Текст книги "На распутье"
Автор книги: Борис Екимов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
Теперь, во всяком случае в нашей области, это поняли (хотя еще вчера на всех собраниях призывали: "Не обижайте пенсионеров, учителей и т. д. Выделяйте им паи!"). Понять-то поняли, но снова забирать землю и вновь делить ее безумие. И вот появляется документ, пока характера рекомендательного:
"3. При формировании вновь создаваемых коллективов в них могут не включаться земельные паи работников социальной сферы, пенсионеров и других, которые не будут работать в сельскохозяйственном производстве...
5. Пенсионерам, работникам хозяйств и социальной сферы, которых не возьмут во вновь созданные сельхозпредприятия, будет предложено продать свои земельные паи или сдать в аренду с правом последующего выкупа".
Раздали – теперь прикидываем: как отобрать?
Но все это пока лишь теоретические поиски, причем не до, а после драки, после дележа земли. При нынешнем же порядке: отсутствие земли, полное отсутствие каких-либо кредитов на обзаведение для начинающих (за первое полугодие 1995-го фермеры области не получили ни копейки), неприемлемые для начинающего хозяина цены на сельскохозяйственную технику, а также вновь восстановленный приоритет коллективного способа хозяйствования: "Фермеры страну не накормят!" – все это делает невозможным дальнейший рост жизнеспособных фермерских хозяйств. Вдогон этой мысли цитата из доклада одного руководителя области: "Позвольте также обратиться к присутствующим в этом зале представителям органов правосудия и прокуратуры с просьбой подойти очень внимательно при принятии решений о выделении стоимости имущественных паев членам, выходящим из коллективных хозяйств. Дело в том, что... все имущество хозяйств заложено под централизованные государственные кредиты и фактически его нет, то есть нет и самих имущественных паев. Из чего же их тогда выплачивать?"
Указание прямое. Правда, и признание страшное. К смыслу его мы еще вернемся.
А теперь, чтобы закончить с разговором о фермерстве на селе, вспомним о братьях Гришиных. Они хозяйствуют пять лет, у них 800 гектаров хорошей земли. Начинали они во времена, когда фермерство поднимали на щит. Но главное в том, что много помогал им в первые годы их отец – бывший секретарь обкома КПСС по сельскому хозяйству. С его энергии, знаний, связей все и началось. А сыновья, тоже специалисты с высшим образованием, оказались земледельцами умелыми.
В хозяйстве Гришиных весь набор техники, подведено электричество, построены склады-ангары. Урожайность "озимки" в 1993 году – 41,5 центнера, в 1994-м – 43 центнера. Подсолнечник, гречиха – тоже высокие урожаи. В нашей области братья Гришины если не лучшие, то в первой пятерке лучших самостоятельных хозяев-земледельцев. Но даже они говорят: "Перспектива туманна. В России в целом не отработана система фермерства. Кабальна налоговая политика. Теперешние начинающие фермеры – это смертники. Нам в 1990 году начинать было легче . Но много, очень много проблем. В этом году исполняется пять лет нашему фермерству. Этот юбилей прибавляет к налогам, которые платили, еще два – подоходный, на землю. Наверное, подсчитаем – прослезимся".
А если уж Гришины "прослезятся", то какими слезами плакать всем остальным фермерам?
Нынешний фермер, для того чтобы продержаться, должен кроме земли иметь какой-то заработок на стороне. Один открывает киоск с ходовым товаром: спиртное, жвачка, сигареты. Другой едет за дешевым углем в Донбасс, а привезет, продаст – вот и барыш.
Реально на фермеров можно рассчитывать лишь в будущем. Фермерство пока лишь пятилетний ребенок-сирота, который для всех обуза. На мой взгляд, его просто терпят как знак перемен.
* * *
Итак, на сегодняшний день главный производитель, а точнее, единственный производитель сельхозпродукции – все тот же колхоз. Порою сменивший вывеску, но тот же по сути, что и десять, и двадцать, и пятьдесят лет назад. С той же организацией: председатель, главные специалисты, бригадиры, учетчики, рядовые труженики; и с той же заинтересованностью: "Не мое!" В районном центре районное управление сельского хозяйства (оно каждый месяц меняет название, вывески писать не успевают), там – тоже "спецы", 15 ли, 20 легковых автомобилей, все при деле.
Захожу в районное сельхозуправление, спрашиваю:
– Как дела?
– Давим... руки выкручиваем, но чтобы пары в каждом хозяйстве не менее... Потому что пары – это...
– Давим... Чтобы сеяли и сеяли... Чтобы подсолнух... Чтобы горчицу... Чтобы просо...
Снова захожу. Опять без дела не сидят. Руководителей "Голубинского" уму-разуму учат: председателя, главного агронома, экономиста.
– Заводите коров. Корова – это молоко, это...
– Заводите свиней. Свинья – это...
– Заводите птицу...
– Не думайте, спокойной жизни вам не будет. Будем давить и давить.
Ухожу, вздыхая. Милые мои "давильщики", дорогие учителя... Разве вы давите? Это лишь так, слова. До вас были давильщики посерьезней: отбирали партбилеты, лепили за "вредительство" сроки. А проку? Чего ж о нынешнем дне говорить...
В областном центре – в пять этажей управление. И там тоже без дела не сидят. В Москве и вовсе умных голов хватает. Оттуда руководить труднее, но справляются: проводят "выезд на место", "встречи с тружениками полей и ферм", всероссийские селекторные совещания-"накачки". На одном из таких "селекторных" то ли министр, то ли вице-премьер потребовал: "Надо работать так, чтобы у людей появился блеск в глазах". Смеялись собравшиеся на "узле связи" руководители хозяйств и "спецы" дружно. А потом, при встрече, приветствовали друг друга: "Как с блеском в глазах?"
Пишу об этом вовсе не для того, чтобы посмеяться, позлорадствовать. С уважением отношусь ко многим и многим сельским руководителям, специалистам, которые делают все, что могут, и так, как научены: образованием, опытом работы и жизни. Многие из них – искренни, некоторые – самоотверженны. Вот только проку от всего этого мало.
Колхоз, как уже говорилось, остался прежним "колхозом", порою только сменил вывеску. И законы в нем те же, вековечные: огород – мой, значит, в нем – "все как цветик стоит", растет и пышет, ухоженное, политое; дом – мой, значит, он побелен, покрашен, забор – крепкий; корова – моя, значит, она напоена и накормлена; и в любую засуху в доску расшибется хозяин, ночей спать не будет, в кровавых мозолях будут даже крестьянские, привычные руки, но стог сена будет стоять на подворье. Потому что это – мое.
А вот это – в двух шагах, рядом, но колхозное. Колхозное – не мое. Это было, и это осталось.
То, что рассказываю я о коллективных хозяйствах, – не злонамеренный отбор "негатива" для создания устрашающей картины. Вернусь к словам начальника Главного управления сельского хозяйства и продовольствия нашей области. Сказаны они были в марте 1995-го не с глазу на глаз, а с трибуны:
"На сегодняшний день практически все имущество хозяйств (речь о коллективных хозяйствах области. – Б. Е.) заложено под централизованные государственные кредиты и фактически его нет"...
Признание исчерпывающее. Ведь "имущество хозяйств" – это тракторы, комбайны, автомобили, производственные помещения всех видов: молочнотоварные фермы, машинно-тракторные мастерские со всем оборудованием; это – весь скот: коровы, свиньи, овцы.
Когда в прошлых своих заметках я писал: дело кончится тем, что, выдавая кредиты, возврата которых не будет, государство окажется владельцем колхозного имущества, то не думал, что этот процесс произойдет так скоро. Но вот он финал. Все, что нажито трудом нескольких поколений за полвека, – пропало, исчезло, "его нет".
Для людей, далеких не только от села, но и от простой экономики, объясню, что называется, "на пальцах". Представьте себе, что имели вы дом, автомобиль, мебель, посуду. Случилась нужда, стали в банке брать деньги, естественно, под залог этого имущества, потому что "за красивые глаза" деньги дают лишь известным дамам. Брали за миллионом миллион, истратили, к сроку вернуть не можете. Что вас ждет? Конфискация имущества за долги.
В таком вот положении оказалось все наше коллективное сельское хозяйство. Признание было сделано в марте. Потом были новые долги: на проведение весеннего сева, на проведение уборочной. Год выдался засушливый. Урожай никакой. С него не только с долгами не расплатишься, а в новые влезешь: проводить сев озимых, осеннюю пахоту, зимовку скота, ремонт техники, весенний сев и т. д.
Мне скажут: засуха – стихийное бедствие. А я отвечу: засуха – дело естественное, она в наших степных краях была и будет. Но ведь семь лет, один за другим, погода нас баловала: вовремя – дожди, вовремя – вёдро. Годы были на удивление. Недаром говорили: "Бог перестройке помогает". И что же за эти годы припасли, насколько разбогатели? Весной было сказано: "Имущества фактически нет". А значит, не засуха нас разорила, не слепая безжалостная природа, разорены мы тем же самым традиционным для нас социалистическим методом хозяйствования, умноженным ли, усугубленным безграмотным проведением реорганизации в сельском хозяйстве.
В предыдущих своих заметках писал я: "Долгов своих колхозы не отдадут и к трехтысячному году, их придется списывать".
Что называется, чернила не успели просохнуть, пошло списывание: сначала в августе, более масштабное – в конце года. Списывали набежавшие проценты на долги, а потом и сами долги, давали долговременную отсрочку, которая не что иное, как списывание долгов. Когда нынче, несколько смутившись тем, что все колхозное имущество уходит за долги и его фактически нет, не желая в это поверить, оставил я свои письмена и пошел в районное управление сельского хозяйства к тамошнему главному экономисту, тот мои резоны с ходу отверг. "Глупости все это , – сказал он. – Ничего мы не должны... Ну, почти не должны. Рассчитались". – "Как не должны? – не сдавался я. – Здесь два миллиарда кредита, здесь – три. А у тебя прочерки?" – "Это все списано". – "Это не списано, а лишь отсрочено. Позднее, пусть через десять лет, но нужно будет платить".
Мудрый экономист, по прозвищу Гайдар, наставительно сказал мне: "Раз отсрочено – значит, списано. Мы про эти долги уже забыли". – "Тогда, конечно, все в порядке", – согласился я. "Конечно: все в порядке. Это вы все шумите: черная дыра да черная дыра..."
Конечно, не так все просто, и не дай нынче Бог никому руководить колхозом. Добыть деньги, даже свои, кровные, за произведенное молоко ли, мясо, овощи, ох как не просто! И потребитель по копейке отдает. Если отдает. И государство "доить" трудно. Привычной стала картина просящего председателя колхоза: "Горючего – ни капли. Тракторы в борозде стоят. Мазута – ни грамма. Школу и больницу закрывать, что ли..." Все это – картина уже привычная. Не от хорошей ведь жизни людям по два года зарплату не платят. Привыкаем к попрошайничеству, к нищете, к тому, что бесплатно работаешь, за бесплатно продукцию свою отдаешь, а потом тебе что-то "выделяют", а потом – "списывают", в забвение всех и всяких, самых элементарных, экономических правил, на которых зиждется человеческая жизнь. И зачем работать? Зачем добиваться, чтобы хозяйство крепло? Выгодней поскулить, поплакаться, чтобы щедрей была милостыня-дотация. А потом все спишется и всем простится.
Такая "экономическая" политика – это развращение работников сильных и развал всего сельскохозяйственного производства страны. Это принцип: "После нас – хоть потоп". Потому что нищие колхозы проедают уже завтрашний и послезавтрашний день, обрекая на еще большую нищету тех, кто будет жить на этой земле после них.
Во-первых, они губят землю, выводят ее из хозяйственного оборота. Из 6 млн. гектаров в нашей области, где еще вчера колосилась пшеница, уже около 1 млн. гектаров просто брошено. Не по силам обработать. Но и оставшиеся 5 млн. гектаров в плачевном состоянии. Идет интенсивное истощение земли. В последние годы пашня практически перестала получать минеральные удобрения, так как они дороги, не по карману нищим колхозам и фермерам. Даже навоз от колхозных ферм, как это было всегда, на поля уже не вывозится: дорого горючее и техники нет.
Идет интенсивное засорение полей сорняками. Использование гербицидов для борьбы с ними полностью прекратилось: нет денег. Культивация на парах сведена до минимума. Приведу пример показательный: взяв землю еще пять лет назад, те же Гришины, чтобы очистить ее от сорняка, проводили до пятнадцати культиваций за сезон, да еще и гербициды применяли. В колхозах нынче проводят одну-две культивации. Зеленый сорняковый потоп – ныне картина обычная.
Потому и скатываемся мы сегодня к урожайности послевоенных времен. Это – в полеводстве. В животноводстве положение гораздо серьезнее. Если зерноводство все последние годы было рентабельным, то есть приносило доход, то животноводство оказалось убыточным, особенно у хозяев не больно радивых . Каждый литр молока приносил хозяйствам не прибыль, а убыток. Переработка была в чужих руках, и ее хозяева диктовали свои цены. А торговать на стороне не сразу научились, да и государство не позволяло.
Вспоминаю хутор Бобры, тамошний колхоз имени Свердлова. Есть молоко, есть спрос на него в райцентре, который рядом и где цены дают хорошие. Но районное начальство торговать не велит. Сдавай на молочный завод, они без тебя продадут. И без тебя положат деньги в свой карман. А колхоз опять останется без копейки. То же самое происходило и с мясом: отдай его за бесценок переработчикам, мясокомбинатам, да еще жди месяц ли, два, а то и год, а бывало, и больше, когда тебе заплатят. За месяцы ожидания инфляция "съедала" заработанные рубли, превращая их в копейки. Началось массовое обвальное вырезание молочного скота, мясного – свиней, овец. В нашем, Калачевском, районе в лучшие годы поголовье крупного рогатого скота доходило до 50 тысяч, сегодня – в два раза меньше; овец было до 100 тысяч, а сегодня в шесть раз меньше; свинью мы практически потеряли. И все это – за какие-то пять лет неразберихи. По всей области "результаты" примерно такие же. По количеству скота мы теперь ниже уровня 1916 года.
Есть у нашей читающей публики один успокоительный довод, который в газетах живет уже долго: не лейте, мол, слезы о колхозных буренках да хавроньях, нас не они кормят, мол, основное количество молока, мяса и овощей поступает с личного подворья крестьян, а оно, нынче раскрепощенное, расширяется. Вот цифры нашей областной статистики: с личных подворий поступает 52 процента мяса, 37 процентов молока, 100 процентов яиц. Но и без всякой статистики, без подсказки ее, живя летом в Калаче, иду я за мясом, молоком, сметаной, яйцами на базар. Впрочем, и зимой, в Волгограде, тоже... на Центральный рынок. Но так же точно я знаю, что на хуторе Камыши хозяева держат на подворье от двух до шести коров только потому, что еще жив родной колхоз "Нива". Без его тракторов и комбайнов, без горючего и запчастей, без колхозных полей, без его сена, соломы, зерна, силоса 5 коров, 20 свиней, 100 кур да уток не прокормишь. Личное подворье колхозника, личная скотина содержатся за счет колхоза. Вот он – колхоз. В нем два хутора, две молочнотоварные фермы. В Ильевке за пять месяцев надоили по 1120 килограммов на корову, в Камышах – 650, в два раза меньше. Почему? Потому что в Камышах издавна, с тех пор как появился базар ли, рынок, держат в два-три раза больше личных коров. Вот и вся простая отгадка.
Знакомый мой, в нашем же районе, будучи колхозником, содержал более десяти голов крупного рогатого скота, но как только ушел в фермеры, уже на другой год всех перерезал. Нечем кормить. Так что не будем обманываться: личное подворье крестьянина содержит колхоз.
Уничтожение животноводства в стране – процесс пока продолжающийся. Вырезали скот – за недолгие годы. А ведь восстанавливать все равно придется! Думаю, что десятилетиями. Во-первых, уничтожено маточное поголовье, зачастую элитное. В свое время везли породистых телок, быков, свиней, овец из Англии, Дании, Голландии, занимались собственным элитным воспроизводством. А теперь? Нынче простая коровка стоит около трех миллионов рублей, поросенок – 150 – 200 тысяч. Откуда такие деньги нынешние колхозы возьмут?
А если вдруг чудесным образом деньги найдутся, то некуда будет эту скотину поставить. Как только вчера ли, позавчера коровник ли, свинарник опустел, его тут же начали растаскивать и разламывать, снося под самый фундамент.
Рассказывал я о Громославке, где на погонные метры поделили кирпичную кладку стен, разбили и развезли по дворам. Так было и в Попереченке, и в других местах, где колхоз распался. Но и там, где не распался, а просто помещение опустело, – картина та же.
Уничтожаются не только животноводческие помещения, но и вся производственная структура. Какие были полевые станы... Не убогие вагончики на колесах – капитальные помещения с кухнями, столовыми, душевыми, комнатами отдыха. Где они теперь? В той же Громославке ворота машинно-тракторной мастерской вывернул новый земледелец, притащил на подворье и порубил на дрова. "Мне тепло будет, а там нехай думают", – сказал он.
Но кому, скажите, будет "тепло", когда закрывают и сразу до основания разносят и разбивают котельную, которая отапливала весь поселок, когда сравнивают с землей вчера еще работавший клуб, фельдшерский пункт, магазин, детский сад, школу? Хутора Вихляевский и Клейменовский, Большой Набатов и... Счету им нет.
На день сегодняшний в жизнеспособном состоянии еще сохраняются коллективные хозяйства, во главе которых умные, волевые, что называется, "крепкие" руководители. Но таких немного. Большинство плывет по течению, ругая власти и время, выбивая дотации, зная, что спишут их, и ожидая новых времен, когда придут "наши" и "реанимируют" село. Кто эти "наши", они порой и сами толком не знают: коммунисты ли, аграрии. Лишь бы "пришли", "повернулись лицом к деревне", то есть дали денег, просто дали, а дальше "мы сами с усами", не успеете, мол, оглянуться, как потекут молочные реки и в высоких хлебных да мясных берегах. Забыто все: как при достаточном финансировании ревели некормленые коровы, десанты "доярок" привозили из райцентра, десанты механизаторов – из центра областного, десятилетиями не повышалась урожайность, – все забыто или отложено в далекую память, осталось одно: дайте денег! А в этом ожидании год от года трудовые коллективы, без руля и ветрил, без зарплаты, постепенно превращаются в кучу людей с одним лишь твердым убеждением: он должен, хоть кое-как, для видимости, работать в колхозе, чтобы иметь право взять ли, украсть зерно, силос, дробленку, лист шифера, две доски – все, что нужно для жизни, а иным – для пропоя. Пьянства становится все больше, и оно – откровеннее, наглее, потому что нечем его остановить. Воровство уже не считается воровством. Человек просто "берет", потому что ему не платят, а жить надо.
Деградация трудового коллектива и деградация крестьянина – страшнее деградации почвы. А она – налицо.
С таким коллективом порой ничего не может сделать и неглупый руководитель. Свалить его – пара пустяков. Справедливости ради надо отметить, что, стараясь как-то поддержать нынешние колхозы, руководители и сельхозначальники всех рангов, особенно "внизу", спасают село от окончательного развала. Если сейчас мы потеряли более половины животноводства, то без их усилий могли бы потерять все. Если сейчас на селе еще живы детские сады, школы, больницы, фельдшерские пункты, то могли бы рухнуть и последние. Потому что наше "реформирование села" начало проводиться новыми большевиками чисто по-большевистски: "...разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим: кто бы ничем, тот станет всем".
И ведь, знаете, получилось. Среди моих "сельских" бумаг – набросков, заметок, статей – в этой же папке лежит фотография Акулины Арьковой, престарелой пенсионерки с хутора Большой Набатов. Снимок обычный: хатка-мазанка, ветхий забор, опершись на него, стоит старая женщина. Она осталась одна. Знаю ее давно. И прежде если не навещал, то справлялся: "Как там бабка Акуля?" – "Мы ей помогаем", – отвечали мне. А нынче летом приехал, спросил тоже, а мне в ответ: "Чего ей не жить? Миллионерша. Пенсию получает".
Вот так и получилось на пятом году реформы, что бабка Акуля с грошовой пенсией стала самой богатой на хуторе Большой Набатов и ей завидуют молодые, работящие, умелые ее земляки.
Реального реформирования бывших колхозов, конечно же, не было, потому что его начало – в главном вопросе: "Кому принадлежит земля?"
"Конституция уже все определила, – время от времени сообщают сверху. Крестьянин просто не понимает, что он уже давным-давно владелец своей земли". Опять мужик виноват: "не понимает".
Статья 36 Конституции: "Граждане... вправе иметь в частной собственности землю". Но... "если это... не нарушает прав и законных интересов иных лиц. 3. Условия и порядок пользования землей определяются на основе федерального закона".
Думаю, напротив: все прекрасно понимает мужик. Что это за "собственность", которую нельзя продать, заложить, подарить? Это не собственность, а лишь красивые слова. Недаром бумажки "на право владения" (лишь "на право") стопами лежат в районном земотделе. Не спешат за ними "хозяева земли". Федерального закона ведь по-прежнему нет. В нашу областную Думу областная же администрация внесла два проекта закона: "О залоге земель" (ипотека), "О порядке прекращения прав на землю". Оба закона были немедленно, в первом же чтении, отвергнуты. Судьба российского "Закона о земле" известна всем. Одна из главных причин ожидание: "Может, наши придут".
Вопрос другой в том, что нынешние колхозы, их производственные базы создавались в расчете не на одного-двух работников, а на большие коллективы и мощное производство: не коровник, а комплекс на три тысячи голов, не свинарник, а свинокомплекс на десять тысяч, не птичник, а птицефабрика. Как все это поделить, применяясь к одной крестьянской семье? Не разнести на куски: тебе – шифер с крыши, мне – полы, а поделить для работы? Кто подскажет? Пока помочь не может никто. В "Рассвет" Ленинского района приезжали специалисты из Москвы, помнится из Института экономики сельского хозяйства. В беседах личных они признавались честно, что проку от их рекомендаций быть не может, но им приказали ехать. Результат дележа – свезенный на бойню скот, разрушенные фермы. Так делить можно и без Института экономики.
Настоящее реформирование – дело тяжкое. Если начнутся настоящие реформы, то более половины селян останутся без привычной работы. Когда будет своя земля и придут настоящие хозяева, то вместо десяти механизаторов за глаза хватит трех, но работящих, непьющих. То же будет и в животноводстве. А уж кладовщики, учетчики, бригадиры, конторская служба и вовсе никому не будут нужны. Перелом жизни, перелом судьбы. Теперь пусть плохо, но живем, на завтра надеемся. А уйдет привычное, куда податься?
Понятно, что селу понадобятся, они и теперь нужны, парикмахер и сапожник, мастер по ремонту бытовой техники, портной. Небольшой ресторанчик непременная деталь всякой европейской деревни. Наконец, уже сейчас нужен сезонный наемный работник – на пахоту ли, на сев, на сбор овощей, для ремонта техники. Строители нужны. А в общем, хорошие трудовые руки.
Но ведь это – целая программа социального переустройства нашей деревни, без которой все равно не обойтись, но заниматься этим правительство не хочет или не может, видимо уповая, что все само собой утрясется, потому что селяне не шахтеры, слава Богу, молчат.
Тем более со всех сторон уверяют нас, успокаивая: "спад остановлен", "налицо стабилизация", "рубль крепнет". "Оснований для паники нет".
Успокаивает правительство. Успокаивают мудрые ученые люди. Институт экономики Российской академии наук, сектор макроэкономической стратегии (стратегии!), устами своего заведующего, доктора экономических наук А. Френкеля в "Известиях", не просто в заметке, а в "прогнозе развития российской экономики на 1995 год", заявляет: "...на ситуацию, складывающуюся в растениеводстве, можно смотреть с большим оптимизмом, чем это делается в средствах массовой информации. Возможен рост производства растениеводческой продукции по сравнению с 1994 годом. Так зерна в 1995 году будет произведено 85 млн. т, что составит 105 процентов к уровню 1994 года" . Это говорится 27 июля, когда было ясно: засуха погубила урожай. И двумя днями раньше "Российская газета" написала: "Засуха охватила 25 территорий Центрального, Центрально-Черноземного, Поволжского и Уральского районов... Погибло около 2 млн. га озимых... "
Коли не веришь средствам массовой информации, которые "вечно" врут, просто выйди на волю. Ведь и в Москве стояла жара редкостная.
Нет, это – не дикий непрофессионализм. Это – очень точное профессиональное угадывание "зорь" и "вершин" теперь уже капитализма в местах и сроках, указанных начальством, которое платит.
На той же газетной полосе "Лаборатория аграрной политики ИЭППП" (расшифровать сие затрудняюсь) сообщает: "...тяжелое финансовое положение сельского хозяйства прошлого года не оказало предсказываемого самими аграриями депрессивного воздействия на весенне-полевые работы".
Неправда, мои хорошие. И к тому же бездоказательно. Цифр нет, хотя бы необязательных. По данным же нашего областного АККОРа, более тысячи фермеров в этом году ничего не сеяли весной и не пахали, потому что не было обещанных кредитов на горючее и семена. О положении в коллективных хозяйствах я уже много говорил. Добавлю, что и сегодня, в сентябре 1995-го, ясно, что пахота и осенний сев в полном объеме не проведены. Засеяли по области лишь половину озимого клина, зяби вспахали – тоже половину. Причина – не только погода. Хлеб убрали и вывезли на хлебозаготовительные пункты в июле, денег за него нет. А значит, нет горючего, запчастей. Сроки сева ушли. Какого урожая ждать в 1996 году?
Листаю записи, вспоминая год проходящий, встречи с людьми:
– Если еще год не придет власть, значит – конец.
– В Ельцине разочаровались все, а коммунистов не допустят другие страны.
– За кого же голосовать будете?
– Кто ее знает... Это вы все делали, там, на съездах, разваливали, а теперь... (Хутор Вихляевский, июль 1995-го.)
– Как бы сделать по-старому? Чтобы порядок был. (Хутор Дурновский, июль 1995-го.)
– А чего вам Жириновский даст?
– Хуже нынешнего все равно не будет. (Станица Голубинская, февраль 1995-го.)
От такой вот несладкой жизни, когда разваливается колхоз, нет работы, нет зарплаты и завтра, по всему видно, будет еще хуже, тут не только за Жириновского – тут за черта лысого проголосуешь. И не надо лукавить: не дешевой водкой этих людей покупают. Вы слышите, чего они просят? Порядка.
* * *
Сегодняшняя наша деревня, ее люди, их работа и жизнь – это сплошная боль. А когда день ото дня не легче, когда в глазах темнеет от боли, тогда и вправду дуреешь. Тогда уж не ведаешь, куда податься: к врачам ли, к знахарям, к Пантелеймону-шаману с Чукотки, возлюбившему наши края, – к любому, кто руку протянет и скажет: "Исцелю".
Грядут новые выборы, наши беды и боль остались теми же. И значит, снова кто-нибудь возгласит на весь мир: "Россия, ты одурела!" Винить мужика, который прячется, не желая своих генералов кормить, – такая ли уж это новость...
Крестьянская Россия, теряя последние силы, который уже год топчется на распутье. Перед ней – две дороги. Но старого камня стерлись письмена. Кто напишет их вновь понятными для мужика словами: "Налево пойдешь... Направо пойдешь..." Видно, перевелись на Руси грамотеи. А ругать нас – все великие мастера. На это большого ума не надо.
Калач-на-Дону.
Сентябрь 1995 года.
