Текст книги "Весеннее контрагентство муз"

Автор книги: Борис Пастернак

А. Лентулов. Le grand peintre…

Константин Большаков

Город в лете

Дружески В. Маяковскому,

память московского мая 1914 г.

 
Из электричества и пыли
Ты ткешь волнисто-млечный путь,
Багровый бег автомобилей
И лун прикованную муть.
 
 
Разорван взрывами безмолвья,
Грохочущей закован в сталь,
Ты проливаешь в летнем слове
Из сумерок свою печаль.
 
 
Изранен светами в неволе.
Ты, солнца ударяя в гонг,
Скликаешь клумбами магнолий
На незацветший горизонт…
 
 
Когда ж проснутся, и упряма
Домов шагающая тень.
А над тобой багетом рамы,
Как верный страж, недвижным день,
 
 
Сил задохнувшихся восторгов
Зубчато-сгрызшихся колес,
Как под стеклянным тентом морга,
Дыханье тяжело пронес.
 
 
Несовладаньем непослушных
Следишь, единый страж мечты,
Как вытекают равнодушно
Из «Институтов Красоты».
 
 
И по румянам и белилам,
Прикрывшим дряблости морщин,
Вдруг застучишь упругим пылом
Распухших сладострастно шин.
 
 
Когда же в тень твоих бульваров
Впустится твой грузный вздох
Ты, отвратительный и старый.
Заснешь под чуткий стук стихов.
 
 
Нам, проституткам и поэтам,
Слагать восторги вялых губ,
Чтоб ты один дремал рассветом.
В короне небоскребных труб.
 
 
Чтоб быль один и чтоб хранила
Тревогой дышащую грудь.
Багровый бег автомобилей
И лун прикованная муть.
 

В.О.

 
Город ночью – девушка, где на бархатное платье
Фонари рассыпали бриллиантовое колье,
Истомленная шелками вздохов, и на кровать ей
Взлезали, громоздясь, версты, мили и лье.
 
 
А ночная душа исступленно шаталась
И сжимала световые круги на земле,
И мгновений под нежными пальцами жалость
Ваших ласк дрожала на звенящем стекле.
 
 
Это – все ожиданья томлений на траур перьев,
Вам кивавших улыбок хрустальные руки,
Это губы убитых в восторге преддверий,
Это фильмы из серий израненной скуки.
 
 
Это сон в кружевное преддверье каприза
Вливается рядью мельчайшего шрифта,
Это Вы ласкали душу Мюра и Мерилиза
Скользящим поглаживанием лифта,
 
 
И раздавались исступленно серенады,
И в зрачках этажей удивленным озерам проснулись,
Это щелкали счетами рублевые взгляды,
Вырезывая инициалы на плечах июля.
 

В.О.

 
Взор, шуршащий неслышно шелк,
Вечер, согретый дыханием голоса,—
Это кто то голос расплел и умолк,
И весь вечер звенит в тонкой сети из волоса.
 
 
Это кто-то волос, волн растрепанных грив,
В сетях запутал здания и улицы,
А на тротуарах громоздился людей и шумов прилив
И бил в стены рева огромной палицей.
 
 
А на девичьей постели метнулась испуганно
Звавшая и ждавшая, потому что голос скосила ночь,
И одна из еще незнанному подруг она
Звала веселию пыток помочь.
 
 
Ночь, распустив вуали из тюля,
Поплыла, волнуя фонарный газ,
И следили упорные взоры июля,
Юноши порочных и ясных глаз.
 
 
Волнуясь, из вазы возгласов вынула
Только трепет тревоги, томную тишь,
Молилась, что чаша минула.
Шептала: «желанный, незнанный спишь».
 

 
Вечер был ужасно громоздок,
Едва помещался в уличном ридикюле….
Неслышный рыцарь в усталый воздух,—
Волос жужжащих – вечерний улей,—
Отсечь секунды идет панелям,
И медлит меч по циферблату…
Пролетая, авто грозили: «раздавим, раздавим…»
Закован безволием в латы,
Закрыв забралом чудесной грусти
Лицо, неведомый один.
Как будто кто-то не пропустит,
Не скажет ласково: «уйди».
 

Ю. Эгерту.

 
Вечер в ладони тебе; отдаю я, безмолвное сердце.
Шагом усталых трамвай па пылающий Запад
Гибкую шею дуга не возносить с печальным упорством;
Рты дуговых фонарей белоснежно оскалили зубы;
Вечер, изысканный франт, в не небрежно-помятой панаме
Бродить лениво один по притихшим тревожно панелям;
Лето, как тонкий брегет, у него тихо тикает в строгом
Кармане жилета. Я отдаю тебе вечер в ладони,
    Безмолвное сердце.
 

 
Версты ложились, как дети, в колыбели зелени
На мягкие вздохи изумрудных лугов,
И клочьями дымов, как пухом, устелены
Вскидывались худые ребра канав и мостов,
 
 
А над бегом безумья без слез опрокинуть
Плещущийся гривами облаков океан,
Где, сложив молитвенные руки, стынуть
В муке раскрытые губы пяти очарованных стран.
 
 
По тротуарам бульварной зелени в рупор
Седой Колумб отплытье проплакал,
И любовно в небе стелется крошечный Ньюпор,
И звенит вековой, поросший ржавчиной якорь.
 
 
Вскинетесь забытые одичавшим голосом,
Это ночь украли, это вас хотят обмануть,
Ведь велел же седой Колумб веселый сон
Ветрами бесплодий паруса надуть.
 
 
Прощайте забытые острая ученичества!
Обманули, украли, и теперь
Повешенный взор электричества
Умирающий мечется, как пленный зверь.
 

Николай Рославец

Сочинение для скрипки и фортепиано

Николай Асеев

Боевая сумрова

 
Меняем прицел небосвода
на сумерки: тысячу двадцать!
Не сердцу ль чудес разорваться
за линией черного года?
На город, заросший глухими
криками, за мановенье ока,
давно ли сами вы буйно кликали
конницу от востока?…
Когда же тесно стало от говора,
вы пали на землю, кружась в падучей.
Горячим грохотом железных сковород
вас отрезвит ли военный случай?
В лавках, набитых тревогой кувырком,
аршином смерьте, что есть хвалить вам.
Не завтра ль, выданы смертельным сумеркам,
пойдете к песням вы и к молитвам?
Пусть же алое полымя каждое сердце крестит,
слушайте там, за долами, марш, зазвеневший вместе:
«Сердце ударами вен громи, пусть зарастет тропа та,
где обескровлено венграми белое тело Карпата»
 

Дм. Варравин

«Ах дайте, ах дайте-же месяцу…»

Сам. Вермель посвящаю

 
Ах дайте, ах дайте-же месяцу
Спустить голубую прядь,
Что-б на ней было можно повеситься
И медленно умирать.
 
 
Не правда-ли корректно, это корректно изумительно,
Так тихо, не тревожа никого,
Даже кровью не пачкая сероватого кителя
Мостовой?…
 

Март 1015 г.

Рисунок Давида Бурлюка

Александр Беленсон

Цирк

 
Лошади выглядят бодрыми,
Попоны – цветными кафтанами,
Наездница движет бедрами
И звуками гортанными.
 
 
Стянуты бедра намеренно,
Далекая линия губ ала.
Лорнирует Мэри мерина
В меридиане купола.
 

В. Канев

«Твои гранитные устои…»

 
Твои гранитные устои
Не поколеблет ход времен.
Гляжу и мыслю: роковое
Есть в неуклонности колонн.
 
 
Века надежд, исканий страстных
Лежат, пронзенные иглой.
А ты раскинут безучастный,
Свидетель мрачный, но живой.
 
 
Не для молитв твои приделы
И не для святости покой.
Без крыльев дух, без крови тело —
Тебя замыслил гений злой.
 

«Полки выступают, готовые к бою…»

 
Полки выступают, готовые к бою.
У всех одинаково-строгие лица.
Я окна и двери печалью закрою
И буду за них, за ушедших, молиться.
 

Давид Бурлюк

«Здравствуйте, M-lle Поэзия!»

Андрею Акимовичу Шемшурину

 
Где синих гор сомкнулся полукруг,
Стариннных дней Италии, – далекой
Жестоких севера заиндевевших вьюг,
Широкий профиль бросил храм высоко.
 
 
  Волчицей Ромул вскормленный, что Рим
  Впервые очертил (веках) могучим плугом,
  И Татиус-король Сабинянами чтим
  Его воздвигли Янусу почтении сугубом.
 
 
И годы светлые, свирелью пастухов
Звучащие, несущих колос, нивах,
Прочнейший на дверях его висит засов —
Хранитель очагов счастливых.
 
 
  Когда же воинов на поле бранный клич
  Зовет мечей и копий строем,
  Войны, войны подъят разящий бич:
   «Мы двери Януса кровавые откроем!»
 
 
Январской стужи близится чело.
О Янус званный голубыми днями!
Офортные штрихи, о сумрачный Калло!
Нежданно вставшие пред нами…
 
 
  И эти дни возгромоздился храм,
  Громах батальной колесницы…
  Но нынче храм сердцах (как гнезда тяжких ран)…
   Отверзты входа черные зеницы…
 

 
Зима взрастила хлад морозный,
Цветок глубин и тьмы,
Пророк дерзающе нервозный
Благоуханной кутерьмы.
 
 
  Зима роняет лепестки
  На долы-льды, суровость, лавы
  Свевают стружки верстаки:
  Алмазы-плагины отравы.
 
 
Зима стучит своей клюкой,
Она хрипит (каркас железный)
И голос дыбит вековой
И шлейф роняет густо-звездный.
 
 
  На стекла легких мотыльков
  Бросает стаею ночною
  И женский холодит альков
  Своей морозною струною.
 
 
На пол лощеный розы пять
презрев, не ступят, осторожность
и бури вьюжные хранят
свиданий прежних невозможность.
 

 
Кует кудесный купол крики
Вагон валящийся ваниль.
Заторопившийся заика
Со сходством схоронил.
 

Ростов Дон. 1914

 
1. Небо чище, небо выше
Всех кто здесь прилежно дышет.
 
 
2. А вода всегда светлей
Девьих призрачных очей.
 
 
3. И нежней речной песок,
чем согретый твой сосок.
 
 
4 Камень, камень ты умней,
Всех задумчивых людей.
 
 
5. И безмернее машина
Силе хладной исполина.
 

 
Утренние дымы деревень твоих,
Утром порожденный, мгле пропетый стих.
Голубые розы просветленных глаз
И широкий женский плодоносный таз.
А оврагах клочья
Без надежды снега,
Точно многоточья
      α и ω.
 

Воронеж 1914

 
Звуки на а широки и просторны,
Звуки на и высоки и проворны,
Звуки на у, как пустая труба,
Звуки на о, как округлость горба,
Звуки на е, как приплюснутость мель,
Гласных семейство смеясь просмотрел.
 

 
Взрасти взрасти свои сады
Весенняя Семирамида.
 

Синий вечер соперничал оранжевым цветком лампы. Темнота вила свои шелка.

Он– (обводя лучистыми взорами)ночь отпечатлевается на морозных стеклах рисунками невиданно прекрасными. Формы флоры – зрительные – брошены на стекла. Ночь подобна садовнику – он грезит лишь о растительном мире. Деревья парка шумящие своей разновидной листвой; травы лугов, спутавшие свои волосы нереид – ах все, все выткано нежными пальцами ветра. Растение всегда стоит на дороге ветра. Растение покорно пробивается сквозь воздушную грудь ветра. Везде в растительном мире работа тепленьких заботливых пальчиков. Когда же коченеют ночи морозном угаре, оранжевому цветку лампы, красным макам камина тянутся пальчики ветра, окоченевшие бедные полночные пальчики ветров и…. касаются стекол оконных рам. Мертвая бездыханная на утро тает на стеклах Душа Ветра.

1901–1915 г.

Hilaea

Петроград.

Н.И. Кульбину

 
Темнеет бор… песок зыбучий…
Направо, влево-болота;
Притропный свист, свинцовость тучи,
Тоска, проклятья пустота.
Далекий стон лесного храма
Широкий жест креста на лоб:
Картина темная и рама
Досок нарезанных на гроб!..
 

1

 
Бредут тропой, ползут лесною
Клюкой руках, огнем очах
Внимая стаи волчьей вою
И ночи коротая рвах
 

2

 
Проскачет звякающий конник,
Обгонит пешеходов прыть
И женщина на подоконник
Иглу уронит, бросит нить…
 

3

 
Иль колымагою влекома
Княгиня смотрится лорнет,
Не встретится ль пути знакомый
Услада рощицы корнет.
 

4

 
Но устаревший паровозик
Но рельсохилые пути
Заботливо бросали оси к
Просторам слабенький верти.
Ползут селенья еле еле
Полян закабаленный край,
Подъем и парный храп тяжеле
Уют – вагончик синий рай!..
 

5

 
Теперь же бешеным мотором
Средь рельс и сталь и прямизны
Дорожниц укрощенный норов
Столиц капризные сыны.
  Полях по прежнему все пусто,
  А может больше нищета.
  Но ты взалкав, взревешь стоусто,
  Бросая утлые места.
Деревня мимо, снова мимо,
Экспресс одетище столиц
Проносит даль неудержимо
Парами сотканные птиц.
 

Казань, 1914

 
Поля черны, поля темны
Влеки влеки шипящим паром.
Прижмись доскам гробовым нарам —
Часы протяжны и грустны.
  Какой угрюмый полустанок
  Проклятый остров средь морей,
  Несчастный каторжник приманок,
  Бегущий зоркости дверей.
Плывет коптящий стеарин,
Вокруг безмерная Россия,
Необозначенный Мессия
Еще не созданных годин.
 

1912 г.

Марии Петровне Лентуловой

 
Ведь только шесть часов.
Пустынно, холодно, туман.
Едва звонки доносятся из мглы
И гулы грубые рабочих голосов
 
 
  Еще не смяты складки ночи ран,
  Улыбки утренни так некрасиво злы —
  Ведь только шесть часов.
 
 
Вы нежная в постели,
Зажавши ручку беленьких колен,
Благоуханный свой лелеете альков
Девичьих снов лазури райской мели
Снеговых простыней закрепощенный плен
Ведь только шесть часов
Неужто Вы!.. и эту пору здесь……?!..
      Оснежились туман
Прозрачные глаза ресниц пушистых лес,
Несущие непозабытость снов,
Слегка продрогший и смятенный стан.
Да!.. Утренний всему виной экспресс.
 
 
  Мотор на рельсах высится громадой.
  Хрип содрогает членов тонких сталь.
  А!.. это он Вас пробудил так рано,
  Я понял все: его свирепости вы телом хрупким рады,
 
 
Он увлечет Эвропу Векадаль
Среди рассветного тумана.
 

I

 
Вы живете днем и ночью
Нет покоя, нет покоя.
Вспоминая долю волчью
Мчитесь мимо воя воя.
 
 
  Ваша жизнь проходит беге
  Мимо дали, люди мимо
  Где приюты, где ночлеги?
  Ваша жизнь неутомима…
 
 
Чтя одну суровость стрелку,
Поклоняясь станций чину
Колесе играйте белку
Мчите женщине мужчину
 

II

 
Поля, Снега, Столбы и Струны
Громадных телеграфных скрипок
Ночной омлечены туман
 
 
  Жестокохладный Океан
  Взметает белые буруны
  Извивноугловат и липок
 
 
Взмахнула медь мечом три раза
Прищуренных огней сединах.
Ползем вперед. Змея. Осел.
 
 
  Мы животе часов приказа
  На января покойных льдинах
  Среди российских скудных сел.
 

Единая эстетическая Россия

Отныне я отказываюсь говорить дурно даже о творчестве дураков

Сезон художественной жизни – под гром военной живительной непогоды – ознаменовался небывалыми явлениями.

Мы посетили выставки на которых «зубры» мирно висели на радость «крепких» художественных критиков, – и тут же рядом раскинулись доски-озонаторы-«натюрморты» и разная другая «бесшабашь», – «крикунов» и «отвергателей» – тех, имя кому футуристы – и кто, казалось, не мыслим был никогда не только смотреться, но даже «висеть» рядом – так таки вплотную – с изделиями, мудро написанными со всем знанием не только школы – прежних «веков» (!), но и вкусов и аппетитов быстро текущей толпы.

Вот вам указание на факт. Но не для этого я взобрался на изломанный лафет австрийской гаубицы– не для сего звучит мой хриплый голос.

Слово мое, мало заинтересованное успехом конечного результата, имеет целью показать перемену в настроениях и мыслях отчаянных голов – футуристов, главным образом, конечно, моей. Много пройдет времени (другое помешает), а на некоторых и надежды нет никакой – они никогда не сообразят почему их старые бутылки приклеенный к холсту, озонатор прибитый к доске – зависели вдруг рядом с куинджико-крыжицко-вершино-лукоморьевской мануфактурой.

3 предшествовавших войне последних года мы пережили бурную, в искусствах наших, революцию.

Дерзновенные временщики захватывали власть. Толпа бежала покинув старых. к подножью новых кумиров.

Цитадель старых вкусов держалась крепко в руках публики и худож. критики – но, памятуя. что в осажденных крепостях месяц идет за год службы (а в Севастополе – чуть не за пят лет), мы не сколько не поражаемся: Прошло 3 года… и что же: наша внимательная широкая публика, если не постигла, поняла, – то приняла и кубизм и футуризм и Свободу творчества.

Двери цитадели широко раскрыты.

Теперь бесноваться, проповедовать, стучать кулаком в лоб слушателя, значит ломиться в открытый ход!

Нас приняли – нас соглашаются и согласились слушать – Настало время творчества– для этого поколение, кое выступило с таким шумом вслед за символистами и было им так враждебно и непримиримо.

На днях вышла книжка «Стрелец» – футуристы торчат в ней как тараканы меж солидно отсыревших (климат такой) бревен символизма.

Под мышкой у каждого символиста зажато по футуристу.

Трогательное единение – лишний раз подкрепляющее мою мысль, что в стае авторов всех искусств приняты, насколько возможно,любовно, равноправно дикие новопришельцы.

Так как это мое выступление неявляется выступлением от какой либо группы пли партии – а публичное исповедание моих личныхвзглядов (симптоматичных все же, должно быть, для этой эпохи, в кою мы вступаем, и посему, – достойных внимания, то я обращаюсь и к публике, (она является глиняным тиглем, – где плавятся смеси золота-железа-меди-свинца) и к представителям искусств – и правых и левых и даже искусств, коих никто, кроме авторов за искусство не считает. – Обращаюсь и убеждаю: будьте подобны мне – мне, носящему светлую мысль: «всякое искусство– малейшее искусство – одна попытка, даже не достигшая увы! цели – добродетель!»

Достоин всяческого уважения плюгавый старичок, пишущий в тени своего зонта арку большого цирка; по правилам лисировок, – наряду с коими Калам – дерзкий, всесокрушающий новатор.

Достоин всяческого уважения футурист на лугу общественного внимания членораздельно упивающийся звуками родного языка!

Попытка на искусство – уже добродетель.

Непринимая! «непротивление злу насилием» во имя бунта жизни – роста этических идеалов – это прекрасно – и так будет всегда!! Утверждаю здесь, что принятие любовное всего искусства,включая малейшее и «то что не искусство» – ничего общего не имеет с настроением «переписки с друзьями».

После всей неразберихи – нужной, живительной– не только тех годов, что прожили, но и этих переживаемых, – России. Великой России – кроме «густо развитой сети железных дорог» – нужно будет, и сейчас это началось, достаточное количество Культуры. В мире художественной жизни – о коей речь у вас – это означает – уважение к чужому мнению.

Допущение веры иной – «чем моя»!

Я обращаюсь ко всем жрецам искусства – даже тем безымянным – чье имя дилетант и чей жертвенник чадить, лишь в краткие моменты свободы от каторги жизни, – Пусть каждый имеет своего бога! – Путь свободен на свою веру! – в мире творчества это значит – «видит мир по-своему» – проводит и чтит красоту так, как он её понимает! —

Пуст сильный не душит сознательно слабых.

Слабые стаей не загрызают сильного.

В мире эстетических отношений – уважение к чужому мнению (творчеству) единственное, всякого культурного человека достойное, поведение. [1]1
  «Не делай другому того, чего себе не желаешь». Конечно это – ось человеческих отношений – и это мир реальных отношений.


[Закрыть]

Не усложняя темы, два слова – о творчестве.

Неанонимноепроизведение, – пока жив автор, – является частью его высшего, лучшего «я».

Критика, коя до сего момента, почему то, полагала роль «заплечных дел мастера» – своим единственным предопределением – мало считалась с этим, набрасываясь с звериной жестокостью, на плоды – «звуков сладких и молитв» (не иначе как).

Не удивительно, что у нас на «суде публики» – именно всегда и звучит как какое то публичное позирование у позорного столба.

«Суд современников!» – …сколько мы уже, малые дети, – видели его справедливость! – «о мертвых или хорошо или ничего». – Вот он, «суд истории»….!!

Критики не часто стригут свои ногти – именно в забвении обычном только что сказанного.

Будем же надеяться, что отныне это враждебное отношение к «ягоде не своего поля» – к «колодцам не своей степени» – уступит место большему добродушию, – определенно устремленному к вопросам теоретического изучения и исследования проблем творчества и памятникам таковых.

Остается последний пункт и самый трудный. Как логически вытекающее из сказанного – «Уважение к чужому мнению» – (культура) это нам нужно – а в искусстве это значит, – уважение к чужому творчеству – хотя бы популярному – явствует – никто и никогда деспотически не будет утверждать, справедливо, – что жизни – в коей «всякое»искусство – уже добродетель, более нужен тот – а не другой род красоты.

Что жизни нужно смотреть правым, или левым глазом, а не двумя и т. д.

Утверждать так, – забывая—, что жизни —, a Россииособенно —, вообще нужноискусство, – при чем всякое– на какое только ее сыны способны; И одним можно обижать Великую Россию – это малымиколичеством Искусства.

Было бы количество – а качество (на все вкусы! – я вас мирю!) найдется.—

И какими милыми в своем страхе – являются музейные консерваторы – комиссия по покупке – произведений для отечественных галерей! —

Боясь «запоганить» – свои светлые, казенные залы, – они действуют с такой экономией, осмотрительностью, выбором – забывая, что музеи – это есть, ничто иное как кладбище, где полководец лежит рядом с воином – Великий поэт с сапожником.

Забывая, что музей должен быт подобен гербарию хорошего ученого, где собраны всё образцы флоры – если ученый ставил целью дат полное представление об данной местности!

Музейные комиссии – поступают проникнутые духом узкого человеконенавистничества и через двадцать пят лет культурный зритель будет благодарить их за то, что там так неполно, так эгоистически одностороннепредставлено творчество родного народа.

К ним тоже обращается мой голос: «малейшее искусство – добродетель» – уважайте чужое мнение – это признак культуры.

О публика! о тигль – из огнеупорной глины! Ты тоже можешь быт справедливой более сознательно. Люби искусство! Люби полную свободу – в искусстве. Это начало всего. Не бойся оригинальности– не бойся даже погони за оригинальностью, как ты не боялась до сего времени шаблона и повторения старого(здесь нет и тени упрека!).

Бойся пустых стен в своих квартирах!

Бойся пустых полок в книжных шкафах!

Преклоняйся пред «именами», но помни, что все они были созданы твоим тысяче-голово-сердечным поклонением и в твоей власти подымать голову к небу творчества, где каждый день занимает свои все новые светила мощного человеческого духа.

Рисунок Давида Бурлюка