Текст книги "Стихи"

Автор книги: Борис Пастернак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Теперь не надышишься крепью густой. А то, что у тополя жилы полопались,Так воздух садовый, как соды настой, Шипучкой играет от горечи тополя.

Со стекол балконных, как с бедер и спин Озябших купальщиц,– ручьями испарина. Сверкает клубники мороженый клин, И градинки стелются солью поваренной.

Вот луч, по 1000 катясь с паутины, залег В крапиве, но, кажется, это ненадолго, И миг недалек, как его уголек В кустах разожжется и выдует радугу. 1915, 1928 Борис Пастернак. Сочинения в двух томах. Тула, "Филин", 1993.

ИМПРОВИЗАЦИЯ Я клавишей стаю кормил с руки Под хлопанье крыльев, плеск и клекот. Я вытянул руки, я встал на носки, Рукав завернулся, ночь терлась о локоть.

И было темно. И это был пруд И волны.– И птиц из породы люблю вас, Казалось, скорей умертвят, чем умрут Крикливые, черные, крепкие клювы.

И это был пруд. И было темно. Пылали кубышки с полуночным дегтем. И было волною обглодано дно У лодки. И грызлися птицы у локтя.

И ночь полоскалась в гортанях запруд, Казалось, покамест птенец не накормлен, И самки скорей умертвят, чем умрут Рулады в крикливом, искривленном горле. 1915 Борис Пастернак. Сочинения в двух томах. Тула, "Филин", 1993.

МЕЛЬНИЦЫ Стучат колеса на селе. Струятся и хрустят колосья. Далёко, на другой земле Рыдает пес, обезголосев.

Село в серебряном плену Горит белками хат потухших, И брешет пес, и бьет в луну Цепной, кудлатой колотушкой.

Мигают вишни, спят волы, Внизу спросонок пруд маячит, И кукурузные стволы За пазухой початки прячут.

А над кишеньем всех естеств, Согбенных бременем налива, Костлявой мельницы крестец, Как крепость, высится ворчливо.

Плакучий Харьковский уезд, Русалочьи начесы лени, И ветел, и плетней, и звезд, Как сизых свечек, шевеленье.

Как губы,– шепчут; как руки,– вяжут; Как вздох,– невнятны, как кисти,– дряхлы. И кто узнает, и кто расскажет, Чем тут когда-то дело пахло?

И кто отважится и кто осмелится Из сонной одури хоть палец высвободить, Когда и ветряные мельницы Окоченели на лунной исповеди?

Им ветер был роздан, как звездам – свет. Он выпущен в воздух, а нового нет. А только, как судна, земле вопреки, Воздушною ссудой живут ветряки.

Ключицы сутуля, крыла разбросав, Парят на ходулях, степей паруса. И сохнут на срубах, висят на горбах Рубахи из луба, порты – короба.

Когда же беснуются куры и стружки, И дым коромыслом, и пыль столбом, И падают капли медяшками в кружки, И ночь подплывает во всем голубом,

И рвутся оборки настурций, и буря, Баллоном раздув полотно панталон, Вбегает и видит, как тополь, зажмурясь, Нашествием снега слепит небосклон,

Тогда просыпаются мельничные тени. Их мысли ворочаются, как жернова. И они огромны, как мысли гениев, И несоразмерны, как их права.

Теперь перед ними всей жизни умолот. Все помыслы степи и все слова, Какие жара в горах придумала, Охапками падают в их постава.

Завидевши их, паровозы тотчас же Врезаются в кашу, стремя к ветрякам, И хлопают паром по тьме клокочущей, И мечут из топок во мрак потроха.

А рядом, весь в пеклеванных выкликах, Захлебываясь кулешом подков, Подводит шлях, в пыли по щиколку, Под них свой сусличий подкоп.

Они ж, уставая от далей, пожалованных Валам несчастной шестерни, Меловые обвалы пространств обмалывают И судьбы, и сердца, и дни.

И они перемалывают царства проглоченные, И, вращая белками, пылят облака, И, быть может, нигде не найдется вотчины, Чтоб бездонным мозгам их была велика.

Но они и не жалуются на каторгу. Наливаясь в грядущем и тлея в былом, Неизвестные зарева, как элеваторы, Преисполняют их теплом. 1915, 1928 Борис Пастернак. Сочинения в двух томах. Тула, "Филин", 1993.

НА ПАРОХОДЕ Был утренник. Сводило челюсти, И шелест листьев был как бред. Синее оперенья селезня Сверкал за Камою рассвет.

Гремели блюда у буфетчика. Лакей зевал, сочтя судки. В реке, на высоте подсвечника, Кишмя кишели светляки.

Они свисали ниткой искристой С прибрежных улиц. Било три. Лакей салфеткой тщился выскрести На бронзу всплывший стеарин.

Седой молвой, ползущей исстари, Ночной былиной камыша Под Пермь, на бризе, в быстром бисере

1000 Фонарной ряби Кама шла.

Волной захлебываясь, на волос От затопленья, за суда Ныряла и светильней плавала В лампаде камских вод звезда.

На пароходе пахло кушаньем И лаком цинковых белил. По Каме сумрак плыл с подслушанным, Не пророня ни всплеска, плыл.

Держа в руке бокал, вы суженным Зрачком следили за игрой Обмолвок, вившихся за ужином, Но вас не привлекал их рой.

Вы к былям звали собеседника, К волне до вас прошедших дней, Чтобы последнею отцединкой Последней капли кануть в ней.

Был утренник. Сводило челюсти, И шелест листьев был как бред. Синее оперенья селезня Сверкал за Камою рассвет.

И утро шло кровавой банею, Как нефть разлившейся зари, Гасить рожки в кают-компании И городские фонари. 1916 Борис Пастернак. Сочинения в двух томах. Тула, "Филин", 1993.

ИЗ ПОЭМЫ

(Два отрывка)

1

Я тоже любил, и дыханье Бессонницы раннею ранью Из парка спускалось в овраг, и впотьмах Выпархивало на архипелаг Полян, утопавших в лохматом тумане, В полыни и мяте и перепелах. И тут тяжелел обожанья размах, Хмелел, как крыло, обожженное дробью, И бухался в воздух, и падал в ознобе, И располагался росой на полях.

А там и рассвет занимался. До двух Несметного неба мигали богатства, Но вот петухи начинали пугаться Потемок и силились скрыть перепуг, Но в глотках рвались холостые фугасы, И страх фистулой голосил от потуг, И гасли стожары, и, как по заказу, С лицом пучеглазого свечегаса Показывался на опушке пастух.

Я тоже любил, и она пока еще Жива, может статься. Время пройдет, И что-то большое, как осень, однажды (Не завтра, быть может, так позже когда-нибудь) Зажжется над жизнью, как зарево, сжалившись Над чащей. Над глупостью луж, изнывающих По-жабьи от жажды. Над заячьей дрожью Лужаек, с ушами ушитых в рогожу Листвы прошлогодней. Над шумом, похожим На ложный прибой прожитого. Я тоже Любил, и я знаю: как мокрые пожни От века положены году в подножье, Так каждому сердцу кладется любовью Знобящая новость миров в изголовье.

Я тоже любил, и она жива еще. Все так же, катясь в ту начальную рань, Стоят времена, исчезая за краешком Мгновенья. Все так же тонка эта грань. По-прежнему давнее кажется давешним. По-прежнему, схлынувши с лиц очевидцев, Безумствует быль, притворяясь не знающей, Что больше она уж у нас не жилица. И мыслимо это? Так, значит, и впрямь Всю жизнь удаляется, а не длится Любовь, удивленья мгновенная дань?

2

Я спал. В ту ночь мой дух дежурил. Раздался стук. Зажегся свет. В окно врывалась повесть бури. Раскрыл, как был,– полуодет.

Так тянет снег. Так шепчут хлопья. Так шепелявят рты примет. Там подлинник, здесь – бледность копий. Там все в крови, здесь крови нет.

Там, озаренный, как покойник, С окна блужданьем ночника, Сиренью моет подоконник Продрогший абрис ледника.

И в ночь женевскую, как в косы Южанки, югом вплетены Огни рожков и абрикосы, Оркестры, лодки, смех волны.

И, будто вороша каштаны, Совком к жаровням в кучу сгреб Мужчин – арак, а горожанок Иллюминованный сироп.

И говор долетает снизу. А сверху, задыхаясь, вяз Бросает в трепет холст маркизы И ветки вчерчивает в газ.

Взгляни, как Альпы лихорадит! Как верен дому каждый шаг! О, будь прекрасна, бога ради, О, бога ради, только так.

Когда ж твоя стократ прекрасней Убийственная красота И только с ней и до утра с ней Ты отчужденьем облита,

То, атропин и белладонну Когда-нибудь в тоску вкропив, И я, как ты, взгляну бездонно, И я, как ты, скажу: терпи. 1917 Борис Пастернак. Сочинения в двух томах. Тула, "Филин", 1993.

ПАМЯТИ ДЕМОНА Приходил по ночам В синеве ледника от Тамары. Парой крыл намечал, Где гудеть, где кончаться кошмару.

Не рыдал, не сплетал Оголенных, исхлестанных, в шрамах. Уцелела плита За оградой грузинского храма.

Как горбунья дурна, Под решеткою тень не кривлялась. У лампады зурна, Чуть дыша, о княжне не справлялась.

Но сверканье рвалось В волосах, и, как фосфор, трещали. И 1c5 не слышал колосс, Как седеет Кавказ за печалью.

От окна на аршин, Пробирая шерстинки бурнуса, Клялся льдами вершин: Спи, подруга,– лавиной вернуся. Лето 1917 Борис Пастернак. Сочинения в двух томах. Тула, "Филин", 1993.