Текст книги "Уйти, чтобы вернуться"

Автор книги: Борис Пшеничный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

– Но они стоят.

– Наденьте, говорю.

Марио обнажил запястье. Щелкнул замок – браслет был как по заказу, – и тут же высветились цифры, замелькали секунды. Непроизвольно он посмотрел на настольные часы, чтобы сверить время. Полковник перехватил взгляд.

– Не проверяйте, точнее не бывает. Не снимайте даже в ванной.

– А вдруг потеряю?

– Как это, если не снимать? Разве что вместе с рукой. Впрочем, потеряете – беды большой не будет. Они настроены на ваши биотоки, подлог исключен.

Полковник несколько оживился, сообщая эти подробности. Очевидно, он имел какое-то отношение к созданию чудо-часов и готов был говорить о них до бесконечности, как всякий творец о своем создании или как мать о своем отпрыске.

– Так сколько там? Уже восемь? – спросил он. – Не пора ли поужинать?

Кому поужинать, а кому и пообедать, подумал Марио, ощутив глухой рокот изголодавшегося организма. Конечно, он с большим бы удовольствием провел вечер с кем-нибудь другим, с Сьюзен, например, или еще лучше в одиночку, с самим собой, но выбирать не приходилось. К тому же он не представлял еще, как здесь, в Нью-Беверли, решают проблему желудка.

– У нас неплохая кухня, – заверил его Полковник, когда они выходили из дома.

Служители Башни, насколько успел подметить Марио, знали толк в радостях жизни и окружали себя комфортом. Тот же ресторанчик, где они оказались за считанные минуты, мог служить эталоном уюта, причем не дешевого. Где только набрали столько поделочного камня! Зал словно выточили в малахитовой горе и в меру обсыпали хрусталем, создав иллюзию пещеры.

Они прошли к периферийному столику, спрятанному в овальной нише, и погрузились во все мягкое – мягкий полукруглый диван, мягкий свет, мягкая музыка.

Посетителей было немного, они хорошо знали друг друга, и появление нового человека вызвало легкое движение. Марио поймал на себе несколько любопытствующих взглядов. Подошел официант и тоже пристальнее, чем полагалось бы, посмотрел на гостя.

– Вы уже знаменитость, – прошелестел Полковник, отпустив официанта с заказом.

Марио особенно не вникал, что тот заказывал, листая пухлое меню, но, судя по записям официанта, Полковник не скупился, и эта неожиданная щедрость вызвала смешанное чувство почтения и удивления. Кто бы мог подумать, глядя на его усохшую фигуру, что в ней живет душа отъявленного гурмана. За столом он, видимо, не ограничивал себя, к еде относился серьезно. А тут, похоже, особенно постарался, чтобы не ударить лицом в грязь – ужинать-то пригласил он и был, следовательно, за хозяина. Марио встрепенулся, услышав, как тот в числе прочего заказал креветки. Сделал он это без всякой задней мысли или был здесь намек: видишь, и об этом я тоже знаю?

... она поставила перед ним плетеное блюдо с креветками, села напротив, подперев лицо кулачками. Так было вчера, позавчера, все те дни, когда он приходил. Ей нравилось смотреть, как он разделывался с рачками – только хруст и шелест хитиновой шелухи. В открытое окно порывами влетал ветер, теребил ее волосы. Ветер приносил запахи моря – оно пахло креветками. И ее волосы тоже пахли креветками. "Ты ешь, ешь, шептала она. – А я буду смотреть. Только смотреть и слушать. Скажи что-нибудь". Он молчал. "Скажи, что вкусно". Он молчал. "Скажи, что придешь завтра". Он молчал. "Хоть слово, ну, назови меня по имени". И тогда он сказал: "Улетаю сегодня. Через час пойду". Кулачки сошлись на подбородке, спрятали губы, нос. "Лучше бы ты молчал", – сказала она...

Полковник (Марио почувствовал это с первой встречи) был не из тех людей, которые что-то делают по простоте душевной или по наитию. Если он поворачивается спиной и ведет разговор затылком, то не потому, что так ему удобней, а из каких-то высших, одному ему известных соображений. Ужин на двоих – не дань знакомству и знак расположения, а деловая встреча. И те же креветки, не исключено, со значением, с вопросительным или восклицательным знаком. Гурман за столом, тактик в беседе. Вполне возможно, что никогда больше им и не доведется сидеть вот так вместе, не будет в том надобности, но сегодня ужин был просто необходим – надо как-то завершить затянувшийся акт знакомства.

– Вы, кажется, спросили, нет ли у меня неприятностей? вернулся Полковник к началу разговора. – Лично у меня нет. Но предчувствие... Вы доверяете своим ощущениям? У меня прямо-таки собачий нюх на всякую пакость, честное слово. Воздух Нью-Беверли мне сегодня не нравится. Запашок какой-то... Вам уловить пока трудно, человек вы здесь новый. Говорите, сосной пахнет, озоном? Хотел бы поменяться с вами местами. Или лучше носами?

Полковник шутил. Зачем-то ему и это нужно было – шутить. Улыбайся, Марио, улыбайся!

– У нас тут довольно людно, штат приличный. Но вам придется иметь дело с немногими. Вы их уже знаете, это наша "святая троица" – Сьюзен Маккали и те двое, Трене и Хаген. Да, Учитель и Доктор. Почему именно с ними? А в Башню никто больше не вхож. Он допускает только их. Ну, теперь и вас, конечно.

Шутил, оказывается, неспроста. Разве мог он сообщить такую новость, не усыпив внимание собеседника. Манера у него такая – о самом важном говорить как бы вскользь: коснется слегка и мимо. К тому же сейчас он призвал на помощь и руки. Рассказывая, Полковник производил сложные манипуляции с салфеткой – теребил концы, складывал и разворачивал, то вдруг стряхивал, как иллюзионист, закончив фокус.

– Представьте, я сам ни разу не был в Башне и не видел Его.

– Может, не доверяет?

– Если бы так! Он же сам подбирает и назначает людей.

По словам Полковника выходило, что Большой Мозг узурпировал власть в Нью-Беверли, без его ведома и трава не росла, и чихнуть никто не смел. Он не только распоряжался кадрами, но и определял программу и режим работы филиала. Появление здесь Марио – тоже его прихоть. Зачем-то понадобился ему непонятно кто – выдал только программу: где и как искать, по каким данным ("Анкета была чудовищной") и затем из двух десятков кандидатов выбрал одного – Марио Герреро ("Вы счастливчик, Марио!"). Вся эта операция проводилась под кодом "Сын" ("Так что здесь вы – Сын"). Распоряжения Башни исполняются беспрекословно, какими бы нелепыми они ни казались. И вообще напрасный это труд – пытаться что-либо понять, если Он сам не сочтет нужным объяснить.

– Дело, как видите, не в доверии, – продолжал Полковник. – Просто Он рационален. Мне нечего делать в Башне – незачем, следовательно, и совать туда нос. И правильно это, умно. Собственно, там никому делать нечего. Башня связана со всеми службами, полная автоматика. Сиди на своем месте и работай.

– А как же те, "святая троица"?

– Вот тут загадка! – Полковник покрутил салфеткой, наматывая ее на палец. – Они тоже в недоумении. Вызвать может в любую минуту и без всякого повода, хотя в том нет никакой необходимости, общаться с ними Он может по каналам связи... По мне, лучше бы туда никто не ходил. Рано или поздно это плохо кончится.

Слушай, Марио, слушай. Нечего пялить глаза на салфетку, ничего с ней не случится, никакого чуда с ней не произойдет, никакой он не фокусник. Ловкость рук – не его призвание. Что он умеет, так это жонглировать словами. Одно говорит, а хочет сказать другое.

– Мы не лишены слабостей, ведь так? – Полковник спустил салфетку с пальца и, положив на стол, свернул ее конусом. Человек вообще создание хрупкое и в этом смысле ненадежное. Мало ли что взбредет в голову той же Сьюзен или, скажем, вам. Вдруг нервный срыв или того хуже. Может, неделю назад кого из вас собака цапнула, а сегодня вы в Башне. И тут – на тебе, началось...

... уже смеркалось, когда он увидел его. Тот тащился по свалке и длинной палкой ворошил мусор, вываленный за день из контейнеров. Марио узнал пальто с полуоборванным карманом. Все в нем сжалось и замерло, как в тот раз, когда он подбирался к рыжему псу с куском булки в руке... Бродяга выходил прямо на него. Прячась за мусорные кучи, Марио отполз в сторону и стал ждать. Железный прут жег ладонь, будто накалил его кто. Что-то острое впилось в коленку, подрагивали от напряжения ноги. Нужно было еще выждать, совсем немного, пока тот пройдет, повернется спиной, но не хватило дыхания. Рывком он поднялся с земли и, уже не помня себя, бросился на ненавистное пальто. Удивленно застыли глаза на заросшем лице. "Ты что, змееныш?!" Бродяга пытался защититься палкой, но оступился, упал. "Убьет, убьет, – забормотал он в испуге и вдруг заорал во весь голос: – Спасите! Он бешеный, его укусила бешеная собака. Спасите, убивают!"...

– Вы ведь тоже не из железа. – Ухватив салфетку за вершину конуса и приподняв ее над столом, Полковник смотрел, как она развертывается. – Вот я и говорю – лучше бы никто туда не ходил. Ну а поскольку изменить пока ничего нельзя, нужна предосторожность.

Истерзанная салфетка упала на пол. Похоже, Полковник оставил ее в покое. Сеанс иллюзиона окончен. Птичий взгляд клевал лицо Марио.

– Вы уловили мою мысль? Пока Большой Мозг вступает в контакт с людьми, нет гарантии, что с ним ничего не случится. А гарантии нужны. Постарайтесь поближе сойтись с вашими новыми друзьями и будьте повнимательнее. Для взаимного, так сказать, контроля. Надеюсь, вы понимаете, насколько это важно.

– Так вы хотите, чтобы я присматривал за ними?

– Называйте это как вам угодно, – лениво отреагировал Полковник. – Я счел своим долгом обрисовать ситуацию. В интересах дела, и ваших тоже. Теперь и вы несете ответственность. Потом вы сами поймете.

Жан Трене полулежал в кресле, широко разбросав ноги. На столике перед ним стояла бутылка виски и сифон с содовой. Судя по уровню жидкости в бутылке, Учитель находился здесь давно. Он держал на груди фужер, обхватив его ладонями, и терпеливо ждал, когда вошедший заметит его. Марио застыл от неожиданности, едва не налетев на торчащую из-под столика ногу.

– Да, это я. Не ожидал? Зашел поболтать. Не возражаешь? Приземляйся. – Жан придвинул ногой второе кресло. – Выпьешь? С Полковником ты вряд ли отвел душу. Как ужин?

– Мы не скучали.

– Да ну его, зануда! Разве не так?

Говорил он своеобразно – скажет и тут же вопрос. Причем не столько спрашивал, сколько утверждал: какие тут могут быть сомнения!

– Полковник – это Полковник. Согласен? Принимать его можно лишь малыми дозами и по необходимости, как лекарство. Не вкусно? На меня он действует отрезвляюще. Представляешь? Войди он сейчас – я вмиг как стеклышко!.. Ты как насчет этого? – Жан постучал ногтем по фужеру. Тот отозвался хрустальным звоном.

– Не подумайте чего... вообще не пью. – Марио для убедительности отодвинул от себя уже наполненный фужер.

– Слушай, давай на "ты", сразу, чтобы потом не привыкать и не отвыкать. Тебе это не трудно? Со мной чем проще, тем лучше. Договорились?

– Постараюсь, – пообещал Марио.

– Вот и хорошо. Так ты из трезвенников? Я тоже не любитель, но когда есть повод... а поводов тьма. Вся наша жизнь – сплошной повод. Ты не находишь? Можно не просыхать. Сегодня особенно – миллион причин нализаться. Если бы ты только знал... А может, знаешь? Нет, тогда бы тоже нализался. Все же я за знакомство, за тебя. Можно? – Жан сделал большой глоток.– О чем это мы? Да, о Полковнике. В малых дозах рекомендую, полезно. Должность у него такая – без него нельзя, а с ним тошно. Так бывает? Но в своем деле он дока, виртуоз. Убедился? Настоящая лягавая. Ты хоть знаешь, как он тебя выслеживал? Его мальчики наверняка пробежали по всей твоей жизни, от пеленок. Не веришь? Он знает, как ты мочишься в туалете.

– Он не скрывает. Полковник был откровенен, – возразил Марио.

– Кто? Полковник? Жди! – Жан возбужденно дернулся. Виски плеснулось ему на руку, но он не заметил, не вытер. – Ну да, врать он не будет, солидность не позволяет, но чтобы откровенничать... Хочешь пари? Голову в заклад – главного он тебе не сказал...

... от аэропорта автобусом он добрался до городской окраины, а там пошел пустырем, углубляясь в темноту и прибрежные дюны. Где-то впереди маячили редкие огоньки рыбачьего поселка. Он считал их, пересчитывал, но нужного не находил. Старик наверняка в пивнушке, но она-то должна быть дома. Разве что улеглась спать. Только рано еще, десяти нет. Вот будет сюрприз... Ее волосы пахли креветками и на губах вкус креветок. Расставаясь, они знали, что это навсегда, хотя ни о чем таком не говорили. Провожать она не поехала, да он и не настаивал. Зачем? И даже в аэропорту, когда объявили, что рейс откладывается до двух ночи, ему не сразу пришла мысль повидаться еще раз. Это уже потом, слоняясь по привокзальной площади, он праздно подумал: успею ведь. Без всякого плана вышел на автостоянку, а тут и автобус. Хотел ли он ее видеть? Вряд ли. Уйдя из погорелого дома, на пепелище не возвращаются... В ботинки набился песок, штанины обросли репейником. Он пялил глаза в темноту, пересчитывая огоньки в поселке, – одного не хватало, – и в нем просыпались страхи язычника, обнаружившего вдруг, что в знакомом созвездии над головой пропала звезда...

Марио посмотрел на Жана: сильно ли тот пьян. Была минута, когда он собирался поделиться, о чем шел разговор за ужином и какое предложение подбросил ему Полковник. Однако передумал: лучше держать язык за зубами. Потом попробуй переубеди, что никакой ты не соглядатай и наушничать не собираешься. Раз тебе предложили такое – подозрение останется. Да и кто для него этот Жан Трене, чтобы выворачивать перед ним карманы?

– Так о чем же умолчал Полковник? – спросил он без всякого интереса, лишь бы поддержать разговор.

Жан ответил не сразу. Пожалел ли он, что спьяна затеял этот разговор? Не похоже. Пауза ему была нужна, чтобы опустошить фужер.

– На нас идет большая охота. Не говорил ведь старый хрыч? Мы как загнанные зайцы. Соображаешь? – Он снова потянулся к бутылке.

– И кто они, охотники?

– Разве их разберешь? Визиток они не оставляют. Тут целая свора – боссы от бизнеса, военные, политиканы, мафия. Что им надо? Ищут ходы к Большому Мозгу. Идут на все. Хочешь иметь миллион, два, пять? Отвалят – им позарез нужен здесь свой человек. Удивлен? Радуйся, что у тебя никого нет. Что такое шантаж – знаешь? Сволочная, скажу тебе, штука. У меня тоже никого. У Доктора? У Кормилицы? Как шесты в пустыне – ни родных, ни друзей. У нас только Он, и Он это знает. А больше нам никого и не надо. Не веришь? Побываешь у Него, тогда поймешь. Еще не был? Скоро позовет. Завтра. Попомни мое слово – завтра. Не боишься? Зря ты не приложился.

Он аккуратно слил в фужер остатки виски, медлен но, растягивая удовольствие, выпил и повертел бутылку, словно хотел удостовериться, что она пуста. Поднимался он долго, сложно: вначале уперся ладонями в подлокотники кресла, выжался, подобрал ноги и тогда только встал. Но держался твердо.

– Засиделся? Пойду бай-бай.

Марио проводил его до двери.

– Жан, – обратился он, – ты не подумал, что я могу быть от тех, от охотников?

– Ты? Не смеши. Тебя же просветили насквозь, до позвонка. Или все еще не понял, куда попал? Его не проведешь, у Него промашек не бывает.

Учитель, похоже, ошибся: "завтра" началось и кончилось, а ничего не произошло... То есть события были, и день пролетел в суете, в каких-то хлопотах, разговорах. Не зная, чем он будет заниматься через пять минут, Марио тем не менее не имел ни одной свободной секунды. Как-то так получалось, что одно набегало на другое. На завтрак его пригласили по телефону, и брился он уже на ходу. Удивился, узнав, что живет он в одном коттедже со "святой троицей" – со вчерашнего дня дом не подавал каких-либо признаков жизни. Все уже жевали, когда он появился в столовой. Поздоровались буднично, будто знали его сто лет. Завтракали сосредоточенно, молча, но это было молчание занятых людей, потому не казалось тягостным. Посматривая на Жана, Марио искал следы вчерашних возлияний, но тот выглядел свежо, никаких признаков похмелья. Учитель первым поднялся из-за стола, за ним ушла Сьюзен. Не задержался и Доктор. Перед уходом он спросил, не пожелает ли Марио побывать у него в лаборатории, сказал, что зайдет за ним, вот только управится с кое-какими делами. И все это с подчеркнутой вежливостью, извинениями. В течение дня Марио еще раз встречался и с Жаном, и с Сьюзен, его водили по службам и отделам филиала. Виделся с Полковником – тот объяснил как выбраться, если появится такое желание, из Нью-Беверли, что оказалось очень просто – надо позвонить в гараж и вызвать машину. При всей хаотичности, случайности этих встреч и разговоров Марио с удивлением обнаружил, что лучше и не мог бы распорядиться своим временем. Такое впечатление, словно опытный секретарь заранее жестко распланировал его день и строго следовал этому плану. Поток жизни подхватил Марио, размывая вязкую плотину настороженности и недоверия, и теперь ему казалось, что он уже вечность в Нью-Беверли.

И только к ночи, сразу после ужина, он почувствовал, что совершенно свободен. Не будет больше ни встреч, ни разговоров, и даже нечаянный гость, вроде Жана, не зайдет к нему отвести душу – все оставили его.

Марио покружил по кабинету, не зная, чем заняться, и вдруг обнаружил себя у окна. Высмотреть он там ничего не мог: вплотную почти касаясь ветвями стекол, снаружи подступала молодая секвойя, и только в верхнем углу открывался клочок потемневшего неба. Он заставил себя вернуться на середину комнаты, постоял, покачиваясь на носках. Взгляд остановился на книжном шкафу. Не выбирая, он взял какую-то книгу, открыл наугад. Прочел страницу, на большее его не хватило – он снова стоял у окна.

Потом он выключил свет, решил, что это поможет успокоиться. Стоял в темноте, пытаясь понять, что с ним. Рука нащупала часы. Толчок! Могло и показаться: наверняка, это нервный импульс или ток крови. Но часы словно ожили, он ощущал их так, как если бы под ладонью был мышонок. Еще толчок и короткий писк.

Сигнал прозвучал не столь четко и требовательно, как у часов Сьюзен, и тем не менее это был сигнал, теперь Марио не сомневался, он не ослышался. Невесть из каких уголков памяти всплыла картина: в темном глухом подъезде стоит человек и не решается позвонить, уже и палец на кнопке, а он все раздумывает; когда же наконец собрался с духом, надавил так осторожно, что самому не понять, позвонил он или только собирается.

Ему никто не объяснил, что делать, когда это случится. Но ни растерянности, ни колебаний он не испытывал. Бросился из комнаты – и не к основному выходу, а к боковому. Знал ведь: так быстрей! Со ступенек прыгнул в темноту, побежал напролом, веря, что и вслепую выберется к Башне.

Она призрачным облаком выплывала из ночи. Спрятанные по обочине поляны прожектора в четверть накала освещали ее основание. В рассеянном свете еще угадывались очертания нижних ярусов, а вершина терялась где-то в звездной выси.

Прямо по ходу обозначился портал. Марио направился к нему, не представляя пока, как он проникнет во внутрь и как заявить о себе – голосом, пинком в ворота или же существует какая сигнализация. Литая броня дверных створок отсвечивала холодным блеском. Что стоять, что ломиться – с одинаковым успехом можно было до скончания века.

Ждать однако не пришлось. Створки бесшумно разошлись, пропустив его в просторный бункер, и тут же сомкнулись. Прекрасная ловушка, мелькнула мысль, но созреть не успела: справа в стене образовался проход. Марио шагнул в проем и очутился в кабине лифта. Что это за лифт, он понял, ощутив ускорение подъема. Он плохо помнил свое состояние, вс^ что происходило с ним, напоминало сон. Вот только пробуждение почемуто не наступало. Лифт уносил его в неизвестность, и даже воображение забастовало: он и отдаленно не мог представить, что увидит сейчас.

...задул ветер, заструился, застучал по бумаге песок. Марио очнулся от дремы, сбросил с лица газету. Зеленое солнце ударило в глаза, и весь ослепительный яркий день казался ему со сна зеленым. Во рту пересохло, за ушами и под подбородком щипало от пота. Долго же он спал, если так его разморило. С трудом поднялся, стряхивая въевшийся в кожу песок, выбрался из ложбинки. Кто-то еще был на берегу. Вначале он увидел сложенные на камне вещи, потом женщину. Она выходила из воды, вытирая ладонями лицо. Удивилась, заметив его, – откуда он тут взялся, но не испугалась и даже не попыталась прикрыть руками наготу, как это делают застигнутые врасплох женщины. "Ты что, не видел голых баб?" – сказала без всякого недовольства и пошла к одежде. Он присел на корточки, смотрел, как она одевается. Мир все еще казался зеленым. "А ты не псих?" – спросила она, когда он, увязавшись, приплелся в поселок и уже стоял на пороге дома. "Ладно, заходи, – сказала она. – Только на столе у меня ничего нет. Могу сварить креветки, если хочешь"...

Похоже на пустующую оранжерею, нет, скорее на операционную, только неимоверно большую, для исполинов. По периметру круглого зала шли хромированные конструкции, образующие сложный причудливый узор, отчего стены казались ажурными. Полумрак съедал краски, размывал очертания предметов, усиливая ощущение гулкой пустоты и циклопичности помещения. Но что это? В центре зала на массивном мраморном постаменте, как в гнезде, покоилось гигантское яйцо. За прозрачной скорлупой фосфоресцировала плотная масса, испуская трепетное голубое сияние. Марио решил, что это каким-то образом отражается свет звезднад куполом Башни висело ночное небо.

– Ты любишь смотреть на звезды?

Вопрос прозвучал громом, хотя это был голос не робота, а человека и нес в себе всю полноту красок.

– Звезды? – эхом повторил Марио, не улавливая, к кому обращаться. – Не знаю, не замечал. Да и где, когда? В городе какие звезды?!

– Небо для всех одно, люди разные. От человека зависит: для одного – это блажь, у другого – душа требует.

– Может, и так, – согласился Марио. – Что-то похожее толковал мне однажды пастор.

– На исповеди?

– Нет, в поезде, ехали случайно вместе. Верующим меня не назовешь.

– Вообще не веришь? Ни во что?

– Почему же, верю, к примеру, что мне когда-то повезет.

– В чем?

Разговор все больше напоминал допрос, только ответы требовались исповедальные, и спрашивали его о вещах, о которых ему и задумываться раньше не приходилось. Он удивлялся, что как-то ухитряется еще отвечать.

– Подойди с другой стороны, там кресло, – предложил голос.

Марио обогнул постамент, устало сел и сразу почувствовал облегчение. В зеркальной глубине мрамора увидел свое отражение – и то дело, сойдет за собеседника.

– Так что же ты ждешь от жизни? – переспросил голос.

Ха! Он, должно быть, считает, что у человека на все есть готовые ответы.

– Разобраться, так и вправду ждать нечего, – сказал Марио. – Устроены мы так: надеешься на лучшее, а какое оно, лучшее, сам толком не знаешь.

– Продолжай, мне интересно.

– Интересного тут мало. Если живешь, как бродячий пес, то и сказать, чего тебе хочется, не так-то просто. Бросили кость – хвостом виляешь, дали пинка – скулишь. Скулить не хочется, да и хвостом вилять тоже не очень приятно.

– Давай уточним: ты имеешь в виду дом, семью, работу?

– Само собой. Без этого какой ты человек.

– Что еще? Допустим, все это у тебя есть, дела твои процветают. Дальше что? Я согласен, голодный и куску хлеба рад. Но вот он насытился. И все? Желать ему больше нечего?

Он что, смеется или считает меня кретином?

– Не обижайся, Марио. Все люди с причудами, а мне тем более простительно. Я ведь могу спросить о чем угодно, о странных порой вещах. Например, что чувствует человек, когда его "разморило". Или какой вкус у креветок.

Марио насторожился. Обмолвка не могла быть случайной.

– У одного писателя, – продолжал голос, – я прочел: зеленое солнце. Потом спрашивал многих, какого цвета солнце, так некоторые тоже обижались.

– Солнце бывает зеленое, – сказал Марио.

– Теперь я знаю. Конечно, вопросом можно обидеть, даже причинить боль. Но как еще я могу узнать людей? Однажды совсем нехорошо получилось. Прошел конкурс детского рисунка. Первый приз получила девочка восьми с половиной лет. Ее звали Несса. Она нарисовала сломанное деревце и надвинувшуюся на него какую-то тень – не то здания, не то сапога. В газете была репродукция: сломанное деревце и тень, ничего больше. Я говорил с этой девочкой. Не здесь, разумеется; попросил встретиться с ней Эгона Хагена, у него с детьми получается. Но разговаривал я, только девочка об этом не догадывалась. И надо же было так неловко спросить, до сих пор себя ругаю. Хочешь, говорю, чтобы дерево на твоем рисунке снова росло, а вместо тени над ним светило солнце?

– Что же сказала девочка?

– Ничего. Она заплакала. И я, кажется, понял почему, только поздно... Извини, если что не так, но мне нужно еще о многом тебя спросить.

Отображение в мраморе шевельнулось – Марио положил ногу на ногу.

– Постарайся меня понять, – голос взывал к вниманию. Человек ведь состоит из желаний, надежд. Это как бы мера его существования: каковы твои устремления, таков и ты. Высокого хочешь – ты значителен, если же только живот набить – ничтожество. Потому и интересует меня, кто чего ищет. Понимаешь?

Нет, до Марио доходило с трудом. Абстракции всегда вызывали в нем раздражение, он не доверял им, как не доверял упаковочному ящику, не видя что в нем, – там мог быть и мусор. Рассуждать он не любил и не умел, философ из него никудышный.

– А кто мне судья? – спросил он агрессивно. – Кто скажет, чего я стою, если я сам не знаю, чего мне хочется.

– Оставим это, – ушел от ответа голос. – Послушай дальше, мой главный вопрос еще впереди. Знает человек о своих желаниях или не знает – не в этом суть. Они все равно есть, и люди стремятся к ним. Но как? Увидел на яблоне плод, навалился – и сломал дерево... Умница девочка. Надо же, восемь с половиной лет – и так понять! Тебе не хочется ее повидать?

Марио промолчал. Он не мог уловить канву разговора, его смысл и испытывал смутное беспокойство и тревогу.

...машина стояла в гараже, за домом. Пользовались ею редко. За две недели, как его привезли на ранчо, лишь однажды он услышал шум мотора. Выбежал во двор, но опоздал – только пыльный след. "У отца дело в городе, – сказала женщина, ласково посмотрев на него грустными глазами. – Он скоро вернется". После обеда машина снова была в гараже... Марио плотно прикрыл за собой ворота, выждал, пока глаза забудут солнце. Кабина его не интересовала, там никого нет. Таинственное существо жило в железной коробке. Это к нему лазают головой люди и шепотом о чем-то договариваются, Он видел, как открывают капот, и без труда откинул крышку. Пахнуло нагретыми парами бензина, мотор еще не успел остыть...

– Ведь и ты ломал деревья, а, Марио? Вспомни, в детстве. Было, было. Все мальчишки что-нибудь ломают. Но и это не главный мой вопрос... Подожди минутку, что-то передают. Голос отключился, и на несколько секунд установилась пронзительная тишина. Марио подался вперед, всматриваясь в свое отражение. Он не узнал себя: на него смотрело чужое лицо. Воздух дрогнул. – Извини, сообщение из Женевы. Начались переговоры. Тебя это интересует?

– Большая политика не для таких, как я.

– Ну, это ты зря. На то она и большая, что касается всех. Чего стоят все твои желания, если случится что.

– Война что ли?

– Да еще какая! Она сметет всех без разбора – богатых и бедных, счастливых и несчастных, ту же бездомную собаку, о которой ты говорил. В Хиросиме в секунды смело двести тысяч душ. А та бомба просто игрушка по сравнению с теми, что сейчас.

– Тут спорить не о чем. Только от меня ничего не зависит, хоть я из кожи лезь. Разве что в пикете стоять да подписать какую бумажку. Но толку что, не верю я в это. На то есть президент, конгресс, депутаты разные...

– Постой, постой, – перебил его голос. – Теперь я задам свой главный вопрос. Представь, что ты, Марио Герреро, все можешь. Как ты пожелаешь, так и будет. Словом, ты бог, и перед тобой весь этот мир. Что бы ты сделал, как бы распорядился?

Лицо в глубине мрамора поплыло, исказилось, Марио встал, чтобы не видеть его. Отчего такая усталость? Словно кто влез ему в душу и перерыл там все, переворошил, живого места не оставил. Что он ищет, чего ему надо? Звезды, креветки, сломанное дерево, девочка, война и теперь вот бог. Не хотелось ни слушать, ни отвечать.

– Каждый делает, что может, и в ответе за это. С всевышнего и спрос всевышний, а я не бог. И к чему эта игра? Пойду я, устал.

– Мы не играем, Марио. Или это была бы самая дорогая игра. Я не шучу. Час моего времени стоит четверть миллиона. Мы с тобой наговорили на двести тысяч долларов. Слышишь: мы, не я один. Это теперь и твоя цена. Говоришь, от тебя ничего не зависит? Ошибаешься. А если тебе захочется что-то сделать со мной? Взбредет вдруг такое в голову. Внизу, напротив лифта, еще одна дверь. Не заметил? Там склад, валяется всякий хлам, остался после строителей. И среди этого хлама – канистра. Чистейшая серная кислота. Представляешь, что будет, если втащить ее сюда и слегка побрызгать? Мой черепок – это же органика. Вот фонтан будет!

Голос выжидающе замолчал, словно хотел узнать, какое произвел впечатление. Марио отрешенно смотрел на голубое свечение – оно стало ярче. Яйцо полыхало, как небо при полярном сиянии.

Канистра. Причем тут канистра?

...ждали представителя приюта. Приехал Рой. Марио узнал его по голосу. В соседней комнате кто-то, возможно, полицейский, обстоятельно рассказывал, как все произошло, беспрерывно повторяя "надо же". "На девятом участке, отъехать не успели. Надо же! Что у них там стряслось, ума неприложу. Возможно, проводка, замкнуло где. Вспыхнула факелом. Надо же! Вижу – горит,. подъехал – ничего уже нельзя было сделать... Мальчишка вот остался. Надо же!" Открылась дверь. Подошел Рой, присел перед ним на корточки, взял его за плечи, заглядывая в глаза. "Ну, ну, держись, ты же мужчина. Сейчас поедем"...

– Еще секунду, Марио. – Голос, казалось, играл с ним: отпуская, не отпускал, что-то хотел сообщить и не договаривал, требовал серьезности, а сам посмеивался. – Говорят, ты приносишь несчастье, вокруг тебя беда ходит. Ведь наговор это и предрассудок – ты как, считаешь? А теперь иди. До встречи, мой роковой Сын.

Никаких дел в городе у него не было, разве что заплатить за квартиру, в которой он уже неделю не жил, но съезжать окончательно пока не собирался. И вспомнил о ней лишь потому, что почувствовал потребность хоть на несколько часов выбраться из зоны. При всей своей благоустроенности Нью-Беверли оставался клеткой. Само сознание изоляции угнетало. Вид колючей проволоки и охранников у шлагбаума вызывал желание пересечь границу; словно по ту сторону ограждения был другой воздух и дышалось легче. За завтраком он объявил о своем намерении. Сидящие за столом ничего не сказали, только переглянулись. В отличие от Марио они были завалены работой, и проблема свободного времени их, видимо, не волновала. Да и привыкли уже: "святая троица" жила здесь со дня основания филиала. Отправляясь на свою "кухню", Сьюзен – пожелала: не потеряйся, затоскуешь дай знать, развеселим. Марио все еще с трудом понимал многое, что говорилось между ними: какое-то содержание сказанного и несказанного, но заложенного между слов, ускользало от него.