Текст книги "Секретные архивы ВЧК–ОГПУ"
Автор книги: Борис Сопельняк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
Все годы советской власти, да и некоторое время спустя, на разговоры о злодейском расстреле царской семьи было наложено табу. И лишь в самом конце трагического ХХ века поползли слухи о жуткой находке под Коптяками. После ряда экспертиз останки были признаны романовскими, а затем состоялось и их торжественное перезахоронение.
Но самое главное, 14 августа 2000 года на Архиерейском Соборе рассматривался вопрос о причислении Николая II и его семьи к лику святых. Решение о канонизации мучеников-страстотерпцев было принято единогласно. Причисление к лику святых означает, что церковь свидетельствует о близости этих людей к богу и молится им как своим покровителям.
Решение Собора гласит: «В последнем православном Российском монархе и членах его семьи мы видим людей, искренне стремившихся воплотить в своей жизни заповеди Евангелия. В страданиях, перенесенных царской семьей в заточении с кротостью, терпением и смирением, в их мученической кончине в Екатеринбурге в ночь на 17 июля 1918 года был явлен побеждающий зло свет Христовой веры».
Трагедия дома Романовых
Многие годы все, что было связано с варварской акцией по уничтожению Романовых только за то, что они Романовы, было одной из величайших тайн ВЧК – ОГПУ, поэтому о том, что за люди были великие князья, чем они занимались и какую пользу принесли России, мы ничего не знали. А ведь среди них были весьма неординарные личности, которые достойно жили, много трудились и внесли немалый вклад в развитие Отечества. Думаю, что теперь, когда они чисты не только перед историей, но и перед законом, настало время рассказать об этих чрезвычайно интересных людях.
Большевики с великими князьями церемониться не стали и уже 26 марта 1918 года опубликовали в «Красной газете» специальный декрет за подписью Зиновьева и Урицкого.
«Совет Комиссаров Петроградской Трудовой Коммуны постановляет: членов бывшей династии Романовых – Николая Михайловича Романова, Дмитрия Константиновича Романова и Павла Александровича Романова выслать из Петрограда и его окрестностей впредь до особого распоряжения, с правом свободного выбора места жительства в пределах Вологодской, Вятской и Пермской губерний.
Все вышепоименованные лица обязаны в трехдневный срок со дня опубликования настоящего постановления явиться в Чрезвычайную Комиссию по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией (Гороховая, 2) за получением проходных свидетельств в выбранные ими пункты постоянного местожительства и выехать по назначению в срок, назначенный Чрезвычайной Комиссией по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией».
До Вологды великие князья добрались, причем заболевшего Павла заменил Георгий Михайлович, но на свободе были недолго: уже 1 июля их арестовали и бросили в тюрьму. Петроградским чекистам Вологодская тюрьма показалась ненадежной, и арестантов перевезли в Петропавловскую крепость, добавив к ним и Павла Александровича.
Переломной датой в жизни тысяч ни в чем не повинных людей и, конечно же, великих князей стало 30 августа 1918 года, когда был убит Моисей Урицкий и ранен Владимир Ленин: большевики объявили красный террор. Уже через неделю в «Северной Коммуне» был опубликован так называемый 1-й список заложников, который возглавляли великие князья.
Топор, занесенный над головами четверых Романовых, не мог долго находиться без движения: 9 января 1919 года состоялось заседание Президиума ВЧК, на котором был утвержден вынесенный ранее смертный приговор.
Узнав об этом, забеспокоилась Академия наук, небывалую активность проявил Максим Горький. Они обратились в Совнарком и лично к Ленину с просьбой освободить Николая Михайловича, приводя доводы о том, что он всегда был в оппозиции к императору и во всем мире известен как ученый-историк. 16 января состоялось заседание Совнаркома под председательством Ленина, на котором рассматривалось это ходатайство.
Трудно сказать, кому принадлежит эта фраза, несколько позже облетевшая газеты всего мира, «великому гуманисту» Ленину или кому-то другому, но она была произнесена и запротоколирована. «Революции историки не нужны!» – так заявили руководители партии и правительства.
Правда, для отвода глаз они попросили Луначарского представить какие-то исчерпывающие данные, но самым «исчерпывающими» данными были слова Петроградской ЧК: «Чрезвычайная Комиссия по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией при Совете Коммун Северной Области полагает, что не следовало бы делать исключения для быв. великого князя Н.М. Романова, хотя бы по ходатайствам Российской Академии Наук».
А дальше все шло по хорошо отработанному изуверскому сценарию. Среди ночи люди в кожанках явились в камеру, приказали великим князьям раздеться до пояса и вывели на январский мороз. Тут же загремели выстрелы…Первым в уже заполненный трупами ров упал Бимбо, за ним – остальные. Брата Бимбо – Георгия Михайловича – добивали уже в могиле.
Великий князь Георгий родился неподалеку от Тифлиса. Следует напомнить, что его отец великий князь Михаил Николаевич был наместником на Кавказе. Братья воспитывались в духе любви и уважения к Грузии и всему грузинскому, Георгий даже получил прозвище Гоги, и иначе его в семье не называли. Гоги был богатырского сложения, и росту в нем было более 190 сантиметров.
Другой карьеры, кроме военной, для великих князей почему-то не существовало. Пошел служить в Гвардейский Ее Императорского Величества Уланский полк и Гоги. Кто знает, быть может, со временем он дослужился бы и до генерала, но так случилось, что он серьезно повредил ногу – и мечты о военной карьере пришлось оставить.
Когда началась война, Георгий получил звание генерал-лейтенанта, оставил свой любимый кабинет в музее и вернулся в армию в должности генерал-инспектора. Он мотался по полкам и дивизиям, изучая моральный дух и состояние боеготовности войск, добрался даже до Японии, снова вернулся на фронт и сделал совершенно оглушительный для императора вывод: революция в России неизбежна. Остановить ее может только немедленное принятие конституции и дарование демократических свобод.
Николай II, с которым они были большими друзьями, слышать не хотел ни о какой конституции и отправил Георгия в очередную инспекционную поездку.
А потом было падение монархии, кровавый пир толпы и необъяснимый гнев бунтовщиков по отношению ко всем Романовым. И все же Георгию удалось избежать расправы и уехать в Финляндию, откуда он рассчитывал добраться до Англии, где в это время находились его жена и все их дети.
Не получилось… Как только он попросил выдать паспорт, бдительные комиссары тут же его арестовали и доставили в Петроград, откуда сослали в Вологду. Там он жил вместе со своим старшим братом Николаем и двоюродным братом Дмитрием Константиновичем.
Но вскоре их вернули в Петроград, присоединили к ним еще одного великого князя – Павла Александровича и бросили в тюрьму, объявив заложниками.
Этой подлой операцией руководил начальник Петроградской ЧК, сын зажиточного купца Моисей Соломонович Урицкий. Этот человек заслуживает более подробного рассказа не только из-за своей звериной жестокости, но, прежде всего, потому, что он был убит в тот самый день, когда была предпринята попытка убить Ленина. Как у всех еврейских мальчиков, впоследствии ставших неистовыми борцами с царским режимом, у купеческого сынка не было никаких проблем ни с учебой, ни с работой. Казалось бы, учись, зубри римское право в Киевском университете, но Моисею это было неинтересно, и он ударился в политику.
Из университета его, естественно, вышибли. Потом он загремел в известную всем киевлянам Лукьяновскую тюрьму, а оттуда на восемь лет в Восточную Сибирь. Ссылка есть ссылка, хоть ты и не за решеткой, но под гласным надзором полиции особенно не порезвишься. Урицкий же ухитрился устроиться писарем в Чекурское волостное управление и начал портить нервы местному начальству. Посчитав, что чиновники творят беззакония по отношению к жителям Якутии, он чуть ли не ежедневно бомбардировал вышестоящие власти письмами, докладами и пространными справками.
Может быть, поэтому его не особенно искали, когда во время купания он утонул в Лене. Каково же было удивление жандармов, когда утопленник под именем товарищ Кузьмич объявился сначала в Красноярске, а потом и в Петербурге. Оказывается, тонуть Урицкий и не собирался, а разыграл тщательно продуманный спектакль, к тому же гениально исполненный на людях.
Для начала он раздобыл дырявую лодчонку. Потом те дырки, которые были под водой, аккуратно залатал, а те, которые над водой, чтобы их все видели, не тронул. На дне лодки он сколотил непромокаемый, густо просмоленный отсек, куда сложил верхнюю одежду, пищу, книги и табак. Со стороны лодка производила впечатление никому не нужной посудины, которая вот-вот потонет. Вытолкнув ее из кустов, Урицкий не спеша разделся и, ежась от холода, пошел купаться.
Сидевшие на берегу рыбаки крутили пальцем у виска и незлобиво посмеивались над чудаковатым купальщиком. А Моисей, обратив всеобщее внимание на проплывающую мимо полузатопленную лодчонку, с криком «Я ее пригоню!» бросился в воду. До лодки он добрался быстро, но ухватиться за борт не смог и начал тонуть. Он кричал, звал на помощь, но так как на берегу не было ни одной другой лодки, рыбаки только охали да ахали, а в воду не лезли.
Между тем лодку отнесло на середину реки, сильное течение подхватило ее как щепку и понесло к океану. В последний раз мелькнула голова купальщика, в последний донесся его слабый голос – и все. Дальше, как говорится, тишина. Рыбаки, как по команде, встали, сняли шапки, истово перекрестились, сказали, что так было угодно Богу, и снова уставились на поплавки.
А наш утопленник спокойно доплыл до крутого поворота реки и в лодку влез только тогда, когда убедился, что с берега его никто не видит. За весла на всякий случай так и не сел, а просто спускался по течению. Главное было засветло добраться до отмели, где на якоре стоял небольшой пароходик, капитану которого Урицкий оказал кое-какие услуги, и тот согласился доставить его в безопасное место.
Дни в этих краях летом длинные, и на пароход Урицкий успел. Жандармы его, конечно, искали. Но когда рыбаки на иконе поклялись, что всем миром видели, как ссыльнопоселенец ушел на дно, составили необходимый в таких случаях рапорт и облегченно вздохнули: одной заботой стало меньше.
Живи Урицкий в Красноярске или, скажем, в Самаре, его бы ни за что не нашли, но нелегкая занесла его в Петербург, где он и попался. В конце концов, его отпустили, потом снова арестовали – и так несколько раз. Первую мировую войну он благополучно пережил в Дании, откуда вернулся сразу же после победы Февраля. Временное правительство встретило его неласково и даже пыталось арестовать, но найти его так и не смогли. А в октябре он – член Военно-революционного комитета по подготовке вооруженного восстания.
В декабре, когда большевики проиграли выборы в Учредительное собрание, Урицкий получил тайное задание от Ленина: «Учредилку разогнать!» 18 декабря в Таврическом дворце состоялось первое и, как оказалось, последнее заседание съехавшихся со всех концов страны народных избранников. Принято считать, что Учредительное собрание распустил матрос Железняков, который всю ночь охранял депутатов, а в пять утра заявил, что караул, мол, устал и он, начальник караула, просит депутатов покинуть дворец.
На самом деле все было не так. Дворец депутаты покинули, но им и в голову не приходило, что попасть туда они уже не смогут. Матрос Железняков всего лишь выполнял распоряжение Урицкого, который приказал под любым предлогом выкурить депутатов из здания. Не пускать их туда гораздо проще. А тут как раз подоспел декрет о роспуске Учредительного собрания. Как ни шумели народные избранники, как ни ярились, но против декрета, извините за выражение, не попрешь – это им Урицкий объяснил доходчиво.
Единственное, что оставалось наиболее решительным депутатам, – Урицкого убить. В ту же ночь они организовали покушение на виновника их бед, но исполнитель оказался стрелком неважным – ни разу не попал, стреляя с пяти шагов.
А потом Моисей Соломонович чуть было не нажил себе смертельного врага в лице… Ленина. Дело в том, что Урицкий был категорическим противником заключения Брест-Литовского мира. Он даже подал в отставку и, недобро поглядывая в сторону ленинского кабинета, так, чтобы все его слышали, восклицал: «Неужели не лучше умереть с честью?»
Но и это – не все! Доброхоты донесли до Ленина еще одно, куда более серьезное высказывание Урицкого. «Вот пришла великая революция, – вещал он в довольно многолюдной аудитории, – и чувствуется, что как ни умен Ленин, а начинает тускнеть рядом с гением Троцкого».
За такие слова можно было в одночасье поплатиться жизнью, но обошлось… А в конце февраля 1918 года, когда было принято решение о переезде правительства в Москву, Ленин его в новую столицу не взял, заявив остающимся в Петрограде сторонникам: «Вам будет очень трудно. Но в городе останется Урицкий».
А чтобы в руках Урицкого для наведения порядка был надежный инструмент, его назначили председателем Петроградской ЧК. Переехав на Гороховую, 2, Урицкий превратил это здание в самую настоящую Голгофу для тысяч и тысяч жителей Петрограда. А самого Моисея Соломоновича за глаза стали называть «воплощением большевистского террора».
Самое странное, находились люди, которые упрекали Урицкого в мягкотелости.
– Никакой я не мягкотелый, – гневно возражал он. – Если не будет другого выхода, я собственной рукой перестреляю всех контрреволюционеров и буду совершенно спокоен.
Да уж, в том, что касается террора, Моисей Соломонович преуспел!
Он дошел даже до того, что опубликовал в «Красной газете» воззвание, в котором призывал к немедленному расстрелу на месте, естественно без суда и следствия, всех подозреваемых в антисоветской агитации, взяточничестве и спекуляции. Заканчивалось это воззвание иезуитски-издевательским приказом о каждом случае расстрела сообщать в газете.
Как же выросли тогда объем и тираж «Красной газеты»! Каждое утро петроградцы дрожащими руками раскрывали ставшую непомерно толстой «Красную газету» и искали фамилии своих родственников, друзей и знакомых.
А вот дальнейший ход Урицкого был таким мерзким, что даже кое-кто из большевиков, что называется, развел руками. Зная, как люто его ненавидят, Моисей Соломонович сделал себе щит из живых людей. Набив тюрьмы заложниками, он заявил, что, если с головы большевистских вождей упадет хотя бы один волос, все заложники будут расстреляны. Но одно дело – держать в заложниках отчаянных поручиков и убеленных сединами генералов, и совсем другое – членов царской династии, которых любят, знают и уважают не только в России, но и во всей Европе.
Именно этим было продиктовано решение перевезти великих князей из Вологды в Петроград. До поры до времени этот щит прикрывал Урицкого надежнее батальона латышских стрелков. А чтобы какие-нибудь эсеры или монархисты не вздумали поднять руку на «воплощение большевистского террора», Урицкий время от времени напоминал в печати, из каких людей состоит этот щит, и мрачно предвещал: «Рано или поздно Романовы заплатят за триста лет угнетения народа».
Но как ни хитер был Моисей Урицкий, как ни надежно охранял его щит из заложников, нашелся в Петрограде человек, который ради устранения большевистского монстра пошел на верную смерть. Им стал бывший студент Леонид Канегиссер. 30 августа 1918 года он подкараулил Урицкого на Дворцовой площади и в подъезде Комиссариата внутренних дел всадил ему несколько пуль в затылок.
Петроградцы облегченно вздохнули… Но не надолго. Упавшее знамя красного террора тут же подхватил председатель Петроградского совета Григорий Зиновьев (на самом деле его звали Овсей-Гершен Аронович Радомысльский). Сын зажиточного владельца молочной фермы еще в пятнадцатилетнем возрасте решил, что торговать молоком, сметаной и маслом – занятие скучное и, как тогда говорили, ушел в революцию. Оказавшись за границей, он быстро нашел общий язык с Лениным и стал не только его активным сторонником, но и доверенным лицом, настолько доверенным, что Ильич взял его в тот самый вагон, в котором большевики проехались по Германии, потом на пароме добрались до Швеции, а оттуда и до России.
Немаловажный факт: когда Временное правительство отдало приказ об аресте Ленина и он вынужден был скрываться в вошедшем в историю шалаше, в качестве компаньона Ильич взял с собой Зиновьева. После победы Октября его назначили председателем Петросовета. На этом посту Зиновьев был до 1925 года, и за это время таких наломал дров, что в народе его стали называть «Кровавый Гришка». Достаточно сказать, что именно по его инициативе были созданы печально известные «тройки», самостоятельно принимавшие решения о расстреле. Полетели тысячи голов, а десятки тысяч представителей петроградской интеллигенции были сосланы на Север.
Но этого Зиновьеву показалось мало, и он выступил с инициативой «разрешить всем рабочим расправляться с интеллигенцией по-своему, прямо на улице». Теперь, когда улицы Петрограда, в самом прямом смысле слова, умылись кровью, правая рука Ленина, как когда-то его называли, почувствовал себя не Тевье-молочником, а неистовым Робеспьером.
Как показало время, это был «Робеспьер» с заячьей душой. Как же он перепугался и как запаниковал, когда на Петроград началось наступление белых!
«Затопить корабли! Эвакуировать партийные и советские учреждения! Вывезти заводское оборудование!» – надрывался он. К счастью, присланные с Восточного фронта дивизии наступление белых остановили.
В еще большую панику он впал, когда в 1921 году подняли восстание кронштадтские матросы. Он чуть было не сбежал из Смольного, оставив город матросской братве, но подоспевший Тухачевский жестоко подавил восстание, залив Кронштадт реками матросской крови.
Была у Зиновьева еще одна синекура: с 1919 по 1926 год он занимал пост председателя Исполкома Коминтерна. Почувствовав себя деятелем международного масштаба, «наибольший демагог среди большевиков», как его многие называли, сделал все от него зависящее, чтобы рассорить коммунистов с социал-демократами Западной Европы, которых он называл не иначе как социал-фашистами.
В 1921-м Григорий Зиновьев достиг пика своей карьеры, став членом Политбюро ЦК ВКП (б). Тут уж он развернулся во всю мощь, не щадя ни правых, ни виноватых и проливая уже не реки, а моря не только непролетарской, но и пролетарской крови.
Но многие петроградцы знали, что у новоиспеченного члена Политбюро еще с юных лет была страстишка, которую до поры до времени он тщательно скрывал, а теперь, наконец, дал ей волю. В Петрограде об этом говорили, кто с понимающей улыбкой, кто с нескрываемым презрением, а кто в открытую называл его, по аналогии с Григорием Распутиным, «Гришкой вторым».
Сохранилось свидетельство одной из сотрудниц Коминтерна, которая не побоялась письменно высказать свое мнение о Зиновьеве:
«Личность Зиновьева особого уважения не вызывала, люди из ближайшего окружения его не любили. Он был честолюбив, хитер, с людьми груб и неотесан. Это был легкомысленный женолюб, он был уверен, что неотразим. К подчиненным был излишне требователен, с начальством – подхалим. Ленин Зиновьеву покровительствовал, но после его смерти, когда Сталин стал пробиваться к власти, карьера Зиновьева стала рушиться».
Вот так, оказывается, правая рука Ленина – бабник, да такой ярый, что об этом знает весь город! На подметные письма с угрозами выхолостить «Гришку второго» и на завуалированную критику в газетах – коммунисты, мол, так себя не ведут – Зиновьев не обращал никакого внимания. Оправдывая мнение Троцкого, который называл его «оратором исключительной силы и прирожденным агитатором», Зиновьев все активнее призывал «раздуть пожар мировой революции» и клялся, что этому, и только этому, подчинена его большевистская жизнь.
Одни его активности побаивались, другие старались использовать в своих интересах, третьи откровенно над ним издевались. Вот что, например, писал в своем журнале «Бумеранг» находящийся в эмиграции Саша Черный:
«Добытая с большими затруднениями из Москвы зиновьевская слюна была впрыснута в Пастеровском институте совершенно здоровому молодому шимпанзе. На третий день обезьяна обнаружила все признаки военного коммунизма: отобрала у других обезьян пищу, укусила сторожа, перецарапала всех здоровых обезьян и, завладев клеткой, терроризировала их и загнала в угол.
Профессор Р. высказал предположение, что прививка крови зараженной обезьяны любому последователю Коминтерна даст, вероятно, обратные результаты: прояснение сознания, тягу к уживчивости, мирному труду и разумному культурному разрешению всех социальных конфликтов».
После смерти Ленина все кресла под Зиновьевым зашатались. Но одно «доброе» дело он успел сделать: Зиновьев смог соорудить Ленину, как тогда казалось, вечный памятник. Именно по его инициативе, а не по просьбе трудящихся II съезд Советов принял решение о переименовании Петрограда в Ленинград. В Кремле эту инициативу оценили и, в качестве ответного подарка, малую родину главы теперь уже Ленсовета, город Елизаветград, переименовали в Зиновьевск (ныне Кировоград).
Казалось, что тучи на головой Зиновьева развеялись и он обрел доверие Сталина. Но не надолго. В декабре 1925-го он не придумал ничего лучшего, как подняться на трибуну XIV съезда партии и от имени «новой оппозиции» раскритиковать речь Сталина. Но и это не все! Зиновьев закусил удила, его, если так можно выразиться, понесло, и в одном из выступлений он назвал Сталина «кровавым осетином, не ведающим, что такое совесть».
Почему, кстати, осетином? Предположить, будто Зиновьев не знал, что Сталин – грузин, по меньшей мере, странно. А может быть, он знал то, чего не знали другие, и в пылу полемики проболтался? В любом случае это было роковой ошибкой! Очень скоро он лишился всех своих постов, а в 1936-м «кровавый осетин» организовал грандиозный судебный процесс, на котором Зиновьев был приговорен к расстрелу.
Но вернемся в август 1918-го. Как мы уже знаем, в один и тот же день был убит Урицкий и ранен Ленин. Ответ большевиков не заставил себя ждать: в стране началась вакханалия расстрелов самых знатных и самых уважаемых людей России.
Как это ни странно, но великих князей пока что не трогали, и лишь 9 января 1919 года состоялось заседание Президиума ВЧК, на котором присутствовали уже пролившие реки крови Петерс, Лацис и Ксенофонтов. Протокол этого заседания долгие годы был одной из величайших тайн Советского Союза, но недавно его удалось найти. Он краток, страшен и типичен для того времени:
«Слушали: Об утверждении высшей меры наказания чл. быв. императорск. – романовск. своры.
Постановили: Приговор ВЧК к лицам – чл. быв. имп. своры – утвердить, сообщив об этом в ЦИК».
И – все! 24 января четверых великих князей без какого-либо суда и следствия расстреляли – расстреляли только за то, что они носили ненавистную большевикам фамилию.
