Текст книги "Неизвестный Жуков: портрет без ретуши в зеркале эпохи"

Автор книги: Борис Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 49 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

Халхин-Гол

Много лет спустя после окончания Второй мировой войны Жуков, вспоминая Халхин-Гол, признался писателю Константину Симонову: «Я до сих пор люблю эту операцию». В устах того, кто руководил обороной Москвы в 41-м и брал Берлин в 45-м, эти слова дорогого стоят. Почему же сражение, в котором с каждой стороны дралось по усиленному корпусу, так запало в душу полководцу, командовавшему в Великую Отечественную войну фронтами с сотнями тысяч и миллионами бойцов? Потому, что это было первое выступление Георгия Константиновича на поле боя в роли военачальника. Впервые под началом у Жукова в боевых условиях оказался не эскадрон, а несколько дивизий и бригад. Главное же, дебют оказался весьма успешным.

Обстоятельства, в результате которых Жуков оказался на Халхин-Голе, он сам в беседе с Симоновым изложил следующим образом: «На Халхин-Гол я поехал так – мне уже потом рассказали, как все это получилось. Когда мы потерпели там первые неудачи в мае-июне, Сталин, обсуждая этот вопрос с Ворошиловым в присутствии Тимошенко и Пономаренко, тогдашнего секретаря ЦК партии Белоруссии, спросил Ворошилова:

– Кто там, на Халхин-Голе, командует войсками?

– Комбриг Фекленко.

– Ну, а кто этот Фекленко? Что он из себя представляет? – спросил Сталин.

Ворошилов сказал, что не может сейчас точно ответить на этот вопрос, лично не знает Фекленко и не знает, что тот из себя представляет. Сталин недовольно сказал:

– Что же это такое? Люди воюют, а ты не представляешь себе, кто у тебя там воюет, кто командует войсками? Надо туда назначить кого-то другого, чтобы исправил положение и был способен действовать инициативно. Чтобы мог не только исправить положение, но и при случае надавать японцам.

Тимошенко сказал:

– У меня есть одна кандидатура – командира кавалерийского корпуса Жукова…

Охарактеризовал меня с хорошей стороны, сказал, что я человек решительный, справлюсь. Пономаренко тоже подтвердил, что для выполнения поставленной задачи это хорошая кандидатура.

Я… был в округе на полевой поездке. Меня вызвали к телефону и сообщили: завтра надо быть в Москве. Я позвонил Сусайкову. Он был в то время членом Военного совета Белорусского округа. Тридцать девятый год все-таки, думаю: что значит этот вызов? Спрашиваю:

– Ты стороной не знаешь, почему вызывают? Отвечает:

– Не знаю. Знаю одно: утром ты должен быть в приемной Ворошилова.

– Ну что ж, есть!

Поехал в Москву, получил приказание: «Лететь на Халхин-Гол» – и на следующий день вылетел».

Лето 39-го было временем «бериевской оттепели», пришедшей на смену «ежовским заморозкам». Сажали теперь в основном чекистов из числа приверженцев опального наркома внутренних дел. Среди военных арестов стало гораздо меньше. Однако в армии еще не успели осознать происшедший поворот от массового террора к последующей реабилитации (в основном, уже в 41-м, накануне войны) части осужденных военачальников. Жуков, как и многие другие, по-прежнему боялся внезапных вызовов в Москву, к наркому. Помнил, что тех, кого после расстреляли, тоже вызывали к Ворошилову по срочным делам, а кончался вызов арестом, судом и казнью. Но все-таки в разговоре с Симоновым Георгий Константинович несколько сгустил краски: «На меня готовились соответствующие документы, видимо, их было уже достаточно, уже кто-то где-то бегал с портфелем, в котором они лежали. В общем, дело шло к тому, что я мог кончить тем же, чем тогда кончали многие другие. И вот после всего этого вдруг вызов и приказание ехать на Халхин-Гол. Я поехал туда с радостью». Не следует думать, будто командировка в Монголию спасла Жукова от почти неминуемого ареста. Ведь партийное взыскание, к тому же без всякой политической подоплеки, он получил еще в январе 38-го, и в последующие полтора года никаких неприятностей по службе не имел, сделав весьма успешную карьеру.

Новое назначение не только позволило Жукову впервые выступить в роли полководца, но и открыло путь к самым высшим постам в Красной Армии. Только вот само назначение вряд ли происходило так, как описал Жуков со слов то ли Тимошенко, то ли Пономаренко. С чего бы это вдруг Сталин стал обсуждать положение на Халхин-Голе с командующим Киевским округом Тимошенко и белорусским партийным секретарем П.К. Пономаренко, но без командующего Белорусским округом М.П. Ковалева и начальника Генштаба Б.М. Шапошникова? Больше доверия внушает рассказ Буденного о том, как именно был решен вопрос о назначении Жукова в Монголию – на совещании не у Сталина, а у наркома обороны. На этом совещании Семен Михайлович сам присутствовал;

– Видимо, Фекленко не понимает, как ему там надо действовать, – сказал нам К.Е. Ворошилов. – Мне кажется, туда надо послать кавалерийского начальника.

– Согласен с вами, Климент Ефремович, – поддержал Ворошилова Шапошников. – Нельзя сказать, что Фекленко не умеет воевать, но в Монголии действительно, нужен хороший кавалерист. По-моему, туда надо послать комбрига Жукова (к тому времени Георгий Константинович был уже комдивом. – Б.С.)». Присутствовавшие предложение Шапошникова поддержали. С кандидатурой Жукова Ворошилов отправился к Сталину, и Иосиф Виссарионович это назначение одобрил. Шапошников, неоднократно инспектировавший маневры Белорусского военного округа, очевидно, давно уже заметил Жукова как толкового и решительного командира.

В «Воспоминаниях и размышлениях» о своем прибытии в Монголию Георгий Константинович написал так: «К утру 5 июня мы прибыли в Тамцак-Булак, в штаб 57-го особого корпуса… Из доклада было ясно, что командование корпуса истинной обстановки не знает… Оказалось, что никто из командования корпуса, кроме полкового комиссара М.С. Никишева, в районе событий не был. Я предложил комкору немедленно поехать на передовую и там тщательно разобраться в обстановке. Сославшись на то, что его могут в любую минуту вызвать к аппарату из Москвы, он предложил поехать со мной М.С. Никишеву… Оценивая обстановку в целом, мы пришли к выводу, что теми силами, которыми располагал наш 57-й особый корпус в МНР, пресечь японскую военную авантюру будет невозможно, особенно если начнутся одновременно активные действия в других районах и с других направлений.

Возвратившись на командный пункт и посоветовавшись с командованием корпуса, мы послали донесение наркому обороны. В нем кратко излагался план действий советско-монгольских войск: прочно удерживать плацдарм на правом (восточном – Б. С.) берегу Халхин-Гола и одновременно подготовить контрудар из глубины. На следующий день был получен ответ. Нарком был полностью согласен с нашей оценкой обстановки и намеченными действиями. В этот же день был получен приказ наркома об освобождении… Н.Ф. Фекленко от командования 57-м особым корпусом и назначении меня командиром этого корпуса».

То же самое о своих первых шагах на Халхин-Голе Жуков говорил Симонову: «Первоначальное приказание было такое: „Разобраться в обстановке, доложить о принятых мерах, доложить свои предложения“. Я приехал, в обстановке разобрался, доложил о принятых мерах и о моих предложениях. Получил в один день одну за другой две шифровки: первая – что с выводами и предложениями согласны. И вторая: что назначаюсь вместо Фекленко командующим стоящего в Монголии особого корпуса».

Здесь Жукову можно верить. Скорее всего, он уже тогда предложил Москве начать постепенно наращивать силы для будущего контрудара. Вот только где и как наносить этот контрудар он еще, разумеется, не мог сказать ничего определенного. А о том, кто же именно предложил и спланировал тот контрудар, что советские войска нанесли в августе, по сей день не утихают споры. Жуков в мемуарах прямо не пишет, что конкретный замысел наступательной операции принадлежал ему. Ограничивается расплывчатыми фразами: «Командование советско-монгольских войск тщательно готовилось к проведению не позже 20 августа генеральной наступательной операции с целью окончательного разгрома войск, вторгшихся в пределы Монгольской Народной Республики. Для ее проведения по просьбе Военного совета в 1-ю армейскую группу войск (в нее был преобразован 57-й особый корпус 9 июля 1939 года, а четырьмя днями раньше была сформирована Фронтовая группа под командованием Г.М. Штерна. Ей подчинялись войска в Монголии и обе Отдельные Дальневосточные армии. – Б. С.) спешно перебрасывались из Советского Союза новые силы и средства, а также материально-технические запасы. Дополнительно подвозились две стрелковые дивизии, танковая бригада, два артиллерийских полка и другие части. Усиливалась бомбардировочная и истребительная авиация».

Однако еще в дни последних боев на Халхин-Голе среди подчиненных Жукова ходили слухи, будто он был не только исполнителем, но и автором плана окружения и уничтожения японских войск. Константин Симонов свидетельствует: «Как-то во время одного из своих заездов на Хамар-Дабу мне пришлось впервые столкнуться в военной среде с теми же самыми спорами о талантах и способностях, и притом почти в той же непримиримой форме, в какой они происходят у братьев писателей… Я сидел в одной из штабных палаток и разговаривал с командирами-кавалеристами. Один из них – полковник, служивший с Жуковым чуть ли не с Конармии, убежденно и резко говорил, что весь план окружения японцев – это план Жукова, что Жуков его сам составил и предложил, а Штерн не имел к этому плану никакого отношения, что Жуков – талант, а Штерн ничего особенного из себя не представляет, и что это именно так, потому что – он это точно знает – никто, кроме Жукова, не имел отношения к этому плану». Позднее, в годы Великой Отечественной войны и сразу после нее маршал имел обыкновение приписывать себе разработку и осуществление едва ли не всех успешных операций Красной Армии, даже тех, к которым имел весьма слабое касательство. Сталин осудил хвастовство и фантазии Жукова в специальном приказе. Но об этом дальше. А вот насчет Халхин-Гола – не преувеличивал ли Жуков свою роль? Ведь существуют и иные мнения об авторстве плана Халхин-Гольской операции.

Известный генерал-диссидент Петр Григорьевич Григоренко на Халхин-Голе был офицером в штабе Фронтовой группы, которой командовал Штерн. Недавний выпускник Академии Генерального Штаба, тогда еще только майор, в мемуарах, написанных в Америке в вынужденной эмиграции, утверждал, что именно Григорий Михайлович сыграл основную роль в разгроме японцев. Григоренко вспоминал, как вскоре после прибытия на Халхин-Гол, в начале июля 1939 года, ему пришлось наносить на карту подписанный Жуковым приказ: «…Я старался догадаться, что же можно написать в приказе, чтобы заполнить двадцать пять машинописных страниц. Две-три страницы – это еще куда ни шло, а двадцать пять!.. Так и не додумавшись, разложил карту и начал читать. Тут-то я и понял. Приказ отдавался не соединениям армии, а различным временным формированиям: „Такому-то взводу такой-то роты такого-то батальона такого-то полка такой-то дивизии с одним противотанковым орудием такого-то взвода такой-то батареи такого-то полка оборонять такой-то рубеж, не допуская прорыва противника в таком-то направлении“. Аналогично были сформулированы и другие пункты приказа».

Григоренко пришел к неутешительному выводу; «В общем, армии не было. Она распалась на отряды. Командарм командовал не дивизиями, бригадами, отдельными полками, а отрядами. На карте стояли флажки дивизий, бригад, полков, батальонов, а вокруг них море отрядов, подчиненных непосредственно командарму… Я вспомнил русско-японскую войну и командующего Куропаткина… Японцы действуют очень активно. Они атакуют на каком-то участке и начинают просачиваться в тыл. Чтобы ликвидировать… опасность, Куропаткин выдергивает подразделение с неатакованного участка, создает из них временное формирование – отряд – и бросает его на атакуемый участок. В следующий раз японцы атакуют тот участок, с которого взят этот отряд. Куропаткин и здесь спасает положение временным отрядом, но берет не тот, который взят ранее отсюда, а другой, откуда удобнее. Так постепенно армия теряет свою обычную организацию, превращается в конгломерат военных отрядов. Этот куропаткинский „опыт“ знал любой военно-грамотный офицер. Опыт этот был так едко высмеян в военно-исторической литературе, что трудно было предположить, что кто-то когда-то повторит его. Жуков, который в академиях никогда не учился, а самостоятельно изучить опыт русско-японской войны ему, видимо, было недосуг, пошел следами Куропаткина. Японцы и в эту войну оказались весьма активными. И снова с этой активностью борьба велась временными отрядами».

Петр Григорьевич с картой пошел к Штерну. Тот усмехнулся: «Ну, потрудились японцы… Придется дать команду: „Всем по своим местам, шагом марш!“

На следующий день Григорий Михайлович прибыл в штаб Жукова и долго говорил с командующим наедине. Григоренко свидетельствует: «Жуков вышел после разговора раздраженным. Распорядился подготовить приказ… на перегруппировку войск и на вывод из непосредственного подчинения армии всех отрядов, на возвращение их в свои части».

«Отрядной болезнью» Жуков болел и позднее – осенью 41-го, под Москвой, когда для отражения немецкого наступления приходилось создавать импровизированные отряды из первых попавшихся под руку частей и подразделений. Такой метод позволял решать сиюминутные задачи обороны, но создавал трудно преодолимые сложности в управлении войсками при подготовке наступления и концентрации сил и средств на направлении главного удара.

Григоренко утверждал: «Штерн сразу начал готовить наступление с целью окружения и уничтожения японских войск, вторгшихся на территорию, которую мы считали монгольской… Я сам видел старые китайские и монгольские карты, на которых совершенно четко граница идет по речке Халхин-Гол. Но из более новых есть карта, на которой граница на одном небольшом участке проходит по ту сторону реки. Проводя демаркацию границы, монголы пользовались этой картой. Граница со стороны Маньчжурии и Внутренней Монголии, также оккупированной японцами, тогда еще не охранялась, и войска Внешней Монголии (Монгольской Народной Республики. – Б. С.) без сопротивления поставили границу, как им хотелось. Когда японцы вздумали тоже стать на границе, они пошли к реке Халхин-Гол, легко прогнав пограничную стражу монголов. Вмешались советские войска, и завязались кровопролитные бои за клочок песчаных дюн, длившиеся почти четыре месяца. И вот теперь Штерн готовился боем разрешить спор».

В действительности события на границах Монголии и Мань-чжоу-Го, двух марионеточных государств, зависимых соответственно от Советского Союза и от Японской империи, развивались следующим образом. Монгольско-китайская граница в районе реки Халхин-Гол до 1939 года ни разу не демаркировалась. Здесь была пустыня, ни для одной из сторон не представлявшая большого интереса. В начале мая 1939 года монгольские пограничные патрули перешли на восточный берег Халхин-Гола и продвинулись до местечка Номонган. По названию этого местечка, где произошли первые вооруженные столкновения, советско-японский конфликт 1939 года в Японии именуется «Номонганским инцидентом». В СССР же в ходу было словосочетание «события на реке Халхин-Гол». Японских и маньчжурских войск на спорной территории сначала не было. После вторжения сюда монгольских пограничников командование Квантунской армии решило продвинуться к реке Халхин-Гол, чтобы удержать за собой оспариваемые земли. Жуков был прав, когда в разговоре с Симоновым уже в 1950 году следующим образом оценил японские намерения на Халхин-Голе: «Думаю, что с их стороны это была серьезная разведка боем. Японцам важно было тогда прощупать, в состоянии ли мы с ними воевать». А в первой своей статье о Халхин-Голе, появившейся еще в 1940 году, отметил, что плацдарм на Халхин-Голе должен был прикрыть будущую стратегическую магистраль: «По плану японского генштаба через район Номун-Хан-Бурд-Обо должна была быть проложена железная дорога Халунь-Аршан-Ганьчжур, обеспечивающая питание войск, действующих против Монгольской Народной Республики и Забайкалья».

В перерастании мелких стычек пограничников в полномасштабный военный конфликт оказались заинтересованы, прежде всего, японцы. Они стремились установить границу по Халхин-Голу, чтобы прикрыть стратегическую железную дорогу. Однако далеко идущих планов оккупации, в случае успеха на Халхин-Голе, Монголии и советского Забайкалья, у Японии в тот момент не было. Операция на монгольской границе была организована по инициативе командования Квантунской армии. Штаб императорской армии в Токио, в принципе, был против отвлечения сил с основного фронта на юге, против Китая. Наступление на Халхин-Голе мыслилось как локальная акция, и военное руководство в японской столице сознательно устранилось от планирования и проведения операции. После поражения командование Квантунской армии и непосредственно действовавшей на реке Халхин-Гол 6-й армии было смещено. Когда Жуков говорил Симонову: «Думаю, что, если бы на Халхин-Голе их (японцев. – Б. С.) дела пошли удачно, они бы развернули дальнейшее наступление. В их далеко идущие планы входил захват восточной части Монголии и выход к Байкалу и к Чите, к тоннелям, на перехват Сибирской магистрали», сам маршал, безусловно, верил в это. Однако на практике цели японцев были гораздо скромнее. Японские генералы рассчитывали, что из-за отдаленности района боев от железных дорог и жизненных центров СССР советская сторона не пойдет на дальнейшую эскалацию конфликта, а согласится принять японскую версию начертания монголо-маньчжурской границы. Но Сталин не собирался отступать перед японскими требованиями. Хотя полновесной войны со Страной Восходящего Солнца в ту пору тоже не хотел. Только что, в марте 39-го, Гитлер захватил Чехословакию. Назревал кризис в Европе, завершившийся Второй мировой войной. В этих условиях Иосиф Виссарионович предпочитал основные силы Красной Армии иметь в западных районах страны, чтобы в нужный момент бросить их на чашу весов.

Наладить снабжение частей Красной Армии в районе боев было очень тяжело. В статье 1940 года Жуков признавал: «Наша ближайшая железнодорожная станция была отдалена от Халхин-Гола на 750 километров (грузооборот 1500 километров). Это действительно создавало огромные трудности в подвозе огнеприпасов, горючего, вооружения, снаряжения и средств питания. Даже дрова и те надо было доставлять не ближе, чем за 500 километров».

В мемуарах маршал тоже подчеркивал, что «главные трудности были связаны с вопросами материально-технического обеспечения войск». И скупо признал, что «в преодолении этих трудностей нам хорошо помог Военный совет Забайкальского Военного округа и генерал-полковник (тогда – командарм 2 ранга. – Б. С.) Штерн со своим аппаратом». Более определенно о решающей роли Штерна в налаживании правильного снабжения войск, которыми командовал Жуков, написал Григоренко: «И еще один узел развязал Штерн. К моменту его вступления в командование фронтовой группой снабжение войск в Монголии было полностью дезорганизовано. Штерн приказал фронтовой группе взять на себя доставку всех боевых и снабженческих грузов до армейской базы – Тамцак-Булак. Снабжение наладилось и до конца боев не нарушалось ни разу». А именно в бесперебойном снабжении всем необходимым был ключ к победе.

Почему же Жуков сначала не справился с решением таких важных задач, как организация правильного ввода в бой и снабжения войск группировки, по своей численности в тот момент не превышавшей корпуса? Вероятно, здесь сказался как недостаток опыта командования крупными соединениями, так и нелюбовь Георгия Константиновича к штабной работе и налаживанию тыла. В Белорусском военном округе Жуков командовал одним кавалерийским корпусом в течение семи месяцев, другим – в течение трех с половиной. Он не успел достичь на этом поприще каких-либо заметных успехов, как был выдвинут заместителем командующего округом по кавалерии. На этом посту Жуков занимался, прежде всего, боевой подготовкой кавалерии и недавно сформированных механизированных частей – отдельных танковых бригад. Как и для многих других выдвиженцев конца 30-х – начала 40-х, стремительная карьера обернулась недостатком оперативной и организационной подготовки и недостатком опыта командования большими массами войск. Григоренко справедливо отмечал: «…За два года перед войной он (Жуков. – Б.C.) совершил головокружительный взлет… Случайность или покровительство? Во всяком случае, каких-то заслуг в эти годы за ним не обнаружилось. А взлет был». Вероятно, играло свою роль покровительство Буденного и близкого к нему Шапошникова.

Недостаток опыта и военного образования Георгий Константинович с лихвой компенсировал жестокостью по отношению к подчиненным. Расстрел и понижение в звании или должности он считал наиболее действенными средствами добиться неукоснительного выполнения приказов. Григоренко свидетельствует: «Немало узлов навязал Георгий Константинович Жуков. Одним из таких узлов были расстрельные приговоры. Штерн добился, что Президиум Верховного Совета СССР дал Военному Совету фронтовой группы право помилования. К этому времени уже имелось семнадцать приговоренных к расстрелу. Даже не юристов содержание уголовных дел приговоренных потрясало. В каждом таком деле лежали либо рапорт начальника, в котором тот писал: „Такой-то получил такое-то приказание, его не выполнил“ и резолюция на рапорте: „Трибунал. Судить. Расстрелять!“, либо записка Жукова: „Трибунал. Такой-то получил от меня лично такой-то приказ. Не выполнил. Судить. Расстрелять!“ И приговор. Более ничего. Ни протоколов допросов, ни проверок, ни экспертиз. Вообще ничего. Лишь одна бумажка и приговор». Ведь ускоренное разбирательство «по горячим следам», как правило, приводит только к тому, что либо провинившегося карают чересчур строго, либо наказание вообще настигает невиновного. Никто не задается вопросом, была ли возможность выполнить приказ. А часто даже сама информация, будто приказ не выполнен, впоследствии оказывается не соответствующей действительности. Но человек уже казнен, и ему ничем не поможешь.

– Григоренко привел пример одного только «расстрельного» дела на Халхин-Голе: «Майор Т. Из академии мы ушли в один и тот же день – 10 июня 1939 года. Он в тот же день улетел на ТБ-3.

Прилетел он на Хамар-Дабу (место расположения штаба Жукова. – Б. С.) 14 июня. Явился к своему непосредственному начальнику – начальнику оперативного отдела комбригу Богданову (в действительности, М.А. Богданов был начальником штаба 57-го корпуса, а потом и 1-й Армейской группы. – Б.С.). Представился. Богданов дал ему очень «конкретное» задание: «Присматривайтесь!» Естественно, – человек, впервые попавший в условия боевой обстановки и не приставленный к какому-либо делу, производит впечатление «болтающегося» по окопам. Долго ли, коротко ли он присматривался, появился Жуков в надвинутой по-обычному на глаза фуражке. Майор представился ему. Тот ничего не сказал и прошел к Богданову. Стоя в окопе, они о чем-то говорили, поглядывая в сторону майора. Потом Богданов поманил его рукой. Майор подошел, козырнул. Жуков, угрюмо взглянув на майора, произнес: «306-й полк (на самом деле – 603-й – Б. С.), оставив позиции, бежал от какого-то взвода японцев. Найти полк, привести в порядок, восстановить положение! Остальные указания получите от тов. Богданова».

Жуков удалился. Майор вопросительно уставился на Богданова. Но тот только плечами пожал: «Что я тебе еще могу сказать? Полк был вот здесь. Где теперь, не знаю. Бери мой броневичок и езжай разыскивай. Найдешь, броневичок верни сюда и передай с шофером, где и в каком состоянии полк».

Солнце к этому времени уже зашло. В этих местах темнеет быстро. Майор шел к броневичку и думал – где же искать полк. Карты он не взял. Богданов объяснил ему, что она бесполезна. Война застала топографическую службу неподготовленной. Съемки этого района не производились (что и не удивительно, поскольку восточный берег Халхин-Гола был фактически «ничейной землей. – Б. С.). Майор смог взять с карты своего начальника только направление на тот район, где действовал полк. Приказал ехать в этом направлении, не считаясь с наличием дорог. В этом районе нам мешал не недостаток дорог, а их изобилие. Суглинистый грунт степи позволял ехать в любом направлении, как по асфальту, а отсутствие карт понуждало к езде по азимуту или по направлению. Поэтому дороги и следы пересекали район боевых действий во всех направлениях. Майор не ошибся в определении направления, и ему повезло – полк он разыскал довольно быстро. Безоружные люди устало брели на запад к переправам на реке Халхин-Гол. Это была толпа гражданских лиц, а не воинская часть. Их бросили в бой, даже не обмундировав. В воинскую форму сумели одеть только призванных из запаса офицеров. Солдаты были одеты в свое, домашнее. Оружие большинство побросало.

Выскочив из броневичка, майор начал грозно кричать: «Стой! Стой! Стрелять буду!» Выхватил пистолет и выстрелил вверх. Тут кто-то звезданул его в ухо, и он свалился в какую-то песчаную яму. Немного полежав, он понял, что криком тут ничего не добьешься. И он начал призывать: «Коммунисты! Комсомольцы! Командиры – ко мне!» Призывая, он продвигался вместе с толпой, и вокруг него постепенно собирались люди. Большинство из них оказалось с оружием. Тогда с их помощью он начал останавливать и неорганизованную толпу. К утру личный состав полка был собран. Удалось подобрать и большую часть оружия. Командиры все из запаса. Только командир, комиссар и начальник штаба полка – кадровые офицеры. Но все трое были убиты во время возникшей паники. Запасники же растерялись. Никто не помнил состав своих подразделений.

Поэтому майор произвел разбивку полка на подразделения по своему усмотрению и сам назначил командиров. Разрешил всему полку сесть, а офицерам приказал составить списки своих подразделений. После этого он намеревался по подразделениям выдвинуть полк на прежние позиции. А пока людей переписывали, прилег отдохнуть после бессонной ночи. Но отдохнуть не удалось. Послышался гул приближающейся автомашины. Подъехал броневичок. Остановился невдалеке. Из броневичка вышел майор, направился к полку. Два майора встретились. Прибывший показал выписку из приказа, что он назначен командиром 306-го полка.

– А вы возвращайтесь на КП, – сказал он майору Т. Майор Т. хотел было объяснить, что он проделал и что намечал дальше. Но тот с неприступным видом заявил: – Сам разберусь.

Т. пошел к броневичку. Там его поджидали лейтенант и младший командир. Лейтенант предъявил майору ордер на арест:

– Вы арестованы, прошу сдать оружие.

Так началась его новая постакадемическая жизнь. Привезли его теперь уже не на КП, а в отдельно расположенный палаточный и земляночный городок – контрразведка, трибунал, прокуратура. Один раз вызвали к следователю. Следователь спросил:

– Почему не выполнил приказ комкора? В ответ майор рассказал, что делал всю ночь и чего достиг. Протокол не велся. Некоторое время спустя состоялся суд.

– Признаете себя виновным?

– Видите ли, не… совсем…

– Признаете вы себя виновным в преступном невыполнении приказа?

– Нет, не признаю. Я выполнял приказ. Я сделал все, что было возможно, все, что было в человеческих силах. Если бы меня не сменили и не арестовали, я бы выполнил его до конца.

– Я вам предлагаю конкретный вопрос и прощу отвечать на него прямо: выполнили вы приказ или не выполнили?

– На такой вопрос я отвечать не могу. Я выполнял, добросовестно выполнял. Приказ находился в процессе выполнения.

– Так все-таки был выполнен приказ о восстановлении положения или не был? Да или нет?

– Нет еще…

– Достаточно. Все ясно. Уведите! Через полчаса ввели в ту же палатку снова:

– …К смертной казни через расстрел…

Только это и запомнил. Дальше прострация. Что-то писал. Жаловался. Просил. Все осталось за пределами сознания».

Правда, на этот раз все закончилось благополучно, Григоренко так завершает свой рассказ: «Военный совет Фронтовой группы от имени Президиума Верховного Совета СССР помиловал майора Т. Помиловал и остальных шестнадцать осужденных трибуналом Первой армейской группы на смертную казнь. Штерн был инициатором ходатайства перед Президиумом Верховного Совета СССР о пересмотре дел всех приговоренных к расстрелу. Он их и помиловал, проявив разум и милосердие. Все бывшие смертники прекрасно показали себя в боях, и все были награждены, вплоть до присвоения звания Героя Советского Союза. Таковы результаты милосердия».

Почти такой же случай, как мы узнаем дальше, произошел с еще одним безымянным майором в годы Великой Отечественной войны. Только закончился он трагически. Тогда власть Жукова была уже неизмеримо выше, чем на Халхин-Голе, и миловать несчастных, испытавших на себе вспышки гнева Георгия Константиновича, было некому.

Тот прорыв японцев, который привел к бегству 603-го полка, стал началом Баин-Цаганского сражения, завершившегося в пользу советских войск и ставшего первым крупным успехом в полководческой карьере Жукова. Сам Георгий Константинович очень любил вспоминать об этих боях. Симонову он рассказывал: «На Баин-Цагане у нас создалось такое положение, что пехота отстала. Полк Ремизова (в действительности – 24-й мотострелковый полк майора И.И. Федюнинского. – Б. С.) отстал. Ему оставался еще один переход. А японцы свою 107-ю дивизию (на самом деле – основные силы 23-й пехотной дивизии и один полк 7-й пехотной дивизии. – Б. С.) уже высадили на этом, на нашем берегу (любопытная оговорка: Жуков называет „нашим“ западный берег Халхин-Гола, подразумевая тем самым, что восточный берег реки все-таки, вопреки советским и монгольским притязаниям, был „их“, т. е. японским и маньчжурским. – Б. С.). Начали переправу в 6 вечера, а в 9 часов утра закончили. Перетащили 21 тысячу. Только кое-что из вторых эшелонов еще осталось на том берегу. Перетащили дивизию и организовали двойную противотанковую оборону – пассивную и активную.. Как только их пехотинцы выходили на этот берег, так сейчас же зарывались в свои круглые противотанковые ямы… Перетащили с собой всю свою противотанковую артиллерию, свыше ста орудий. Создавалась угроза, что они сомнут наши части на этом берегу и принудят нас оставить плацдарм там, за Халхин-Голом. А на него, на этот плацдарм, у нас была вся надежда. Думая о будущем, нельзя было этого допустить. Я принял решение атаковать японцев танковой бригадой Яковлева. Знал, что без поддержки пехоты она понесет тяжелые потери, но мы сознательно шли на это.

Бригада была сильная, около 200 машин. Она развернулась и пошла. Понесла очень большие потери от огня японской артиллерии, но, повторяю, мы к этому были готовы. Половину личного состава бригада потеряла убитыми и ранеными и половину машин, даже больше. Но мы шли на это Еще большие потери понесли бронебригады, которые поддерживали атаку. Танки горели на моих глазах. На одном из участков развернулось 36 танков и вскоре 24 из них уже горело. Но зато мы раздавили японскую дивизию. Стерли.