Текст книги "Лубянская ласточка"

Автор книги: Борис Громов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Выпив по рюмке сухого мартини с водкой, Натали и Жан-Лю прошли наверх. Там они уютно устроились в небольшом алькове – одном из шести на каждой стороне стены узкого зала и заказали себе легкий ужин с шампанским. Симметричность альковов имела свое тонко продуманное назначение. Находящиеся там пары или небольшие компании могли хорошо разглядеть своих сидящих напротив «коллег» по клубу, чтобы позднее не терять времени на выбор партнера. Здешняя кухня отличалась изысканностью и удовлетворяла самые требовательные вкусы парижских гурманов. Огромных лангустов, лениво шевелящих длинными и острыми, как шпаги, усами можно было заказать прямо из большого, ярко подсвеченного аквариума, установленного посередине зала.

– Вот это номер! – вдруг встрепенулась пораженная Натали.

– Что случилось, дорогая? – Жан-Лю перестал разглядывать белокурую американку, которую привел в клуб сидевший напротив шведский дипломат.

– Ты видишь, кто там сидит?! Да не туда ты смотришь, Жан-Лю. Слева от нас. Дама в сиреневом с плотным мужчиной. А напротив них сам Валери Гияр, великий маэстро, лучший дирижер Франции, да и всей Европы… Узнаю его по золотому пенсне. А с кем это он? – Натали придирчиво ощупала взглядом молодую анемичную девушку, сидящую рядом с дирижером.

– А, вижу, ну и что?

Натали не стала говорить Жан-Лю, что ее внимание привлек вовсе не великий маэстро, а дама в сиреневом. Это была дочь советского партийного лидера, славившаяся своим экстравагантным поведением и любовью к бриллиантам. Натали знала, что членов семьи особ столь высокого уровня в обязательном порядке сопровождали сотрудники Девятого управления[25]25
  Подразделение, обеспечивавшее физическую безопасность высших партийных лидеров СССР.


[Закрыть] Комитета государственной безопасности.

Спутник дамы в сиреневом сидел с напряженным лицом, свидетельствовавшим, что удовольствия от своего ужина он не получает. Вероятно, решила Натали, бедняга ломает голову, как докладывать московскому начальству о том, с кем, где и каким образом они провели сегодняшний вечер. Охранник уже отсчитывал оставшиеся часы, которые ему придется провести во Франции, сопровождая свою неуправляемую прикрепленную. Высокопоставленная дочь официально входила в состав делегации советских кинематографистов, прибывших в Париж по случаю проведения Недели советского кино. Визит начался всего два дня назад, но его подопечная уже уверено внедрилась в порочный круг парижского бомонда. Днем она отсыпалась, вечерами присутствовала на различных культурных мероприятиях, а ночью проводила время в самых злачных местах Парижа. Вот и сегодня парень настороженно ожидал каких-нибудь нештатных ситуаций в этом неизвестном, пугающем заведении, куда привел их вертлявый маэстро в нелепом золотом пенсне.

Вскоре ресторан опустел, все его посетители спустились вниз, присоединившись к членам клуба, не желавшим отяжелять желудок перед сексуальным пиршеством. Натали с Жан-Лю прошли сквозь несколько комнат «лабиринта» и оказалась в одном помещении с дочерью партийного вельможи и ее охранником. Натали это сделала не без умысла – в ее голове уже созрела озорная идея. Эта комната мало чем отличалась своей обстановкой от других, разве что боковое освещение в ней было мягче, эротические картинки на стенах слегка подсвечивались, красный цвет обивки на кушетках, диванчиках и креслах дразнил воображение.

Соседка Натали поднялась и направилась к жгучему брюнету напротив. Она положила руку ему на плечо, скользнула за ворот рубашки, поглаживая спину. Спутница брюнета оставалась безучастной к происходящему. Мужчина усадил даму на колени, начал расстегивать ее блузку и зарылся лицом в грудь женщины. Тем временем к его спутнице устремился высокий мужчина в очках, как две капли воды напоминающий министра внутренних дел республики.

Вскоре все происходящее напоминало ожившую картину «Искушение святого Августина», с той разницей, что участники теперешней оргии не утруждали себя полным освобождением от одежд. Совокуплялись жадно и непристойно. Знаменитую актрису осторожно, как драгоценную вазу, положил на стол иностранный дипломат, приступив затем к более энергичным действиям. Юбка ее задралась чуть не до подбородка, а прекрасные ноги в лаковых лодочках тряслись над столом в такт усилиям дипломата. Двое мужчин – спортивного вида блондин и высокий загорелый южанин, вероятно итальянец, – никак не могли поделить очаровательную шатенку. Сама же она не знала, кому отдать предпочтение. Непререкаемое правило клуба – все должно происходить только при обоюдном согласии сторон – неукоснительно соблюдалось.

Охранник, сопровождавший даму в сиреневом, обмерев от страха, безуспешно пытался убедить «прикрепленную» немедленно покинуть этот вертеп. Дочь государственного деятеля, раскрыв рот, наблюдала происходящее – и это только в одной комнате!

«Может стоит совершить экскурсию по лабиринту? – думала она. – Но нет, надо еще немного побыть здесь».

Ее крупное, мясистое, когда-то красивое лицо светилось тайной надеждой: а вдруг кто-нибудь пригласит ее разделить радости всеобщего распутства? Для начала она стала строить глазки загорелому южанину, чего тот попросту не заметил.

Натали, закончившая развлекаться с женой приятеля, который трудился над худощавой немецкой журналисткой, посмотрела в сторону соотечественников.

«Пора пощекотать коллеге нервы». И она, неожиданно подойдя сзади к охраннику, нежно провела ладонью по его щеке. Комитетчик вздрогнул всем телом – похоже, увиденное тоже возбудило его не на шутку. Щека, которой коснулись пальцы Натали, стала пунцового цвета.

– No! No! – только и мог сдавленным голосом выдавить из себя комитетчик.

– Да ты не бойся парень – об этом никто не узнает. Подопечная тебя не выдаст, Впрочем, как и ты ее… Ну а я… Все зависит от того, как ты себя покажешь в деле.

Услышав родную речь в исполнении французской красотки-лесбиянки (бедняга волей-неволей наблюдал процесс общения современных Сафо), парень обомлел. Похоже, лесбиянка – из французской контрразведки. Его «прикрепленную» заманили сюда, чтобы скомпрометировать. Сейчас последует вербовочный подход. Альтернатива – фотографии во всех парижских газетах. Шутка ли – дочь Самого… в парижском борделе. А где был он? Почему не удержал? Писать в рапорте, что понятия не имел, куда завезет их извращенец-маэстро, что справиться у посольских коллег насчет благонадежности заведения он даже теоретически не мог. Как назло, рядом не было никого из посольства. Но кто это будет учитывать при решении его судьбы в Москве?

Сейчас он с ужасом вглядывался в раскрасневшиеся лица вокруг, пытаясь определить, кто еще, кроме этой бабы, здесь «при исполнении»? С карьерой в органах бедняга уже мысленно простился.

Натали же продолжала развлекаться от души:

– Соглашайся, дружок. Получишь несказанное удовольствие, гарантирую!

Он теперь судорожно думал, как для начала поскорее выбраться из окаянного клуба, не дожидаясь появления начальства этой особы и людей с фотоаппаратами.

А Натали, решив, что уже достаточно напроказила, на прощание примирительно улыбнулась комитетчику и произнесла:

– Бери свою даму и быстро проваливай. В следующий раз будь умнее. Передай привет столице нашей Родины. Адью, шер ами.

Капризная принцесса в это время и не собиралась лишать себя удовольствия от зрелища, очевидно, хорошо ей знакомого не только по порнофильмам, и огрызалась:

– Отстань, Витя. Еще рано!

Но комитетчик на этот раз был неумолим. Он железной хваткой взял ее за то место, где должна была быть талия и, почти не отрывая от пола, понес ее массивное тело к выходу. Через минуту они были на улице.

Конечно, подобные экскурсии у Натали возникали скуки ради – когда она отдыхала от очередной интриги и томилась в ожидании следующей. Она не могла существовать без «дела». И судьба сжалилась над ней – собственной персоной, целый и невредимый, на горизонте появился Эдуард Бутман. Разыскал ее сам, позвонил. Появление призрака из прошлого ввергло Натали в шок, правда… лишь на мгновение.

…Алыптадт – не тронутый временем и человеком прекрасный островок Средневековья в центре современного индустриального Кельна. Множество баров, кафе и кондитерских радуют умученных туристов, желающих вытянуть ноги за кружкой пива или полакомиться пирожными. В один из таких баров вошли двое – молодая дама и мужчина средних лет. Дама пожелала «столик возле окна – хочу видеть собор».

– Все такая же любительница прекрасного и вечного, – улыбнулся ее спутник, отодвигая тяжелый резной стул, – садись и любуйся.

– И ты почти не изменился, Эдик, – заметила дама, расстилая белоснежную салфетку на точеных коленях, щедро открытых короткой юбкой.

– Зато ты, Натали, совершенно другая.

– Постарела?

– Упаси боже – возраст ни при чем: ты стала еще прелестнее. Просто сейчас передо мной сидит независимая, крепко стоящая на нашей грешной земле дама. И, судя по всему, отлично обеспеченная. Я угадал?

– Почти.

– Ясно, – захохотал Бутман. – У тебя пока еще нет всех денег, каких тебе хочется. Ах, Натали, Натали! – И, отсмеявшись, уже серьезно предложил: – Давай их делать вместе. Кстати, моя дорогая, пора обзавестись собственной галереей.

– Эдик, ты представляешь, во что это обойдется в Париже? Я давно думаю, где можно выставлять и продавать антиквариат. Ты прав: я довольно обеспеченная дама, но сейчас мне пришлось бы потратить все, что у меня есть. Ну… почти все.

– Понятно. – Бутман видел, что его бывшая любовница лжет. Мастерски. – А если я тебе предложу партнерство?

– У тебя есть такие деньги? Тогда почему ты до сих пор в Кельне, а не в Париже?

– «Париж открыт – но мне туда не надо», – пропел Эдик строку из Высоцкого. – Здесь, в Кельне, масса галерей и ателье, где можно найти весьма интересные вещи. Не хуже, чем в Париже. Не говоря уже о ярмарке, куда съезжаются тысячи художников со всей Европы. Что касаемо денег… – Эдуард зажмурился, прихлебывая знаменитый «Кельш». – Чертовски вкусное пиво!.. Что касаемо денег, то их много. И не только денег – есть камушки и еще кое-что. Но находится мое сокровище в Новом Иерусалиме.

– Где-где?! – Натали едва не подавилась колбаской. – Дачу твою обыскивали сутки. Приезжали с миноискателями. От меня гэбэшники неделю не отставали: «Скажите, где Бутман прячет валюту?» Как будто ты показывал мне свои схроны.

– Знаешь, один тайничок комитетчики обнаружили – дома, на Сретенском бульваре. – Эдуард вновь отхлебнул пива. – Кольца, перстни – дорогие, конечно, но бог с ними. А вот икона рублевская… Икона ба-а-алыпие деньги стоила. Они ее не нашли – иначе она бы значилась в списке конфискованных вещей. Вероятно, она так и осталась в тайнике. А все остальное как конфискат пошло с молотка. Были тогда такие закрытые склады, откуда номенклатура потом покупала эти конфискаты за бесценок. Кто купил полушкафчик – теперь не найдешь. Жаль…

Натали и бровью не повела.

– Я знаю, соседи понятыми были.

– Помнишь то лето, когда по Москве слух прошел, что готовится новый закон о спекуляции валютой? Никита-гаденыш расстрельную статью приказал ввести в Уголовный кодекс. Я помчался на дачу. Там доллары, золото, бриллианты – все лежало в портфеле на чердаке. Представляешь? Времени в обрез. Прятать на участке – обнаружат. Ну нашел я местечко. Еще пару дней – и не сидеть бы нам с тобой на берегу Рейна, попивая светлое пивко.

– Когда тебя выпустили, ты их забрал?

– Нет, что ты. Я ведь сначала попал в лагерь в Италии, как и все евреи перед отправкой в Израиль, куда я так и не доехал… О том, чтобы вывезти валюту и прочее, и думать не моги. Когда я улетал в Рим, меня в Шереметьеве насквозь рентгеном просветили, – хмыкнул Бутман. – Спецобслуживание на прощание устроили… Постой, постой, Натали, – вдруг оживился Эдуард. – Ты сказала, что свободно ездишь в Москву к маме? – И вновь сник: – Однако таможни все равно не миновать…

– А если я гарантирую доставку твоих сокровищ? – Натали пристально посмотрела в глаза «учителя». – На партнерских условиях, разумеется. Половина – моя.

– Не представляю, как ты это сделаешь.

– Не бери в голову. Условие годится?

– Условие подходит. – Бутман с интересом изучал «свое произведение». – Поздравляю, деловая женщина.

– Тогда рассказывай

Натали провела в Кельне неделю, а не пару дней, как собиралась. Эдуард показал ей самые интересные галереи и ателье. «Такое впечатление, что здесь каждый второй житель – коллекционер», – удивлялась она. В Кельне любовь к искусству – традиция давняя. Только в собственности города находится восемь художественных музеев. Знаменитый «Людвиг», далее – «Вальрафф-Рихартц», обладающий роскошной коллекцией от римлян до импрессионистов. Десятки частных собраний, открытых для доступа, наконец, живущие своей особой жизнью бесчисленные ателье кельнских художников. Город заслуженно гордится славой европейского центра современного искусства.

Бутман понимал: теперь в их связке Натали – главная. Вчерашняя Элиза Дулитл из арбатской коммуналки превратилась в настоящую европейскую бизнес-леди. Его роль – вторая. Однако и Натали отдавала себе полный отчет кое в чем: самостоятельно, без знаний и бесценного опыта Эдуарда, ей не заработать и половины того, что они сумеют огрести вдвоем. Ситуация устраивала обоих. И Бутман приступил к реализации проекта.

– Большая финансовая перспектива сегодня в русском авангарде. Лет через двадцать, положим, появится интерес к Айвазовскому, Репину, Брюллову. Не раньше. Сейчас люди готовы платить бешеные деньги за Малевича, Ольгу Розанову, Кандинского. Их картины пока можно найти и, главное, купить за бесценок. И мне такие места известны. Кстати, а ты знаешь, как сумел сделать себе несравненную коллекцию русского авангарда знаменитый Костаки?

Натали кое-что слышала о Георгии Костаки. Однако Бутман счел нужным более подробно рассказать об этом необычном человеке и его судьбе. Родился Георгий в Москве в 1912 году. Его отец, наследник династии богатых коммерсантов с острова Закинф, владел чайными плантациями в Узбекистане, торговал чаем в Москве. Так получилось, что Георгий рос в русской, а не в греческой культуре: язык предков знал плохо, говорил на нем с сильным акцентом, с трудом подбирая слова. Налаженный, обеспеченный быт рухнул в 1918-м.

С началом НЭПа семья вновь, благодаря коммерческой жилке отца, встала на ноги. А с концом новой экономической политики семейство Костаки оказалось в двусмысленном положении. Стало непонятно, как жить. Дело в том, что этим московским грекам удалось сохранить паспорта подданных Греции. Будучи по культуре русскими, они оказались иностранцами. Это в какой-то степени спасало, но одновременно отрезало доступ к работе и образованию. Георгий Костаки даже не смог окончить среднюю школу.

В пятнадцать лет Георгий начал работать грузчиком на рынке, стал приторговывать сам. В отцовском кабинете висели картины. А когда любознательный мальчик попал в Третьяковскую галерею, ему показалось, что те холсты, что дома, похожи на картины, выставленные в музее. Действительно, в домашней коллекции умершего к тому времени Костаки-старшего были «малые голландцы». Так называли работы старых мастеров за кабинетный формат.

В голодные годы комиссионные магазины были переполнены предметами «буржуазного быта». Белая ампирная и красного дерева павловская мебель, старинные бронзовые часы, канделябры, посуда – чего только не было в торгсинах… Цены были смехотворные: умирающие от голода «бывшие» и «лишенцы» за копейки отдавали старинные французские и голландские картины, гобелены и тех же «малых голландцев». Вскоре и сам Костаки стал приобретать для продажи некоторые работы, чтобы на вырученные деньги пополнять коллекцию.

С середины 30-х годов работал шофером в посольстве Греции, но был хорошо известен среди московских и ленинградских коллекционеров. От них же он и получил прозвище «Грек».

Когда началась война и посольство Греции эвакуировали в Америку, знакомые устроили его шофером в посольство Великобритании. Потом он оказался в посольстве Канады, где и работал до 1978 года, до отъезда из СССР, шофером, а потом завхозом. Должность и скромная, и значительная: бывает, завхоз оказывается вторым человеком после посла. Чтобы обеспечить жизнедеятельность посольства, он должен прекрасно «ориентироваться на местности» – знать тонкости национальной психологии и хорошо разбираться в хитросплетениях местной жизни. И на этом посту Костаки был незаменим!

Он видел, как бедно живут многие художники, и начал покупать их работы.

– Ты подумай, – восхищался Бутман, – какое чутье надо было иметь, чтобы платить деньги – пусть маленькие – за «мазню» никому не интересных авангардистов. А Костаки покупал их работы. Интерес к «старым» голландцам у него пропал. Грек стал охотиться за тем, что все считали «мусором». Коллекционеры разводили руками: «Грек спятил!»

Даже на Западе интерес к модернизму первой четверти XX века, особенно к русскому, в то время практически отсутствовал. А Грек разыскивал художников, их родственников и друзей. Лазал по чердакам и чуланам, вытаскивал запыленные рулоны с холстами из-под кроватей. Он, с помощью искусствоведов, составил список тех, кого можно было причислить к русскому авангарду.

Запад вволю «надышался» импрессионистами и переключился на более поздних художников – Мондриана, Брака, Поллака, Миро… Появились книги о творчестве Сикейроса, Ороско, Диего Риверы, Пикассо. А затем и наши интеллектуалы, поначалу целиком захваченные западным искусством, вспомнили о своих художниках начала века. Оказалось, что после гениального Врубеля и русского импрессиониста Коровина в России, независимо от Запада, появились свои авангардисты: Кандинский, Шагал, Малевич и другие.

Их начали искать. И тут оказалось, что большинство художников этого периода собрано в коллекции Грека!

– Ему невероятно везло, – с завистью определил Бутман. – Однажды, во время очередной экспедиции «на село», Костаки обратил внимание на доску, которой было заколочено окно сарая. Оказалось – картина Любови Поповой. Хозяева согласились отдать ее за кусок фанеры!

В конце 60-х интерес к русскому авангарду наконец проснулся и на Западе. О собрании московского грека там уже были наслышаны. Костаки вообще был ярчайшей личностью Москвы, с необычайно широким кругом знакомых. Кто только не побывал в квартире Грека на проспекте Вернадского, стены которой от потолка до пола были завешаны шедеврами! Крупнейшие западные искусствоведы и музейщики, всевозможные знаменитости и те, кому таковыми еще предстояло стать, дипломаты, советские чиновники и искусствоведы, пройдохи-спекулянты и богемные красотки.

Натали слушала и не переставала удивляться – как же это такой человек «прошел мимо» нее или, скорее, наоборот – она прошла мимо. Но в то время ни она, ни Бутман, попивая на берегах Рейна «Кельш» и восхищаясь талантами Грека, не могли представить, насколько драматический поворот судьбы ожидает коллекционера в недалеком будущем.

Вскоре о коллекции Грека появились статьи в английских и американских журналах. Когда западные музеи стали обращаться в Министерство культуры с просьбой продать работу Малевича или Поповой, чиновники были вынуждены отвечать, что в советских музеях таких художников нет, а все работы этого периода сосредоточены в собрании Костаки.

Официальные лица поняли, что коллекция стоит больших денег, и забеспокоились. За квартирой началось наблюдение, телефоны прослушивались. Костаки занервничал – и не ошибся. В его отсутствие кто-то проник в квартиру, но, на первый взгляд, ничем поживиться не успел: все картины находились на своих местах. Однако, проверив через неделю запасники, коллекционер обнаружил, что из папки пропало восемь полотен Кандинского, большая пачка рисунков и гуашей Клюна и некоторые другие работы. Через год произошла вторая кража. И снова из запасника. А через три дня новая беда – в поселке Баковка сгорела дача, где хранилось немало работ, в основном молодых художников.

Костаки возмутился – никакой защиты! А ведь он поставил в известность милицию, что коллекция завещана народу. Тогдашний министр культуры мадам Фурцева даже галерею под это собрание построить обещала.

Костаки дал интервью французским и английским корреспондентам. История ограбления известного коллекционера, завещавшего свое собрание государству, обошла все «вражеские голоса».

Война была объявлена. Началась откровенная травля. По телефону постоянно звонили и угрожали коллекционеру и его детям. Костаки перестал спать по ночам, стал бояться ездить с родными на машине. Через год нервы сдали, и коллекционер решился на отъезд. Он предложил оставить в СССР большую и лучшую часть коллекции с тем, чтобы ему разрешили часть работ увезти с собой, – на этот капитал он мог прокормить семью за границей. Наконец выезд разрешили.

На Западе коллекционеру пришлось продать часть собрания: надо было как-то устраиваться. Ни Костаки, ни его жена, ни дети, несмотря на благосостояние и пышный прием, не чувствовали себя на Западе своими.

Коллекцию Костаки с колоссальным успехом показали в нескольких главнейших музеях. В 1989-м он, уже тяжело больной, приехал в Москву на открытие выставки в Третьяковской галерее, состоявшей по большей части из его коллекции. Теперь его принимали как мецената… Георгий Костаки умер в Афинах в 1990 году. Несколько лет назад правительство Греции приобрело те двадцать процентов работ которые он привез с собой, за тридцать пять миллионов долларов. Теперь эта великолепная коллекция русского искусства хранится в Салониках.

И хотя Натали прекрасно понимала, что им с Эдиком придется потратиться гораздо больше, чем Греку, она решила действовать именно в данном направлении…

Дома, в Москве, Софья Григорьевна, глядя на дочь, спросила:

– Ты какая-то неспокойная, Наташенька. Что-нибудь в Париже не так?

– Ну что ты, мамочка, я просто-напросто устала. В самолете оказалось душно, соседка попалась ужасная – храпела весь перелет. Ничего, теперь-то уж я отдохну в твоей новенькой квартире.

Софья Григорьевна теперь жила одна, в квартире у метро «Новые Черемушки», которую предоставили Натали, а точнее, ее матери за операцию «Сверчок», о чем Софья Григорьевна и подозревать не могла. Изольда, не без участия Натали, вышла замуж за скромного инженера из Австрии. Но сказать, что она стала счастлива и довольна жизнью, – нельзя. «Лавры» старшей сестры мешали ей строить спокойную семейную жизнь. «И все же это лучше, чем каморка в Черемушках», – успокаивала себя Изольда.

Натали уже не звала мать переехать в Париж. Знала – бесполезно.

– Как ты намерена провести ближайшие дни, девочка?

– Завтра мы с тобой побудем вдвоем. А в субботу поеду в гости. Валентина пригласила меня на дачу. Мамочка, у тебя есть плетеная корзинка? Валентина с мужем планируют поход за грибами, и я хочу появиться в полном вооружении.

Корзинка в доме нашлась. Порывшись в кладовке, Натали обнаружила еще два необходимых для задуманной операции предмета – стамеску и молоток.

Утром в субботу Натали тихо, чтобы не разбудить мать, наспех выпила чашку кофе и вышла на улицу. В метро она с удовлетворением обнаружила, что ничем не отличается от остальных пассажиров. В резиновых сапогах и ветровке, с рюкзаками и корзинами – начался сезон опят – москвичи отправлялись на третью охоту. На Рижском вокзале Натали взяла билет: «До станции Новый Иерусалим и обратно, пожалуйста». Как велел Бутман, села в последний вагон.

За окнами мелькали пригороды, леса, деревушки.

– Сольешься с толпой дачников и грибников, не привлекая внимания. Далее станешь выбираться к нашему поселку…

«Нашему! Дачку-то конфисковали».

Люди, выходившие из электрички, разделились на два ручейка: один потек по узенькой тропочке, шедшей в деревню, за которой стояли дачи, второй очень быстро рассыпался веером – грибники устремились к лесу Натали пришлось отправиться в лес, а там уж – выходить «на точку». Добираться до тайника следовало невероятно сложным путем: на этом Бутман настаивал жестко.

– Ну какой грибник топает в дачный поселок, к кому-то заходит – что он там забыл?

Натали ненавидела грибные походы и никогда в них не участвовала. Ей больше нравились дары леса в готовом виде, например запеченные в сметане с чесноком шампиньоны или маринованные шляпки моховиков. Однако, не желая выглядеть белой вороной, она старательно шарила палочкой в траве и под кустами – увидев, как это делает бабуля, пожелавшая ей удачи, Натали немедленно отломала длинную ветку.

Очень скоро в корзине появились сыроежки – пять штук. Вырванные из свежей земли мокрые ножки грибов пачкали куртку, туго свернутую на дне корзины. Симпатичные грибочки полагалось аккуратно срезать ножичком, оставляя грибницу, о чем урбанистка из Парижа, ясное дело, забыла. Под синей курткой лежали завернутые в пестрый платок (вдруг похолодает) молоток и стамеска. В пакете – бутерброды и яблоко. Все, как у всех. Наконец сквозь ольховые кусты замелькал просвет. Подобрав еще пару сыроежек, Натали вышла на дорогу.

Сухая глина красноватой пылью набросилась на кроссовки. «Господи, что же здесь творится в дождик?» По другую сторону дороги сквозь редкую полоску из молодых березок просвечивали пестрые, разномастные домики дачного поселка НИЛ, где обосновались деятели науки, искусства и литературы и где раньше имел собственность Эдик.

«Встала лицом к заборам – поверни вправо. Иди лесом. И помни о грибах».

Ладно, пойдем лесом. Натали начала уставать – никогда ей не доводилось столь долго путешествовать пешком. Она уже пожалела, что ввязалась в эту авантюру, проклинала Бутмана, забыв, что инициатором затеи была она сама. Наконец впереди показалась какая-то постройка. И она, забыв наставление Бутмана «не спешить, не суетиться», побежала навстречу богатству.

«Увидишь одноэтажное здание из серого крупного нестандартного кирпича, выстроенное как бы в лесу. Одна сторона смотрит на дорогу – там металлическая дверь, на ней – череп и кости. Ее открывают раз в сто лет. Справа узенькая проселочная дорога – по ней почти никто не ездит, даже летом. Разве что лесник. В выходные его не должно быть…»

Сердце Натали отчаянно колотилось – вот она, заветная цель. Она обошла домик – все правильно, он самый. Наша сторона – та, что смотрит на лес. Стихийная помойка цвела и пахла внизу овражка, приткнувшегося к вожделенной стенке.

«Второй ряд снизу. Четвертый и пятый кирпичи слева. Не перепутай. Мои замазаны специальным легким раствором, хотя не отличишь от соседних».

Перед отъездом в Москву она спросила:

– А вдруг кирпич вывалился? И тайник пустой?

– Пустой – значит, пустой, – рассердился Бутман. – Я шкуру свою спасал, а не загадывал, что случится через десять лет! Конечно, риск есть, ну так оставь эту затею.

Натали поставила корзину слева от себя, закрывая обзор со стороны дороги. Справа теснились густые заросли кустарника волчьих ягод. Со спины – лес. Натали пыталась взять под контроль возникшее возбуждение – вот он, долгожданный выброс адреналина. Как все казалось просто в Париже, в электричке… И даже пять минут назад. Один, два, три, четыре. Вот и ты, голубчик. Берем стамеску в левую руку, молоток – в правую. Какого черта! – стамеска вывернулась из пальцев и шлепнулась на землю. Какая скользкая штуковина! Управилась со стамеской – больно тюкнула молотком. Натали, разозлившись, намертво зажала в руках проклятые инструменты. «Видел бы меня Пьер!» Не желающий вылезать злополучный кирпич наконец зашатался. Ура! Отбросив стамеску и молоток, Натали уцепилась ногтями за острые края кирпича и потянула его на себя. Поехал, умница. Вдруг почти за ее спиной послышались голоса и треск сучьев. Черт возьми, они идут прямо на меня! Лесники? Дачники? Голоса – мужской и женский – зазвучали совсем близко, когда кирпич, выскочив из стены, шлепнулся у ног. Как там учил Виктор? Услужливая память молниеносно высветила подсказку: «Решение в критической ситуации должно быть мгновенным и единственно правильным».

Одним махом Натали стянула брюки и присела на корточки, голой попой загородив дырку в стене и все, что валялось на земле. Ошеломленному взору выбравшихся из овражка грибников – парня и девушки – открылась занятная картинка: молодая женщина сидела у кирпичной стены на корточках, сверкая голым задом. Одна рука сжимала кусок газеты, другая стыдливо прикрывала низ живота. Девушка оглушительно захохотала, обернулась к спутнику, приглашая разделить веселье по столь пикантному поводу. Однако, увидев, что парень во все глаза уставился на красотку, мигом ухватила его за руку и потащила прочь.

«Слава богу!» Натали так же молниеносно натянула брюки, обернулась к стене и принялась за следующий кирпич. На удивление, он поддался легко. Она засунула руку в проем, внутри оказавшийся довольно вместительным. «Есть, есть, есть!» Первой появилась на свет божий металлическая коробочка, обернутая в клеенку и перевязанная бинтиком. Вторая оказалась побольше, следующая – еще больше. Коробки—в корзинку, кирпич на место…

Полуденной электричкой она возвращалась в Москву. Рядом на скамейке стояла плетеная корзинка, наполовину заполненная сыроежками.

– Не повезло, – посочувствовал сидевший напротив Натали дедуля, у которого опята буквально вываливались из двух корзин.

– Не повезло, – улыбнулась Натали.

– Не горюй, дочка, в следующий раз на засолку наберешь. А сыроежки сегодня пожаришь.

Дома, передоверив сыроежки маме, Натали отправилась в ванную. Горячий душ после загородной поездки не помешает и к тому же успокоит нервы.

– Наташенька, ты скоро? – позвала Софья Григорьевна. – Твой улов готов. Получилось вкусно.

Ночью, когда мама крепко спала, Натали развернула свою добычу. Две большие жестяные коробки набиты долларами. Она открыла маленькую – на черном бархате ослепительно лучились бриллианты. Она почти не сомневалась – камни чистейшей воды, хотя химия научилась синтезировать искусственные, теперь и опытный ювелир без поляризационного микроскопа не обходится. «Слезы богов» – так называли их древние. Слез, пролитых простыми смертными на земле ради обладания или утраты алмазов, никто не считал. Их бездонный океан. Пожалуй, в мировой истории не встретишь камня более знаменитого, из-за которого начинались войны, портились или, напротив, устанавливались дипломатические отношения, чем алмаз.

Он обладает чудесным свойством – он универсален, он украшает всех, хоть и не всем приносит счастье. Искорка таинственного огня, живущая даже в самом маленьком бриллиантике, зажигает этот огонь в глазах человека. Нет, не высокой стоимостью бриллианта определяется привязанность человека к этому великому камню. Скорее, это магия алмаза заставляет людей выкладывать за него любые деньги. Ликвидность бриллиантовых изделий очень велика – не было случая, чтобы они сильно падали в цене. Известно и другое: люди в стесненных обстоятельствах готовы расстаться с золотом, серебром, жемчугом и фамильным фарфором, но сохраняют любой ценой даже простенькое колечко, если в нем лучится бриллиант.