Текст книги "Будь готов!(Си)"

Автор книги: Борис Орлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Двое отроков, слышавших наш разговор, тихо хмыкнули, но тут же смолкли под строгим взглядом Алексея. А тот, успокоив младших, повернулся ко мне, приобнял правой рукой за плечо:

– Леш, ты пойми меня правильно, но толку от такого стрелка не будет. Вред один. Оружием нужно учиться владеть, вот я, к примеру, уже одиннадцать лет, как с оружием неразлучен, а так… – он, словно бы смущенно, развел руками. И увидев, должно быть, досаду на моем лице, продолжил, – Да ты не переживай, Леха! Ты ж у нас санитар – высший сорт! Поможешь, в случае чего, раненым…

Огорченный я пошел было прочь. Да, он прав, и всякому делу необходимо долго и прилежно обучаться, но… Ведь там будет битва за Царствие Господне, а я…

Оклик Алексея остановил меня:

– Леш, ну раз уж ты так… Вот к Магерову в распоряжение поступишь, – и он показал мне невысокого крепыша. – Поможешь «Утес» тащить, а то у него второй номер – малек. Заодно и повоюешь. Только вот что, Леш, я тебя прошу… нет, не прошу – приказываю: никуда без разрешения Витьки не лезь, делай только то, что он говорит! А не то…

– А не то тебе, Леха, Маринка шею за своего ненаглядного свернет – добавляет под дружный смех остальных старший лекарь Самохин.

Мария, узнав, что я пойду в бой вместе со всеми, очень огорчилась, а потом долго объясняла мне, чего нельзя делать. И вставать нельзя, и выглядывать нельзя, и разговаривать нельзя, и вообще – лучше всего не шевелиться!

Ее забота глубоко тронула меня, но и несколько разозлила. Разве я – младенец бездумный, или как они выражаются – «малек»? Самым покорным тоном, на который я только был способен, я спросил Марию, пристально глядя ей в глаза:

– Все исполню, как ты и наказываешь. Только прежде ответствуй: дышать-то мне дозволено али нет?

Стоявшие рядом пионеры негромко рассмеялись, а Мария вспыхнула и вдруг…

Она прижала меня к себе так, что я буквально почувствовал, как размягчаются мои кости:

– Дурак, дурак! Вот если тебя убьют, я что буду делать? – и вслед за этими словами она вдруг с силой поцеловала меня в губы.

Она уже ушла, а я стоял, словно пораженный громом небесным. Во мне просыпалось нечто, чему я пока не находил названия, но что приятно и сладко будоражило меня… Остановись, нечестивец! Ты, постриг приявший, как смеешь ты помышлять о мирском и греховном?!!

«Утес» оказался тяжелым – не менее полутора пудов. Я пристроил его на плечо и быстро зашагал за Виктором, который нес на плечах станок и несколько лент. Сзади торопился «второй номер» – отрок по имени Николай, несший еще несколько лент. Мы шли по лесу, вокруг похрустывали ветки, шуршали листья, пронзительно вскрикивали редкие вспугнутые птицы. Но постепенно я начал понимать, что шум произвожу один я: остальные двигались, словно тени бестелесные. Бесшумные и незримые, они шли в бой, точно ангелы мщения Господня. Да они и были ими…

Не удержавшись я начал тихо шептать:

– Боже крепкий, в руце Своей содержай судьбы человеков! Не помяни грехов моих, и укрепи мя свыше силою Твоею на супротивныя нам. Даруй ми бодр ум и сердце безтрепетно, да страха их не убоюся ниже смущуся, но в сени священных хоругвей воинства нашего пребуду верен воинской клятве моей до конца. Во имя Твое, Господи, гряду, и да будет воля Твоя. Пресвятая Богородице, спаси нас! Святый Архистратиже Михаиле, споборствуй нам! Святый Ангеле хранителю, не отступи от мене! Вси святии, молите Бога о нас!

– Что, Алеша, страшно?

Как и когда оказался рядом со мной Алексей, я не заметил. Но вот он – идет рядом, на груди – оружие, а глаза – веселые, чуть злые… И в них есть БОГ! Есть!

– Страшно… Но это ведь ничего, правда?

– А то, – Алексей широко улыбается. – Знаешь, я в первый раз так трусил, что аж штаны перепачкал. А ты – ничего, молодец…

Я снова шепчу молитву:

– Господи Боже всесильный, всех уповающих на милость Твою не оставляяй, но защищаяй их! Буди мне милостив и соблюди мя от прелести вражия Твоим защищением, да не паду пред сопротивниками моими, и да не порадуется враг мой о мне. Предстани мне, Спасителю мой, в подвиге сем за имя Твое святое. Ты мя укрепи и утверди и подаждь силу стати мужественно за Тя до крове и положити душу мою по любви к Тебе, якоже и Ты, возлюбив нас, положил еси на Кресте душу Свою за нас. Аминь.

– Слушай, а вот эта твоя… молитва… она вообще… ничего так, – сообщает обернувшийся Виктор. – Чтоб не они радовались, а мы! Правильно!..

…Не доходя до стана вражьего, Виктор забрал у меня пулемет, сказав мне:

– Алеш, ты… это… останься, в общем. Ты не обижайся, но шумишь ты… как паровоз… – и растворился в кустах, оставив меня одного.

Вокруг не было ни души. Я встал на колени и начал молиться о здравии и охранении жизней пионеров на поле брани:

Святый, славный и всехвальный великомучениче Георгие! Молю тя, известный желания нашего ходатаю, моли со мною и о нас умоляемаго от своего благоутробия Бога, да милостивно услышит нас, просящих Его благостыню, и не оставит вся наша ко спасению и житию нуждная прошения, и дарует пионерии победу на сопротивныя; и паки, припадающе, молим тя, святый победоносче: укрепи данною тебе благодатию во бранех пионерское воинство, разруши силы востающих врагов, да постыдятся и посрамятся, и дерзость их да сокрушится, и да уведят, яко мы имеем Божественную помощь, и всем, в скорби и обстоянии сущим, многомощное яви свое заступление. Умоли Господа Бога, всея твари Создателя, избавити нас от вечнаго мучения, да прославляем Отца, и Сына, и Святаго Духа и твое исповедуем предстательство ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

Громыхнуло так, что с окрестных деревьев посыпались листья. Шквал выстрелов расколол тишину, словно молнии небесные. Пионеры вступили во сражение. Нет! Я не могу сидеть здесь, в безвестии и бездействии. Я нужен им и я иду к ним. Господь моя защита!..

Я бежал на звук выстрелов, как вдруг прямо над моей головой что-то противно взвизгнуло. Я пригнулся, словно отдавая поясной поклон и побежал дальше, туда, где преславные и прехвальные пионеры гнали и истребляли врагов Господа и рода людского…

– Стой, дурак, куда!..

Как это я не наступил на Марию?! Оказывается, она лежала прямо возле моих ног, быстро стреляя из своего громоздкого оружия. Я пригляделся и изумился. Оказывается, вокруг меня были пионеры, которых я не заметил сразу. Вот один из них приподнялся, бросил что-то и тут же рухнул, точно подкошенный наземь. Уязвлен еси!

Я попытался броситься к нему, но Мария неожиданно взмахнула ногой… и я оказался на земле. Она тут же перекатилась поближе и придавливая меня к земле своим мощным, прекрасным телом, закричала в самое ухо:

– Куда?! Куда, дурень?! Убьют тебя – мне что делать?! Лежи! – и тут же прямо над моей головой оглушительно загрохотало. Мария побивала силу бесовскую!..

Стихло все так же внезапно, как и началось. Пионеры поднимались, отряхивались и шли туда, где совсем недавно стояли лагерем враги, а теперь лежали лишь их бездыханные тела. Только двое раненых корчились, в муках ожидая прихода своего часа.

Мария вскочила на ноги, рывком подняла меня, и принялась ощупывать, непрестанно вопрошая:

– Тут болит? А тут? Скажи, где болит?..

– Да нигде не болит, Мария, нигде. Неуязвлен аз…

– Да когда ж ты начнешь по-человечески разговаривать, наказание ты мое!

Она порывисто обнимает меня и неожиданно шепчет в самое ухо: «Люблю»…

– …Маринка, кончай обниматься, успеешь еще. Тут Мишку зацепило, пусть твой Алеша посмотрит…

Я тороплюсь к немощному. Затем к другому, к третьему, когда вдруг ударяют два взрыва и тут же многоголосый крик с поляны:

– Санитаров! Алешу позовите! Санитаров! Алешу!..

…Я склонился над умирающим отроком, положил ему руку на лоб:

– Господи, Иисусе Христе Сыне Божий, заступи, спаси, помилуй и сохрани Боже, Твоею благодатию душу раба Твоего Ивана, и грехи юности и неведения его не помяни, и даруй ему кончину христианску, непостыдну и мирну…

Ваня смотрел на меня, но уже не видел. Его глаза неумолимо затягивала смертная дымка, та самая, что отделяет мир живущих, от мира усопших…

– И да не узрит душа его мрачного взора лукавых демонов, да приимут его Ангели Твои светлии и пресветлии, и на Страшном Суде Твоем милостив ему буди, ибо Твое есть единого Господа, еже миловати и спасати нас.

С окончанием молитвы окончилась и жизнь. Ванечка обмяк, потом вытянулся и затих. Потрясенный, я сидел, держа руку на уже мертвом челе. Господи, за что ты лишил отрока сладостей жизни земной? Чем не угодил он тебе, тихий и скромный? За что, Господи?!!

Старший лекарь Евгений положил мне руку на плечо:

– Ты, Алеша, не переживай уж так сильно. Ничего ведь нельзя было сделать. Мы не могли и ты не мог. Врач ведь не всемогущ…

Последние слова разбудили во мне воспоминания о вчерашнем дне – дне, когда на меня снизошло просветление. Господь мой, триединый и триславный, верую я в тебя:

– Господи Иисусе Христе, Боже наш, во Свете живый неприступнем…

Нет, я неверно молюсь! Иисус Христос вновь преобразился, и значит…

– Господи Дед Афгане, Боже наш, во Свете живый неприступнее Сияние сый Славы Гайдаровой и Образ Ипостаси Ленина! Егда пришло исполнение времен, Ты за милосердие неизреченное к падшему роду человеческому Себе умалил еси…

Я встаю и уже кричу новые слова новой молитвы. Господь мой, ты преобразился вновь! Простри над нами десницу свою, защити малых сих, что творят добро Именем Твоим!..

После молитвы я подхожу к Алексею. Он сидит на колесе опрокинутой безлошадной телеги. На нем нет ни юнгштурмовки, ни майки, а дева Екатерина под руководством Евгения зашивает ему длинную рану на спине. От боли он морщится, но при моем приближении поднимает голову:

– Алеша? Ну как первый бой?

Я подхожу поближе, встаю, как стоят перед ним остальные, когда обращаются к нему…

– Товарищ старший звеньевой! Примите меня в ряды Всемирной пионерской организации!

Часть 3. На Муромской дорожке

Глава 1

Схватка с непонятными выроднями обошлась нам в одного убитого и девятерых раненых. Правда, большая часть ранений – легкие, так что движения раненые не замедляют. И к тому же, у нас появился грузовик, что положительно сказалось на скорости марша. Теперь, перераспределив груз, мы делаем до пятидесяти кэмэ в сутки. Ведь это так просто: часть едет на машине, а часть бежит. Потом меняемся…

За последние шесть дней мы миновали три деревни. Какие-то в них люди невеселые: все стараются спрятать и сами норовят спрятаться. А в последней деревушке, только завидев нас, местные выволокли нам навстречу двоих здоровенных парней со связанными руками. Самый бородатый из местных заголосил, униженно кланяясь:

– Батюшки-заступники! Опчество вам головами выдает ентих! Шо они покрали – вернем, вот с месту мне не сойти! Урожай соберем – вернем, вот те крест! – он перекрестился, словно Алеша, и неожиданно закончил, – Сукой буду!

Бородач перевел дух. Я попытался спросить его, что украли эти два дурня, и что мне делать с ними теперь, но не успел. Оратор набрал воздуха и снова заголосил:

– Батюшки, защитники вы наши! Ентих, ентих берите. Хоть в Магадан, хоть на березу – то вам решать! А опчество ни причем. Мы их воровать не посылали, мы брали-то у них тока потому, шо не знали, шо оно – воровано! Во те крест – не знали! Гадом буду!

Теперь он замолчал надолго, и я, наконец, смог вставить слово:

– Слушайте, да что у вас тут происходит? Зачем нам эти? Чего они украли?

Бородач вылупился на меня так, будто на мне вдруг выросли цветы или у меня на щеке открылся второй рот. Он скосил глаза, потом наклонил голову, словно для того, чтобы лучше рассмотреть меня. Затем, откашлявшись, спросил:

– А вы, стал быть, не пионерский патруль будете?

Теперь настала моя очередь удивляться. Он знает о пионерах? Откуда? Может быть, здесь прошел один из наших отрядов? Чей?

– Простите, а здесь пионеры уже были?

– А как же! – радостно завопил бородач. – И скольки раз! Вот, в прошлом годе… – он пустился в длинный, обстоятельный рассказ о том, как в прошлом году к ним приходил пионерский патруль, как пионеры искали кулаков и подкулачников, и никого, конечно же, не нашли, как потом устроили концерт пионерской агитбригады и «протащили» сельские недостатки…

Я слушал бред, который он несет, и тщетно пытался понять: кто из нас сошел с ума, я или он?! Пионерский патруль? А что это такое? Может, он имел в виду пионерский десант? Но про каких таких кулаков он болтает? У них тут что, все книжек про Морозова и Мяготина начитались?.. В прошлом году, ага!.. Какие, на хрен, пионеры в прошлом году?!

– А ну-ка, уважаемый, подождите, – в разговор вмешивается Негуляев. – Это откуда ж к вам пионеры в прошлом году приходили?

– То исть как «откудова»? – искренне изумляется бородач. – Оттедова, откудова и раньше… Из колхозу…

Краем глаза я замечаю, что Виталька вдруг вздрагивает. Что это с ним такое?..

– А ентих вы уж заберите, будьте так добры. Да в Магадан их, в Магадан. Шоб почуяли, как воровать-то! А то и на березу…

– Да что они украли? Последний раз спрашиваю!

– Дык как? Они ж караван, который в колхоз шел, обокрали. И сперли материалу, ниток, сахару там. Мы-то думали – они как порядошные, колхозных за зипунами умолили взять. Поначалу обрадовались и брали у них, кому што, а тут, – бородач полез в карман широченных штанов, вытащил что-то и поднял над головой, – тут у них вона чаво нашлось!

Я пригляделся… Обалдеть! Переносная рация! Маленькая, УКВ но не это странно. Рация была новой. НОВОЙ!

Бородач протянул рацию мне и пояснил:

– Разве ж такую вещь ваши дадут с собой унесть? Ни в жизть! Стал быть – сперли! Ну, мы их повязали, а вот теперь вам передаем. Заберите их, ради бога! А на опчество не думайте: опчество ни причем!..

…Тащить двух воров нам было некуда, так что мы расстреляли их километрах в пяти от деревни. Они дико вопили, что они в Магадане отработают, но это, по-моему, они просто крышей двинулись от страха. Я же учил в школе географию СССР и где Магадан представить себе могу. Очень уж далеко, чтобы хоть кто-то мог их туда отправить…

Но после расстрела у нас с Виталием произошел крупный разговор…

– Виталь, ты мне ничего сказать не хочешь?

– Н-нет, – он преувеличенно честно смотрит мне в глаза. – А что?

– Да нет, ничего… Что-то мне показалось, будто ты как-то непонятно прореагировал на известие о пионерах из колхоза. Показалось или нет?

Негуляев долго молчит, задумчиво жуя травинку, а потом:

– Понимаешь, Леш, тут вот какое дело… Были у нас неясные слухи, про какой-то «колхоз»… Вроде и пионеры у них есть… Только вот это – тайна, посерьезнее чем Артек.

– Подожди, подожди… Ну, тайна – это понятно, а чего за колхоз-то? И пионеры у них – это как мы или…

– Да не знаю я! – Виталий огорченно машет рукой. – Сам почти ничего не знаю!

Неожиданно он усмехается:

– Ты про них как бы не больше моего знаешь. Чего вылупился? Не веришь? А зря! А ну-ка, – он понижает голос, чуть придвигается и заглядывает мне в лицо – ну-ка вспомни: когда ты в Псковско-Новогородском анклаве геройствовал, там никого странного не было? И ничего?

Ничего странного? Да там все было странным. Непривычным и странным…

… Мне до сих пор страшно вспоминать все то, что там происходило. Я помню разрушенный Гдов, и горящие окраины Пскова, я помню грохот канонады скандинавских орудий и дикий крик атакующих лопарских частей, я помню как мы, выгрузившись на окраине Пскова, форсировали Великую и схватились в рукопашную со шведским десантом, я помню… Постой-ка! А ведь и верно, были там какие-то странные ребята, которых еще «колхозниками» называли! Точно! Были такие. Сотни две отменно вооруженных и обученных бойцов, каждый из которых стоил десятка скандов… Были такие! Они еще страдали, что у них «ни трактора, ни комбайна, ни молотилки» с собой нет. И командира я их помню: крепкий такой дядька комсомольского возраста. Он еще шапочку смешную носил, а называлась она… называлась она… Тюбетейка, точно! Так это они, что ли?!

Негуляев подтвердил, что именно этих «колхозников» он и имел в виду. Слухи про них смутные и неясные, но строят они государство вроде нашей Пионерии. Только как-то по-своему, но в целом – у нас с ними идейных разногласий нет. Оказывается с этими «колхозниками» уже лет пять, как пытаются наладить контакт, но пока все безрезультатно. Дальше пошла такая высокая материя, что я почти ничего не понял, даже того, кто, собственно, отказывается от контакта: мы или они.

Впрочем, Виталий скоро выдохся, так как и сам знал не больно-то много. Я задал последний вопрос:

– Слушай, а что этот бородач про Магадан говорил? У этих «колхозников» что, самолеты остались? Они на самом деле могут в Магадан отправить?

– Да не знаю я – раздраженно тряхнул головой Негуляев. – Хотя про то, чтобы кто-то кого-то мог в Магадан отправить, это по-моему – сказки. Дурацкие сказки!..

На этом мы и закончили наш разговор, тем более что пора двигаться дальше, а бежать за грузовиком была моя очередь. На бегу много не поговоришь, так что…

…Я с удовлетворением отметил, что дорога, по которой ехал наш трофей и трусили лоси, стала значительно лучше. Теперь это была не просто накатанная по земле колея, а самая настоящая дорога, засыпанная песком и щебнем, утоптанная и ухоженная. Кто бы ни были эти самые колхозники, но дороги они строить умеют.

Вот с этими мыслями я начал подниматься на холмик, который вот-вот должен был перевалить «газон»…

Звук мотора грузовика, ползшего на минимальной скорости, неожиданно оборвался. Не было ни выстрелов, ни криков – просто водитель, пулеметчик Витька Магеров, резко нажал на тормоза и выключил зажигание. С чего бы это? Сейчас спрошу…

Но взбежав на холм, спрашивать я ничего не стал. Зачем, если так все ясно.

С холма открывался вид на широкую реку, мягко поблескивающую в солнечном свете. Невысокие берега, золотящиеся песчаной кромкой, кое-где – заросли осота и камыша, но совсем мало. На другом берегу – березовая, прозрачно-светлая рощица, которую прорезает стрелой та же дорога, что и здесь. А через реку – паромная переправа и будка паромщика на том берегу. Над которой развевается КРАСНЫЙ ФЛАГ!..

Тросы для парома слегка притоплены, а сам паром стоял возле противоположного берега возле небольшой, аккуратно сколоченной пристани. Пристань маленькая, но обыкновенная, чего о будке паромщика никак не скажешь.

Низкое приземистое строение, обнесенное тремя рядами настоящей спирали Бруно, смотрела на мир узкими прорезями бойниц – по две на каждую стену. Крыша сложена из толстенных бетонных плит и даже отсюда видно, какие это мощные плиты. Такую крышу даже из тяжелой гаубицы не вдруг пробьешь, а минометный обстрел ей что медведю – бекасник! Знамя большое, хорошо заметное, а рядом с ним на крыше стоят два прожектора. Это какие же паромщики в такой будке обитают?

Я изумленно оглядываюсь по сторонам, и внезапно мой взгляд натыкается на Негуляева. Тот стоит, сильно побледнев, и не отрываясь, смотрит на паром и на знамя. С его губ срывается тихий шепот, и прислушавшись, я различаю: «Неужели правда? Неужели правда?»…

– Виталька, ты это чего?

Он вздрагивает, затем поворачивается ко мне:

– Алексей, тут вот какое дело. Я, похоже, знаю: кто там, на пароме. И знаю, как с ними говорить. Поэтому, разреши мне пойти вперед одному…

Он говорит это таким тоном, что как-то не хочется спорить. Кивком я разрешаю ему идти в одиночку, но на всякий случай предупреждаю:

– Виталий, ты в случае чего, падай и лежи как мертвый. Мы тебя прикроем…

Он бросает на меня быстрый взгляд, затем придвигается поближе и шепчет:

– Леш, ты если что – людей уводи. У нас задание – Артек отыскать. А с этими, – он машет рукой в сторону парома, – с этими и отряд юнармейцев может не справится. А может и не один…

После чего он тщательно расправляет галстук, надевает пилотку и, закинув оружие за спину, шагает к парому. А я отдаю приказание отвести грузовик за холм, лосей – туда же, всем быть возле транспорта, а сам с тремя бойцами и Чайкой осторожно выползаю на гребень холма. Ну, где там наш Негуляев?..

Уверенным шагом Виталлий подходит к берегу, складывает руки рупором и кричит:

– Паром! Эй, на пароме! Паро-о-ом!

После нескольких криков, с той стороны от берега отчаливает паром. На нем двое, старшего минусового или комсомольского возраста. Они размерено вращают рукоятки и паром бойко движется по водной глади. Но, дойдя до середины реки, он останавливается. Один из паромщиков поднимает рупор, прикладывает его ко рту. Над рекой разносятся слова:

– Ты, парень, кто таков будешь? И откуда?

Дальше происходит неожиданное. Четко, словно на параде, Виталька вскидывает руку в пионерском салюте:

– Спасибо великому Сталину за наше счастливое детство!

Что это он? Нет, Сталин, конечно, соратник Ленина и руководил страной, когда выстояли в страшной войне с фашистами, но причем тут это? Однако в этот момент паром начинает двигаться, а с него доносится обычный, не усиленный рупором голос:

– Ишь ты, дошли, значит, орлята-пострелята. Ты как, малый, один или с товарищами?..

Глава 2

Километрах в пятнадцати от того места, где в дотемные времена стоял на берегах Оки славный город Муром, на перекрестке дорог расположился хутор – не хутор, деревня – не деревня, а так – пяток деревянных домов с хозяйственными постройками и высокий, нарядный бревенчатый терем. К которому мы сейчас и подходим.

Сдав в гараж наш «газон» и получив заверения, что его предоставят в лучшем виде, как только понадобится, да еще и проведут ТО, отремонтируют, если будет надо и покрасят; сдав лосей на попечение двоих улыбчивых девчат, под командой пожилого дядьки-зоотехника, мы входим в это странное поселение, над которым развевается красное знамя и, к нашему несказанному удивлению, виднеется золоченый крест, как на старинных церквях.

Между теремом и домами – памятник Ленину. Почти такой же, как в наших лагерях, только чуть побольше. Ильич стоит с протянутой вперед рукой, будто собираясь нам что-то сказать. Мы все дружно остановились и отдали памятнику салют. Странно, но почетного караула перед памятником не было, зато все подножие постамента завалено чуть подвядшими цветами. Да какими! Розы, гвоздики, еще какие-то непонятные, белые, похожие на рупора… А вокруг памятника – клумба.

От памятника мы пошли к терему. Сразу видно, что это – здание общественное. Над входом на доске надпись, сделанная по синему фону белой краской «Предприятие общественного питания „Столовая № 1“». Наш провожатый – широкоплечий детинушка в застиранном камуфляже с ручным пулеметом за спиной – широким жестом распахнул перед нами дверь:

– Прошу, – и добавил в ответ на мой удивленный взгляд. – Мне в Правлении башку отвернут и скажут, что так и было, если я вас с дороги не накормлю. Тем более, что сейчас в Правлении ни председателя, ни парторга, ни завхоза – никого! Все на полях пропадают. Урожай-то какой! Так что сейчас пообедаете, а там к вечеру и Правление соберется.

Обстановка в столовой была более чем странной. То есть на первый взгляд она как раз была совсем не странной, а наоборот – совершенно обыденной. Несколько длинных деревянных столов, широкие лавки по бокам – все как у нас. Имелся даже старенький транспортер для грязной посуды, точно такой же, какой я видел в нескольких столовых Галича, Новой Костромы и других городов. В глубине зала стоял длинный прилавок со стеклянными витринами, в которых располагалось то, что предлагала Столовая № 1. Все как обычно.

Вот только сам прилавок был необычным. Сверху он был, как и во всех столовках, покрыт мраморной доской, но ниже… Вместо обычного белого пластика или крашеной деревяшки, прилавок был сварен и собран из… Ну не знаю, из чего точно товарищи колхозники эту конструкцию собирали, но первое впечатление – из бортовой танковой брони! А там, где обычно сидит приемщица талонов – настоящее пулеметное гнездо из того же материала!

Чайка чуть потянула меня за рукав. Ой, мамочка! Стены терема, снаружи казавшиеся бревенчатыми, изнутри были капитально укреплены бетоном, минимум полутораметровой толщины. Ничего себе, столовая! Да такую и батальон скандинавов не вдруг возьмет…

– Что кушать будем, ребятки? – из-за прилавка вышла женщина, которая по своим габаритам вполне могла быть Маринкиной мамой или старшей сестрой. – У нас сегодня селедка под шубой, салатик оливье, борщ украинский, суп с фрикадельками весенний, кари с рисом, антрекоты, голубцы. На гарнир каша гречневая, картошка жареная, овощное рагу. На третье компот: персиковый, вишневый и из сухофруктов. Пироженки наши попробуйте: сегодня эклеры, корзиночки со взбитыми сливками и миндальные. Очень вкусно.

– А «кари» – это что? – нерешительно спрашивает кто-то из мальков.

– А «рис» – что? – тихо интересуется Катя.

Я молчу, хотя мне тоже очень хочется узнать, что такое «персиковый».

Женщина всплескивает руками:

– Деточки, голубчики вы мои! Я сейчас, – и развернувшись назад, громко кричит кому-то за прилавком, – Андрей! Оливье, весенний, кари и персиковый компот на тридцать шесть человек! Пирожные каждому!

Затем она соизволяет заметить нашего сопровождающего и мгновенно суровеет:

– А ты, лодырь, чего сюда приперся? Дома не кормят?

Провожатый смутился и, пряча взгляд, явно не зная, куда деть руки, вдруг забасил:

– Мам, ну ты чего? Мне ж приказано их сопровождать… Ну, и пообедаю, заодно…

– Дома поешь! – решительно отрезала женщина. – Мать вчера у плиты корячилась, вам, оболтусам, и папеньке вашему, коту гулящему, пироги пекла, щей наварила, гуся зажарила, а он – здравствуйте! Явился – не запылился! А ну, марш отсюда, бездельник!

Провожатый мгновенно исчез – только дверь хлопнула. А женщина обернулась к нам и снова заулыбалась:

– Рассаживайтесь, деточки, рассаживайтесь. Руки вон там помойте и садитесь. Сейчас все принесу…

Прямо над умывальником висит огромный колокол репродуктора, из которого льется знакомая мелодия. Это песня «От Москвы, до самых до окраин». Но вот голос, который ее поет, очень странный. Низкий, звучный, красивый, только слов не разобрать. И не потому, что слышно плохо, вовсе нет. Голос поет эту песню на непонятном языке. Странно…

– А вот и кушать подано – женщина снова появляется с огромным подносом в руках. Следом за ней шагает мужчина, под стать ей, с таким же подносом. А на подносах… Тарелки с чем-то непонятным, но наверняка очень-очень вкусным, что пахнет овощами, залитое майонезом. Отдельно – тарелки с хлебом, да сколько хлеба-то!..

– Навались, ребятня! – командует мужчина, расставив тарелки. – Наталья, пойдем, поможешь супчик принести…

Мы набрасываемся на еду так, что за ушами трещит. Да, это тебе не пюре с воблой или с тушенкой. Обалдеть…

– Мы передавали концерт, посвященный памяти замечательного исполнителя Поля Робсона, – неожиданно сообщает репродуктор. – Прозвучали песни советских и зарубежных композиторов.

После небольшой паузы, репродуктор продолжает:

– Говорит радиостанция Союз. Передаем сигналы точного времени. Начало шестого сигнала соответствует пятнадцати часам московского времени.

В этом нет ничего необычного. Мы тоже продолжаем жить по московскому времени, хотя никакой Москвы уже давно нет. Но после того как отпищало, репродуктор сообщает:

– В Москве пятнадцать часов. В Куйбышеве – шестнадцать, в Ашхабаде – семнадцать, В Ташкенте и Алма-Ате – восемнадцать, в Новосибирске – девятнадцать, в Иркутске – двадцать, в Чите и Якутске – двадцать один, в Хабаровске – двадцать два, на Сахалине – двадцать три часа, в Петропавловске-Камчатском – полночь.

Минусовики, да и некоторые плюсовики, застывают с открытыми ртами. Это же как в Советском Союзе! Я же географию учил!..

Репродуктор между тем выдает женским голосом:

– Передаем последние известия, – и дальше, уже другим, мужским, – С большим энтузиазмом встретили колхозники решение Политбюро и Правления об освоении целинных земель с целью увеличения пахотных земель. На новые земли в пойме Оки отправятся лучшие бригады из состава МТС и усадеб. Самое горячее участие в освоении целины готовится принять молодежь. На расширенном заседании комитета комсомола, первый секретарь комитета комсомола, товарищ Сергачев, подчеркнул, что колхозная молодежь верна традициям своих славных предшественников, поднимавших целинные земли в далеких оренбургских степях. «Комсомольцы и беспартийная молодежь ударным трудом ответят на историческое решение Правления и Политбюро!» – заявил товарищ Сергачев в конце своего выступления, которое было встречено дружными аплодисментами всех присутствующих…

Какой тут обед?! Мы все превратились в слух. Правда, немного странно, что комсомольцев называют «молодежью», но разве в этом дело?! Мы словно оказались дома, и снова слушаем «Последние известия», которые передает наша радиостанция «Ровесники»! Неужели мы нашли друзей?

– Мы прерываем наши передачи для экстренного сообщения, – заявляет репродуктор. – Наши корреспонденты сообщили, что сегодня в наш колхоз прибыла официальная делегация из автономной пионерской республики. Наши молодые товарищи, проделав долгий и опасный путь, вступили, наконец, на гостеприимные земли колхоза имени товарища Сталина. Как стало известно из официальных источников, внеочередное заседание Политбюро и Правления, посвященное этому событию, намечено на завтра. На заседании будут рассмотрены вопросы расширения и укрепления экономических и культурных связей между советскими территориями, находящимися во временно изолированном положении. Также председатель Правления, товарищ Домостроев, поднял вопрос об оказании автономной пионерской республике всемерной помощи в тяжелой борьбе, которую наши молодые товарищи ведут с отказниками и уклонистами. Будут рассмотрены вопросы об оказании пионерам всемерной помощи и поддержки в решении вопроса с лишенцами…

Это с кем, с кем, мы борьбу ведем? С чем вопрос решаем? Не знаю таких. Скандинавов знаю, оленеводов знаю, выродней знаю, а вот «отказников»… Непонятно…

Я, было, хотел спросить Негуляева, что он думает обо всем услышанном, но тут дела запутались еще больше. В столовую вошел среднего роста мужчина, при виде которого Алеша уронил вилку и перекрестился. Одет мужчина был как найденыш, когда мы его встретили: в длинный, до пят, темный балахон и маленькую шапочку того же цвета. Он был бородат, правда борода была аккуратно пострижена и расчесана. Длинные волосы собраны в пучок и падали из-под шапочки на спину длинным хвостом. На груди, как и у Алеши, мужчина носил крест: большой и красивый. Вот только балахон был перехвачен старинным кожаным ремнем с пряжкой, на которой были выбиты пятиконечная звезда, серп и молот, а на ремне висела потертая кобура, из которой торчала рукоятка «Кедра».