355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Борис Соколов » Первая встречная » Текст книги (страница 7)
Первая встречная
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 17:12

Текст книги "Первая встречная"


Автор книги: Борис Соколов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

XV

Человек медленно поднимался по Кузнецкому мосту. У книжной лавки писателей остановился, долго смотрел на яркие обложки книг, но, если бы его спросили, что он видел, вряд ли он смог назвать хотя бы одну. Да сейчас для него это и не имело значения!

Пройдя несколько шагов, он задержался у витрину соседнего магазина и так же безразлично рассматривал такие же книги. Дальше было дамское платье – он остановился опять и снова отсутствующим взглядом оглядывал манекены с раскрашенными лицами и неживыми улыбками. Человек и сам чем-то напоминал их, только вместо улыбки у него застыла гримаса. Точно ему было больно и шел он через силу.

Отойдя от витрины, он перешел улицу и подошел к группе молодежи. Его толкали, спрашивали о марках, показывали альбомы, но ему ничего не было нужно, он не покупал и не продавал.

Филателисты, хорошо знавшие друг друга, посматривали на него с недоверием и неприязнью, но он не замечал перешептываний и косых взглядов.

Потоптавшись на месте, он снова, с трудом отрывая от тротуара ноги и все больше замедляя шаги, пошел дальше.

Наконец у одного из подъездов человек остановился, взгляд его скользнул по двери, табличке. Он тяжело вздохнул и вошел в здание.

В пустом зале, заложив назад руки, расхаживал дежурный в военной форме.

Человек медленно прошел мимо, в самый дальний угол, тяжело опустился на деревянный диван и задумался.

Ему показалось, что войдя сюда, он захлопнул за собой дверь в яркий и светлый мир. По ту сторону осталась жизнь с ее радостями и волнениями, семья, работа, надежды. Все, что в его представлении еще вчера было будничным и серым, сейчас приобрело иную окраску. Сжав голову руками, человек пытался сосредоточиться, привести в порядок свои мысли, но это не удавалось – в голове мелькали обрывки воспоминаний, какие-то встречи, знакомые и чужие лица, разрозненные и незапоминаемые. Они проскальзывали, крутились, как ярмарочная карусель, мелькали и пропадали, не оставляя следа. Неожиданно откуда-то издалека все ясней и резче выплыло лицо ребенка. «Сын!» – на мгновение вспомнил он, и это причинило тупую, ноющую боль в сердце…

К нему кто-то наклонился. Открыв глаза, он увидел чужие ноги и поднял голову.

– Вам плохо? – спросил дежурный. – Может быть, воды, помочь чем-нибудь?

Пришедший усмехнулся.

– Помочь? – переспросил он и неслышно, одними губами, ответил: – Вряд ли!

Дежурный пожал плечами и отошел.

Человек хотел опустить голову, подумать, но хлопнула дверь, вернула к действительности. Надо было что-то делать! Он поднялся и направился к выходу. «Еще можно было уйти, вернуться туда, откуда пришел, – мелькнула мысль, – убежать, спрятаться, постараться все забыть». Человек ускорил шаги.

Улица была та же, светлая, шумная. «Хотя нет, что-то изменилось в ней, или нет, изменился я сам», – подумал он и остался у входа. Так и стоял, растерянный и опустошенный, не зная, что делать… Как быстро все менялось: ночью он хотел умереть, но, боясь смерти, поторговавшись с собой, он решил, что придет сюда. Сейчас он искал лазейку для себя, чтобы уйти, и только сознание, что ни на одну минуту, никогда его не оставит страх разоблачения, удерживало его у этой двери.

Глядя на проходивших мимо, остро завидовал им. Люди громко разговаривали, смеялись, не обращали внимания на понуро стоявшего у подъезда, а ему казалось, что все смотрят на него, догадываются о его мыслях и глубоко презирают.

Неужели когда-нибудь он был таким, как они, громко говорил, смеялся? – спросил он себя и не мог ответить. Какими мелкими и незначительными были неприятности прошлого, казавшиеся тогда чуть ли не трагедией. Как был бы он счастлив, если бы мог уйти отсюда…

Стоявший на противоположной стороне мужчина, ловко лавируя среди проходивших машин, подошел к нему:

– Что вы плачите? Будьте мужчиной! Смелее, смелее! – и, хлопнув по спине, вошел в дверь.

Человек пожал плечами, медленно обвел взглядом улицу, и, вытерев слезы, покорно вошел следом за ним.

В уже знакомом зале он нашел открытое окошко в стене, подошел к нему.

– Я инженер Полонский… Анатолий Андреевич Полонский! – повторил он. – Дайте мне пропуск. Я должен сделать важное сообщение…

XVI

Жажда стяжательства не проходила. Осенью Владимир Прохорович приобрел ботинки с острым носом, костюм с нейлоновой ниткой, разную мужскую мелочь. Бреккер подарил блестящий черный дождевик с миниатюрными лакированными погончиками, хорошенькую, окантованную голубой эмалью, зажигалку. Пришлось закурить, благо покупать сигареты не приходилось. Подарки определенно портили Сеньковского – чем чаще он получал их, тем большего хотелось. На глазок определяя ценность полученного, считал, что его обманули, чего-то недодали. Прежде щедрость квартиранта восхищала, сейчас вызывала зависть… и ожидание следующей подачки.

Правда, благополучие не доставалось даром – приходилось работать, и отдыхал он только во время дежурств на заводе. От мелких поручений – куда-то съездить, что-то привезти, сдать по своему паспорту какие-то вещи в комиссионку – Бреккер переключил его на более серьезное. Тоном, не терпящим обсуждения, послал однажды вечером на улицу Горького, в парадное, рядом с театром Ермоловой…

– Встретишься там с одним человеком, – сказал он, глядя в упор на робеющего Сеньковского.

– А как я его узнаю? – спросил Владимир Прохорович. Каждый раз новые поручения его пугали. А вдруг не справиться, сделает не так, и Бреккер останется недоволен.

Бреккер подробно рассказал, дал пароль. На вопрос: «Который час?» – неизвестный ответит: «Часы в ломбарде». Тогда Сеньковский должен спросить: «А какие?» И, если человек скажет «Салют» – значит, все в порядке. Это тот, кто нужен. Так вот этому человеку Владимир Прохорович должен передать пакет. Бреккер протянул Сеньковскому небольшой, плотно упакованный сверток.

– Что там?

– Любопытство – мать пороков, кажется, так говорят у вас, – засмеялся канадец, но все же сказал, что золото.

– Золото? – забеспокоился Владимир Прохорович.

Бреккер кивнул головой, точно речь шла о самом обыденном, и добавил:

– Десятки, сто штук. Передай этому человеку, а от него получи пакет, – он улыбнулся, – более легкий.

– Деньги, что ли? – высказал предположение Сеньковский и сейчас же с опаской спросил: – Как же я считать в парадном их буду?

Но канадец качнул головой:

– Не надо!

Сверток был тяжелый. Владимир Прохорович положил его в старенький портфель, в котором возил на дежурство еду, мыло, полотенце, и поехал. Сидя в троллейбусе и поглаживая портфель, оглядывая пассажиров, думал о своих делах, но мысль все время вертелась вокруг свертка. «Это сколько же на наши деньги, – размышлял он, – много, небось?..»

Он быстро нашел парадное, вошел. На небольшой, слабо освещенной площадке, у лифта, курил человек лет тридцати – тридцати двух, с модным чубчиком. Видимо, тот самый.

– Который час? – спросил Владимир Прохорович, на всякий случай глядя в сторону.

Неизвестный хмыкнул:

– Часы в ломбарде, – и выжидательно посмотрел на Сеньковского.

– А какие?

– "Салют". – И сразу же: – Принес?

Владимир Прохорович кивнул, но, все еще проверяя (как это передавать незнакомому такое богатство!) огляделся и, между прочим, поинтересовался:

– А сколько нужно?

Человек с чубчиком тряхнул головой и грубо оборвал:

– Ты голову не дури, чижик! В первый раз, что ли? Сто «арабок»!

У Владимира Прохоровича отлегло от сердца, но, помня, что взамен он должен получить пакет с деньгами, спросил:

– А ты принес?

– Йес, сэр! – засмеялся неизвестный и похлопал по оттопыренному карману.

– Проверить бы надо, – вслух подумал Сеньковский.

– Ты что, сдурел, тумак? Считают в банке. У нас на веру, – нравоучительно сказал человек с чубчиком и приказал: – Давай «ружье»!

Не успел Владимир Прохорович протянуть сверток, как он пропал во внутреннем кармане пальто незнакомца. Видно, был не мал карман, если так легко в него проскользнул тяжелый пакет.

– А деньги?

– Вот, держи, детка! Считать дома будешь. – И, протянув несколько пачек, с усмешкой предупредил: – Ты меня не видел, я тебя не знаю. А теперь чеши! Привет шефу от Боба! – Парень, видно, был веселый, деловой и быстрый. Сказал и пропал.

Владимир Прохорович рассовал деньги по карманам, сразу пополнел, вышел на улицу, сел в стоявшее у дома свободное такси и, повеселевший, поехал домой.

Бреккер, задрав ноги, лежал на тахте, слушал радио. Увидев Сеньковского, приглушил музыку и, не поднимаясь с дивана, лениво спросил:

– Ну как, порядок?

Вместо ответа Владимир Прохорович начал выкладывать на стол пачки. Здесь Бреккер изменил себе, подошел к столу и, поплевав на пальцы, уселся пересчитывать деньги. Считал быстро, что-то бормотал под нос и как будто забыл о существовании хозяина комнаты. Сеньковский прошел на кухню, достал из холодильника мясо, бутылку с пятью звездочками. Налил полстакана и, поглядывая на занятого своим делом Бреккера, не торопясь жевал, запивая коньяком. Ел и побаивался – а вдруг не хватит. Поди тогда доказывай, что ты не виноват. Но все обошлось. Бреккер завернул деньги в газету, уложил в сумку, с которой не расставался, и, обернувшись к Сеньковскому, предложил выпить.

– Я уже…

– А еще?

– Нет, хватит. Мне с утра работать, – обиженно отказался Сеньковский, чувствуя, что заработать ему с этой поездки, видимо, не придется.

Бреккер налил коньяк, выпил, не закусывая, взял сумку и, помахав рукой, вышел.

Владимир Прохорович смотрел вслед, все еще надеясь, но, когда хлопнула входная дверь, выругался и протянул руку за бутылкой.

XVII

Генерал был занят, и полковнику Агапову пришлось ждать. Офицеры, ожидавшие приема, предложили ему сесть, но он отказался. Помахивая папкой и немного нервничая, Агапов зашагал по приемной. События начинали разворачиваться, и ему не терпелось доложить о них начальнику управления.

Звонок из кабинета вызвал секретаря. Она ушла, но через минуту приоткрыла дверь, кивнула Агапову и, пропустив его, вернулась на свое место.

– Показание? – встретил его вопросом Орлов, когда Агапов подошел к столу и раскрыл папку. – Что говорит?

– Рассказал все, начиная от ялтинского знакомства. – ответил Агапов. – Знает его, как канадского журналиста.

– С нашими данными совпадает?

Агапов кивнул головой.

– Кроме Кемминга, кого-нибудь знает?

– Нет.

– Что их интересует в институте, состав?

Агапов снова кивнул головой и положил на стол папку:

– Прочитайте!

– Смотри, какие любопытные! – Орлов с хитринкой взглянул на офицера, увидел блестевшие глаза и улыбнулся. – Что-нибудь интересное? – спросил он, и, надевая очки, раскрыл папку.

– Разрешите курить, Олег Владимирович?

Генерал удивленно поднял голову:

– Ты же бросил!

– Сегодня исключение. С утра добрые вести.

– Смотри, попадет от жены! – пошутил Орлов.

– Не выдадите – не узнает!

– Ты не радуйся, сейчас только начинается, – сказал генерал, возвращаясь к протоколу допроса. Читал долго.

Агапов встал, пытаясь отвлечься от своих мыслей, подошел к открытому окну, выглянул на улицу.

Сзади чиркнула спичка. Агапов, поперхнувшись дымом, оглянулся. Генерал закуривал.

– Вы же бросили, Олег Владимирович? – удивился Агапов.

Орлов оторвался от бумаги:

– С тебя пример беру… Думаешь, доволен, что перебороли этого пьянчужку… Не велика честь. – Он покачал головой. – Мы с тобой не с такими справлялись. Думаешь, не знаю, кто за ним стоит? Знаю, да пока за руку не поймал. У нас, брат, тоже дипломатия. Да и не разведчик он, а так… обыватель, трус, покупатель! – брезгливо сказал генерал. – Оставался бы лучше инженером, может, человеком бы стал, ан нет, полез пакости делать… Нет! – он вспомнил, ради чего закурил. – За людей наших рад!.. Ну, этого инженера сомнения одолели, со страху пришел… А она?..

– Вы до конца прочитали? – спросил Агапов.

– Нет! – усмехнулся Орлов.

– Найденный в «Национале» фотоаппарат принадлежал Кеммингу, – откашлявшись и подходя к столу, сказал Агапов. – Он дал его Полонскому и поручил сфотографировать объект. Тот истратил всю катушку, снял, что успел, и в ресторане должен был передать Кеммингу. – Как?

– Они договорились, что Полонский оставит аппарат в гардеробе, а номерок передаст Кеммингу за столиком.

– Смотри, какой осторожный.

– Инженер номерок передал, но американец был пьян и, видимо, забыл. Теперь требует, чтобы Полонский снял вторично.

– Прийти за аппаратом побоялся? – спросил Орлов. – Теперь выворачивается, – снисходительно подытожил он, – а снимки нужны. Видно, торопят хозяева.

– Может, поможем? – неуверенно предложил Агапов. Генерал как-то вкось взглянул на офицера, перевел взгляд на окно, подумал – надо ли?

– Будет параллельная операция, страхующая главную!

Генерал опять усмехнулся:

– Что ж, ты прав! Подбери что-нибудь… Посмотри последние номера «Бюллетеней Ремингтон армса», кое-что совпадает у них с нашими «новинками».

– Поверят ли? – усомнился Агапов.

– Не беспокойся. Им бы купить да продать. Пока будут разбираться, мы закончим операцию. Не забудь на затравку снять хвосты ракет. Да так, чтобы номера да звезды вышли. Какой срок ему дали?

– Как можно скорей.

– А ты не торопись. Пусть объяснит трудностями. Понервничают – заплатят дороже. Деньги перечислишь в доход государства! – напомнил Орлов.

– Понятно. С Полонским не поговорите?

– Нет. Кстати, он перед приходом к нам ни перед кем не каялся?

– Говорит, что даже жена не знает. Стыдно было.

– Как думаешь, верить ему можно?

– Думаю, можно. Ну, да мы за ним все равно присмотрим.

Отодвинув папку, Орлов внимательно посмотрел на Агапова.

– Вы о Маркове? – догадался полковник.

Генерал кивнул головой.

– Встреча состоится, видимо, на этих днях.

– Все предусмотрели?

– План разговора доложу сегодня вечером.

– Гутман как? – спросил генерал.

– Молодцом. Не узнать, другой человек.

– Помнишь, говорил я, что еще сама придет, – напомнил Орлов.

– Не пришла она! – упрямо сказал Агапов.

– Как так не пришла? – вспыхнул Орлов. – Ты ее привел, что ли?

– Привходящие обстоятельства были, – не уступал офицер.

– Любят они друг друга?

– Есть грех, – ответил Агапов.

– Ну и хорошо! Что это ты о любви так уныло говоришь, Михаил Степанович? Или сам не любил? – удивился генерал и, не ожидая ответа, добавил. – Да без нее и жить не стоило бы. Это там, – кивнул он головой в сторону окна, – думают, что мы только мыслью о мировой революции живем… Любовь эта человеком ее сделала!.. Сама призналась! Ты у нее хоть это не отнимай. А у нас или на квартире Маркова – это дело второстепенное. Поддержать сейчас ее нужно, игра предстоит нелегкая. Добровольное признание учтем, ходатайствовать перед правительством будем!..

В дверь просунулась голова секретарши:

– Капитан Смирнов просит полковника выйти на одну минуту.

Агапов взглянул на генерала, но тот приказал:

– Зовите сюда!

– Разрешите обратиться к полковнику Агапову? – в дверях попросил Смирнов.

– Докладывайте! – приказал Орлов.

– Как мы и предполагали, один из них пришел наниматься в отдел кадров Городищенского завода! – доложил Смирнов.

– Это один из тех, кто приезжал к Федорову, за несколько часов до убийства. Я докладывал вам. – напомнил Агапов.

– Думаете – он?

– Уверен, Олег Владимирович! Он оставил в отделе найма заявление и паспорт. Жена и дети убитого по фотографии опознали его. Паспорт оказался мюнхенской работы на имя Василия Ивановича Лузина. По нашим каналам мы проверили: Лузин – это Митин, Василий Иванович, из «перемещенных». По архивным данным установлено, что Митин был в плену у немцев сперва в концлагере Торгау. Во время нашего наступления в сорок четвертом его перевели в Эйзенах, юго-западнее Гарца, в американскую зону, где его завербовала разведка Гелена…

– Кто ведет дело? – перебил генерал.

– Городищенский райотдел милиции…

– Продолжайте!

– Я проверил, в каких лагерях находился Федоров. Оказалось – там же. Несомненно, когда Митин-Лузин второй раз пришел на завод, – продолжал Смирнов, – кадровик чем-то насторожил его, он почувствовал опасность, скрылся и больше на заводе не появлялся.

– Если версия, что он или его сообщник стремятся проникнуть на завод, верна, кто-нибудь из них попробует возобновить попытку вернуться. Надо быть готовым к этому, – предупредил Орлов. – Сейчас нам известен Митин, его приметы, фотография. Наконец, одним документом у него меньше… Приметы второго мы знаем тоже.

– Может быть, возьмем дело себе, – предложил Смирнов, но Агапов перебил его:

– Подождем! Пусть пока занимается милиция.

– Хорошо! – согласился Орлов. – Толко предупредите товарищей – без нашего ведома не трогать!.. А слава… Слава – дым пустой, – перефразируя слова поэта, сказал он, – слава пусть останется за ними… Давай закурим, Михаил Степанович! – Затянувшись, скосил на него глаза. – Так как же Митин оказался на территории Советского Союза? И один ли? А?

Агапов пожал плечами.

XVIII

На улице бушевала непогода. По заплаканному стеклу дробно стучали тяжелые капли дождя, точно просились в сразу потемневший дом. Ветер то затихал, то с удвоенной силой бросал в окно пригоршни воды, и от этого комната казалась осажденной крепостью.

Сергей хотел выключить свет, но Ирина удержала его. Так и сидели, прижавшись друг к другу, вслушиваясь в шум дождя, ветра, удары своих сердец.

– Завтра! Ты помнишь все? – после долгого молчания спросил Сергей.

Женщина кивнула головой, еще теснее прижалась к Маркову, пошептала:

– Страшно мне, Сережа!

Марков наклонился, посмотрел ей в глаза:

– Кого ты боишься? – Он засмеялся. – Этого пьянчужку?

– Ты не знаешь его, – упрямо сказала Ирина, – он жесток и безжалостен…

– Как всякий трус. С беззащитными и слабыми. «Союзники»! Где они были, когда один на один наш народ дрался с фашизмом, спасали Европу, мир… Пели нам дифирамбы, отделываясь свиной тушенкой, а когда дело подошло к концу – бросились «спасать» цивилизацию… Испугались, что русские танки появятся на берегах Ла-Манша, войдут в Париж!

Телефонный звонок поднял его с дивана. Он взял трубку, услышал голос Агапова.

– Как настроение? – спросил полковник.

– Все в порядке.

– Она у тебя?

– Да.

– Нервничает, поди?

– Есть немного.

– Я, брат, тоже нервничаю, – сознался Агапов, – ты успокой ее. В зале будут наши. Будь осторожен, торгуйся – они это любят. И все время помни о главном! – сказал он. – Ну, бывай здоров!

– Спасибо!

– Это генерал? – вставая с дивана, спросила Ирина, когда Сергей положил трубку.

– Нет, Агапов.

Она помолчала, потом медленно, точно раздумывая, сказала:

– Завидую. Тебе, твоим друзьям, поступкам вашим, мыслям, жизни! У вас все ясно и чисто… Не надо оглядываться назад, бояться, упрекать себя… Неужели ты не понимаешь, как вы все счастливы?

– И ты это говоришь сейчас, когда мы делаем все, чтобы исправить твою ошибку? – воскликнул Марков.

– Только ошибку? – горько усмехнулась она.

– Не надо, Ирина! Теперь не время казнить себя!.. Нашла же ты в себе мужество…

– Скажи, ты знал обо мне?.. – перебила она. – Ну, до того, как я сказала сама?

Как ей хотелось услышать «нет», но Сергей, помедлив, кивнул:

– Знал!

– Знал и молчал! – нахмурившись, упрекнула она. – Может быть, ждал момента…

Сергей промолчал.

– Значит, пожалел? – она резко вскинула голову, лицо ее побледнело, в глазах мелькнули колючие огоньки. – Я не нуждаюсь в твоей жалости! Не нуждаюсь! Сполна отвечу за все! Сама!

Марков обнял ее, прижал к себе, она пыталась вырваться, но он только крепче обнимал ее, чувствуя, что она вся дрожит.

– Глупая, я только добра желаю тебе, – мягко сказал он. – Возьми себя в руки, завтра у нас трудный день. Последний экзамен! Его нужно выдержать. Ну, успокойся, успокойся! Ни о чем другом сейчас мы не имеем права думать.

Неожиданно она порывисто обняла Сергея и быстро-быстро, точно боялась, что не успеет сказать, зашептала на ухо:

– Спасибо тебе за все, за то, что ты такой! Спасибо! Прости. Я тоже люблю тебя, очень…

Сергей слышал ее шепот, ощущал теплоту ее тела, дразнящий запах волос…

«Бедная моя!» – с нежностью подумал он. Гладил вздрагивающие плечи, чувствуя, как туманится голова, как его обволакивает, подчиняет и пьянит чувство близости к прильнувшей к нему женщины. Смотрел в напряженные глаза…

Ирина крепко обхватила его шею и быстро, почти исступленно, как заклинание, зашептала:

– Я останусь у тебя, останусь…

Это отрезвило. Он неловко отстранился, но сейчас же снова обнял ее и ласково, вложив в свой голос всю нежность, на которую только был способен, как можно мягче сказал:

– Не надо, не надо, Ирина, дорогая. Я слишком люблю тебя, чтобы… – И увидев, как дрогнули ее губы, не выпуская из своих объятий, уже более твердо сказал: – У нас все впереди. Мы должны, мы будем счастливы!..

… Где-то на Украине, в небольшом городке, маленькая девчурка вздрагивала от разрывов бомб, швейного стрекотания пулеметов, прижималась к матери, плакала от страха…

Потом, с такими же, как она, долго ехала в холодных, нетопленых товарных вагонах на восток, в неизвестность.

В Киеве остались дедушка и бабушка. Старые и слабые, которых в сорок втором «победители» облили бензином и сожгли живьем в Бабьем Яру. (Как она могла забыть это?)

Война была долгой, упорной. Тысячи городов и сел лежали в развалинах. Куда только не разметала война людей! Миллионы русских не вернулись домой – остались лежать в безымянных могилах, разбросанных по всей Европе. Не было семьи, где бы не оплакивали сына, отца, брата, мужа. Наконец, в мае сорок пятого советские танки вошли в Берлин.

В последний раз артиллерийские залпы салюта и разноцветный фейерверк известили о победе.

Война была окончена!

За годы войны девочка превратилась в подростка, вернулась в родной полуразрушенный город, училась. Вспоминала иногда дедушку, бабушку, плакала. Правда, плакала она и получив в школе двойку.

Она росла, постепенно забывала страшные полуголодные военные годы, вытянулась и из угловатого подростка со смешными косичками превратилась в красивую, веселую, смешливую девушку. И те самые ребята, которые раньше задирали ее, дергали за косы и показывали язык, а порой и колотили, теперь ухаживали и писали записки. Она много читала, но без всякой системы, а так, что попадало под руку. Конечно, любила кино, собирала фотографии актеров и актрис и, что греха таить, втайне мечтала стать кинозвездой. После смерти матери отец женился на другой женщине, с первого дня невзлюбившей падчерицу. Жалобы на то, что отец мало зарабатывает, возросли, когда в семье появился ребенок. Отец почти не замечал ее, мачеха попрекала чуть ли не каждым куском.

В Москве жила сестра отца, старая дева. Во время одной из поездок к тетке та предложила племяннице остаться, обещала помочь поступить в институт. Ирина обрадовалась и переехала в Москву. Но готовиться к экзаменам как следует оказалось не так просто. Она провалилась по математике, погоревала, устроилась на курсы стенографии и поступила на работу…

В шесть часов кончался рабочий день, и с этого момента Золушка превращалась в прекрасную царевну. А доброй феей, творившей чудо, была соседка Анна Леопольдовна, долговязая, высохшая, как мумия, старуха из «бывших», занимавшая одну из комнат большой коммунальной квартиры. Покачивая маленькой, почти детской головкой на длинной высохшей шее, она могла часами рассказывать о кабачках Монмартра или костюмированных балах графини Анжеллы в Венеции, на которых «было очень, очень мило…». Как хотелось Ирине пожить этой жизнью, блистать на приемах, ездить в сверкающих лаком автомобилях, танцевать в ночных дансингах, слышать за собой восторженный шепот. Как было не поверить, что придет принц и уведет в свой хрустальный дворец. Но времена были другие. У немногих оставшихся на планете принцев были свои заботы и неприятности, они были далеко, не очень тепло отзывались о стране, где она жила, и даже не догадывались о существовании ожидавшей их Золушки. Не было ни роскошной, бездумной жизни, ни миллионеров, бросавших к ее ногам свои состояния, ничего, о чем она начиталась в заграничных романах и видела в зарубежных кинофильмах. Была старая, молчаливая тетка, ежедневная шестичасовая работа. И длинные вечера. И никого рядом, кто бы объяснил, предостерег, рассказал о настоящей жизни, о жертвах, принесенных за нее, – обо всем, что тревожило и волновало советских людей.

В учреждении, где она работала, был местком, общественные организации. Они следили за уплатой членских взносов, распределяли комнаты, путевки и всякие иные блага, организовывали культпоходы на итальянские кинокартины.

Стенная газета «клеймила» прогульщиков и выпивох, особенно изощряясь над Гуревичем из орготдела – неисправимым любителем «сообразить на трех».

Таких, как она, было немного… Большинство учились, работали, собираясь на вечеринках, пели песни, правда не те, которые записывались на использованных негативах рентгеновских кабинетов с нелепыми, бессмысленными словами, а свои, красивые и мягкие, грустные или веселые, о дружбе и любви, широкие, как их страна, и благородные, как они сами. Это были настоящие ребята, достойные продолжатели дел своих отцов. У многих из них их не было, и они не забывали, где и за что те погибли.

Конечно, они тоже мечтали! О дальних стройках, о Волго-Доне, Куйбышевской гидроэлектростанции, Братске, Дальнем Востоке, Крайнем Севере, где им предстояло жить, работать, возводить новые города, искать нефть, уголь, алмазы, открывать. Они говорили об этих местах с таким знанием, точно только что возвратились оттуда…

Как-то в кино она познакомилась с юношей, который щеголял в рубашках немысленных расцветок, охотно распространялся о своих знакомствах с иностранцами, и, зная несколько слов по-английски, во-всю оперировал ими. По правде говоря, знакомства эти были не случайными, а возникали в результате продуманных действий юноши, в связи с чем из сумки его матери пропадали деньги, а у него появлялись кое-какие подержанные вещи. А так как иногда доставалось лично ему не нужное, он «вынужден» был торговать им.

О том, что ее мальчика зовут Фреди, мать юноши случайно узнала по телефону от какой-то девицы, спрашивавшей, дома ли он. После небольшого и неприятного разговора с сыном она согласилась, что имя Федор, в честь деда, старого красногвардейца и партизана, сегодня, действительно не звучит…

В результате знакомства с Фреди Ирина узнала о его взглядах на жизнь и те несколько английских фраз, которые были необходимы для общения с «представителями западной культуры». Этим не ограничилось – по вечерам они ходили «прошвырнуться по Броду», что в переводе на человеческий язык означало пройтись по улице Горького. И многое, многое другое…

Она научилась курить, не без труда танцевала твист, уже вышедший из моды рок-н-ролл и другие не менее известные танцы. И отзывалась на имя Ирэн.

На первой же вечеринке Фреди довольно ясно изложил свои мысли об отношениях между мужчиной и женщиной и пытался грубо продемонстрировать их, но Ирина, не Ирэн, а именно Ирина возмутилась и наотрез отказалась «быть его подружкой».

Вероятно, этим и должно было кончиться знакомство, но нет, ее продолжали приглашать (правда, не так часто), надеясь, что она одумается. Уговаривали, чтобы не ломалась, не была мещанкой, утверждали, что так принято там, за океаном (старушка Европа котировалась у них не очень высоко). Но это ее не убедило. Она решила порвать с компанией. И как раз в это время познакомилась с человеком, которого до этого видела среди них один раз, мельком.

Впоследствии оказалось, что он иногда оплачивал эти кутежи, но об этом она узнала позже.

Подкупил он ее тем, что сидя рядом, глядел на беснующихся в танце спокойно, с чуть заметной полупрезрительной усмешкой. А затем, обратившись к ней, заговорил о глупых мальчишках, о девчонках, не знающих, куда девать свою энергию.

Это не убедило. Она не могла понять, почему, осуждая их, он здесь. Точно почувствовав этот невысказаный вопрос, мужчина сказал:

– Прихожу потому, что порой скучно. Давайте знакомиться, – он встал, наклонил голову: – Павел Петрович Панин. Три Пе. Противно! Если вы собираетесь домой, я пойду тоже! – он вопросительно взглянул на нее. Она кивнула и встала.

Первое время Ирина приглядывалась к своему новому знакомому. Был он лет на двадцать старше ее, и это настораживало, но постепенно Ирина привыкла к его звонкам и, если несколько дней проходило без встреч, ей чего-то не хватало.

Сама того не замечая, она все больше подпадала под его влияние.

«Сегодня мы идем в кино (или в театр)», – говорил он, и она соглашалась. В другой раз предупреждал: «Завтра на выставку чешского стекла (или в музей)». Или куда-нибудь еще. Рассказывая о вещах, ей не знакомых, то ли о картине художника-импрессиониста или музыке Дебюсси, не подчеркивал своего превосходства. Наоборот, скорее могло показаться, что он советуется или формирует их общие суждения.

Иногда вечерами они бродили по затихающей Москве. Взяв ее под руку, он говорил о себе. Он много ездил по стране и умел интересно рассказывать. Так интересно, что она ясно представляла себе города, в которых он бывал, и ей казалось, будто он говорил о местах, ей знакомых.

– Человек создан для счастья! – повторяя где-то слышанное, говорил он.

«Счастье! – горько усмехаясь, думала Ирина. – Где оно, это счастье?»

Как ей хотелось вырвать перо у этой жар-птицы…

Шел май. С юга на север летели птицы.

– Где вы будете отдыхать? – как-то спросил он.

Она пожала плечами:

– Как всегда, на Кропоткинской. А вы?

– Еще не решил. Возможно, поеду в Крым.

– Там хорошо? – с нескрываемой завистью спросила Ирина.

– Чудесно! – и начал рассказывать о Южном береге…

Возвратившись домой, она долго не могла уснуть, лежала с открытыми глазами в темноте и мечтала… Поезд идет на юг. Харьков, Чонгарский мост, Симферополь, залитый солнцем вокзал, петляющая шоссейная дорога, спуск. На мгновенье показалось, что она видит бескрайнюю голубую гладь… О камни бьет прибой, рассыпается серебряными брызгами и шумит, шумит. Мыс, тополиная аллея, скала, с которой когда-то бросилась девушка, пытаясь нагнать уходящий в море корабль с любимым. Легенда, быль?..

«Счастливый! Увидит и море, и прибой, и желтый серп месяца, и эту скалу, и на берегу залива дом Раевских, где бывал Пушкин. Дерево, под которым сидел поэт. Сидел и смотрел на мерцающие звезды, слушал рокот волн, шелест деревьев… Счастливый!» – вздохнула она…

– Ты что не спишь? – со своей кровати, со сна пробормотала тетка, и, не дождавшись ответа, тяжело вздохнула и повернулась к стене…

Спустя несколько дней, когда они встретились, он спросил:

– Хотите поехать? – И добавил: – Есть возможность получить две курсовки.

Она растерялась от неожиданности. Это было так заманчиво – своими глазами увидеть то, о чем он рассказывал.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю