивался половчее, не зная, как поставить негнущиеся доги, и уже заранее думая, что вставать с кресла тоже будет неудобно и хлопотно, придется опереться руками о колени, медленно распрямить потерявшие гибкость суставы.

Сходя с троллейбуса, он увидел свое изображение в темном стекле, отделяющем кабину водителя от пассажиров. На него удивленно и одновременно безразлично смотрел совсем дряхлый старик.

Антон Никонович вместо поручней судорожно схватил воздух, ноги его задрожали, сладко и тошно закружилась голова, он почти упал.

Кое-как Антон добрел до ближайшего магазина. Долго топтался возле витрины, отводя и приближая голову, поворачиваясь, стараясь найти такую точку, с которой его изображение в стекле виделось наиболее отчетливо. Именно с того момента у него появилась привычка часто и подолгу рассматривать себя в зеркале, в стекле витрины, в полированном дереве, в чем придется.

А тогда... тогда происходило чудо. В двух шагах от стоянки маршрутного такси, рядом с маленькой чебуречной, происходило огромное чудо. Никто его не замечал. Автомашина новой марки привлекла бы десятки любителей, оставленный у магазина щенок вызвал бы сочувствие и внимание половины прохожих. Чудо не привлекло никого. Антон вспомнил чьи-то слова о том, что самое полное одиночество – в толпе. Вместе с первым появлением чуда возникло и первое ощущение одиночества. Почему? В тот момент он и сам еще не понимал почему. Может, всего лишь потому, что стоял он спиной ко всем и видел в стекле витрины только самого себя. А еще потому, что крепко запал ему в память одинокий старик. Так крепко, что... сам он превратился в старика!

Вместо страха и удивления в голову пришла вовсе несерьезная мысль, что теперь он не похож на фотографию в своем паспорте и превратился в преступного самозванца. Завтра он придет на работу, а на него посмотрят с удивлением и предложат пенсию... Пенсию в тридцать два года? Чушь! Его просто не узнают. Не узнают...

Что делать?

Надо вернуться к прежнему виду. Если так легко, за несколько минут он превратился в старика, может быть, и обратное превращение совсем не трудное дело. Надо только вспомнить самого себя. Очень заинтересоваться самим собой. Какой ты? Верхняя губа как будто бы немного вздернута. Глаза черные... какие-то такие... не продолговатые, а совсем круглые... Вот, пожалуй, и все. Никогда не подозревал, что плохо знаешь самого себя... А других? Ты хорошо знаешь тех, с кем встречаешься каждый день? Наверное, еще хуже, чем себя. Что важнее – знать себя или других? Стоять всю жизнь перед зеркалом и рассматривать себя или рассматривать и узнавать других? В конце концов ты меняешься, глядя на тех, кто окружает тебя, а не на собственное изображение. Так происходит и сейчас...

Надо хладнокровно разобраться во всем. Неужели он первый и единственный, обладающий такой странной способностью? Уже сейчас неловко из-за того, сколько шума вызовет его странный дар. С другой стороны, быть может, подобные случаи науке давно известны? Он просто болен тяжелым и неизлечимым недугом – вот и все. Умрет месяца через два. Или через пару недель. Может, умрет сейчас, сию минуту?..

Антону стало так жалко себя, что он всхлипнул и тут же встревоженно оглянулся – не услыхал ли кто его всхлипывание. Совсем глупо и ни к чему... Взрослый человек рассматривает сам себя в стекле витрины и чувствительно хлюпает носом.

Следует разобраться в собственном состоянии с точки зрения медицины. Ну, гипноз там, скажем, холестерин, вирусы...

Познания в медицине у Антона Никоновича не шли дальше журнала "Здоровье" и брошюры "Гигиена брака". К сожалению, советы не вступать в ранний брак или похудеть при помощи молочной диеты в данном случае не играли решающей роли.

Антон вспомнил, что он записан в солидную библиотеку.

До сих пор он ходил туда, чтобы покопаться в справочниках цен на черные металлы и в каталогах сантехнических изделий. Но есть ли там книги по медицине?

В вестибюле библиотеки сидел вахтер. Антон похолодел. Сейчас он предъявит читательский билет, а там фотокарточка. Начинается! Первая неприятность! Он сейчас совсем не похож на собственную фотографию. Теперь каждый шаг грозит осложнениями. К счастью, вахтер ничего не заметил, как раз в этот момент он нагнулся, почти уполз под стол, чтобы извлечь из-под него электрический чайник. Теперь вся твоя жизнь, Антон, будет зависеть от таких мелочей – нагнулся вахтер за чайником или нет, заметил ли кто-нибудь, что ты – это вовсе не ты, или не заметил.

Влип в историю!

...Книги сулили события удивительные. Антон читал, не замечая ничего вокруг... Доктор со смешной фамилией Помм сообщает, что одна слишком нервная пациентка самовольно изменяла удельный вес своего тела и плавала в ванной как пробка. Антон к своему стыду не умел плавать, но возможность оказаться легче воды ему понравилась. А если легче воздуха? Человек воздушный шар. Черт побери, забавная штука! Собирайся в поход, Антон. Звучат фанфары, рюкзак набит приключениями...

"...Язвенные процессы пищеварительного тракта могут быть поставлены в прямую связь с нарушениями процессов нервной системы..." А вот это совсем ни к чему. Нечаянно внушить себе язву? Благодарю... "Ложные опухоли и псевдоаппендициты, вызванные неврогенными причинами..." Небольшое усилие воли – и приобрел что-то вроде аппендицита. Можно получить больничный лист и пару денечков поваляться на диване, хорошенько обдумать все происходящее. Да здравствует самовнушение! А вдруг захотят вырезать этот самый псевдоаппендицит?

Еще одно солидное исследование. Самовнушение изменяет форму рук и ног... Силой воли больной уменьшает в три раза частоту пульса... Самовнушением увеличивают температуру тела... После нервных припадков пациентка М. вызвала у себя мнимую беременность со всеми признаками. Окружающие были уверены, что она действительно готовится стать матерью...

Антон глуповато хихикнул и представил себе, что он превращается в женщину и отправляется в отдел кадров оформлять долгосрочный отпуск по чисто женским обстоятельствам... В конце концов почему бы ему действительно не превратиться в женщину? А зачем? Ну, предположим, он захочет стать писателем. Многие писатели хотели превратиться в кого-нибудь. Он недавно читал Куприна и хорошо помнит, как тот сказал: "Я хотел бы быть облаком, лошадью, женщиной, деревом и ребенком". Лошадью это, пожалуй, уж слишком. А женщиной... Кто-то еще хотел быть женщиной... Флобер!.. Не насовсем, а так, хоть чуть-чуть. Он говорил, что мадам Бовари – это он, что списал он ее с себя. Кто знает, может быть, побывав женщиной хотя бы месяц, неделю, один час, он написал бы Бовари в десять раз гениальнее. Но Флобер не мог этого сделать, а он, Антон, может. Решено, он будет великим писателем!

...Иван Грозный, восседающий на кухонной табуретке, застонал и сжал царственную голову могучими руками, привыкшими к мечу и царской булаве. Он вспоминал до мелочей тот вечер в библиотеке, когда мысли его скакали с безумной поспешностью, а тревожные сомнения отступали перед радостью открытий. Тогда ему казалось, что внешность человека – почти самое главное в нем. Но разве внешность человека – это сам человек? Вот сейчас он – Иван Грозный. Но разве ему хочется карабкаться на трон и казнить кого-нибудь? Нет. И все же... Почему он стал как-то резче, суше? Зачем, например, он вчера в милиции обидел старшину, зло посмеялся над ним? Почему теперь так часто закипает в нем ярость и гнев? Чепуха! Просто он болен. Не болен. Не надо ему лекарств. Ему нужно другое: дружеское участие, внимание...

После безумного вечера в библиотеке Антон жил как во сне.

Чудесный дар перевоплощения требовал практического применения. С работы Антон уволился. Громадным напряжением воли ему удалось на два часа вернуть себе прежний облик старшего сметчика "Стройтопа". Двух часов еле-еле хватило на то, чтобы подать заявление об уходе и подписать обходной листок. Да и то к библиотекарше Лизе он пришел, уже закрывая лицо носовым платком, словно в приступе зубной боли. А все из-за того, что, спускаясь в библиотеку, встретил на лестнице знакомого механика из СУ-16. Добродушное и на редкость румяное лицо механика привычно удивило Антона, и он тут же почувствовал, как его собственное лицо туго наливается жизненными соками и жарко багровеет.

Через неделю деньги кончились, и Антон Никонович ограбил сберкассу.

Лет шесть подряд перед отпуском Антон выписывал в этой сберкассе аккредитив и хорошо запомнил, что заведующий здесь – человек пожилой, привычно задыхающийся от астмы и, следовательно, часто болеющий. Антон выследил, где живет заведующий, и каждое утро дежурил около его дома. На вторую пятницу повезло – заведующий из дома не вышел. Подождав еще час для верности, Антон отправился в сберкассу.

Тяжело, с хрипотцой дыша, дотрагиваясь до стен руками, Антон, приняв облик старика-зава, прошел в его кабинет. Полдня подписывал какие-то бумаги, а когда спрашивали у него советы, болезненно морщился и прижимал руку к груди. Сослуживцы зава смущенно исчезали. Никто не разглядел, что перед ними – самозванец. В обеденный перерыв Антон Никонович набил старенький портфель пачками трехрублевок и ушел.

Дома он взобрался с ногами на диван, открыл портфель с трехрублевками, и волна душного страха охватила его. Ошеломил не страх возможного позора и наказания, а совсем другое – испуг перед наступающим глубоким и страшным одиночеством – одиночеством преступника.

Антон отпихнул от себя портфель, а на следующий день, с трудом приняв почти нормальный, почти прежний свой облик, пошел в сберкассу, сделал вид, что проверяет лотерейный билет по замызганной таблице тиража, и оставил портфель на полу в тени деревянного дивана, вернул уворованное...

К чему применил ты свой чудесный дар? Стыдись! А может быть, дар этот вовсе не нужен людям? Любой человек хорош и удивителен именно тем, что он – это он. Зачем, надевать на себя чужую маску? Разве только ради любопытства?.. А уроды? Подумай о них!

Есть у него подходящее к случаю знакомство в "Строителе" – горбатенький переплетчик.

Своего недостатка переплетчик не стыдился, имел сына, взрослого и ладного парня, а в свободное время солидно подрабатывал – переплетал на стороне бухгалтерские документы. Антона тянуло с делом и без дела заходить в закуток переплетчика в подвальном этаже "Стройтопа". Влекла неосознанная тоска по рукодельному труду, заставляющая в былые времена даже королей становиться к токарному станку. И еще тянула жалость, что переплетчик все же не такой, как асе.

Антон разыскал переплетчика где-то за городом, сбивчиво и смутно объяснил ему, что хочет попробовать заняться врачеванием и вдруг сумеет и его вылечить. Переплетчик ничего не понял, но нашелся, что ответить: среди своих дружков есть у него лекарь без диплома, который от всех болезней лечит сивушным маслом и липовым цветом, живет не плохо, даже магнитофон купил...

Первых пациентов доставил тот же переплетчик.

Пришли дюжий малый с перекошенной от неизвестной причины физиономией, старушка, прочно согнутая в дугу, и дама с горящими глазами. Когда Антон Никонович, как мог, стал толковать им о внушении и самовнушении, осторожно ссылаясь на собственный пример, парень выдавил сквозь зевок, что, мол, сверхурочные "давят", не высыпается он, и скоро ушел. Старушка вовсе забоялась Антона, сникла вся как-то, зато дама горящими глазами искала глаза Антона и тянулась целовать его руки.

Переплетчик оказался человеком хитрым, себе на уме, да еще связанным с какой-то сектой. Его знакомые по секте стали звать Антона "братом", устраивать ночные сборища, началось и вовсе что-то дикое...

Он был лекарем, грабителем, фокусником, клоуном, академиком... и каждый раз просыпался, отрываясь от своих видений. Одно сумел он сделать наяву получить расчет в "Строителе". А дальше Антон, взобравшись с ногами на диван, мечтал. И никак не мог домечтаться, что ж все-таки сотворить ему особенное и выдающееся. Все чаще решал, что ничего путного и значительного сделать в одиночку он не сумеет. На этой простой и важной мысли мечты его обрывались.

От душевной сумятицы все чаще думалось: болен! Но в какой аптеке приготовлена для него микстура? Впрочем, зачем его лечить? Разве его болезнь неприятна или опасна? Ею можно заразить других? Вряд ли. Нет, если он болен, то болезнь его даже приятна. Зачем ему понадобилось напяливать на себя личину Ивана Грозного? Мог бы подобрать себе вполне интересный вид любого киноактера. Сколько их цветных фотографий в газетном киоске! Подходи и выбирай любую...

Мы все пытаемся подражать кумирам. Но что будет, если на экраны выйдут тысячи Жанов Маре, а миллионы женщин станут похожи на Татьяну Самойлову? Действительно, не сотвори кумира себе!

После первого же превращения – в одинокого старика, там, возле чебуречной, – его болезнь или волшебные способности быстро прогрессировали. Все труднее становилось возвращаться к обычному виду. Вдруг однажды совсем не вернешься? Исчезнет тогда Антон Никонович, растворится бесследно. Это пугало, и он старался думать о вещах безразличных, о погоде, о сметах на сантехнические работы, будто бы все еще работает в "Строителе", только бы не обращать внимания на людей, чем-либо выдающихся.

Именно такой порыв тревожного смятения понес его однажды в картинную галерею. Думал: там прохладно и спокойно, можно не обращать внимания на посетителей, а смотреть только на картины. Пейзажи, натюрморты... Хорошо, безопасно. И попался. Погиб самым нелепейшим образом! Остановился перед картиной, где Иван Грозный, стал рассматривать. Кое-как рассматривал, бродил по картине отсутствующим взглядом, потом увлекся и замер. Увидел две морщины-трещины под глазами, впалости щек. Красные в углах, почти вывороченные веки. Впалые виски с черными пятнами. А глаза белесые и лоб с огромной залысиной. Крупные уши, настороженно открытые для всех звуков мира. На руках синие жилы. Толстые грубые запястья... Антон дотронулся до своей руки. Провел ладонью по щекам. Почему у него такие впалые щеки? А морщины-трещины под глазами? Началось! Он превращался в живую копию поразившей его картины.

Потом он покупал зеркала, искал свое изображение в стекле витрин, скрывал от прохожих лицо, гулял ночами...

...Вчера его привели в милицию. Как зло подшутил он над старшиной. Нехорошо, противно... Надо бы извиниться... Нелепое положение, нелепое извинение. А если действительно пойти в милицию и там все рассказать? Вот уж никчемная мысль. Нет, совсем даже дельная! С одной стороны, в милиции можно всей истории придать облик обыденного пустяка, вроде пропажи белья с чердака. А с другой стороны, это даже их как бы прямо касается паспорт-то с фотокарточкой... и тому подобное. Перед старшиной извиниться...

Подбадривая себя разными солидными и пустяковыми соображениями, великий князь Иван побрился электробритвой "Харьков" и отправился к старшине Жидкоблинову.

На Продольной улице, почти за городом, есть теперь новое здание с большим козырьком над входом и вывеской "Институт Нейротрансформации и Эстетического самовнушения". Сокращенно – ИНТИЭС. Шофер, который по утрам привозит в институт директора, каждый раз вздрагивает, когда в машину уверенно садится незнакомый человек, каждое утро – другой. Хотя всегда это Антон Никонович.

В ИНТИЭСе есть отдел юридической нормализации и проблем опознания. Заведует отделом кандидат юридических наук М.Е.Жидкоблинов.

А за директором все знают особенность и слабость – он, несмотря на изменчивый облик свой, а может быть, и благодаря ему не любит рассматривать себя в зеркале. Видимо, вспоминая прошедшее, считает, что даже тысячекратно отраженная и умноженная собственная личность не заменит всех тех, кто тебя окружает. С которыми ты вместе.