Текст книги "Запомните нас живыми"

Автор книги: Борис Подопригора

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Мстители

Ныне врачующий где-то в Америке хирург Бачаев ампутировал у Басаева полуоторванную ногу. Бачаев был из тех, кто оказывает помощь любому… Но с басаевцами дальше в горы не пошел – другой тейп. С Басаевым ушел Хамзат. Но Чечня живет по законам куначества. Кунак – это прежде всего родственник. К ним относятся и соседи-односельчане. Все собратья по роду-тейпу – тоже кунаки, но подальше. Кстати, когда чеченец говорит «братья», он имеет в виду свой род или из уважения причисляет к нему собеседника – на время беседы.

А пока алероевцы Хамзата с беноевцами Басаева шли вместе по направлению Сержень-Юрта. Несмотря на промозглый в этих краях декабрь, погода стояла ясная и солнечная. Впереди маячил набирающий крутизну лысый, почти бесснежный склон. Шли молча, постоянно поглядывая на небо. Только бы не заметили с воздуха… Несколько раз дозорные улавливали какой-то гул. Тогда все замирали, искали укрытие. Нет, просто воздух в тот день был каким-то звенящим и гулким. Беда для уходивших в горы боевиков пришла с вершины. Когда передовой отряд растянулся на последнем перед перевалом склоне, оттуда ударил снайпер. Или даже несколько. Первым потери понес Хамзат. Его люди бросились оттаскивать мертвых собратьев. Чуть отстававшие басаевцы прийти им на помощь особенно не спешили. Хамзат пытался кого-то выслать для перехвата стрелявших, но от Басаева последовала команда: «Отходить!» Спрятаться было негде: весь склон для снайпера был как на ладони. А он, невидимый, бил зло и метко. После четвертого упавшего хамзатовца наступила очередь отряда Басаева: первым схватился за горло его носильщик. Потом молча уткнулся в снег радист, недолго искавший противника в прицел своей снайперской винтовки. Кто-то из басаевцев крикнул Хамзату: «Всех убитых и раненых стаскивать назад, вниз!» Но сам не столько принялся спасать хамзатовского раненого, сколько за ним укрылся. Очередная пуля добила хамзатовца. Басаев, скатывающийся уже без носилок, что-то кричал. Но здесь уже каждый был за себя или за свой тейп. Вот и другой беноевец укрылся за раненым моджахедом хамзатовского отряда. А двух своих, сраженных снайперской пулей, басаевцы-беноевцы стаскивали бережно – заслоняя собой. Наверное, что-то заметил и снайпер. По понятным только ему признакам, он методично добивал тех, кто к нему оказывался ближе. Ближе были алероевцы, своими телами, как щитами, прикрывавшие беноевцев. Когда спустились на километр, оказалось, что Хамзат потерял девять моджахедов, Басаев – четырех. Остановились. Тяжело дышали. Кто-то из басаевцев клял спецназ, но в это что-то не верилось. В этих горах могли быть только свои. Тогда и прозвучали имена никому не подчинявшихся русских мстителей – Палыч и Полина… Хамзат от Басаева ушел, простившись как моджахед с моджахедом, талиб с талибом. Их многое связало и столько же развело.

В сборнике всезнающей ОБСЕ «Кавказ в поисках мира» на 185-й странице есть набранная петитом почти незаметная сноска: в мирные годы 1991 – 1994 и 1996 – 1999 до шестидесяти тысяч русского населения бывшей Чечено-Ингушетии исчезли бесследно. И далее: близка к этому судьба ногайского населения Шелковского района, вытесненного с мест своего обитания… В некоторых селениях ногайцев священный для мусульман обряд обрезания проводится после принятия у мальчиков зачета по стрельбе: испытание выдерживает тот, кто со ста метров срежет у бегущего барана рог, не задев головы… Осенью 1999 года затерялись сведения о судьбе нижнетагильской биатлонистки, неоднократном призере мировых первенств Полине Власовой. Она сама разыскивала мужа – сгинувшего в плену солдата майкопской бригады. Двадцатисемилетняя дочь бывшего тренера сборной Союза в пятнадцать лет стала мастером спорта по стрельбе.

Федералы широким фронтом входили в горную Чечню. Командование жестко требовало результатов, генпрокуратура – точно так же – соблюдения законности: если мочить, то только, как велено, в сортире… Но какая там законность, когда в каждом третьем селе федералам предъявляют семью, которая только вчера кого-то схоронила: подкрались, подстрелили, ушли… Но мочили-то, действительно, духов. Откуда знали?

Командующий собрал узкое совещание. Заслуги начальника разведки, а заодно главного фээсбэшника не вспоминали. А прокурор – тот вообще, не отрываясь, нервно рисовал чертей по всей странице рабочего блокнота. «Ты мне найди, Сергей Алексеич, кто там бузит, – распалялся командующий, – у тебя, сам же говоришь, если не дух, то доверенный? Ты что, не понимаешь – население провоцируют на повстанчество? Возьми негодяев и сдай прокурору. Это – приказ. Мы – законная власть, а не бандиты. Вот и в Сержень-Юрте, завтра, как пить дать, будет митинг. Там четверых сняли. Говорят, мирных. Кто снял? Я тебя, Сергей Алексеич, спрашиваю?» В распоряжении начальника разведки оставался все тот же майор Миша Гасанов, знающий Чечню как восьмиметровую комнату в своей махачкалинской общаге: ну, какой же майор со своей квартирой? Рано!

Позицию ногаец Миша занял безупречную. С ним было четверо спецназеров – в секрете, то есть кустах. Если кто пойдет, мимо не проскочит. Ранним туманным утром от села, которое назавтра должны были занять федералы, почти не таясь, спускались трое в гражданке. За плечами – футляры, похожие на те, в которых носят музыкальные инструменты. В руках – какие-то необычные стволы, вроде израильских «узи». Впереди шли двое: рослый русский мужик с такой же молодой девахой в спортивном костюме – бесбашенно-расхристанной, матерившейся, с рыжими волосами до пояса. Шли как по своей улице, никого не боясь, с готовностью к последнему бою. Она, явно поддавшая, называла его Палычем, откликалась на имя Полина… Миша вполголоса подал команду на захват. Командир спецназеров, цыганистого вида прапор по кличке Вася-Хаттабыч, уже сказал: «Вижу». Но вдруг на лютой смеси русско-матерного и ногайского языка шедший чуть сзади окликнул: «Чую, бля, здесь засада. То ли духи, то ли федерасты. Своих бы мудаков не захерачить». Миша дал команду: «Отбой!» Потом, сославшись на простуду – полтора суток ждали «негодяев» – залудил прямо из хаттабычевой фляги на чем-то настоянный спирт. И доложил бате, Сергею Алексеичу: «У меня все спокойно. Снимаюсь».

Рабы

То, что в каждом втором-третьем чеченском селе находят так называемых работников – привычно. Впрочем, при проверках «хозяева» представляют их по-разному, но деликатно: «Вот – Муса, мой родственник. Скажи, Муса, хорошо у меня жить?» – «Очень хорошо!» – «Иди, Муса, иди». – «Это – беженец. Помощник мой. Документы сгорели. Отец-мать-брат – нет». Но чем дотошнее становятся проверки-зачистки, тем реже встречаются «работники». Летом их прячут на дальних полевых стоянках, в кошарах – скот пасут. Зимой – в пещерах, иногда в хлеву, бывает, в подвалах домов, чаще брошенных. Смирных просто запирают. Буйных иногда пристегивают наручниками к открытой двери: внутри тепло, когда по нужде требуется, можно из помещения «выйти». Кормят? Бьют? Об этом после…

Этих взяли случайно. Всех двенадцать. Хотя в селе их было больше. Дело было так. Вэвэшный спецназ гнал остатки большой банды. Банда серьезная: наемники. Не только из Турции, но и арабы с немецкими паспортами. Идейные, значит. Бинтов-шаболов кровавых по кустам понабросали. Оставили четыре трупа – не отступали, удирали безо всякой карты. Наобум. Потому и скрылись: все «логичные» маршруты были перекрыты. Спецназовцы по инерции зашли в село, ближайшее по маршруту. Оно оказалось на ингушской территории, но население смешанное – есть и чеченцы. Они особняком жили. Вэвэшники прошерстили несколько домов. Следов бандитов не обнаружили, но сразу наткнулись на нескольких «работников». Их с летних стоянок уже забрали, а на «зимние квартиры» еще не спрятали. Октябрь. «Работники» – ребята незатейливые: «Один не пойду. Только с Николаем-маленьким. Он мне бутылку должен». «Где Николай-маленький?» – «Вон там». «Маленький» тоже не идет без «Вовки-немца»… Так двенадцать и насобирали. Местные сначала поартачились: «Прокурор жаловаться будем. Президент письмо писать». Пытались и шантажировать: «Зачем корову зарезал?», «Зачем женщину приставал?» На них цыкнули. Кто знает, как работает спецназ, догадывается, что в рейде не до женщин с коровами: не знаешь, кто кого пасет-догоняет – мы духов или духи федералов. Спецназовцы доложили наверх. Наверху – не до гуманитарных операций: «Почему духов отпустили?» Потом сообразили, что к чему, дали команду оставить при «работниках» одного-двух спецназеров, чтобы привели освобожденных в базовый район. Остальным – без остатков банды не возвращаться. Хоть с живыми, хоть с мертвыми.

Спустя часов пять все освобожденные кучкой сидели у импровизированного автозака, ГАЗ-66 со стальным контейнером-камерой в кузове. Под охраной вэвэшного часового. Впрочем, внутрь их не загоняли. Некоторые, возможно, самые старые и изможденные, иногда сами поднимались в контейнер – полежать на полу. Хотя разве металлический пол теплее земли? Почему их разместили у автозака? – Не ясно, куда девать, к кому они ближе. Прежде всего по санитарным нормам. Да и подозрительность называется на войне бдительностью. Бывали случаи, когда вместе с освобожденными заложниками пытались легализоваться отпетые духи. Некоторые даже весьма правдоподобно рассказывали чужую биографию. Чужую – это того, кого уже нет в живых.

Сейчас они грелись у костра. На воздухе – плюс 4 – 5. Несколько картонных коробок от пайков валялись тут же. Пайки им дали сразу. Предложили разогреть на костре. Куда там! Съели так. Подошел медик. Кого-то проверил. Все кашляют. И с сыпью на коже. У некоторых на голове подозрительные плеши. Медик ничего не сказал, быстро ушел. Потом принесли несколько буханок хлеба. Кстати, хлеб – по полбуханке на брата – умяли в пять секунд. Многие и потом что-то жевали-грызли. Например, сухари из пайка, которые сами солдаты почти не едят, тем более на боевых, когда кормят прилично. Чем они грызли сухари – неясно: зубов ни у кого не было. Много пили воды: им принесли котелка четыре. Они просили еще технической, из камеры. Медик не дал: «Вам еще полтора часа лететь»… А когда не грызли, жадно курили: каждый получил по пачке «Примы». Один из них затушил еще длинный окурок в банке с остатками тушенки, доел остатки, потом достал из пачки новую сигарету, а затушенную спрятал за подкладку телогрейки. И еще: им дали газету, причем недавнюю – разжигать костер. Один из них взял ее в «щепотку» – за середину абы как сложенной полосы. Так берут незнакомую вещь.

Что на них было? Одним словом – рвань. Но какая, одной фразой не описать. Бросалась в глаза нелепица в гардеробе: на остатки длинной осенней куртки натянута короткая женская кофта или драный свитер. Многие сидели в одинаковых грязных камуфлированных штанах. Возможно, им их выдали уже вэвэшники – из автозаковского комплекта. На эту же мысль наводили и военные ботинки: берцы – не берцы, что-то стоптанное, замызганное и без шнурков. И последнее, никто бритвенными принадлежностями не пользовался уже давно, может, никогда. Сквозь неровную волосатость лиц смотрели разные глаза: тупо-безразличные, с шизофреническим отливом, бегающие, с конъюнктивитом, заплывшие глаза пьяницы-полутрупа. Речь… Остались подробно заполненные листы допросов.

Уже в Ханкале вэвэшники по одному подводили освобожденных к столику с лампой. За столиком сидели два офицера, возможно, опера, умевшие разговорить Тутанхамона. Впрочем, многие освобожденные говорили бессвязно, но в основном – с жадностью. Кто-то пытался понравиться, кто-то с опаской… Потом для доклада один из офицеров подчеркнул красным фломастером избранные места из монологов «гостей». В той последовательности, в которой их приводили конвоиры. Первых семь. Остальные – такие же. Обойдемся без фамилий: неизвестно, как сложились их судьбы, да и не все услышанное требует публичности. По разным причинам…

Михаил Т., 1945 г. р., из Орловской области, до 1990 года шабашил там же. Были там и чеченцы. Вместе с ними уехал в Грозный. Попал к хозяину. Хороший мужик – партийный и партбилет показывал, одно слово – пенсионер, немолодой, не давал молодым бить, даже одежду дал зимнюю и крестик оставил. Обещал сделать документы, чтобы вернуться домой, но началась война. Вместе с хозяином прибыл в село, работал у него и еще у главы администрации. Никуда без охраны не выпускали, хотя кормили с двумя другими работниками. Больше всего хотел побывать в магазине: купить чаю и мыла, но денег не платили. Бежать не решался: болен, возможно, туберкулез. «Ты считал себя рабом?» – «Нет. Все так». В селе осталось еще шесть-семь работников.

Владимир Ш., тот самый «немец», с Украины, год рождения точно не знает, кажется, 1960-й, малограмотный, три ходки на зону, потом пил беспробудно, не помнит, когда и как попал в Чечню: «Ребята пригласили еще при Горбачеве». Летом пас баранов у дяди главы администрации, зимой сидел в подвале. Денег не получал, но когда чеченцы победили, хозяин всех напоил самогоном и после этого не бил – самое сильное впечатление за жизнь.

Валерий Т., 1966 г. р., родился и жил в Казахстане, грамоту забыл, во времени не ориентируется, в рабах – с середины восьмидесятых, на вопрос, где именно жил, ответил: «У элеватора, там еще автобусная остановка». «Отпустили в увольнительную, встретил чечена, тот забрал с собой». На вопрос, где служил, ответил: «В котельной. Там забор был». Задал вопрос: «А что, правда – между Горбачем и Ельциным война идет? А за кого чечены, за Ельцина?» Сам подсказал ответ: «И правильно, зачем Горбач водку по талонам сделал?» Спросил: «А на зоне телевизор есть? Никогда не видел. Чудно, ребята в армии рассказывали». После побоев за пьянку пытался бежать. Догнали с милицией. Вернули хозяину: «Он бек, это как начальник котельной в армии, потом хозяин сам принес водку и сказал: “Убежишь – яйца отрежу”. Это он, наверное, дяде Николаю яйца отрезал, чтобы тот не дрочил при его бабах». В селе остались еще семь рабов.

Геннадий С., 1956 г. р., из Подольска: «Я мастеровой, хорошо зарабатывал, купил квартиру», в 1992 году «наехали черные», предложили поменять Подольск на Грозный в счет долга. Не обманули, даже устроили работать сварщиком – за харчи, денег не платили. Бежал, сначала удачно, но потом сбился с дороги, вернули и избили. «Я единственный, кому раз заплатили 150 рублей – печку сложил. Конвертов купил. Писал. Но никто не ответил». «В 1999 году чечены всех рабов мобилизовали рыть укрепления. Потом расстреляли». «Я не раб, я человек, я даже не пьющий. Могу с вами остаться, у меня все равно никого уже нет – забыли. Я в армии сержантом был».

Анатолий Е., 1947 г. р., из Оренбурга, в рабах с 1968 года: приехал на заработки, но пропали документы. Потом перепродавали от хозяина к хозяину. Уже не пьет, болен. Пас баранов у директора школы. Сначала пас вместе с Колей, потом он умер или его убили: видел, как хоронили за скотным двором. Зимой держали в подвале. Когда приезжали к хозяину родственники, сажали на цепь: «Может, и к лучшему – молодые всегда бьют русских рабов». Кормили в отдельном закутке в хлеву. Дважды бежал – пока здоровье позволяло. Догоняли – били. «Спасибо, что освободили. Только куда мне сейчас?»

Сергей К., 1953 г. р., из Владимирской области, когда-то был здоровяк, в 1990 году ехал забирать родную сестру из Сумгаита, подпоили, сняли с поезда, отобрали документы. Дважды убегал. Первый раз поймали сразу, избили, вернули в кошару. Второй раз – ползимы ходил по горам. Нашли боевики. Сломали ребро, выбили зубы. Заставляли принять ислам. Насильно обрезали. Но идти воевать отказался. Хотели зарезать, но подвернулся богатый хозяин. Заплатил 500 долларов. Однажды видел федералов. Побоялся подойти: «Я ведь целый месяц ходил с боевиками».

Юрий Д., 1970 г. р., из Николаева, в рабах с начала 1990-х, типичный заложник, за которого не заплатили, возможно, из интеллигентной среды. После побега били по голове: остались шрамы и наполовину оторванное ухо. Страдает психическим расстройством – речь бессвязная, но симптоматичная: «Если хозяин скажет, что я у его собаки хлеб воровал, не верьте. Это я у резвановой. Она добрая».

Их отдали на сортировку. У милиции ко многим есть вопросы: не все в их словах сходится. Да и те, кому положено быть внимательным, кое-что «брали на карандаш». Их всех этапировали на фильтропункт. Там будут разговоры еще и еще. Только там они уже не рабы. Временно задержанные.

А знаете, что прервало допрос? – Спецвыпуск новостей. В Москве боевики захватили концертный зал на Дубровке.

В последующие часы и дни журналистские обращения к командованию группировки начинались с вопроса: «А правда, что?..» За этим следовали предположения, а то и предложения, порой фантастические. Приходилось особо жестко следовать принципу: ни слова, ни намека во вред московским заложникам. Тем не менее официальные пресс-релизы выходили два-три раза в день. Вот характерные цитаты из того, что в те дни поступало из Ханкалы в информационную сеть.

«9.00. 24 октября: события в Москве на обстановку в зоне ответственности группировки не повлияли. Объективные показатели внутричеченской динамики (число обстрелов, подрывов, объем и содержание конфиската) ниже среднесуточных».

«18.00. 25 октября: власти ряда населенных пунктов заявили о готовности своих земляков прибыть в Москву для замены ими заложников. Командование объединенной группировки с пониманием относится к этому человеческому порыву, но разъясняет, что разрешение подобных ситуаций не приемлет стихийных действий».

«9.00. 26 октября: личный состав группировки занимает выдержанную государственно-патриотическую позицию и не допустит спекуляций на национальные темы».

Что же стояло за приведенным официозом? Прежде всего демонстрация подконтрольности событий в самой Чечне и хладнокровия командования. Впрочем, и население Чечни в эти дни, безусловно, испугалось внутричеченских последствий «Норд-Оста». Никогда ни раньше, ни позже вся двенадцатикилометровая трасса Ханкала – Грозный не выглядела такой пустой, почти вымершей. Уже потом при уточнении местной криминальной хроники выявились всего два происшествия – оба относились к вечеру 25 октября: подрыв чеченца, возможно, ставившего мину, и обнаружение крупного лесного схрона с заготовками на зиму – на юге Чечни. Только недели через две-три некоторые подростки, небесприбыльно тусовавшиеся перед журналистами, бравировали родством с Бараевыми и даже представлялись «счастливо скрывшимися из театрального центра на Дубровке». По последней теме – это ложь. Проверяли «глубоким бурением». Одновременно опровергаю любой домысел на тему «сдерживания реваншистских порывов федералов». Что было в душах людей – в них и останется. Но эксцессов не было. На последнее обратили внимание даже те чеченцы, которые Москве не симпатизировали.

Такова реальность той октябрьской Чечни, не всегда адекватно отраженная в СМИ. Больше всего вопросов возникло о Бараеве – Мовсаре Сулейманове. Предположу, что до октября он не только находился в Чечне, но и был в поле зрения соответствующих служб. Было весьма небезосновательное предположение о его гибели. Об этом действительно были оповещены мировые СМИ. В расчете на то, что если он и жив, то объявленный убитым – скорее выдаст свое местонахождение в «опровергающем» радиообмене. Увы, выдал себя он уже в Москве.

Бамут – Аршты – Ханкала,

октябрь 2002 г.

Аслан Масхадов: зеркало чеченской трагедии

Полковник Советской армии

До 1992-го его жизненный путь был прям, как просвет на офицерском погоне. Он родился в 1951 году в Карагандинской области Казахстана в депортированной чеченской семье. В шестнадцатилетнем возрасте вернулся в родовое село в Надтеречном, следовательно, более «европейском» в сравнении с горной Чечней районе. Как и многие из его рода, отличался деловитостью и стремлением к карьерному росту. После окончания в 1972 году Тбилисского артиллерийского училища получил назначение на Дальний Восток. В тридцатилетнем возрасте окончил Артиллерийскую академию в Ленинграде, был одним из ее самых молодых выпускников. Бывшие однокашники вспоминают: нормальный, но не самый заметный офицер, не «блатник», не бабник. В отличие от других кавказцев, штатным тамадой и душой компании не был. О таких говорят – себе на уме. Происхождение не афишировал: «В служебное время я русский, в отпуске – кавказец». Продолжил службу сначала в Венгрии, потом в Вильнюсе. К сорока годам стал полковником, начальником ракетных войск и артиллерии мотострелковой дивизии. Его профессиональные, да и личностные качества, проявившиеся в сходившей с советских рельсов Прибалтике, все-таки приукрашивают. Вот личное впечатление о Масхадове 1991 года: сосредоточенный, безусловно деловой, неглупый, угрюмый, обидчивый («вечно недооцененный»), довольно четко выражающий свои мысли. Политики – с начала известных вильнюсских событий – скорее сторонился. Потом как будто пытался наверстать упущенное: участвовал в спорах с напористыми представителями «Саюдиса», хотя и не всегда убедительно – политического кругозора, да и полемических навыков все же не хватало. Почти афористичный эпизод тогдашней вильнюсской хроники: на прямой вопрос: «Верите ли вы, господин полковник, хоть в Бога, хоть в Аллаха?» – Масхадов после паузы ответил: «Я верю в артиллерию». Оказывал профессиональную помощь вильнюсскому ОМОНу – главной местной антисепаратистской силовой структуре. Кстати, там и находился при «телеисторическом» январском (1991 г.) ночном визите невзоровских «600 секунд» на омоновскую базу в Антакалнисе. В конце того же 1991 года по призыву Джохара Дудаева прибыл в Чечню. При очевидном дефиците военных кадров среди новой элиты мятежной республики за последующие три года вырос до начальника главного штаба сепаратистских вооруженных формирований, хотя собственно к политическому Олимпу его не подпускали. С Дудаевым не ссорился, но и не дружил. С Басаевым и особенно с Радуевым был откровенно на ножах. В первую кампанию (1994 – 1996 гг.) руководил деятельностью боевых отрядов сепаратистов. За счет профессиональных качеств, но не интриг, стал самостоятельной и популярной фигурой чеченского масштаба. Его несомненной находкой явился территориально-ополченческий принцип организации обороны в сочетании с дерзкими вылазками наиболее подготовленных отрядов. Федералы, действовавшие по академическим учебникам, перестроиться не сумели, да и времени на перестройку им не дали. Красноречива, хотя и двусмысленна частная оценка Дудаевым тогдашних заслуг Масхадова: «Аслан, ты хороший начальник штаба, но в Советской армии ты бы генералом не стал».

Эмир собственной резиденции

Тем не менее успешность его тактики предопределила избрание Масхадова на пост президента Чечни после гибели Дудаева в марте 1996 года. Вырос ли он при этом до политика – вопрос спорный. Удельная партизанщина («каждый сам защищает-освобождает свой чечен-аул») привела к явочной суверенизации каждого района-аула и раздроблению далеко не монолитной дудаевской элиты. Образовался конгломерат эмиров-князьков, действовавших от имени всей Чечни, но командовавших максимум двумя сотнями земляков-соплеменников. Воевать так можно. Но что при этом построишь? Вероятно, правы те, кто считал Масхадова одним из наиболее внятных и договороспособных руководителей на время признанной Москвой Ичкерии. Внятным – на фоне оголтелых Яндарбиева, Басаева, Радуева. Как правоверный суннит, он совместно с тогдашним муфтием Чечни Ахматом Кадыровым совершает хадж в Мекку и принимает религиозное имя Халед. А потом узаконивает на чеченской земле ваххабизм как объединительную идеологию. К расколу чеченского общества по отношению к федералам добавилось религиозное противостояние, в свою очередь детализированное обострившимися межтейповыми противоречиями. Масхадов-президент становится не более чем комендантом собственной резиденции, не смевшим наведаться в Веденский район без разрешения его настоящего хозяина – Басаева. В ответ на попытки Масхадова установить связь с федеральным МВД «заслуженный бандит» Ичкерии Арби Бараев едва ли не церемониально похищает, а затем и убивает московского генерала Шпигуна. В августе 1999-го Масхадов, возможно, и не знал, что Басаев с Хаттабом готовят свой дагестанский поход. За ним наступила вторая чеченская кампания.

9 мая и 8 марта

Следующим этапом сепаратистского движения при масхадовском руководстве стал набор протокольных титулов, пафосных директив «командующим фронтами» и расписок за получение кредитов. Масхадов оставался знаменем «национально-освободительной борьбы», но на фоне новых «героев антирусского сопротивления» – Гелаева, Абу Аль-Валида, Арби Бараева, Умарова – его авторитет померк даже среди вчерашних единомышленников. На импровизированных чеченских толкучках кассеты с воззваниями «эмира всех моджахедов» совершенно не благоговейно меняли (для новой записи) на номер «СПИД-инфо», не говоря о пачке сигарет. Далеко не профедеральные чеченцы относились к нему с элементами пренебрежения и сочувствия. Если Дудаев – в народно-базарном восприятии – первый лидер свободной Ичкерии, Басаев – лихой мститель-абрек, то Масхадов – скорее неудачник, ввергнувший чеченцев в национальную трагедию. Подтверждением тому – страницы семейных альбомов с вырванными фотографиями родственников-кровников. И все же. При проведении летом 2002 года в Ножай-Юрте всечеченского форума «Единой России» глава чеченской администрации Ахмат Кадыров по-русски весьма жестко характеризовал Масхадова как преступника, вероотступника, наймита и прочее. Не преминул при этом добавить, что в Мекке Масхадов вез получившего травму ноги Кадырова на тележке-коляске. Но в его речи по-чеченски явственно прослеживалась мысль: если Масхадов явится с повинной, то будет прощен. Об этом едва ли не напрямую Ахмат-хаджи говорил накануне своей гибели 9 мая 2004 года. Не потому ли он погиб, что в Масхадове-сепаратисте были заинтересованы «вкладчики» в дело «освобождения Кавказа», а гипотетическая связка недавних хаджи обещала завершить кровавый кавказский круг? Не исключено, что на возвращение блудного сына исподволь рассчитывали и сами федералы. Конкретные факты, по понятным причинам, никто не приведет, тем более осведомленные. Так или иначе, жена Масхадова Кусама долгое время получала полковничью пенсию мужа. Как бывший советский полковник стал главным врагом российского федерализма – тема другого разговора. Еще менее предметен спор, являлся ли Масхадов сторонником, тем более вдохновителем терроризма. Как номинальный лидер сепаратистских сил, он должен был нести ответственность за все, что от их имени происходило. И за «Норд-Ост», и за Беслан. Столь же скользок вопрос о его личной приверженности переговорам. По сути он всегда предлагал одно и то же – признать независимость Чечни и вывести из нее федеральные войска. Как на мирных переговорах в Хасавюрте в 1996 году, обернувшихся нападением террористов на Дагестан в 1999-м. На такой основе серьезную политику не ведут. 8 марта 2005 года Масхадов погиб в результате хорошо спланированной операции федеральных сил. Как до него погиб и Дудаев. Произошло то, что произошло…