Текст книги "Стихотворения из сборников «День поэзии»"

Автор книги: Борис Лапин

День Поэзии 1968
Публикация И. И. Эрбург

Лев Славин
Мужество Бориса Лапина

Борис Лапин хорошо известен как прозаик. Книги его – «Повесть о стране Памир», «Тихоокеанский дневник», «Дальневосточные рассказы» (в соавторстве с 3. Хацревиным), «Подвиг» – неоднократно издавались и полюбились широкому читателю.

Но только в тесном кругу литераторов старшего поколения известно, что Б. Лапин был и поэтом.

Три стихотворения, публикуемые здесь, далеко не дают представления о его поэзии – глубокой и оригинальной.

В Отечественную войну нас раскидало по разным фронтам. Но мне случилось быть с Борей в тридцать девятом году на Халхин-Голском фронте. Там я не раз имел случай убедиться в его спокойном и ровном мужестве. Не такова ли его поэзия!

В последний раз мы увиделись с ним в августе сорок первого года, когда редакция «Красной звезды» вызвала со всех фронтов своих корреспондентов, чтобы дать им новые инструкции. Ночью мы с Борей стояли на крыше девятиэтажного дома в Лаврушинском переулке, и после фронтовых испытаний это дежурство во время бомбежки казалось нам заслуженным отдыхом.

Краткое пребывание в Москве Борис использовал, между прочим, и для того, чтобы записать свои стихи прежних лет. До тех пор они хранились только в его памяти. Но вдруг он решил собрать их на бумаге. Откуда это «вдруг»?

Испугался ли он, что попадет в положение героя бальзаковского рассказа «Неведомый шедевр», которого маниакально-одержимая работа над формой привела к обессмысливанию самого произведения?

Или Лапин решил закрепить свои стихи на бумаге, потому что память так хрупка, да и мало ли что может случиться с их автором! Не забудем, то были тревожные дни сорок первого года.

Так появился рукописный сборник, тонкий альбом в кожаном переплете с медной застежкой, единственное хранилище поэзии Бориса Лапина. Сам он не вернулся. Как и его друг, Захар Хацревин, он погиб на фронте под Борисполем, городом, который совпадал с его именем.

В немногие дни нашего последнего свидания Борис Матвеевич сказал мне, что хочет писать поэму. А мы-то, друзья его, полагали, что он отошел от стихов. На самом деле он не переставал писать их. Оказалось, что среди них есть прекрасные вещи. Но Лапин не опубликовывал их, стремясь еще к большему совершенству. Да, он не вмещался в одной прозе. В сущности, поэзия всегда прослаивала его прозу. Но сам он считал, что его стихи не более чем обещания.

Сейчас мы видим, что они не только обещания, но и свершения.

Борис Лапин

 
Ночь горит огнем. Уплывает сад.
Молодой соловей кричит.
Путник всходит на холм, не глядя назад,
И за ним его тень бежит.
И бежит вдали, слыша чей-то крик,
И за ней еще тень ползет —
Это черный куст, как немой старик,
Беспокойный холм стережет.
Путник снова свернул. Вот горят огни.
Он идет по своим следам,
Спотыкаясь о каменных кладбищ пни
И гробницы помойных ям.
Кто его зовет? Или сонный царь
Снова встал из былых высот?
Иль ждет его роковая сталь
Там, где есть в пути поворот?
Нет, не ждет его ни чужая сталь,
Ни крутая о друге весть,
Ни домашний страх, ни любовь, ни ложь,
Ни отчаяние, ни месть.
Это всё, что может лежать в суме,
Что блестит на храме звезды,
Что бело в земле и черно в сурьме
И течет сквозь поток воды.
 

 
Внизу повисли купы звезд,
В янтарь оделась бирюза,
Дрожит над бездной чуткий мост.
Будь осторожен, как слеза,
Повисшая на реснице.
 
 
По камню сполз в кустах арчи
Закат Восточной Бухары,
И за рекою басмачи
Кошмами кутают костры,
Но кто ты, одинокий?
 
 
Ты должен спать, припав к земле,
На тюфяке одной из рук
И слышать, как в холодной мгле
Скрывается и цвет и звук.
(И разве ты существуешь?)
 
 
Ты, может быть, один из тех,
Кто скрылся от дневных лучей,
Кто говорит без слов и вех
На языке барантачей
Под свист железной сабли.
 
 
И может статься, кровь бежит
На твой мохнатый малахай,
И может статься, ты – джигит,
Навеки потерявший рай,
Погибнув под штыками.
 
 
И может статься, ты – обман,
Ты – только эхо среди гор,
Бегущее в сырой туман
Под черствыми ножами шпор,
И это мой ступает конь.
 

 
Заплакала, поцеловала
Портрет, не видный в темноте,
Лицо горящее прижала
К шершавой каменной плите.
Прозрачным светом, пылью звездной
Кавказ дымился за горой.
Из виноградников морозной
Тянуло ночью и сырой.
 
 
Так ты, Баку, горишь над морем
У темных низких берегов,
Суровым скованное горем
В огне домов, в тени холмов.
 

1923

День Поэзии 1969

Константин Симонов
Рядом с прозой

Борис Лапин был превосходным прозаиком. Широкая известность пришла к нему в конце 20-х годов с книгой «Повесть о стране Памир». Вслед за ней появился «Тихоокеанский дневник» и блестящая, умнейшая антифашистская повесть «Подвиг». Почти одновременно с этим, в начале – середине 30-х годов, Лапин в соавторстве со своим другом Захаром Хацревиным написал интереснейшую книгу «Сталинабадский архив» и вслед за ней – «Дальневосточные рассказы», созданные после большого путешествия по Монголии.

В 1939 году Лапин и Хацревин – снова в Монголии, на этот раз – военными корреспондентами. К этой работе они возвращаются с первого дня Великой Отечественной войны. Последнее, что ими было написано в жизни, – это серия военных корреспонденций в «Красную звезду» из сражавшегося Киева.

В сентябре 1941 года они оба погибли при выходе из киевского окружения. Подробности их гибели неизвестны. Известно только одно: тяжело заболевший Хацревин просил оставить его и уходить. Лапин не согласился на это и остался и погиб вместе с ним.

Когда Борис Лапин погиб, ему было всего тридцать шесть лет. Этот успевший очень много сделать человек был все-таки только в начале своего пути, и тот том превосходной прозы, который остался после него, сложись его судьба по-другому, мог бы оказаться лишь первым из многих томов.

Борис Лапин известен главным образом как прозаик. Но он был и поэтом. Он не только начинал в юности с поэзии, выпустив свою первую книгу стихов семнадцатилетним мальчиком, он продолжал писать стихи всю свою жизнь. Он не принадлежал к числу тех прозаиков, которые когда-то в юности баловались поэзией, а потом забыли о ней и думать. Нет, он, так же как и его друг и соавтор Захар Хацревин, связал себя с поэзией на всю жизнь, и почти в каждой его книге, так же как и в книгах Хацревина и в их общих книгах, неизменно присутствует поэзия. И не в форме так называемой поэтической прозы, а в самой прямой и непосредственной форме – в форме стихов.

И Лапин и Хацревин любили включать в свои книги стихи. Так, в прозаической книге Хацревина «Тегеран» появились его стихи о Персии. Так, в совместной книге Лапина и Хацревина «Сталинабадский архив» оказались их стихи и их вольные переводы из таджикской поэзии. Потом, уже после выхода «Сталинабадского архива», эти стихи составили еще и отдельную книгу под названием «Стихи на индийской границе». Так, в повести «Подвиг» – о японском самурае капитане Аратоки – среди ее прозаического текста оказались написанные Лапиным стихи мифического американского поэта Пата Виллоугби.

Так вышло, что многие стихи Лапина и Хацревина как бы затерялись для читателя поэзии среди их прозы. А немало стихов Бориса Лапина, главным образом юношеских, написанных в 20-е годы, так и остались ненапечатанными.

Но сам Лапин любил эти стихи и придавал им значение. Именно поэтому они и сохранились.

Мне довелось видеть большую старую кожаную записную книжку, в которой эти юношеские стихи были переписаны рукою Лапина незадолго до его смерти. А вышло это так. В августе 1941 года Лапина вызвали на несколько дней с фронта из-под Киева в Москву, в редакцию «Красной звезды». Ему предстояло возвращаться обратно под Киев. Он имел представление о сложности складывавшегося там положения и перед отъездом обратно на фронт, несмотря на свое мужество и оптимизм, видимо, считался и с возможностью гибели. Во всяком случае, он в течение двух или трех ночей перед отъездом в Киев, в Москве, под гул бомбежек, записывал по памяти свои юношеские стихи. Благодаря этому они и остались.

Мне думается, что было бы очень интересным фактором нашей поэтической жизни, если бы в ближайший год-два появилась книга стихов, в которую были бы включены поэтические произведения Лапина и Хацревина, написанные каждым из них и входившие в разное время в их отдельные и совместные книги, а также оставшиеся до сих пор не опубликованными.

Может быть, такую книгу стоило бы назвать «Рядом с прозой». У нас в издательствах в последние годы и даже, пожалуй, десятилетия почему-то очень не любят принимать к рассмотрению рукописи, в которых стихи соседствуют с прозой. И по-моему– зря! Хорошие стихи рядом с хорошей прозой никогда еще не пугали серьезных читателей прозы, а порой приучали их к стихам, делали из них читателей поэзии. Во всяком случае, в 30-е годы Лапин и Хацревин выпустили несколько именно таких книг, совершавших эту полезную работу.

Однако я незаметно для себя заговорил о будущем. Вернусь к настоящему. Это предисловие написано мною к небольшому циклу стихов Бориса Лапина, относящихся по времени к 1923–1932 годам. Все эти стихи были написаны им между восемнадцатью и двадцатью семью годами. В этих стихах чувствуются и отзвуки времени, и отзвуки биографии автора. Сын военного врача, Лапин еще успел застать на фронте конец гражданской войны. Потом, в первые годы нэпа, он учился в Москве, в Брюсовском институте, и в его стихах этой поры можно ощутить юношеское неприятие накипи нэпа. Потом начались одна за другой поездки, путешествия. Средняя Азия, Памир, Дальний Восток, Чукотка, Курилы… С этими поездками связаны и те стихи, что не публиковались раньше, и те стихи, что писатель включил в свою повесть «Подвиг» как песенки вымышленного Лапиным английского поэта-песенника Пата Виллоугби.

Борис Лапин
(1905–1941)

 
Солдат, учись свой труп носить,
Учись дышать в петле,
Учись свой кофе кипятить
На узком фитиле.
 
 
Учись не помнить черных глаз,
Учись не ждать небес —
Тогда ты встретишь смертный час,
Как свой Бирнамский лес.
 
 
Взгляни! На пастбище войны
Ползут стада коров.
Телеги жирные полны
Раздетых мертвецов.
 
 
В воде лежит разбухший труп,
И тень ползет с лица
Под солнце тяжкое, как круп
Гнедого жеребца.
 
 
Должно быть, будет по весне
Богатый урожай,
И не напрасно в вышине
Собачий слышен лай.
 
 
О вы, цепные мудрецы,
Мне внятна ваша речь —
Восстанут эти мертвецы,
А нас покосит меч.
 
 
И полевые мужики,
«Ворочая бразды»,
Вкопают в прах, как васильки,
Кровавых дел следы.
 

 
Ах, как весело идти в ночной плеск,
Слышать хлюпанье воды, свист машин.
О, пение сквозь дождь! Сонный бред,
Голос ночи, крик скользящих шин…
 

…В задыхающейся пляске вод,

Плотной падавших стеной вниз,

Слышно пение шагов и струй,

Тонкий, чистый, одинокий свист…

Молодой неизвестный человек.

Он отпраздновал сегодня двадцать лет,

Он просто очень тихий человек,

Он не маклер, не убийца, не поэт.

Он готов любой подвиг совершить,

Он готов любую подлость показать,

Чтобы только грош счастья получить,

Чтобы ужин с бургундским заказать.

Слышишь – чей там голос песню гомонит

(Всюду ливень, всюду сон и легкий плеск):

«Я не буду ни богат, ни знаменит,

Если я не столкну вас с ваших мест.

Это счастье я с кровью захвачу,

Это счастье я вырву из земли.

Я хочу быть великим… Я хочу

Быть великим… Я хочу… Быть… Вели…»

 
Опять земля уходит с востока на закат,
Наполненная сором и шорохом ростков.
Опять по ней гуляют, как двадцать лет назад,
Волнистый серый ветер и тени облаков.
 
 
Твой облик затерялся в толпе растущих лиц,
Твой голос еле слышен сквозь мрак двойных плотин.
Все странно изменилось от чрева до границ,
И только ты остался по-прежнему один.
 
 
Ты выброшен на берег. О жалостный улов! —
В мой невод затянуло мешок твоих костей,
Набитый скучной дрянью давно угасших слов,
Любви, тоски, сомнений, опилками страстей.
 
 
Ты равнодушен к миру, и мир тебя забыл.
Он движется – и баста! А ты упал – и мертв.
И кто теперь запомнит, кем стал ты, что ты был —
Ни рыба и ни мясо, ни ангел и ни черт.
 

 
В горячей ветреной тени,
Среди чужих народов,
Учитесь различать огни
Идущих пароходов.
 
 
Вокруг – дики и неродны
Во тьме синеют скалы,
Чужие люди холодны,
Чужие песни вялы.
 
 
На скалах бурая трава,
Горят огни морские,
Туман одел на острова
Халаты поварские.
 
 
Тоскливый, тягостный мотив.
Вода свистит у трюма.
Бежит в холмах локомотив.
Сверкнул маяк угрюмо.
 
 
На брюхе пятится вода.
Туман над краем суши.
Внизу – холодная звезда
В воде купает уши.
 
 
Спешит одесский пароход,
Везущий в трюме хлопок,
Кипят готовые в поход
Котлы горящих топок.
 
 
Ты слышишь говор моряков?
В тени светло и людно.
Крутой накат волны с боков
Слегка качает судно.
 
 
В горячей ветреной тени,
Среди чужих народов,
Учитесь различать огни
Идущих пароходов.
 

 
О ты, душой похожий на овцу,
Когда на шерсть стрижет ее пастух,
Уподобляющий себя купцу,
На распродажу вынесшему дух,
Напоминающий судьбой зарю
В часы, когда пожар горит в степи,
Веселостью подобный декабрю,
Свободный, как собака на цепи,
О преданный, как белка – колесу,
Своей испытанной огнем судьбе,
Прости меня за то, что я несу
Свои слова безумные – тебе.
 

 
Я принес тебе аршин луны,
Локоть неба – только не грусти!
Двести гарнцев черной тишины,
Полсажени Млечного Пути,
Жалких мыслей – одиноких – рой,
Столько слез, что хоть по ним плыви,
Столько вздохов, что – попробуй
          скрой!
Это все – за грош твоей любви.
Твой ответ не слишком ли суров?..
Ты не хочешь сделки меновой,
Для тебя я не найду даров
В бакалейной лавке мировой.
 

1924