Текст книги "Старший брат"

Автор книги: Борис Екимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Екимов Борис
Старший брат

Борис Екимов

СТАРШИЙ БРАТ

Ни с того ни с сего начали вдруг видеться странные сны. Себя он видел в нынешней поре, какой есть, но рядом была все время сестра Маня, совсем крошечная, неразумное дите. Она ласкалась, обнимала, что-то говорила детское, и у Николая слезы подступали от жалости и любви к маленькой сестренке. Он просыпался, и сердце колотилось. Просыпался и начинал думать: к чему это?

Сестра жила далеко, в самой Москве, и не виделись с ней, считай, десять лет. Как схоронили мать, так и все. А теперь вот сниться начала.

Николай подумал, с женой посоветовался и решил ехать.

Стояла осень. К зиме все было готово, и в отпуск можно идти, а главное билет бесплатный. Николай работал электриком на станции, и полагался ему бесплатный билет. Решил он съездить, повидаться и Москву поглядеть хоть раз в жизни, да заодно и купить кое-что детям, жене. Жена составила список.

Встретили его хорошо. Сестра Мария была моложе на десять лет. Она гляделась неплохо, лишь худовата. А Николай когда в квартире разделся, Мария ахнула:

– Ко-оля... Поседел-то как, братушка...

Николаю за сорок перевалило. В последние годы голова его стала белеть и волос редел на темени.

– Бра-атушка... А я тебя все молодого...

Николай засмеялся, темное лицо его заморщинилось, и взгляд, прищуренный добрый взгляд напомнил Марии отца – его улыбка, морщины, проседь, все как сейчас у Николая.

– Бра-атушка... – проговорила Мария, припадая к его плечу, и заплакала, теперь об отце, о матери.

Весь день провели рядом: обедали, гуляли, телевизор смотрели. А назавтра поехали Москву глядеть: Кремль, царь-колокол, пушку и прочее.

А потом пошли обычные дни. Хозяева с утра уезжали на работу, до ночи. Даже сынишка их, десятилетний Игорек, и тот ни свет ни заря срывался: школа, потом музыка, потом гимнастика – допоздна.

Николаю вручили ключ, все объяснили. Стал он гостить. Гостил день, другой, третий и засобирался домой. Когда сказал об этом, Мария чуть не заплакала:

– Да ты что? .. В кои веки... Чего тебе?

– Ну, погостил, поглядел... – оправдывался Николай. – Пора. А то и отпуск кончится.

– Ничего не пойму, – сердилась Мария. – Раз в жизни приехал. Не нравится тебе у нас, что ли?

– Не нравится, – честно ответил Николай.

– Здравствуй, – опустила руки Мария. – Ми-итя! – позвала она мужа. Николаю у нас не нравится.

Пришел свояк Дмитрий – он был высокий, худой, – остановился в дверях.

– Ему у нас не нравится,-объяснила Мария.

Николай досадливо крякнул, объяснил:

– Я вообще говорю, а не конкретно. Я приехал зачем? На вас поглядеть, на Игорька. Поглядел, слава богу, здоровые, повидалися. А дальше чего я буду торчать?

– Как чего? – изумился свояк Дмитрий. – Первый раз в Москве – и смотреть нечего? Сколько достопримечательностей. Со всех стран люди едут, взглянуть.

– А я глядел. Кремль, Красную площадь. Красиво, – ответил Николай.

– В Третьяковке был?

– Это где картины? Был.

– Сколько ты там был?

– Ну, зашел, поглядел да вышел.

– И все?

– А чего мне там, прописываться?

– Я – москвич. С таких вот лет туда хожу, – втолковывал свояк. – И до сих пор с удовольствием. Вырвусь -праздник. А ты час походил – и хватит. Там же Левитан, Шишкин, Саврасов. Ты же рыбак, охотник. Тебе это близко должно быть. Пейзаж. Нет. Ты просто ничего не видал.

– Чего там разглядывать,-засмеялся Николай. – У нас этих картин – на каждом шагу.

– Где?!-изумился свояк.

– Да везде. Это вам вот так, в рамочке, – показал он пальцами. – Свет в окне. А у нас все живьем. Вот приезжай, поедем на рыбалку. Сейчас осень. Вода прозрачная. Щука стоит – видать. Костерок запалишь, ушицу... А утром, на зорьке, поднимешься – тишина, солнышко встает, речка дымится. Да и не езди никуда. Лишь выйди в сад. Сейчас груши багровые, а абрикосы желтые. Солнце за тучу, а в саду все светит, каждое деревце. Вот Маша скажет.

Сестра вздохнула, кивнула головой.

– Яблоки еще висят,– продолжал Николай. – Последние. Бельфлеры белые с розовым, до чего сочные. Укусишь – прям захлебнешься соком. А старк, сорт такой, они сейчас прямо как кровь начинают запекаться. А мясо медовое...-Николай аж причмокнул, вспоминая.

Свояк засмеялся, достал из холодильника яблок, угостил:

– На, ешь. Настоящая антоновка. С базара.

Чужие я не ем, – отказался Николай.

– Почему?

– Они травленые-перетравленые всякой гадостью.

– Ну, брось,– отмахнулся свояк и захрустел яблоком.

– Вот и брось, – сказал Николай. – Я тоже так, пока не убедился. Ты Кузьмича помнишь? – спросил он у сестры.

– Конечно, – ответила Мария.

– Вот они с бабкой для базара яблоки держат. Глядят, чтобы ни один не пропал, чтоб червяк не ел. Каждую неделю опрыскивают – хлорофосом. Я Кузьмичу говорю: чего ты травишься, сам же их ешь. А он говорит: яд разлагается и только на поверхности. Ну, хрен с тобой, твое дело. А однажды зашел, а у него яблоки сушатся, только бабка порезала и разложила на солнышке. Гляжу, а меж ними мухи дохлые. Налетели, попробовали и ноги вверх. Я ему говорю: видишь? Он и глаза вылупил. Вот так вот разлагается, аж ноги вверх.

Сестра и свояк эту историю выслушали, повздыхали. Свояк недоеденное яблоко стал разглядывать, нюхать и сказал:

– Черти... А я что-то чувствую: поем яблок – и сразу болит... Тьфу. Лучше бы ты не рассказывал. Ну, ладно... Мы о чем говорили? О музеях...

Он принес справочник, сел рядом с Николаем и начал листать.

– Ладно, картины тебе не подходят. Но вот пожалуйста, музеи. Дарвиновский. Игорь! – крикнул он сыну. – Игорек! Дарвиновский музей... Это там мы смотрели коллекции бабочек, птиц? Колибри там, да?

– Да, – Игорь в дверях показался.

– Ну, вот, расскажи дяде, стоит ли поглядеть этот музей.

– Конечно, – подтвердил мальчик. – Там волк, медведи, лисица, птицы всякие.

– Горе горькое... – схватился за голову Николай. – Чучел я ваших не видел, да? Я их живых...-приподнялся он на стуле. – Я на кабана хожу, на лису, на зайца. А уж о птицах чего. Нырок, чирок, материк – это только бью. А сколько прочей живности. Цапли у нас какие... – он поднялся и замахал неторопливо руками. – Лебеди третий год живут.

– Где? – спросила Мария.

– На Бугаковом озере. Две пары. Подойдешь, они пла-авают. Фазанов поселили.

– Настоящих?-удивился Игорь.

– А то чего ж, игрушечных? Косули вроде приживаются. А уж лосей – рядом подпускают. А вот недавно – лиса. За грибами ходил, вышел из колка, гляжу, по балочке лиса бежит. И прямо ей выход на меня. Я лег на землю, гляжу. Она на меня и подбежала – нос к носу. Остановилась, глядит, не поймет. Тут я не выдержал, как засмеюсь...

– Живая? – шепотом спросил изумленный Игорь.

– Конечно, не из музея, – засмеялся Николай. – А один раз кабан. Поехали на охоту...

Свояк на часы поглядел, потом на сына и тихо сказал:

– Игорь.

Сын понял его, поспешно повернулся и ушел к себе в комнату. А Николаю расхотелось рассказывать. Он племянника проводил взглядом, вздохнул.

– Муштруете вы мальчонку. Он же дите, ему побегать надо. А он с утра до ночи то да се. Рядом же школа есть, а он черт-те куда ездит.

– Нет, это ты не понимаешь, – объяснил свояк. – Та школа специальная. Туда трудно устроиться.

– Успеет еще, устроится, – убеждал Николай. – Какие годы. Побегать ему да выспаться.

– Ничего, ничего... Пусть привыкает. Не страшно. Это тебе с непривычки кажется. А у него все распределено, хорошее сочетание. Уроки, потом идет музыка – это отдых, а гимнастика – это вообще бодрит, физические упражнения. Потом снова уроки – и спать. Скажи, Маша...

– Все, все правильно. Чем на улице болтаться, пусть будет занят. Вон они там, – указала сестра за окно, – Бегают. Иду. Такой мат. Мальчишечка стоит от земли не видать. И матом. Пусть будет лучше занят.

– Побегать все же надо, – не сдался Николай, – пошалберничать. Помнишь, как мы? – улыбнулся он сестре.

– Ко-оля... Там все свои вокруг. Соседи ближе родни. Приглядят, покормят своего и чужого. А здесь чего сравнивать. Если он после школы придет да целый день один, у меня ж душа изболится.

– Это верно,-согласился Николай.

– Да ему и нравится, – сказал свояк. – Он с удовольствием везде ходит. Спроси сам. Вот спроси. Николай расхохотался и крикнул:

– Игорь! Тебя родители завтра от всего освобождают. Будешь при мне. Адъютант его превосходительства! Идет?

– Иде-о-от! – весело откликнулся Игорь и в кухню прилетел.-Правда, мама?

– Иди, иди, шутит он, шутит,-сразу вдвоем заговорили мать и отец. – Иди, иди...

И тоже вдвоем Николая принялись укорять:

– Не надо так. Не надо.

– Вот и доказательство. Они ж ребятишки. Мои, думаешь, не такие были? махнул рукой Николай. – Но у нас, слава богу, пусть бегают. Детство... Жизнь... – потом он пристально на сестру поглядел и сказал: – А ты у нас, девка, худая.

– Это хорошо,-ответила Мария, довольная. – У нас, у женщин, только и разговоров: как похудеть. А я – слава богу, – оглядела она себя.

Свояк ушел к Игорю, и через комнаты слышно было, как он чему-то учит его.

– Нет,-не согласился Николай. – Ты все равно устаешь, я вижу. Такая страсть. В полшестого подняться и весь день на ногах, не присядешь. И ложишься поздно. Не высыпаешься?

– В отпуске, – честно ответила Мария.

Николай сокрушенно головой покачал:

– Маня, Маня... Ты не гордись. Это пока годы. А теперь за тридцать – не девка. Беречься надо. Вот работа мне твоя не нравится, прямо скажу. Почему ты так далеко работаешь? Боле часа езды. Разве поближе не найдешь, под боком? И по дому бы успевала, и с Игорьком, и отдыхала. Вот моя. Утром не спешит, к десяти, и в обед придет. Разве плохо?

Мария присела рядом с братом.

– Да где устроишься?

– Ма-аня... – изумился Николай. – Да у вас вокруг, – показал он в окно, у вас ли работу не найти? Походи, не ленись, поспрашивай. А то такая страсть.

Тут свояк подошел. Николай и ему объяснил:

– Работу, говорю, Марии надо поближе искать. Я вот, например, меня в "Сельхозтехнику" приглашали. энергетиком. Зарплата больше. А прикинул туда-сюда на автобусе, чуть не полчаса трястись. Не пошел. А Маше... Да по ее специальности ей везде...

– Нет. Это ты не понимаешь, – объяснил свояк. – Там она получает двести сорок и медобслужявание специальное, Игорю пионерлагеря на юге, на лыжах мы ездим кататься в "Елочки"– это нельзя терять. И у нас все ездят. Быстро и хорошо.

– Куда не хорошо, – хмыкнул Николай.

– Чего тебе, метро не нравится? Лучшее в мире. Люди в него, как в музей, глядят.

– А чего доброго? Душиловка. Как прижмут, думаешь: все, конец. – Николай не хотел говорить, но метро он боялся: в тесноте, под землей. Он все время чуял этот огромный пласт над головою, который если рухнет – не пикнешь. Понарыли. Норы. Придавит вас когда-нибудь.

Тут уж Мария вместе с мужем смеялись. А Николай был серьезен.

– Вы не смейтесь. Смех этот плохой. Ну, для чего это метро, я вас спрашиваю?

– Как для чего? Чтоб быстрей доехать.

– А зачем быстрей? Для какого дела?

– Ты даешь... Сам-то ехал. Спустился, раз-два – и на Красной площади.

– Я бы и без него дошел. Некуда спешить. Я в отпуске. Пеше бы лучше дошел. Спокойночко.

– Ты-то в отпуске. А нам – на работу.

– А вы поизвадились не по делу. Не было бы этой норы, вы бы пацана черт-те куда не погнали, от своей школы, из-под носа. И сами бы не поехали в дальний край работу искать. Возле бы дома работали, это бы лучше. А вы, хвост задеря, летите в одну сторону, а такие же оглашенные из тех краев – к вам, за лучшей жизнью. Это все дурь. Да, да, Маня, ты не смейся, я тебе как старший брат говорю. Эту нору можно за тридевять земель прокопать. И вы туда помчитесь, сдуру. И скажете, дальше нам рой. Неправда?

– Правда, – согласилась Мария. – Уже к Теплому стану ведут, к Чертанову.

– Во-во... К чертову стану, туда и доберетесь. А вот нашелся бы умный человек, он бы это дело воспретил, сказал: живете здесь, мои хорошие, здесь, возля и работайте. Так-то вот. Понятно?

– Понятно, – ответили ему.

Недолго помолчали. Николай глядел в окно. Там уже начинало темнеть, и в сумерках засветились окошки домов. Сколь их было... Не счесть. Дома уходили один за другим, дальше и выше. Окошки светили. И за каждым были люди.

– Какая страсть... – вздохнул Николай. – Один над другим, один над другим, – показал он руками. – Лежишь, а за стенкой кто-то храпит, а ты его сроду не видел. Чудно. Там музыка, там скачут. Как у вас терпения хватает?

– Да уж терпим, не жалуемся,-рассмеялся свояк. – Эх ты, Коля. Люди мечтают в Москве жить. Только пальцем помани, сбегутся. Со мной одна девка работает, из Мытищ. Замуж, говорит, выйду, только чтобы жил в пределах Москвы. Офицер один за ней ухаживал, хороший мужик, майор. Не пошла. Он – в Пушкине.

– Дура, – коротко ответил Николай. – Чего об ней говорить.

– Ну, почему? Хочется в Москве.

– А чего тут сладкого? Дыхнуть-то нечем. Горько, прям чую, горько. Пришел вон, черное из меня лезет и кровь в носу.

– О-о, ты нежный какой. У нас хороший воздух.

– Вот и глотайте его. И никуда не зайдешь. По улице бегут, толкаются, прям в улице не помещаются, демонстрация. В магазин влез, еле выбрался. Ничего не пойму, кружатся, вот так вот. Прямо ад кромешный. За хлебом и то – душиловка. Хотел кренделей взять. Какое... Ноги бы унесть, без кренделей.

– А я вот каждый день стою,-сказала сестра.– Да еще в двух, трех очередях.

– Не-е, это не жизнь, – убежденно сказал Николай. – Я вот из дома утром иду на работу. Вышел и иду по улице, один. Широко, – развел он руками, просторно, спокойночко. Солнышко светит, зелень кругом, ветерок. Ни пихнут тебя, ни заденут. Иду. Знакомого увидел: "Здорово ночевали!" – "Слава богу". Дальше пошел. Вот так. Это по-человечески. Без всяких нор.

Свояк засмеялся:

– Патриот. А я своей земли патриот, своего города. Для меня он – самое лучшее место на свете. Николай ему не поверил.

– Брешешь, – сказал он. – Если б самое лучшее, ты б не убегал.

– А куда я бегу?

– Куда глаза глядят. При первом удобном случае. Отпуск, например, ты где проводишь? На Красной площади?

– Отпуск один раз в году. Отдохнуть, переменить обстановку.

– Ладно. В выходной ты где? Может, на метро катаешься? Опять нет, убегаешь подале. Греблей этой, по рекам, туризм. На лыжах. Куда? Ты бы и греб тут, по Москве-реке, если нравится. И на лыжах меж домами вилял. А? – Николай чувствовал свою правоту. – Почему, чуть свободная минута, ты как кобель с цепи – и рысью отсюда, из Москвы? Выходит, не больно тебе тут нравится. Я-то вот в выходной из дома не бегу очертя голову. Стараюсь, наоборот, в саду, в огороде.

– Ой, господи, – вздохнула сестра. – Я скучаю. Я бы домой уехала, – с улыбкой взглянула она на мужа.

– Давай, – одобрил тот с ехидцею.

А Николай не понял, оживился:

– А что? Сами говорите, дураков много. Пока они есть, меняйте свою квартиру на домик, положим, у нас. Мане работу всегда, бухгалтером. Ты инженер. К нам на станцию иди, тебе понравится. В пять часов вскакивать не надо. Выспался, поошел потихоньку. К девяти пришел. Поглядел, погонял за нами, за работягами. Пошел, порыбалил.

– Где?

– Да у нас станция, а рядом – вода. На лодочку сел. Побежал, сетчонку проверил. К обеду несешь себе судачков. Пару-тройку, – показал Николай хороший размер. – Два лещика. Сварганил свежую ушицу, отдохнул, снова пошел. Чем плохо?

– Это неплохо,– согласился свояк.-А сколько зарплата?

– Сто десять, сто двадцать.

– Сколько? – сморщился свояк.

– Боле сотни, говорю.

– У нас уборщица за такие деньги работать не будет. Понял?

– А какие же вам надо?

– Нормальные. Деньги, – произнес свояк значительно. – Чтобы можно было на них жить. По-человечески. Чтоб не считать по мелочам. Машину надо – значит, машину. Дачу – значит, дачу.

Николая этот тон немного задел. Он посидел, подумал, потом сказал с улыбкой:

– Тут машина не нужна. На работу – в метро, с работы – тоже.

– Я в выходной люблю уезжать. За город. Сел и маханул, чтоб тишина и покой. Разве плохо?

– Да оно, конечно, неплохо. Только вот ты скоро вертолет запросишь, всерьез сказал Николай.

– Почему вертолет? – не понял свояк.

– А потому, что останову нет. Велосипед, мотоцикл, машина, а там – дальше. У капиталистов есть самолеты, свои, личные. Надо и тебе. Сел в выходной -т-р-р – и на море. Покупался и назад. На машине-то не обернешься.

– Да, неплохо бы,-согласился свояк.

– Вот и я говорю, самолет, потом ракету.

– Нет, – отмахнулся свояк, – ракету не надо.

– Надо!-горячо возразил Николай.-Ведь самолеты у всех будут. Как сейчас машины, как мошкара, зудят, покою нет. А на ракете – шурш! – и махнул подальше, на другую планету. На выходной отдохнуть. А потом назад.

– Ладно, беру ракету, – сказал свояк. – А дальше что?

– И дальше придумают, какую-нибудь еще херимери.

– Слушай, – повернулся свояк к жене. – А ведь он – философ. Диоген.

– Коля у нас хорошо учился, – мягко улыбнулась жена. – И техникум заочно кончил, сам.

– Так что... Может, и вправду, – вроде засомневался свояк, – переехать. Как-нибудь проживем.

– Проживешь, – успокоил его Николай. – У нас с голоду не пухнут. Если ты не ленивый. Огородишко свой, сад. Все свежее. Я летом почти не жру. Светка меня ругает. А я пройдусь по огороду, по саду. Огурчиком похрумтел, помидор сорвал. Он – кровяной и на солнце светит. Разломил – сахарный. Я их без соли два-три. Прямо на месте. А тут яблоко манит. Абрикосов, веришь, по полведра за раз съедаю. Вишенку клюнешь, морковку дернешь, пощипешь смородинки. И все. И есть неохота. Правда, борщ я люблю с детства.

И он вдруг засмеялся, голову опустил, на сестру поглядывал и смеялся.

– Ты чего?-спросила она.

– А ты не обидишься?

– Чего?

– Да я про борщ. Ну, разве это борщ, что вы варите? Я б его сроду не ел больничный.

– Ты сравниваешь,-все же обиделась сестра.– У меня, кроме капусты да лука, ничего нет. А дома – помидоры, болгарка, вся зелень.

– Точно, – подтвердил Николай. – Помидоров не жалеем. Даже зимой. Бочковых и томат.

– Я помню ваш борщ,-сказал свояк и на жену поглядел. – Давай ужинать, а?

– Разобрало, что ли?

– Разобрало.

Сели ужинать. У хозяйки была славная вишневка, глядеть и пить приятно. Правда, Мария сама не пила, и муж ее желудком страдал. Так что пришлось Николаю одному. Он не отказывался. Пил и похваливал.

Поужинали. Пили чай, глядели телевизор. Там вначале футбол показывали, а потом бег. Да не спортсмены бежали, а всякий люд, уже в годах, пожилые и молодняк. Николай и в натуре видал, как бегали. Прямо тут, мимо дома. Но то из окна, издали, а в телевизоре, словно рядом, неслись и пыхтели мужики, ядреные бабы добром трясли. Смехота.

Николай засмеялся и не стал глядеть.

– Позор.

– Какой позор?-сказал свояк.-Спорт. А у вас не бегают?

– Ну, ребятишки, известное дело. А взрослые, – вроде не слыхать. Вроде никто еще не тронулся.

– А почему тронулся?

– А нормальный человек, он чего ж побежит? Кто ему дегтем помазал?

Николай не мог без смеха. Он свояку отвечал да нетнет и поглядывал в телевизор. А потом вдруг погрустнел и поставил точку.

– Лодырюки. – И повторил тверже: – Лошади стоялые. Жрут, а потом жир сгоняют. Не-е, так мы коммунизм не построим. Если все вместо дела начнем рысью скакать. Это чего же получится? Мне вот с утра, положим, я встал, Светка говорит: надо чего-то вскопать или у кабана почистить. А я заместо этого заголюсь – да по улочке рысью.

– Ох, ты и жук, – покачала головой сестра. – Премудрый. Это же они в свободное время, не на работе бегают-то.

– Конечно, в свободное, – не сдавался Николай. – У меня час свободный – я по хозяйству его использую. Ребятишки у нас и те смальства огород копают, поливают, кролам травы носят, веток, дрова пилят.

– Но у нас-то нет садов-огородов, кролов.

– А вы посадите.

– Где? На балконе?

– У вас много места. Я глядел. Все в бурьянах вокруг. А вы насадите везде сады да глядите за ними, чтобы все родило да чтоб побольше. Вы это бросьте, пригрозил Николай. – Я вам работу найду. Тут огороды можно, теплиц меж домов наставить. Тепло даровое. Такие овощи развести, круглый год. Пруды ваши вонючие в дело произвесть. Почистить их, карпа запустить. Сгрузитесь рыбой, голову на отрез. А вокруг... Тротуары все, дорожки у вас грязью заросли. Стыд-срам, ни единого цветочка нет. У нас-во двор войти, все цветет. Вечером сядешь на крыльце... – вспомнил он, и лицо его посветлело.-Петуньи, табак, фиалка– такой дух... А у вас? Нет, работу найти можно кроме беготни. Конечно, если привыкнуть сложа руки, тогда конечно.

Сестра и свояк не возражали. Мария лишь волосы ему взъерошила:

– Эх, ты, Коля... Ты вот сиди здесь и отдыхай. Лежи, телевизор смотри, если толкотни нашей боишься, книжки читай. А то вернешься, Светка тебе живо найдет работу. Так что не прыгай.

– А я без дела нудюся. Привык. Посидели потолковали. О доме вспомнили, о родных. Потом спать улеглись.

Уже в постели Мария мужу сказала:

– Уедет ведь... Вот чадо.

– Да-а... – отозвался муж. – Странный мужик.

– Он хороший,-заступилась Мария.

– А я что говорю – плохой? Но вот, не дай бог, к власти его посадить... Ведь он все всерьез рассуждает. Такой вот попадется – и наворочает.

– Не расстраивайся,-засмеялась Мария.-Наш Николай к власти не попадет.

А Николай спал хорошо. Но среди ночи вдруг зарычала какая-то машина под окнами и разбудила. И сои ушел. В квартире было тихо и в доме. Николай, света не зажигая, прошлепал к окну и встал.

Светили фонари над дорогой и возле домов. Но город спал. Ночные громады домов стояли угрюмые. А за темными окнами, снизу доверху и от края до края, спали живые люди. Тысячи, тысячи... Миллионы. Собранные вместе незнамо зачем и для чего. Словно гигантский спальный вагон катил, забитый спящим народом. Один, за ним другой и третий. И не мог быть спокоен людской сон, как и всегда в дороге. Многие сидели возле темных окон, ожидая станции своей. Но где она?

Николай дотерпел до субботы и уехал, а через два дня был дома. Подарков привез, из продуктов кой-чего: маслица, гречки. Жена рада была, про Марию выспрашивала.

– Как они там?

– Да как... хреново.

– Что такое? – испугалась жена. – Болеют?

– Нет. Потихоньку с ума сходят.

– Сам ты чокнутый! Наверное, напился и наплел чего, – догадалась она. Сроду раз поехал...

Николай слушать женины речи не стал, пошел во двор. Десять дней всего не был он, а соскучился. Даже по курам. Он подошел к ним, позвал: "Цып-цып-цып..." Пестренькие ему нравились, каких в этом году завели. Красивые.

Уже вечерело. Закат был желтый, в полнеба. И вспомнилась сестра. Сейчас она работу кончила и спешила к метро. В толчею, в духоту, в угрюмые тесные норы. Потом в магазины. Там тоже народ, и все спешат, спешат, толкаются. Ни доброго слова, ни взгляда. Потом – на кухню, всякие дела. Жалко было сестру. Приехала бы хоть отоспалась.

Но сестра не приезжала, сколь ни звали ее. Как мать схоронили, так и все.