Текст книги "Тернистая дорога в рай"
Автор книги: Борис Саприн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)
Глава 7
Весь следующий месяц Глеб общался с Верой совершенно не стремясь влюбить её в себя. Ему просто нравилось их непринуждённое общение. Глеб также не стремился найти в Вере какое-либо утешение. Напротив, когда он с ней общался, в его голову не приходило ни единой мысли, даже мимолётной мысли о Насте.
Однако, в часы томительного уединения Глеб непрестанно размышлял о своём положении. Ведь при первой встрече с Верой он смог дать волю своим новорождённым слабосильным чувствам, родившимся от одного лишь взгляда на неё. И старая необоримо сильная любовь совсем не помешала развиться новым чувственным росткам. А ведь раньше эта любовь к Насте неизбывно населяла его мальчишеское сердце. Лишь в новой школе была девушка, которая тоже очень ему понравилась, но у него с ней не срослось. Даже когда он всеми силами своей души пытался изгнать из себя эту неназванную, тайную и оттого бесплодную любовь, у него ничего не выходило. И лишь теперь Глеб задался вопросом: не наваждение ли это? Ведь он ни о ком не мог думать кроме Насти. Все мысли были лишь о ней одной. Все эти невыносимо длительные годы Глеб любил (или ему казалось, что любил) одну лишь Настю. Поэтому, когда другие девушки в него влюблялись, он не отвечал им взаимностью.
Недостижимая, призрачная, вожделенная мечта не покидала его сердце никогда. Бывали дни, когда Глебу удавалось усыпить единовластную владелицу его мыслей и желаний, и тогда он снова начинал обращать внимание на окружавших его потрясающих девушек. Он снова был готов влюбиться.
Может, действительно то, что Глеб считал возвышенным, прекрасным чувством, на самом деле – всего лишь застарелый недуг его души. Впрочем, как отличить одно от другого? Разве любовь не походит на болезнь? Разве она порой не заглушает призывный глас рассудка? Как написано у Пушкина: «…Пора, пора мне быть умней!// Но узнаю по всем приметам// Болезнь любви в душе моей…» Глеб не мог справиться с этой тягостной болезнью. Возможно, причиной тому было лучезарное немеркнущее упование на то, что Настя рано или поздно снова будет свободна, как легкокрылая птичка, парящая в лазурной выси благостных небес. Конечно, Глеб желал ей только нескончаемого счастья. Его надежда на то, что Настя расстанется со своим парнем, была лишь способом утешить своё страждущее сердце. Иначе он давно бы что-нибудь предпринял, дабы завоевать Настину любовь. Однако он никогда этого не делал.
Включив компьютер, Глеб открыл Верину страницу в социальной сети и принялся просматривать её фотографии. Каждый раз при взгляде на неё внутри него шевелилась какая-то волнительная сила. Несомненно, он влюблён в Веру. Лишь теперь к нему пришло светозарное осознание того, в чём разница между настоящей незыблемой любовью и трудноизлечимым наваждением. Настю он любил (или ему только казалось, что любил), потому что она была первой красивой девочкой, которую он увидел. А потом она переехала и сменила школу. За годы этой разлуки Глеб превратил Настю в некий идеал, к которому стремилась его душа. Таким образом он сам запер себя в удушливой темнице нескончаемого одиночества. И этим маниакальным самодурством он чуть было не причинил боль Вере.
Однако теперь у него возникла новая проблема: раньше он никому не признавался в своих чувствах. А говорить про какие-то серьёзные отношения с девушками вообще не приходится. Поэтому вместе с окрыляющим душу упоением на него нахлынул ещё и страх неизведанного. Чего именно он испугался, Глеб и сам не в силах был понять. Поэтому, когда в одно прекрасное утро Глеб увидел сообщение от Веры, в котором та призналась, что он ей безумно нравится, на него нахлынул знобящий страх неизведанного. Ведь такое с ним произошло впервые. Но уже через несколько мгновений этот страх был смыт сладостным потоком безудержного счастья. И Глеб сразу забыл обо всём на свете и впал в беспредельную эйфорию. В его голове проносилась лишь одна непередаваемо приятная мысль: я ей нравлюсь. В этот восхитительный, волшебный миг Глеб окончательно утвердился в своём умозаключении: настоящей любовью является его чувство к Вере, а всё, что связано с Настей – всего лишь проявление дружбы и одурманивающего наваждения. Поскольку сейчас он даже на крохотную долю скоротечного мгновения не вспомнил о Насте. Верно кто-то сказал: «Новая любовь убивает прежнюю».
Доселе неведомые Глебу подобного рода обстоятельства набросили на его разум холодные путы цепенящего смятения. Не зная, что написать в ответ влюблённой в него девушке, он выключил компьютер и пошёл завтракать. Его душа, вознесённая Вериным признанием на седьмое небо райского блаженства, ещё долго не покидала тех незримых благодатных мест.
Помимо Вериного признания в тот день произошло ещё одно важное событие, изменившее жизнь Глеба навсегда. Отныне его мировоззрение уже не будет иметь прежний обывательский вид, увенчанный венцом стяжательства. Благодаря случайному стечению обстоятельств, Глеб наконец-то обретёт ту путеводную звезду – смысл своего существования. Он наконец поймёт, какой жизнью хочет жить на самом деле. А может, то, что многие именуют счастливым случаем, в действительности является предрешённым обстоятельством, подстроенным высшим разумом, чтобы направить человека на уготованный ему путь. Как бы там ни было, в любом случае человек сам проживает свою жизнь. И если внутри него имеется хоть малейший слабосильный огонёк жизненного стремления, ещё не обнаруженная, сокровенная мечта кем-то стать, тогда те или иные обстоятельства непременно разожгут в нём неистовое пламя главенствующей цели. Однако эти ветра обстоятельств могут также и погасить огонь стремления, если подуют чуть сильнее, а тот не будет заслонён неколебимой волей.
Друзья пригласили Глеба в кино. Фильм был выбран наугад, ведь картина не имела никакого принципиального значения. Главное, что друзья, на время разлучённые житейскими делами, снова соберутся вместе.
И вот, оказавшись в зале кинотеатра, Глеб разговаривал с друзьями, совершенно не думая о фильме. Ему было безразлично что смотреть, большее значение имело дружеское общение. Но так было лишь до того, как оказалось, судьбоносного мгновения, когда из динамиков донёсся волнующий одухотворённый глас дублёра, интригующе изрёкшего три вступительных заветных слова: «Он – душа века…». И всё, что было дальше произнесено, всё лиричное вступление приковало обострённое внимание Глеба к огромному экрану и заставило с затаённым дыханием безотрывно просмотреть от начала и до конца весь фильм под выразительным названьем «Аноним».
По версии создателей картины, все приписываемые авторству Шекспира произведения на самом деле были написаны одним придворным графом, который ради своей неодолимой страсти, поэзии, из «самого богатого человека, когда-либо дышавшего воздухом Англии, превратился в беднейшего».
Никто из тех, кому Глеб впоследствии показывал этот фильм, не мог похвально отозваться о нём. Кто-то даже назвал его вульгарным плодом больной фантазии. Однако Глеб сумел за неприглядной для кого-то мишурой сюжета разглядеть нечто неоценимо важное, по крайней мере для него. Для главного героя фильма сочинительство было самым важным делом его жизни; написанные им произведения он именовал своей душой. Отчего-то Глеб невольно поставил себя на место этого сочиняющего графа и почувствовал всё то, что, как казалось, чувствовал и тот.
Когда же фильм закончился, Глеб поднялся с кресла и в немом безмолвии самосозерцания покинул зал. Придя домой, он без промедления взялся за «перо» и начал сочинять историю.
А где-то через месяц начались международные соревнования по спортивной гимнастике: «кубок имени Михаила Воронина», и Глеб собирался посетить это мероприятие.
– Зачем тебе идти на эти соревнования? – спросил отец Глеба, когда тот сообщил ему о своём намерении.
– Просто хочу посмотреть, – бесхитростно ответил Глеб, не зная, чем ещё объяснить своё желание.
– Пора бы уже определиться со своей дальнейшей жизнью, – принялся увещевать отец. – Если собираешься связать её со спортом, тогда всё ясно. В противном же случае я не вижу смысла тратить время на подобные вещи.
– Просто я хочу сходить туда, встретиться с друзьями. Что нельзя? – начал раздражаться Глеб.
– Почему нельзя?! Можно, – с невозмутимым видом ответил отец Глеба. – Но лучше бы ты занялся чем-нибудь полезным. Учёбой, например.
Стоило родителям Глеба заговорить с ним об учёбе, и внутри него разгорался неистовый огонь неукротимой, но быстро проходящей злости. Для него это огнедышащее слово было всё равно что красная тряпица для разъярённого быка. Уж больно часто родители Глеба упрекали его в том, что он в своём непримиримом пагубном упрямстве уподобился тупоумным вертопрахам, лишённым блистательного будущего. Глеб устал давать им защитительные и, как ему казалось, убедительные аргументы в пользу своей неизменной позиции по этому вопросу. Всё равно родители его не слышали. А ведь Глеб был совсем не против учиться. Однако он считал, что обучаться нужно лишь тому, чем ты будешь заниматься всю оставшуюся жизнь, что тебе по душе. Ему чудовищно претила мысль о том, чтобы потратить четыре года своей не бесконечной, быстро преходящей жизни на обучение тому, чем он никогда не будет заниматься. Для него подобная учёба – это напрасно потраченное время, невозвратимо улетевшие четыре драгоценных года жизни.
Дабы не ввязываться снова в долгую бесплодную полемику, Глеб сказал отцу, что уже опаздывает.
Собравшись, он попрощался с родителями и ушёл. Для Глеба это были не просто соревнования: на них он мог увидеться с Верой. Ведомый этой затаённой призрачной надеждой и лишь ей одной, он незаметно для себя добрался до нужного спортклуба. Его сердце бешено неугомонно билось, вгоняя с кровью Глебу в голову бессознательный ознобный страх. Каким-то невероятным, непостижным образом его подсознание догадывалось о грядущем ошеломительном событии, которое поистине оставит неизгладимый след на жизни Глеба.
Распахнув входную дверь, он вошёл внутрь и проследовал к мужской раздевалке для спортсменов. Глеб всегда переодевался там, когда бывал здесь. До его появления в раздевалке полновластно царило безмолвное, почти пугающее безлюдье. Сняв куртку и повесив её на вешалку-крючок, Глеб уселся на скамейку и стал ждать прихода друзей. Угнетающее уединение со своими беспокойными неотвязными мыслями было ужасным, но идти в зал одному было страшно. Обзаведясь чудесным сиюминутным даром безукоризненного ясновидца, Глеб знал наверняка, что Вера уже там. При одной лишь мимолётной мысли об этом его пронзал неисчислимый сонм горящих стрел панического страха. Казалось бы, чего ему бояться, ведь его никто там изуверски не убьёт, а Вера – сам добродетельнейший ангел во плоти. Но неразрешимая проблема состояла в том, что при виде красивой девушки, пусть и знакомой, его всегда одолевало это пагубное чувство. Глеб не знал, что ему делать с этим необуздываемым животным страхом. Он даже не понимал, откуда тот берётся.
Внезапно дверь Глебова убежища, тихо скрипнув, отворилась, и в раздевалку со звонкозвучным смехом вошла весёлая компания. То были столь ожидаемые Глебом его давнишние друзья. Поприветствовав его, парни поснимали куртки, кто-то ещё и переобулся. После чего все дружно отправились в спортзал. Правда, в коридоре и при входе в спортзал им пришлось пробираться сквозь скученную говорливую толпу людей.
Глеб вслед за друзьями перешёл вдоль стенки на противоположную сторону к трибунам. Одновременно с переходом он нетерпеливым спешным взглядом отыскивал среди удалённых друг от друга немноголюдных групп зрителей ту, ради которой и пришёл сюда. И он её нашёл. Едва обворожительная Вера показалась из-за сидевших перед ней девиц, и в спешащих к ней ногах Глеба появилась слабость.
Когда Вера увидела Глеба, её лицо озарилось несказанным светом счастья. Она встала и легковесными шагами пошла ему навстречу. Произнеся радостным елейным голосом: «Привет!», Вера нежно поцеловала Глеба в щёку и заключила его в тёплые объятия. А после поприветствовала и остальных.
– Как делишки? – вдруг осведомилась Вера, обратившись к Глебу.
– Хорошо, – ответил тот. – А твои?
– Тоже хорошо, – с неизменной заразительной улыбкой ответила Вера.
– А как твои пятки? – участливо поинтересовался Глеб.
– Хорошо. Уже вот бегаю, – с довольным приглушённым смехом произнесла Вера.
Тут кто-то из Вериных подруг позвал её, и она вернулась на своё место, оставленное ради приветствия Глеба. Тот вместе с друзьями присоединился к их бескручинной компании, увеселённой им одним понятным разговором. А может, Глеб не понимал их шуток, потому что не был просвещён ни в одной из обсуждаемых ими тем. И эта неосведомлённость глухой непробиваемой стеною отчуждения установилась между ним и окружавшими его в тот час людьми. Но он не интересовался популярнейшими юмористическими шоу, транслируемыми как телевидением, так и «всемирной паутиной». Эти передачи совсем не нравились Глебу, и он не видел в этом ничего постыдного, заслуживающего неодобрительных, насмешливых оценок. Ему было больше по душе смотреть только те фильмы или передачи, которые заставляли о чём-либо задуматься и были наполнены мудрой философией, или читать книги: художественные произведения зарубежных и соплеменных Глебу авторов, образовательную литературу и философские трактаты. Глеб находил в этом много неоценимой, благодатной пользы. Конечно, кто-то скажет, что подобное увлечение в конце концов неотвратимо превратит человека в скучного зануду, заунывно изрекающему мудрые, наверняка, не понимаемые им самим, слова. Однако Глеба это не пугало, поскольку начитанность не синоним утомляющего собеседников занудства. Напротив, много знающему человеку легче поддерживать беседу. Только Глеб к таковым себя не причислял.
Он просидел около получаса, окружённый более десятка человек, в гнетущем одиночестве, не проронив почти ни слова. Сумрачное чувство сиротливости легло на его юношескую душу непосильным давящим ярмом. И кто знает, сколько Глебу пришлось ещё бы так проплавать в кипучей лаве обжигающего неудобства, если бы Вера и её подруги не ушли куда-то. Да и вообще за эти полчаса от их большой компании почти ничего и не осталось. Все как-то незаметно рассредоточились по залу. Рядом с Глебом остался лишь один его товарищ по гимнастике.
– Слушай, а что, Вера тебе совсем не нравится? – обращаясь к Глебу, ни с того ни с сего прямолинейно выпалил не покинувший его Женя.
– Почему же? Нравится, – коротко ответил Глеб, не расположенный к сердечным откровениям.
– Тогда почему ты не предложишь ей встречаться? – спросил Женя, продолжая свой докучный допрос.
Этот вопрос, словно раскалённый нож, вонзился Глебу в сердце. Он не знал, что сказать в ответ, потому что разумно-внятного ответа у него и не было. Слишком много факторов довлело над его смятенным разумом, мешая принимать решение.
Случайно, а может, по наитию какого-то необъяснимого инстинкта, Глеб посмотрел на вход в спортзал. Его печальный взор сразу же упал на появившуюся там, среди бесформенной толпы, Веру. Неподвластное ему волнение снова чудовищно объяло Глеба бессознательным страхом: она несомненно шла к нему. Он понял это потому, что Вера возвращалась тем же, а впрочем, единственным разрешённым путём: вдоль стенки. Женя посмотрел туда же, куда и Глеб. Только вопреки ожиданиям Глеба, Вера направлялась не к нему. Поравнявшись с его другом, Сашей, она о чём-то с ним заговорила и после непродолжительного разговора увела его.
– Ты не ревнуешь? – пытливо посмотрев на Глеба, осведомился докучливый Женя.
Сражённый таким громоподобным вопросом, заронившим в его голову скороспелое зерно шипованных сомнений, онемевший Глеб провалился в омут затаённых мыслей. Неужели то, что он сейчас испытывает, – и в самом деле подлинная угнетающая ревность. Но отчего? Неужели он и в самом деле её любит. То, что Вера ему нравилась, не вызывало никаких, даже наипрозрачнейших сомнений. Но любовь… Как определить её, как распознать среди несметной купы тёплых чувств, питаемых к близким драгоценным людям? Особенно, если ты имеешь беззаветно-добродетельное сердце истинного человеколюбца, а добродушный Глеб был именно таким.
Он знал о том, что Вера испытывает к нему пламенное все созидающее чувство, светлую любовь. Он знал, что её сердце и душа неодолимо тянутся к нему. Да и его сердце тоже к ней тянулось. Но что он мог с собой поделать? Необоримая и пагубная, если не сказать убийственная, нерешительность издавна отравляла ему жизнь и коверкала её.
Спустя каких-то пять минут Саша с Верой вернулись в поле зрения Глеба, витавшего в черногрудых градоносных тучах треволнений, вернулись с весёлыми, таинственно довольными выражениями лиц. Они шли к нему, а по пути к ним присоединялись подруги Веры, так что до Глеба с Женей дошла целая компания. Все опять принялись шутить с задорными смешками. Лишь один Глеб снова остался за бортом их оживлённого общения, правда, умело нацепив личину участливого слушателя.
Вскоре то и дело проверявшая свой телефон Вера куда-то снова удалилась, захватив с собой подругу. Спустя какое-то время случайно услышанная Глебом фраза раскрыла ему причину ухода Веры – приехала её мама. Между тем быстроногое неистовое время продолжало свой неумолимый бег. К тому же Глеб обещал своему запазушному другу навестить его к семи часам. А времени уж было: полседьмого. Поднявшись с места, Глеб оповестил всех сидевших рядом, что ему уже пора уходить. Попрощавшись со всеми, он неторопливой, но решительной походкой направился к выходу из зала. И вот когда Глеб преодолел больше половины своего пути, с ним поравнялась Вера. Не останавливаясь, она на скоротечный, но волшебный миг приобняла его и нежным голосом сказала: «Всё будет хорошо». Глеб сразу понял очевидный смысл произнесённых ею слов. Таким образом она надеялась развеять сгустившийся над ним ненасытный душный мрак мучительных сомнений и подтолкнуть его в свои распростёртые объятия.
Даже переступив порог квартиры друга, Глеб всё равно находился в своих мыслях рядом с Верой. Мерное волнистое течение дружеской беседы не сумело отнести его в другую сторону. Не выпуская телефона из рук, Глеб в жгучем ожидании её письма поминутно проверял входящие сообщения.
– После Нового года мы с Любой планируем жить вместе, – поведал навещённый Глебом друг, Андрей.
– Да? И где вы будете жить? – осведомился Глеб, оторвавшись от телефонного экрана.
– Будем снимать комнату где-нибудь, – ответил Андрей.
По нерешительному тону друга Глеб сразу понял, что этот запланированный шаг совершенно не обдуман. И дабы уберечь Андрея от скорополительного безрассудного решения, он задал ему вполне закономерный, стандартный для подобных случаев вопрос:
– На какие деньги вы будете снимать жильё?
– Её мать даст ей деньги, – пояснил Андрей. – Вообще-то, Люба и так будет снимать комнату. У неё есть на то личные причины. Вот я и подумал: «А почему бы, собственно, и не пожить с ней». Ведь она одна будет находиться на съемной комнате. Кто знает, какие ей достанутся соседи. А так она будет под моей защитой.
– Ну, не знаю, – промолвил Глеб, задумчиво уставившийся в пол. И, выдержав непродолжительную паузу, сопровождённую постукиванием пальцами по поверхности стола, добавил: – А ты хорошо подумал?
– Да, я окончательно решил, – не без колебаний ответствовал Андрей. – К тому же, мой возраст вынуждает меня так поступить.
– Твой возраст? – с незлобивой усмешкой воскликнул удивлённый Глеб. – Да ты же мой ровесник!
– Мне кажется, что мужчине следует заводить семью до двадцатипятилетнего возраста, – с нерушимой, твердокаменной убеждённостью заявил Андрей.
Глеб хотел было спросить у друга, почему тот думает подобным образом, однако его внимание переключилась на внезапно завибрировавший в его руках телефон. Он ещё даже не успел включить экран, а его уже болезненно ужалила ядовитая змея испуга. К тому же ему не нужно было включать телефон, чтобы узнать от кого пришло сообщение. Каким-то провидческим образом Глеб снова безошибочно определил, что сообщение пришло от Веры.
Прочитав её сообщение: «А почему ты ушёл?», он не замедлил дать ответ: «Просто у меня было ещё одно неотложное дело». Но Глебу стало вдруг не по себе, едва он отправил эту фразу. Ему показалось, что подобная формулировка чудовищно груба и что ему следовало ответить как-то по-другому. Только ничего уже нельзя было исправить: сообщение уже было отправлено.
– Жениться и родить ребёнка – дело нехитрое, – глубокомысленно промолвил Глеб, возвращаясь в русло доверительной беседы. – Куда сложнее сохранить брак и воспитать своё чадо достойным человеком. И потом, мне кажется, нужно сначала самому встать на ноги, прежде чем создавать семью.
– А если ты никогда так и не встанешь на ноги? – категорично возразил Андрей. – Если бы все и всегда обзаводились семьями лишь в надёжные периоды финансового благополучия, то нас с тобой сейчас наверняка бы не было. Моя бабушка родилась в годы Великой Отечественной войны. В нашей стране, да и не только в нашей, уйма людей, рождённых под заревом полыхающей войны и под оглушительные взрывы вражеских снарядов. А сколько было рождено в послевоенные голодные годы?
Вопрос Андрея и приведённые им доводы столкнули Глеба в ледяную реку переосмысления своей позиции. Действительно, что, если ему не удастся извилистыми корнями основательно углубиться в плодородную почву материального достатка? Что, если он встанет на ноги лишь к сорока – пятидесяти годам? К тому времени лучшая, самая подходящая пора для создания семьи пройдёт невозвратимо. Да и тогда неотступно преследующий призрак разорения всё равно не покинет его.
Размышляя надо всем этим, Глеб сделал один неоспоримый вывод, разбивающий все его прежние убеждения, относящиеся к данному вопросу: благоприятная пора может никогда не наступить, а если даже и наступит, то может быстро закончится.
Вдруг в этот момент, как будто специально улучённый провидением, сжимаемый пальцами Глеба телефон снова завибрировал.
«Почему мы не можем встречаться?» – значилось в новом сообщении от Веры.
Данная вопросительная фраза опустошила разум Глеба, остановив на тягостно-тревожный миг его неиссякаемый источник мыслей. Поражённый юноша невидящим застывшим взором смотрел на присланные кинжальные слова и не знал, чем на них ответить.
Спустя несколько мгновений, вычеркнутых из его жизни душевным потрясением, Глеб освободился от тяжеловесных пут оцепенения. Не сумев придумать ничего лучше, он выключил раздражающе светящийся экран мобильного и убрал злосчастный аппарат в карман своих штанов до тех пор, пока тот не оповестил его о новом сообщении.
«Что во мне не так?» – прямодушно спросила Вера.
Тут уж Глебу смолчать было нельзя. Он не мог с не присущим ему жестоким бессердечием допустить, чтобы на душу обаятельной хорошей девушки свалился тяжкий груз ошибочного убеждения в её неполноценности.
«Дело не в тебе, Вера, а во мне», – в ответ написал Глеб.
Отправив это сообщение Глеб испытал чудовищную боль, пронзившую его душу. Он понимал, что сейчас своими словами причинил Вере такие же страдания, испытываемые им уже много лет, ею вовсе не заслуженные. А всё из-за чего? Из-за своего несусветного панического страха. А ведь ему самому хотелось быть с Верой, хотелось наконец-то испытать на себе ласковую силу девичьей любви. Однако Глеб был неспособен совладать с этим незримым зверем, разрушающим человеческие жизни и обескровливающим людские души.
А может, дело было совсем в другом? Возможно, страх был всего лишь подсознательным защитным механизмом, оберегающим ту неоспоримую святыню, что неизбывно обитала в сердце Глеба большую часть прожитых им лет. Иначе зачем сразу после отправки Вере сообщения Глеб, отыскав в телефоне Настину фотографию, принялся самозабвенно созерцать её.
Дальше нормально разговаривать с Андреем он уже не мог: его ум был всецело поглощён горестными думами и обжигающим душу сознанием своей вины. Впрочем, основное и так уже было сказано Андрею. Дальше Глебу требовалось побыть одному, чтобы поразмыслить над тем, что он натворил. Завершив беседу, он извинился перед другом за то, что вынужден того покинуть, и направился к выходу.
Выйдя на улицу, Глеб не сразу пошёл домой: прежде ему нужно было проветриться. Как раз дул пронизывающий холодный ветер. Но даже после часовой прогулки, основательно продрогнув, он не смог охладить своего разгорячённого переживанием ума. Непроходящее огненное чувство никак не отпускало его.
Перед мысленным взором Глеба попеременно представали многокрасочные картины из далёкого, но сладостно-прекрасного детства. Вот одним сырым осенним днём он выходит из школы и видит стоящих неподалёку трёх одноклассниц, среди которых стоит и усладительный свет его очей, Настя. Без всякого стеснения он подходит к ним. Тогда у него не было панического пагубного страха перед девочками. После непродолжительного задушевного разговора Настя инициирует начало игры в догонялки. Глеб соглашается. Бессознательно и совершенно безошибочно он ощущает благосклонность Насти к нему, чувствует, что он не безразличен ей. О том свидетельствовали все её слова, заискивающие ужимки, да и поведенье в целом. Глеб быстро убегал от двух других девочек, но старался быть как можно ближе к Насте. И каждый раз, когда она приближалась к нему, он давал ей себя поймать. Ему нравились её прикосновения, от которых он возносился на безоблачные выси счастья и дышал там сладостным эфиром упоенья. Когда же Настя ловила его, тут же подбегали две другие девочки и хватали Глеба за руку. В ответ Настя брала его за другую руку и начинала тянуть на себя, как бы отнимая его у девочек. Быть может, совершенно бессознательно поступая так, она проявляла свою инстинктивные чувства, питаемые к Глебу.
Затем Глебу вспомнился тот день, когда Настя вместе со своей мамой зашли к нему в гости в последний раз. Сначала все сидели за столом, потом Глеб повёл Настю в свою комнату, оставив двух заботливых прекрасных матерей на кухне. В то время были модны лазерные указки, а у Глеба как раз появились новые насадки, благодаря которым красный свет преломлялся таким образом, что на стенах вырисовывались различные изображения вместо безыскусной точки: звёздочка, волшебная палочка, ведьма на метле и многое другое.
Такая по-детски нехитрая уловка позволила Глебу уединиться со своей любимой. И пока Настя любовалась причудливой игрой света, меняя одну насадку на другую, Глеб любовался ею. В тот момент ему ничего не нужно было, кроме как быть с нею рядом. Её обаятельный весёлый смех – невыразимая услада для души Глеба.
Теперь же неразрываемая цепь мучительного сожаления, от которой он тщетно пытался избавиться, снова очень сильно сдавила душу Глеба. Как же ему не хватало душевного общения с Настей. Он бы многое отдал, лишь бы всё исправить или по крайней мере вернуть ежевечернюю переписку с Настей, которая была у него с ней в одиннадцатом классе.
Со злости на себя Глеб хотел разрушить всё вокруг, разбить свои руки о кирпичные стены зданий или о твёрдую кору деревьев. Но разве кирпичи или деревья виноваты в том, что он такой идиот. Если бы у него была такая возможность, он мгновенно заключил бы Настю в свои крепкие объятия и расцеловал. Только он не мог этого сделать. А перед его мысленным взором самопроизвольно проносились те драгоценные мгновения, когда он виделся с ней. Воспоминания о том, как они играли в детстве, как она приходила к нему в гости, как они переписывались в интернете, были столь явственны, что ему казалось, будто она и сейчас рядом с ним. А сколько раз по ночам он думал и мечтал о ней и вовсе неисчислимо. Всё это было незабвенным в его душе.
Придя домой, Глеб, не поужинав, сразу завалился спать. Только сон никак не шёл к нему. Как будто этот жизненно необходимый гость, обладая разумом, решил не посещать сегодня Глеба, чтобы тот сквозь колючие тернии душевных мук пришёл к верному решению.
Но этого не произошло!
