Текст книги "Бестужев-Рюмин"

Автор книги: Борис Григорьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

«Я рассчитался с графом Бестужевым,– говорил Панин прусскому посланнику Сольмсу, – я заплатил ему за все прежние обязательства, я ему не должен ничего, и он не в числе моих друзей».Соловьёв пишет, что Панин, по всей вероятности, имел в виду свои хлопоты по реабилитации бывшего учителя.

Между учителем и учеником наметилась борьба, и Панин даже жаловался Екатерине, что вмешательство Бестужева в государственные дела заставит просить его об отставке. Конечно же, Екатерина предпочла Бестужеву Панина, но это решение доставило ей чувство неловкости. Она очень ценила и уважала старика Бестужева и не могла просто так выбросить его на обочину дороги. Бестужев, кстати, в отличие от Панина, не страдал конституционалистскими «замашками» и не предлагал учредить при Екатерине так называемый Имперский совет – орган, ограничивающий её полномочия как самодержавной императрицы. Она яростно защищала Бестужева от клеветы, выставлявшей его человеком продажным: «Это ложь. Бестужев обладал упорной твёрдостию, и никто никогда не мог подкупить его».Совершенно противоположного мнения она была о сопернике Бестужева графе Воронцове: «Гипокрит [102]102
  То есть лицемер.


[Закрыть], какого не бывало; вот кто продавался первому покупщику; не было двора, который бы не содержал его на жалованье».

Так что Екатерина некоторое время должна была терпеть бывшего великого канцлера, а он, не привыкший жертвовать своими убеждениями, понимая, что своим упрямством досаждает императрице и создаёт для неё дополнительные трудности, должен был прибегать к старому испытанному средству всех царедворцев – к лести и угодничеству.

Сильное раздражение у Екатерины вызвало вмешательство Бестужева-Рюмина в церковные дела, в частности, в так называемое дело Арсения Мацеевича (1697—1772). Ростовский архиерей Арсений Мацеевич был своеобразным протопопом Аввакумом XVIII века. При Петре III монастырские и некоторые церковные земли были секвестрированы, но при Екатерине они снова стали возвращаться церкви. Но Екатерина была вынуждена признать справедливость указа бывшего супруга и всячески стала тормозить процесс возвращения церкви секвестрированных земель. Для упорядочения этого вопроса императрица назначила специальную комиссию, которая снова занялась переписью возвращённого церкви достояния, что вызвало со стороны воинственного Арсения естественные подозрения и резкие выпады против новой «неправильной», по его мнению, императрицы. Синод вместе с Екатериной, усмотревшей в этом выпаде оскорбление её чести и достоинства, решил наказать строптивого архиерея, лишить его архиерейского сана и сослать в отдалённый монастырь. Перепуганный Арсений Мацеевич, и ранее, при Елизавете, обращавшийся к Бестужеву-Рюмину за помощью, написал ему письмо.

Справедливости ради следует отметить, что граф Алексей Петрович, к старости благоволивший православной церкви, ни в коей мере не заступаясь за бедного Мацеевича, написал Екатерине вполне мягкое письмо с рекомендациями затушевать это дело и оставить старика в покое, чтобы, как он выразился, не разворошить весь церковный муравейник. Он просто «рабски просил о показании ему монаршего и матерного милосердия», дабы предупредить «разных о сем и без того в публике происходящих толкований».Между тем императрица была явно уязвлена тем, что Мацеевич в своих филиппиках намекнул, что она, как немка, никакого права на русский трон не имела, и в своём отзыве на обращение Бестужева утверждала, что ни один государь не потерпел бы такого оскорбительного поступка, который совершил Мацеевич по отношению к ней, а без всякой церемонии отрубил бы ему голову.

Бестужев, ничтоже сумняшеся, попытался успокоить раздражение Екатерины и снова написал ей: «Во всенижайший ответ всеподданнейший раб доносит, что как он прежде за ростовского архиерея не заступался», так и теперь только принял «присланную от него цидулку»и представил её императрице со своими соображениями. Он считал необходимым пресечь все лишние толкования в народе, тем более что сам Мацеевич о содеянном уже жалеет и сокрушается [103]103
  Раскаяние А. Мацеевича было, вероятно, неискренним. Он продолжал «хулить» императрицу и выступать в пользу Иоанна Антоновича, что положило конец терпению Екатерины. В 1767 г. на него был сделан донос, он был расстрижен из монахов, лишён фамилии и сослан в Ревельскую тюрьму под фамилией Враль, где и нашёл свой конец.


[Закрыть]. На записке Бестужева Екатерина написала: «Сожалею, что сокрушается: я писала с тем, чтоб вы имели что соответствовать тем, кто вас просьбою мучит. Желаю вам спокойно почивать».Очевидно, реакция императрицы была немедленной, так что поспешила вернуть записку со своей пометой её автору прямо на сон грядущий.

С этого момента отношение Екатерины к старику Бестужеву стало резко охладевать. По донесениям иностранных послов в Петербурге, Бестужев не сдавался и нашёл общий язык с фаворитом императрицы Г.Г. Орловым (1734—1783). Весной 1763 года он, зная тайну брака Елизаветы Петровны с А.Г. Разумовским, подал графу Григорию идею официально жениться на Екатерине II и стал собирать подписи среди дворянства в пользу этого брака.

Согласно версии Дидро, которую приводит Н.И. Павленко, Бестужев открыл свои брачные замыслы канцлеру Воронцову. Тот, якобы не захотев и слышать об этом, прервал Бестужева и сказал:

– Чем я заслужил такое унизительное доверие с вашей стороны?

После этого Воронцов побежал к Екатерине и стал говорить о неприличии и опасности её брака с Орловым. Он предложил вместо этого осыпать фаворита богатствами и почестями, но отнюдь не думать о бракосочетании с ним. От Екатерины канцлер отправился к Панину и стал умолять его тоже повлиять на императрицу.

Особого сочувствия инициатива Бестужева не вызвала ни в народе, ни у дворян. Особенно была недовольна этим предложением гвардия, инициатор и исполнитель всех последних государственных переворотов. Императрица поставила вопрос на обсуждение в Государственном совете. Во время обсуждения все сохраняли молчание. Тогда встал Н.И. Панин и заявил:

– Императрица делает, что захочет, но госпожа Орлова не может быть русской императрицей.

Екатерина немедленно закрыла заседание [104]104
  Согласно А.Б. Каменскому, эту фразу произнёс канцлер М.И. Воронцов, что, на наш взгляд, является весьма сомнительным.


[Закрыть].

Но Орловы и Бестужев-Рюмин продолжали настаивать на своём. Из брака Разумовского и Елизаветы они решили создать прецедент. Екатерина повела при этом тонкую игру. Она не могла прямо отказать своему фавориту в желании стать её мужем – её довольно шаткое на первых порах положение во многом зависело от расположения всесильных братьев Орловых, – и согласилась составить проект соответствующего указа об официальном признании брака покойной Елизаветы и старика Разумовского. С проектом этого указа Екатерина направила к Алексею Григорьевичу графа и канцлера М.И. Воронцова.

Бывший фаворит жил в Москве в доме на Покровке. Канцлер застал Разумовского у растопленного камина. Гость показал хозяину проект и попросил у него бумаги, подтверждающие его тайное венчание с Елизаветой Петровной. Несколько минут Разумовский молчал. Потом подошёл к комоду, достал оттуда ларец и извлёк из него свёрток из розового атласа, в котором оказались пожелтевшие листы двадцатилетней давности. Подержав их в руках, Алексей Григорьевич бросил их в огонь.

– Я не был ничем более, как верным рабом её величества, – произнёс он, с трудом опускаясь в кресло…

Идея Бестужева-Рюмина сгорела в камине вместе с брачным свидетельством. Панинская партия и тут взяла верх.

Пользуясь поддержкой Орлова, граф Алексей Петрович затеял против Панина новую интригу, но, по всей видимости, не рассчитал силы. Ему уже не хватало ни такта, ни чутья, ни чувства собственного достоинства. Французский посланник Бретёйль в одной из своих реляций описывал, как Екатерина на каком-то приёме никак не могла отделаться от пьяненького Бестужева, досаждавшего ей, по-видимому, очередным прожектом.

Каплей, переполнившей чашу терпения Екатерины, оказались польские дела. Ввиду тяжёлой болезни Августа III Екатерина предпринимала отчаянные попытки сделать после его смерти королём Польши своего бывшего фаворита Станислава Понятовского. Существенную помощь в этом ей оказывал Фридрих II, а всю дипломатическую сторону дела обеспечивал Панин. Бестужев-Рюмин тоже привлекался к польским делам, но его настойчивые советы сохранить Польшу за саксонскими курфюрстами уже не отвечали новым реалиям, и Екатерина окончательно разочаровалась в нём.

«Батюшки Алексея Петровича» не стало, остался вовсе никому не нужный упрямый старец. Таким образом, тяжба за верховенство в вопросах внешней политики закончилась для Бестужева плачевно, а Никита Иванович не только удержался на своих позициях, но и скоро значительно укрепил их после отставки также «вышедшего из моды» М.И. Воронцова. В октябре 1763 года Панин, как было написано в указе о его назначении, «по теперешним небезтрудным обстоятельствам»стал безраздельно заведовать делами КИД. Не будучи официально назначен канцлером («великие канцлеры» Екатерине были ни к чему), он, тем не менее, был поставлен выше вице-канцлера князя Д.М. Голицына и в течение двух десятков лет оставался главным советником императрицы по иностранным делам.

Осенью 1763 года в Петербурге прошли совещания по поводу событий в Швеции, на которых выступил А.П. Бестужев-Рюмин. Именно он с большой настойчивостью озвучил неприемлемость для русских интересов восстановления в Швеции абсолютизма. К Бестужеву прислушались и другие участники совещания, а потом их одобрила и Екатерина. Впрочем, ничего нового бывший канцлер не присоветовал: самодержавный Петербург, начиная с Петра Великого, всегда пытался держать Стокгольм в конституционных рамках и бороться с любой попыткой шведских королей вернуться к абсолютизму.

Несмотря на холодность в отношениях с императрицей, милости Бестужеву время от времени продолжали ещё перепадать. Так, например, в конце 1763 года ему по иронии судьбы был пожалован голштинский орден Св. Анны 1-й степени – вероятно за то, что голштинская партия при русском дворе всегда его ненавидела, а он отвечал ей взаимностью.

В 1764 году, при реформе Сената и разделе его на департаменты, Алексея Петровича назначили в первый департамент, но ходить в присутствие дряхлый старик был уже не в силах, и его потихоньку уволили. Кажется, в это время новоиспечённый сенатор представил-таки Её императорскому величеству ещё одну записку, в которой предлагал заступиться за ущемлённого в чём-то Коммерц-коллегией голландского купца Рейнгольда. Соловьёв приводит следующий ответ императрицы, сохраняя её оригинальную орфографию и синтаксис: «Я видела оная прозба и она отослана в Сенат монополии признани за вредни и не один город разарён все exclusions(то есть исключения. – Б. Г.) служит другим в пример и много таких пример будет есть ли одному дадут в прочем я услышу сенатская рассуждения. Где общество выигрывает тут на партикулярный ущерб не смотрют» [105]105
  В нашем «переводе» на правильный русский язык это должно гласить примерно так: «Я видела эту просьбу, она отослана в Сенат монополий. Там признана вредной, ибо не один город разорён, исключения из правил служат другим примером, и за одним последуют многие другие. Впрочем, я подожду мнение Сената. Там, где выигрывает общество, на частный ущерб внимания не обращают».


[Закрыть].

В это время Алексей Петрович, озабоченный, очевидно, сохранением у потомков памяти о роде Бестужевых, направил своему дальнему родственнику Ивану Дмитриевичу Бестужеву-Рюмину «собранную трудами покойного моего родителя родословную книгу».Письмо к Ивану Дмитриевичу датировано 10 июля 1764 года, книга была тщательно и красиво переписана и переплетена в малиновый бархат. В книге находилась грамота о выезде из Англии представителя рода Бестов, полученная Алексеем Петровичем от герольда графства Кент в бытность его в Англии.

В 1765 году при содействии сенатора Бестужева в почётные члены Петербургской Академии наук был избран Вольтер. По всей видимости, ему при этом пришлось перешагнуть через себя, через свои франкофобские принципы, тем более что поклонником Вольтера он никогда не был. Но с Вольтером переписывалась сама «мать отечества», так что старику нужно было проявить гибкость. Впрочем, когда встал вопрос о том, чтобы поручить Вольтеру написать историю Петра Великого, Бестужев воспротивился и сказал, что гораздо лучше эту работу поручить Петербургской Академии наук.

За два года до смерти Бестужев-Рюмин на свои деньги соорудил в Москве у Арбатских ворот храм во имя Святых Бориса и Глеба. Оказывал он также покровительство – вероятно, под влиянием супруги – лютеранской церкви Святых Петра и Павла в Петербурге. Несмотря на старость, он сохранял находчивость и остроумие и никогда не лез в карман за словом. Когда клир Казанского собора просил разрешения присоединить к себе находившийся по соседству храм Св. Петра и Павла, то для пущей убедительности священники стали уверять графа Алексея Петровича, что им явилась Богородица и плакала, жалуясь на оскорбительное для неё соседство лютеранской церкви. Бестужев приказал вернуться им за решением через три дня. Когда святые отцы появились у него снова, он безапелляционно заявил им, что к нему за эти три дня тоже явилась Богородица, которая передумала и присоединять протестантскую церковь Св. Петра и Павла к Казанскому собору больше не желала. Богородица, согласно рассказу Бестужева, обосновала своё последнее решение тем, что церковь была построена не по православному принципу – с востока на запад, а с севера на юг. Так он сохранил в целости и сохранности опекаемый им лютеранский храм.

Кончину свою Бестужев заранее увековечил медалью. Её лицевая сторона повторяла рисунок медали, изготовленной им в 1747 году, только на обратной стороне её был изображён катафалк между четырьмя пальмами, на нём – урна с гербом графов Бестужевых-Рюминых, по обеим сторонам аллегорические фигуры: слева – постоянство, опирающееся на колонну и венчающее урну лаврами, справа – вера с крестом в руке, возлагающая на урну пальмовую ветвь, а сверху надпись: tertio triumphat – третий одержал победу.

ОТЕЦ И СЫН

Последние годы Бестужева были омрачены его взаимоотношениями с сыном Андреем (? – 1768), который отличался на редкость взбалмошным и буйным нравом, усугублявшимся беспробудным пьянством. При этом Андрей Алексеевич оказался неспособным к какой-либо служебной деятельности, несмотря на то, что отец усиленно продвигал его по дипломатической и придворной линии, а Елизавета Петровна и Екатерина II жаловали его вниманием и чинами. Петербургское общество и высшие сановники воспринимали графа Андрея довольно критически. Между тем личность его сильно занимала всех, поскольку ему предстояло стать наследником всего богатства бывшего великого канцлера.

Воспитатель великого князя Павла Петровича С.А. Порошин в своих «Записках» писал: «Приходили ему(то есть великому князю. – Б. Г.) раза три сказывать, что граф Андрей Алексеевич пришёл: не изволит ли Его Высочество выйдтить? Государь цесаревич очень недоволен был сим посещением и говорил: “Что мне с этим дураком делать: ни по-русски, ни по-французски не умеет, да хоть бы умел, о чём с ним говорить станешь?” Вышел наконец Его Высочество и на гостя очень изволил смотреть косо».Далее Порошин пишет, что Павел подошёл к своему учителю Н.И. Панину и, не стесняясь, достаточно громко прошептал ему на ухо по-французски: смотрите, мол, на этого дурака.

Как бы то ни было, Никита Иванович, вероятно, в уважение своего бывшего начальника, иногда принимал у себя его непутёвого сына, что отмечает Порошин в «Записках» за 7 декабря 1764 года: «Из сторонних у нас обедал только граф Андрей Алексеевич Бестужев. Его превосходительство Никита Иванович разговаривал с ним о доме их, в котором, по рассказам графа Андрея Алексеевича, человек с полтораста людей и великое в том числе множество всякого звания мастеровых. Ещё говорили о Каменном острове и о деревне графа Бестужева, что на Каменном носу, которая тысячи три в год доходу ему приносит, не считая дров и сена…»По-видимому, граф Андрей был приглашён Паниным специально, чтобы получить более подробное представление о недвижимости, которая приглянулась его ученику великому князю Павлу Петровичу.

О воспитании Андрея Алексеевича сведений не сохранилось, известно только, что он был баловнем матери графини Анны Ивановны, и что он с малых лет доставлял родителям много хлопот. Пристрастие к вину, по предположениям современников, он унаследовал от отца, что весьма сомнительно. Алексей Петрович пил, но не спивался и дело разумел куда лучше непьющих. В доме, где пьют, не обязательно, чтобы дети вырастали пьяницами. А вот некоторые черты характера отца к графу Андрею перешли – правда, в довольно гипертрофированном виде: склочность, высокомерие, склонность к розыгрышу, вспыльчивость.

Как бы то ни было, Бестужев, став канцлером, ещё в 1744 году стал проявлять заботу о служебной карьере сына. Он помог ему в том же году стать камер-юнкером при дворе великой княгини Екатерины, а потом послал его к брату Михаилу Петровичу, который был полномочным министром при дворе короля Польши и курфюрста Саксонии Августа III. Андрей Алексеевич, послужив два года «дворянином» при русской миссии в Саксонии, стал в 1746 году камергером.

Казалось, что впереди его ожидали завидное будущее и счастливая жизнь. Но всё сложилось как нельзя хуже, и виной тому стали дурной характер и дурные наклонности молодого графа. Во-первых, не складывалась у него личная жизнь. Алексей Петрович пытался упрочить положение сына блестящей женитьбой на юной Авдотье Даниловне Разумовской, племяннице обер-егермейстера императорского двора А.Г. Разумовского. Однако заключённый Андреем Алексеевичем 22 февраля (по другим данным, 5 мая) 1747 года брак с ней длился всего 2 года и способствовал скорее упрочению положения самого канцлера. Саксонский резидент Петцольд в своей депеше в Дрезден сообщал: «Хотя Бестужевы так недавно женились, однако у них уже не раз бывали домашние ссоры. Молодая графиня не раз грозила пожаловаться государыне и обер-егермейстеру, обещаясь обратить своё замужество к унижению великого канцлера и его семейства во столько же, во сколько оно до сих пор служило к их возвышению».

В конце 1747 года молодые супруги были посланы в Вену с поздравлениями по поводу рождения эрцгерцога Леопольда. Венский двор тепло их принял, но в поездке Андрей Алексеевич дал волю своему расточительству, дорого стоившему отцу. Это дало повод к новым ссорам между супругами и, по утверждению историка семьи Разумовских А.А. Васильчикова, граф скоро вогнал Авдотью Даниловну в гроб. Она скончалась 14 мая 1749 года, и вдовец с горя ударился в пьянство и дебоши. Не помогло и вмешательство Елизаветы, посылавшей в дом к Бестужеву барона Миниха-младшего, чтобы урезонить буяна, а потом ещё издавшей специальный именной указ по этому поводу.

После смерти супруги Андрей Алексеевич был назначен комендантом в Нарву, но и здесь он не замедлил проявить свой буйный нрав и «задор»: злоупотреблял самоуправством, бранил людей непотребными словами, грозился высечь чиновников кнутом, а с людьми нечиновными вообще не чванился и бил их по щекам, наказывал палками, сёк нещадно, уводил чужих жён.

После падения в 1757 году канцлера сын его последовал вслед за ним в ссылку в Горетово, и там, в деревне, дурные наклонности младшего Бестужева получили дальнейшее развитие. Кроме увлечения хиромантией и прочими, по выражению отца, «суеверствами», он нашёл себе товарища по кутежам в лице караульного офицера, приставленного к отцу, «предался великому пьянству». Он постоянно ссорился с Алексеем Петровичем, прилюдно обзывал его изменником и государственным преступником, оскорблял память матери, науськивал слуг против отца, так что тот был вынужден обратиться с жалобой к духовнику Елизаветы Петровны Ф.Я. Дубянскому. Жалоба возымела действие, императрица приказала сменить караульного офицера, а касательно самого молодого Бестужева Тайная канцелярия предписала «смирить его в чинимых им беспокойствах по воле родительской».Как был наказан пьяница и дебошир, история умалчивает, но, кажется, нужных выводов он для себя не сделал. «Но и тут немного ж времени прошло, как ты опять не токмо за пущее пьянство и горшие… отважнейшие мне оскорбления, но и за самую явную против меня злобу взялся»,– писал Алексей Петрович сыну уже в 1765 году.

«Злоба»и «горшие оскорбления»,о которых упоминал Бестужев-отец, состояли не только в побоях отца, но и возведении на него клеветы и в попытках присвоить права на его недвижимое имущество.

После снятия Екатериной II опалы с Алексея Петровича сын решил примириться с отцом и попросил у него прощения, и Алексей Петрович возобновил о нём свои попечения. По его просьбе Екатерина «утешила» графа Андрея, который уже имел чин генерал-поручика, действительным камергером и кавалером орденов Святых Александра Невского и Анны, и в 1762 году присвоила ему высокий чин действительного тайного советника.

Но и после этого Андрей Алексеевич не успокоился и продолжал испытывать терпение отца. Он прогневал его в очередной раз и в очередной раз попросил у него прощения, о чём свидетельствует его письмо от 6 февраля 1763 года, писанное из Москвы. «Милостивый государь родитель! Бог сам да будет мне судья здесь и на оном свете, если я когда-либо с умыслу искал вас оскорблять, а потому нижайше и со слезами прошу о прощении»,– начинает он письмо, а затем сообщает, что поскольку сам он припасть к ногам родителя не может, то посылает ходатая – Лукьяна Ивановича Камынина, племянника Алексея Петровича.

Бедный старик растрогался и простил единственного сына, который в письме от 9 февраля 1763 года благодарил отца и клялся вести себя подобающим образом и во всём слушаться родителя. В противном случае он был готов отдать себя на полную родительскую волю и снести от отца любое наказание, которое тот только придумает. Естественно, слова своего Андрей Алексеевич не сдержал и занялся своим обычным делом – дебоширить, пьянствовать, клеветать на отца, оскорблять людей, драться со слугами и людьми ниже себя по званию.

Сохранилось ещё одно его покаянное письмо отцу, от 19 марта 1765 года, в котором он, отвечая на письмо Алексея Петровича от 9 марта, «последнее крепкое на письме увещание»,перечисляет и «с крайним сокрушением сердца, к собственному стыду»признаёт все свои прегрешения, допущенные «по вкоренившейся… слабости к пьянству»– неповиновение родителям, игнорирование указов императрицы, пьянство, презрение увещеваний духовника, избиение слуг родителя, ночной скандал со слугой Алексея Петровича Иваном Белым перед спальней отца и др., – и обещает… исправиться.

Но сын был уже не в состоянии разжалобить отца. Об этом свидетельствует упомянутое выше письмо Алексея Петровича от 31 августа 1765 года, написанное в увещевательном тоне, но, по-видимому, без всякой веры в исправление сына. Длиннющее письмо это было вручено Андрею Алексеевичу под расписку и вводит нас в тайны семейных отношений бывшего канцлера [106]106
  Недаром сб. «Памятники новой истории» печатает переписку Бестужева с сыном под рубрикой «Из нравов XVIII века».


[Закрыть].

В первой части письма Алексей Петрович, напоминая сыну все его прежние неблаговидные поступки, перечисляет и все свои финансовые издержки, которые он претерпел «благодаря» своему сыну. Если верить ему, а не верить у нас нет оснований, потому что и сам обвиняемый признаёт это, то сумма их зашкаливает за несколько сотен тысяч рублей. Все семейные драгоценности Андрей Алексеевич раздал, заложил и пропил – взять хотя бы для примера осыпанный бриллиантами перстень с портретом матери, который он подарил Ивану Белому.

Отец заявляет, что приостанавливает выплату оставшихся долгов на сумму более 10 тысяч рублей, но приветствует решение сына «остепениться» и жениться во второй раз. «На сие твоё объявленное намерение столь приятнее было мне согласоваться, что ты у меня, каков ни есть, один»,– горестно признаётся Бестужев, – «и что мне натурально желательно тебя на путь истинный обращенным… видеть».Находясь в преклонных летах, отец хотел бы утешиться надеждой, что выслуженное графское достоинство не кончится на сыне и что он, вступив в брак, родит себе наследника.

Однако и тут, с горечью отмечает Бестужев-отец, граф Андрей не внял никаким увещеваниям и снова принялся за старое. Приехав сразу после сговора с Долгоруковой в дом к адмиралу Ивану Лукьяновичу Талызину, к кузену Алексея Петровича, чтобы позвать его на обед, граф Андрей, «сверх разных шалостей и бесчинств, о которых и сказать неприлично»,умудрился самым жесточайшим образом оскорбить его супругу, за что по приказу хозяина был сброшен с лестницы и «выбит» из дома. На другом обеде он стал обливать столы и полы вином, потом оскорбил тётку невесты Анну Сергеевну, потом обругал её брата, а в заключение обеда стал выгонять из дома отца его племянницу Маргарету Родионовну Волконскую.

«Шалости» сына этим не ограничились. Он наврал Анне Сергеевне, что отец специально удерживает его при себе и не отпускает к невесте и что он его спаивает, подставляя ему для этого майора Беттигера, племянника умершей матери и генерала Веймарна. Эта наглая ложь, возведённая на него, на достойного уважения Беттигера и на известного своей трезвостью Веймарна несказанно оскорбила Алексея Петровича, тем более что для посещения невесты он выделил сыну и лошадей, которые им были загнаны, и кареты, которые сын своей ездой привёл в полную негодность. (Кстати, Веймарн был старым испытанным приятелем Алексея Петровича: это он в качестве генерал-квартирмейстера в 1757 году играл роль передаточного звена в переписке Бестужева с фельдмаршалом Апраксиным.)

Старик был буквально убит этой выходкой и другими непристойными поступками сына и пишет, что больше терпеть их не намерен и «на всякий случай я тебя в сём твоём против меня злом поползновении родительским… проклятием заклинаю».Он имел все основания подать на сына жалобу императрице, но сдержал себя ввиду предстоящего его бракосочетания. А пока он предлагает сыну «разойтись»: он отлучает его от своего дома, предлагает завести свой и выделяет ему на будущее часть движимого и недвижимого имущества.

Далее идёт перечисление того, что отец жалует сыну в связи с женитьбой: денежное содержание ему и жене в сумме 3000 рублей в год, родословные Пошехонские вотчины (кроме конного завода) с 1096 душами и годовым доходом около 3500 рублей, столовое серебро и сервизы из саксонского фарфора (подарок польско-саксонского короля и курфюрста), камердинера Калмыка, 6 лакеев в ливрее, 3 истопников и, «буде понадобятся» – 3 прачек. Кроме того, он предоставляет в его распоряжение приказчика Таланова с семьёй, 3 кареты с 14 лошадьми при двух кучерах и двух форейторах в ливреях с их семьями, двух поваров и ученика повара с семьями, мебель, гобелены, постельное бельё, а для жены – 1 фарфоровый и 1 позолоченный туалетный прибор и серебряную с позолотой чернильницу.

Как мы видим, на «приданое» для сына Алексей Петрович не поскупился, хотя, конечно, при нормальных условиях раздела сын мог рассчитывать на большее. Итак, бывший великий канцлер в последний раз предлагает сыну «вспомнить Бога» и жить прилично чину и званию. Письмо заканчивается пожеланиями сыну всяческого благополучия в браке и вообще в жизни и приглашениями будущих супругов к себе в гости. Но видеть сына Алексей Петрович желал непременно в обществе жены.

В расписке, составленной 2 сентября пред полуднем, о получении отцовского письма граф Андрей пишет, что разделом имущества доволен и выражает отцу благодарность.

После обручения с княжной Долгорукой, которое 5 июня 1765 года императрица на очередном куртаге свершила лично, 19 октября 1765 года состоялась свадьба. Но уже через год супруги развелись: граф Андрей обращался с ней грубо и жестоко, и после развода Анна Петровна удалилась к своим родителям.

Порошин в своих записках за декабрь 1765 года отмечает: «Разговаривали о графе Андрее Алексеевиче Бестужеве, который недавно женился на княжне Долгоруковой. 24-го числа нынешнего месяца обобрал он её и сбил её со двора. Велено к нему приставить гвардии офицера с солдатами и отдать его отцу в полную диспозицию».

Разгневанный Алексей Петрович распорядился на сей раз круто: он попросил императрицу лишить сына чинов и орденов и сослать его в Свирский Александровский монастырь. Сначала императрица не сочла проступки Андрея Бестужева слишком тяжёлыми, чтобы помещать его в монастырь, но потом вняла просьбам отца, и граф Андрей Алексеевич всё-таки очутился в монастыре. Письмом от 31 января 1766 года Екатерина просила митрополита Новгородского Дмитрия Сеченова «дать повеление архимандриту того монастыря, чтоб он, Бестужева туда приняв, содержал по предписанию отцовскому, под началом до тех пор, доколе нового повеления о свободе его не последует».

Андрей Алексеевич просидел в монастыре до мая 1766 года, а потом был освобождён с предписанием жить «смирно и допропорядочно, где пожелает, кроме своих деревень».Свобода, вероятно, последовала согласно предсмертному указанию отца, тихо скончавшегося 10 апреля того же года. Отец намеревался лишить сына наследства, но не успел. Над имением и недвижимым имуществом бывшего великого канцлера – при жизни он был владельцем нескольких деревень в разных губерниях империи и 4225 крепостных душ, – по просьбе племянников была учреждена опека «за развратною и неистовою жизнью графа Андрея».Половину доходов граф Андрей с имущества отца всё-таки получил, а половина пошла на уплату его долгов. Распоряжаться наследством граф Андрей, однако, не мог, над ним было учреждено попечительство, и попечители выдавали ему на руки по 3 тысячи рублей в год.

Умер граф Андрей в 1768 году бездетным в Ревеле. С ним прекратился род Бестужевых-Рюминых, потому что и у его дяди, Михаила Петровича, детей не было. Как писал историк Бюшинг, «он оставил в 1768 году мир, для которого был бесполезен».

Об обстоятельствах смерти самого великого канцлера или о его похоронах никто из современников воспоминаний не оставил. По всей видимости, он скончался тихо в своём доме и тихо, по-домашнему, был предан земле.

М.М. Щербатов писал о том, как несправедливо Екатерина II обошлась со своим другом, оказавшим ей в своё время бесценные услуги: «…Граф Алексей Петрович Бестужев, спомоществующий ей, когда она была великою княгинею, во всех ея намерениях и претерпевший за неё несчастие, при конце жизни своей всей её поверенности лишился, и после смерти его она его бранила».