Текст книги "Любовь"

Автор книги: Борис Зайцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

ЛЮБОВЬ

ДѢЙСТВУЮЩIЯ ЛИЦА.

Графъ.

Его Графиня, называемая Рыжiй.

Тоничка – племянница.

Равенiусъ – художникъ.

Вася.

Люси.

Польскiй поэтъ.

Французскiй поэтъ.

Разныя фигуры богемы.

_______

СЦЕНА I.

Рыжiй.

Вставайте, ваше сiятельство, десятый часъ! Милый Графъ, не спите такъ долго. Видите, уже солнышко, нынче май! Гляньте, какъ ласточки заливаются. Вотъ подыму штору, солнце васъ хватитъ какъ слeдуетъ, вы и вскочите!

Графъ (просыпаясь).

А-а, вотъ это кто! Рыжiй, называемый батюшка. Рыжiй батюшка пришелъ будить. И ты говоришь: май и солнце? Батька, не подымай штору сразу такъ, невыносимо!

Рыжiй.

Ага, защурился!

Графъ.

Впрочемъ, ничего. Въ свeту ты, Рыжiй, еще лучше. Въ обыкновенное время ты такъ себe, а когда обольютъ тебя золотомъ, ты много превосходнeе. Батька, если бы я былъ поэтомъ, я бы сказалъ, что твои рыжеватые волосы «подобно лорелейскимъ струямъ». Нeтъ, въ самомъ дeлe, ты весь сiяешь въ этомъ солнце.

Рыжiй.

(раздергиваетъ занавeски, въ комнатe по полу ложатся свeтлыя колонны).

Нынче дивный день, Графъ, дивный! И солнце, и черемухой пахнетъ и все – и не одно это. Нынче для меня день очень важный, важнeйшiй. Пять лeтъ… Ты забылъ, забылъ, забылъ. А ребенокъ все помнитъ, у него все въ сердцe, какъ на огненной бумажкe записано!

Графъ.

Нeтъ, ошибаетесь, помню. День хорошiй, это вы правы. (Цeлуетъ кончики Рыжиныхъ пальцевъ). Вы правы, высокоуважаемый, и ничего я не забылъ. День нашего счастiя.

Рыжiй

(садится на краю графской постели и плететъ косы. Съ четвертаго этажа виденъ городъ, зеленыя крыши, колокольни, сады; вeтеръ влетаетъ веселыми волнами и течетъ, струясь. Занавeски колышатся – киваютъ и посмeиваются).

Да, мой другъ, ты знаешь, ты мой единственный другъ и богъ – ты сказалъ мнe тогда, что меня любишь. Сколько людей на свeтe говорятъ это и, можетъ быть, въ такомъ же родe говорятъ… у меня вотъ здeсь, въ сердцe, погребены твои слова. Знаешь, какъ въ волшебномъ сундучкe. Вотъ и сегодня утромъ встала и думаю: онъ, мой, мой милый, милый мой вотъ тутъ – всего въ двухъ шагахъ… и сердце у меня чуть-чуть не разорвалось. Думала, что бы такое сдeлать? Лечь ему подъ ноги, чтобы онъ прошелъ по мнe, или въ окошко выпрыгнуть и на смерть разбиться.

Графъ.

Ты у меня романикъ, батя. (помолчавъ) Но ты правъ. Странная жизнь. Очень странная. Очень хорошо помню, какъ съ тобой познакомился. Думалъ ли тогда, что такъ глубоко будетъ между нами? И знаешь, чeмъ больше я живу, тeмъ больше кажется, что кто-то тихими… пламенными нитями связываетъ насъ въ одно… Гдe-то въ тишинe зрeетъ, накопляется…

(Изъ другой комнаты стукъ).

Равенiусъ.

Будетъ вамъ спать, анаѳемы! Мамуся, пора, Богъ знаетъ на что похоже. Мы съ Васькой третью партiю доиграли, а они дрыхнутъ. И при этомъ я его посадилъ четыре раза.

Вася.

Врешь, ты Ноздревъ, ты и играешь по ноздревски.

Равенiусъ.

А ты дуракъ карлсбадскiй. Или, вeрнeе, карлсбадско-американскiй.

Рыжiй.

Начинаютъ наши ярилы яриться. Это значитъ, плохо спали, и спозаранку засeли.

Равенiусъ.

Мамуся, голубчикъ, кофейку!

Рыжiй.

Сейчасъ, сейчасъ, двe минуты.

(Майскiй вeтеръ хлопаетъ занавeсями, въ

комнатe ласковый кавардакъ; влетаетъ

запахъ сирени; графскую кровать

заставляютъ ширмами; въ передней

части комнаты накрываютъ на столъ,

вносятъ самоваръ. Звонокъ, вбeгаетъ

Тоничка, племянница, семи лeтъ.

Въ рукахъ у нея огромный букетъ жасмину).

Равенiусъ

(вваливается изъ другой двери).

А, мадемуазель Танинъ, Тонкинъ, Нанкинъ и Катонъ (Ловитъ ее и вертитъ за руки вокругъ себя). Хорошо нагулялись?

Вася.

Тоничка, дай мнe цвeточка! Милая, дай!

Тоничка.

Ой, голова закружилась, будетъ!

Равенiусъ.

Ты погоди, взбудимъ дядю.

(Всe трое, хихикая, разбираютъ

букетъ на пучки и начинаютъ

бомбардировать Графа. Графъ

рычитъ изъ за ширмъ и въ отвeтъ

летятъ цвeты, гребенки, маленькая

подушенка и т. п. Тоня заливается).

Рыжiй (входитъ).

Тпр… тпр… развоевались воеводы! Будетъ, стопъ! Кофе пить!

Равенiусъ.

(отираетъ потъ со лба).

Что, ваше сiятельство, попало? А ты, мамуся, не такъ говоришь. Когда нашъ нeмецъ унималъ насъ, онъ кричалъ: «ожи-да-ю

т-и-ш-и-н-о!»

(Успокаиваются и садятся за столъ. Тоня влeзаетъ съ ногами къ Рыжему и, когда нужно наливать, отворачиваетъ кранъ самовара. Равенiусъ съ Васей опять дуются въ шахматы).

Графъ.

Здравствуйте, други! Здравствуйте, маленькiй змeй! (Цeлуетъ ручку Тони, гладитъ ее своей). Хорошо погулялъ? Милый ты мой, разгорeлся, огонь въ глазахъ! (Тоничка конфузится). Какъ растетъ, какъ онъ умнeетъ у насъ! Чай опять сны разные видeлъ, чудесные?

Тоничка.

Будто бы со второго этажа лечу, и не падаю, а тихо, на крылышкахъ, и прямо въ сосонникъ сeла.

Графъ.

Ну, вотъ и отлично, что въ сосонникъ.

Тоничка

(перебирается съ Рыжиныхъ колeнъ къ Графу, жмется; очень конфузливо, чтобы никто не слышалъ).

Дядя, а правда у тети-мамы ножки другъ съ другомъ разговариваютъ? Онe у нея такiя длинныя, и она говоритъ, что онe у ней какъ дeти: могутъ будто бы плакать, смeются, когда устанутъ – жалуются.

Графъ.

Вeрно правда, милый.

Равенiусъ (отрываясь отъ игры).

Тетя-мама вся волшебная, я самъ разъ слышалъ, какъ ея ножки поссорились.

Тоничка.

А у меня никто не волшебный. И никто ни съ кeмъ не говоритъ. Ни ручки, ни ножки. (Задумалась, отходитъ къ окошку).

Графъ (Рыжему).

Батюшка, еще чашку кофе.

(Тоже отходитъ съ кофе и газетой

въ уголъ въ кресло. Про себя):

А можетъ, правда Рыжiй мой волшебный. Можетъ, правда есть въ немъ какая чара, медленное зелье, приворотное… сладкое такое зелье. (Издали молча слeдитъ за игрой Васи съ Равенiусомъ, лепетомъ Тони, за Рыжимъ). Такъ… начался новый день, и кто-то еще глубже входитъ въ мое сердце и тихо, тихо завладeваетъ всeмъ тамъ, строитъ свою стройку.

(Въ комнатe понемногу стихаетъ. Равенiусъ и Вася погружены въ игру, Тоня снова виситъ на балкончикe, Рыжiй задумчивъ).

Графъ.

Теки, теки, моя рeка. (Полузакрываетъ глаза). Какое опьяненiе!

СЦЕНА II

Позднее утро, кафе на бульварe; мало народу, тихо, сeровато; деревья слабо зеленeютъ. Графъ и Вася за столикомъ.

Графъ.

Мы съ тобой, стало быть, нынче второй разъ кофе пьемъ. Впрочемъ, здeсь я не считаю. Здeсь можно вотъ такъ сидeть, глядeть на эту весну и ничего не дeлать… Ахъ, хороши такiе дни!.. Смотри, все въ легкой-легкой вуали. Точно кто набросилъ. И хороша эта кротость, весна, тоска. Какъ сейчасъ въ деревнe! Помню, я провелъ одинъ тихенькiй сeрый апрeлъ, и это чувство было такъ сильно… мнe все казалось, что сейчасъ изъ этого сeренькаго воздуха глянетъ на меня… кто-то. Прекрасное чье то лицо.

Вася.

Что-то Божье есть въ этомъ. Богородицыно.

Графъ.

Вeрно. Въ этомъ родe. Но словами не скажешь.

(Идутъ прохожiе, неторопливо и изрeдка; барышня пронесла сиреневый букетъ; сквозь листики деревьевъ далеко въ небe маячитъ куполъ собора; онъ блeдно-золотой, и въ немъ, какъ тeни, бродятъ отраженiя облаковъ, городовъ, дальнихъ полей, которыя видитъ одинъ онъ; вeчное и легкое движенiе. Вася смотритъ туда).

Вася.

Гдe-то теперь наши.

Графъ (улыбается).

Наши?

(Вася краснeетъ).

Вася.

Таня, Вeра Николаевна. Счастливый вотъ этотъ куполъ. Насколько онъ видитъ? Нeтъ, всетаки мало. Я бъ хотeлъ видeть далеко… гораздо дальше… и то, что въ человeческихъ сердцахъ.

Графъ.

Что тамъ въ человeческихъ. Въ Таниномъ. Вонъ ты куда! Значитъ, нашего полку прибыло. «Томленiе духа» – это хорошее выраженiе. Да, вижу, вижу. Ты ужъ давно околдованъ, давно я замeчаю, ты весь вскипаешь и розовeешь. Вася, Вася, это твой первый выходъ, первое жизненное крещенiе. Но крещенiе большое… огнемъ.

Вася.

Знаю, да. Но хорошо. Богъ мой… (Вытягиваетъ впередъ руки, какъ будто чтобы потянуться, и духъ у него захватываетъ). О, какъ я странно теперь живу. Она далеко, и вeрно… никогда не отвeтитъ мнe любовью, и иногда сердце мое останавливается – такъ больно и такъ чудно. У насъ въ садикe есть качели небольшiя, я цeлыми днями качаюсь на нихъ, улыбаюсь и бормочу. Все теперь какъ-то спуталось во мнe…  жить ли, умирать ли, дeйствительность, недeйствительность…

Графъ (улыбается).

Ты, Вася, стало быть, «визiонеръ». Но правда, какъ это чудесно, всe мы другъ за другомъ вступаемъ въ этотъ кругъ… будто кто намъ назначилъ. Это вeдь, Вася, магическiй кругъ какой-то. Вотъ мы родимся, живемъ, зрeемъ потихоньку и потомъ вдругъ у-ухъ, вплываемъ въ беззвучную, тихую… пламенную полосу. И тамъ насъ крутитъ, завиваетъ… кто-то будто носитъ на своихъ плавныхъ рукахъ, какiя-то теченiя подводныя. И однимъ предназначена жизнь, другимъ – смерть. И это называется любовью.

Вася.

А по-твоему мнe что?

Графъ (не сразу).

Рано или поздно всeмъ смерть, а потомъ опять жизнь. А вблизи что – не знаю.

Вася.

Да мнe, собственно, все равно. Это я такъ.

(На бульварe показывается Рыжiй; онъ въ свeтло-зелномъ пальто, зеленeющей вуали. Рядомъ съ нимъ слегка въ припрыжку Равенiусъ, въ крылаткe и огромной шляпe).

Равенiусъ.

Филозòфы засeдаютъ. Даю слово, разговоры о мистицизмe или еще объ умномъ. А мы вотъ съ мамой по дeламъ, чуть не полгорода обeгали. (Графу). У тебя нынче балъ, оказываетя, а ты ни слова. Довольно гнусный фактъ. Мы приглашали и заказывали шампанское, устрицы, оркестръ… Ну, тамъ на нeсколько сотъ франковъ. (Подходитъ лакей). Мамуся, тебe чего?

Рыжiй.

Все равно.

Равенiусъ (человeку).

Вдвоемъ eдемъ въ Турцiю.

Графъ.

Блестяще. А вeдь правда, угадала, безъ тебя мудровали.

Равенiусъ.

Ну, ясное дeло.

Графъ (смeется).

У меня былъ прiятель, онъ любилъ спрашивать пришедшихъ: «а какъ вы смотрите на смыслъ жизни?» Ну-ка, экспромтъ «о любви?» Ну, ну?

Равенiусъ.

О любви? (Вдругъ, задумчиво). Нeтъ, не согласенъ. (Стихаетъ и углубляется въ турецкiй кофе и газету>. Пусть мамуся говоритъ. Она у насъ «магистеръ любви и докторъ наслажденiй».

Рыжiй.

(стаскиваетъ съ тонкихъ рукъ перчатки – длинныя – точно свeтлыя змeйки).

Вотъ тебe, вотъ тебe! (Даетъ подзатыльникъ перчаткой). Дурачекъ ты у меня уродился, голубчикъ. Вродe Иванушки. А о любви  я не могу, я не умeю умныхъ разговоровъ разговаривать.

Равенiусъ (бурчитъ).

Да, да, сказала. Ты, братъ, какъ перчатки снимаешь, однимъ движенiемъ этимъ лучше скажешь, чeмъ эти… дьяволы – словами.

(Рыжiй побалтываетъ ложечкой и смотритъ вдаль бульвара. Всe смолкаютъ. Графъ куритъ и тоже думаетъ о чемъ-то).

Равенiусъ.

Эхъ, господа! Вы думаете, это плохо? И правда другiе этого не понимаютъ? Нeтъ, милые, пони… (Обрывается голосъ, вдругъ онъ блeднeетъ и будто слезы замерли гдe-то внутри). Человeкъ! за одинъ турецкiй кофе!

Рыжiй.

Сыночка, милый, что съ тобой, дорогой ты мой, успокойся!

(Графъ, Вася даютъ ему воды, зубы у него стучатъ, всe встревожены).

Графъ.

Голубчикъ, чего ты, а?

(Вася молчитъ).

Равенiусъ.

Нeтъ, нeтъ, ничего, пройдетъ, пустите… я сейчасъ… сейчасъ.

(Убeгаетъ. Всe смущены).

Графъ.

Что съ нимъ такое? Рыжiй, не знаешь?

Рыжiй.

Это такой ужасъ, онъ такой нервный, онъ, пока шли-то мы съ нимъ, все дергался какъ-то, блeднeлъ, краснeлъ… Я знаю, ему тяжело, не только нынче, вообще ему плохо.

Графъ.

Все то еще, прежнее?

Рыжiй.

Конечно.

Графъ.

Да, это я дуракъ. Глупо, очень.

(Молчатъ. Черезъ нeсколько минутъ Вася подымается. «До вечера». «Прощайте». Графъ и Рыжiй остаются).

Рыжiй.

Мой дорогой, вы знаете, я сейчасъ отъ Люси. Графъ, милый, вы опять думаете о чемъ-то? Я вижу, вы сейчасъ не мой, нeтъ вы во что-то погружены… и пока вы погружены, я какъ маленькiй песикъ на веревочкe буду прыгать вокругъ васъ и тявкать… о чемъ я могу тявкать? Только объ одномъ.

Графъ.

Пустое, это у меня только видъ такой «глубокомысленный». Стоитъ человeку остановить глаза на одной точкe, и всегда уже думаютъ, что онъ рeшаетъ вопросы бытiя.

Рыжiй.

Ну, простите, виноватъ, если не такъ сказалъ.

Графъ.

Ахъ, ты, Рыжiй, Рыжiй, ребенокъ ты мой милый. Нeтъ, на самомъ дeлe, если уже на то пошло. Правда, у меня въ башкe бредетъ что-то такое сейчасъ. Богъ его знаетъ что. И тоска какая-то, и сладость. И не знаешь, чего больше. Точно зарыдалъ бы сейчасъ, – отъ печали-ль, восторга? Вотъ смотрю на вуаль твою зеленую, вотъ она вьется, овeваетъ тебя, и какое-то очарованiе идетъ оттуда… съ этимъ зеленeющимъ вeтеркомъ. Что, братъ, если правда какой-нибудь тамъ  духъ любви, богъ-амуръ поетъ сейчасъ въ тебe, а я слышу? Почему это такъ, ты сидишь, а я слышу и чую что-то, и въ сердцe у меня кипитъ… блаженство, печаль! А-а, Рыжiй, Рыжiй, я не могу говорить, у меня плохо выходить, но тутъ что-то есть.

(Рыжiй сидитъ въ блаженномъ туманe, только глаза свeтлeютъ слезой. Вeтерокъ ходитъ по листочкамъ деревьевъ; кто-то вздыхаетъ въ нихъ съ лаской и будто тихою грустью. Длинные шелковистые  концы вуали плывутъ въ воздухe и вeютъ).

Графъ.

Вонъ по тротуару бeжитъ Люси! Какая тоненькая, гибкая Люси! Самая красивая женщина города. Это мое старое убeжденiе.

Рыжiй.

(не отрывая отъ него глазъ, все въ томъ же забвенiи, очень тихо).

Если-бъ ты зналъ, какъ я тебя люблю! Какъ я тебя люблю! Кажется, я сейчасъ умру!

(Люси замeтила ихъ, киваетъ, подбираетъ свои юбки и, потряхивая черными кудряшками, легкимъ вихремъ мчится къ кафе.)

СЦЕНА III

Первый часъ ночи. Комната первой сцены, десятка полтора народу; дальняя часть въ полутьмe, впереди голубой фонарикъ; самоваръ, большая бутыль вина, фрукты и проч.  – Дверь на балконъ отворена; оттуда и изъ оконъ – синяя ночь.

Равенiусъ

(сидитъ на корточкахъ передъ диваномъ и наигрываетъ на дудочкe – вродe флейты).

Вниманiе, господа! Тишина!.. Люси пляшетъ танецъ Саломеи…

Французскiй поэтъ.

А гдe же голова Крестителя?

Равенiусъ.

Молчи, негодяй, стань себe въ уголъ и молчи.

Французскiй поэтъ  (Польскому поэту).

Когда я жилъ въ Парижe, я часто безумствовалъ въ кабачкахъ и клоакахъ…

Равенiусъ.

«О-жи-да-ю  ти-ш-и-но!»

(Входитъ Люси, тоненькая и черноволосая).

Люси.

Что мнe плясать, Равенiусъ? Вы всегда смeетесь. Ну, какая тамъ, правда, Саломея?

Равенiусъ

(поглаживая козлиную бородку).

Ничего, Люси, мы съ тобой устроимъ хорошiй номеръ. Мы протанцуемъ, что мы чувствуемъ, а тамъ видно будетъ… Саломея это или восходъ солнца.

(Тихо, на одной ноткe, Равенiусъ начинаетъ. Люси въ легкомъ конфузe мягко перебираетъ ногами и носитъ свое тeло въ качанiи, закутавшись въ длиннeйшую вуаль.

Всe примолкли, видны силуэты по угламъ и свeтлая фигура Люси впереди).

Графъ

(Васe; оба стоятъ на балконe).

Хорошо, Вася, правда? Какъ сладко, больно. Тихо такъ, свeжо… О чемъ она думаетъ? Вонъ какъ пляшутъ кудряшки на ея головe, а головка блeдненькая и глаза…

(Равенiусъ кончаетъ, Люси утомилась, падаетъ на диванъ. «Охъ, устала, не могу больше». «Браво, браво».)

Французскiй поэтъ

(въ огромной манишкe и смокингe).

Позвольте въ благодарность приколоть вамъ эти цвeты. Когда я жилъ въ Парижe…

Рыжiй.

Милый ты мой Люсикъ, дорогой ты мой, ну какъ онъ пляшетъ, какъ онъ пляшетъ! (Обнимаетъ и долго, восторженно цeлуетъ). Ну, право, артистъ, художникъ онъ у меня!

Люси.

Глупая ты Рыжая, развe хорошо? Оставь, право, ты меня всегда конфузишь.

Польскiй поэтъ (подходя къ Графу).

Хорошо танцуетъ эта госпожа… хорошо. Она, знаешь ли, меня очень растрогала…

(Кладетъ голову на плечо Графа и глядитъ въ окно, на ночь, черными индусскими глазами).

Вася.

Мнe тоже очень нравится, какъ Люси танцуетъ… Я погружаюсь въ то же опьяненiе…

Равенiусъ.

Опять философствуютъ. Чтобъ вамъ… (Равенiусъ какъ будто усталъ, нeсколько блeденъ). Гдe мамуся-то? Пусть бы сюда вышла, на балконъ.

Польскiй поэтъ.

Гм… хе-хе… (хлопаетъ Равенiуса по плечу). Равенiусъ не сердись.

Равенiусъ.

Я не сержусь, это я такъ. Сейчасъ тамъ пить будутъ за здоровье этихъ чертей высокоуважаемыхъ. Вотъ и мамуся, и бокалы тащитъ, молодецъ!

(Вася, Польскiй поэтъ, Равенiусъ, Графъ и Рыжiй берутъ по бокалу).

Равенiусъ.

Ну, друзья, слушайте – теперь все въ серьезъ. Вотъ мы беремъ бокалы и привeтствуемъ этихъ двухъ субъектовъ… отъ всего сердца. Правду скажу, я ихъ очень люблю, какъ родныхъ. И то, что вы сейчасъ въ этой самой «любви» взаимной находитесь, это очень много. Пусть будетъ это благословенно. Живите, мои дорогiе, цвeтите, любите. Только одно вы узнайте отъ того пса, какой есть я: будьте всегда готовы. Ахъ, други, вы вотъ меня спрашивали тамъ, что такое любовь, тогда, въ кафе. Развe можно на это отвeтить? Нeтъ… ты упади, сердце свое истерзай, изорви свою душу въ клочья, тогда, можетъ быть, узнаешь, что она есть. А вы думаете, я не знаю, что въ ней еще? О, нeтъ, вотъ онъ, вотъ паритъ дивный орелъ – бeлый орелъ, и когда на него глядишь, душа поетъ… да, какiе-то хоры звучатъ въ твоемъ сердцe, но это не даромъ: трескъ, ударъ, и ничего не осталось отъ твоего маленькаго мозга. Это старая штука, я не Америки открываю, я только хочу сказать: да, васъ осeнило великая милость, видите вы огненные горизонты, ‑ не забывайте, куда это ведетъ васъ… и – не бойтесь. И чего вамъ пожелать? Счастья? Несчастья? Графъ, не сердитесь, ей-Богу не знаю.

Польскiй поэтъ.

Чокаюсь! Брависсимо, Равенiусъ!

(Всe тоже чокаются, поздравляютъ, но говорятъ мало. На балконe темно, видны огонечки папиросъ).

Французскiй поэтъ.

(со своимъ бокаломъ – изъ комнаты).

Браво, браво! Я всегда за любовь, за цвeты, женщинъ…

(Равенiусъ зашелъ въ дальнi уголъ балкона и обeими руками подперъ голову. Рыжiй подходитъ къ нему и полуобнимаетъ. Такъ они стоятъ молча довольно долго):

Рыжiй.

Ты очень несчастливъ, сынокъ? Дорогой мой, любимый, скажи все по правдe. Чего отъ меня таиться.

(Равенiусъ молчитъ, потомъ упирается лбомъ въ балконныя перила и шепчетъ тихонько, будто сквозь слезы):

Равенiусъ.

Очень, мама…

(Рыжiй ласково гладитъ его по головe, слезы бeгутъ по ея щекамъ; и рукой она расправляетъ непокорные волосенки Равенiуса, будто отгоняя его боль.

СЦЕНА IV.

 Поздняя ночь, начинаетъ свeтать; чуть зеленeетъ на востокe и тихими массами стоятъ деревья и старая церковушка внизу. Тотъ же балконъ,

Рыжiй и Графъ.

Графъ.

Какъ стало тихо! Всe ушли, всe спятъ теперь, только мы съ тобой здeсь. Я люблю ихъ всeхъ очень, но сейчасъ радъ, что они ушли. Намъ вдвоемъ лучше. Правда?

Рыжiй.

Правда, милый.

Графъ.

Какъ смeшно, былъ «балъ», хохотали, шумeли… какое это все ужасно маленькое передъ тeмъ, что внутри. А на самомъ дeлe – много. Если правду говорить, лучше бы даже намъ было… быть вдвоемъ на праздникахъ… этой любви. Да, идутъ годы, и внутри, какъ верстовые столбы, встаютъ эти вeхи… нетлeнные, чудесные памятники. Такъ и этотъ день… онъ остался въ насъ, какъ гигантскiй букетъ, опьяняющiй, сладкiй, – пожалуй что гибельный.

Рыжiй.

Это правду Равенiусъ говорилъ о любви. Вeрно – живешь и любишь, и вeчно ждешь – когда же? Когда придетъ? А я тебe такъ скажу: вотъ съ тeхъ поръ, какъ я стала любить, мнe совсeмъ и не страшно. Ничего мнe не страшно, даже умирать. Говорю передъ тобой какъ передъ богомъ – ты вeдь и есть мой земной богъ: еслибъ пришли сейчасъ и сказали: умри, Рыжiй, и никогда ты больше не увидишь солнца, земли, деревьевъ, ‑ я бы отвeтила: ну, что же, приходите, берите меня. Потому что такая большая моя любовь, такая…

(Припадаетъ къ плечу Графа и не можетъ больше говоритъ).

Графъ.

Вeрно, мой Рыжiй, такъ. Я и самъ такъ-то думаю. Да и раньше насъ думали такъ же: любовь и смерть. Старо и вeрно. Чeмъ дивнeе, возвышеннeе, тeмъ ближе къ тому… откуда всe мы родомъ. И чeмъ пьянeе, тeмъ печаль горше… Вотъ мы живемъ съ тобою… нeжно любимъ, и миллiоны существъ любятъ другъ друга, ‑ и навсегда, навсегда мы потонемъ. Да, смерть не страшна, но какая въ ней печаль! Подумай, черезъ двадцать, тридцать лeтъ мы умремъ, умрутъ наши друзья и Равенiусъ милый, бeдный Равенiусъ, и одинаково черезъ двадцать слeдующихъ лeтъ забудутъ наши имена «сотрутся надписи на могильныхъ плитахъ». И отъ насъ на землe не останется ничего!

Рыжiй.

Милый, а любовь наша? Развe можно ее уничтожить? Нeтъ, нeтъ, нашу любовь ничeмъ не вычеркнешь, вeчно она будетъ жива. Развe можетъ она умереть? Пусть мы умремъ, и отъ насъ ничего не останеться, а можемъ мы и родились-то только затeмъ, чтобы такъ вотъ любить, любить до изступленiя.

Графъ.

Рыжiй, Рыжiй, конечно, во что же вeрю – только въ одно, въ любовь нашу.

(Приникаютъ другъ къ другу тeснeе и такъ стоятъ въ самозабвенiи, безъ словъ. Далеко, смутно шумитъ городъ; полосы восхода розовeютъ: и до самаго неба все тихо).

Рыжiй (шопотомъ).

Слышишь? Какъ сейчасъ все молчитъ? Вотъ слушай, я… вотъ говорю тебe какъ передъ Богомъ (Рыжiй крестится, губы у ней дрожатъ).Что бы тамъ ни было… только, когда ты умрешь, если такъ выйдетъ, что ты раньше меня… я сейчасъ же… съ тобой, слышишь? Я ничего не боюсь!

Графъ.

Слышу, ребенокъ мой, вeрный мой ребенокъ. Богъ мой, мнe трудно говорить, ‑ да, да. Мы будемъ вмeстe въ ту минуту, мы не будемъ разлучаться, мы пойдемъ вмeстe… Рыжiй, мой Рыжiй, мы будемъ выше смерти…

Рыжiй.

И тамъ, куда мы попадемъ, намъ скажутъ: бeдные ребенки, они такъ другъ друга любили, что не захотeли разставаться даже передъ смертью. А если кто-нибудь вздумаетъ гнать, я скажу: гоните одного Рыжаго, дайте зато Графу моему, примите его! (Задыхается отъ слезъ).

Графъ.

Милый, мой милый безконечно, и никто насъ не погонитъ, мы сгоримъ вмeстe и вмeстe воскреснемъ!

(Такъ, обнявшись, затуманенные, стоятъ они долго на балконe. Рыжiй наклоняетъ голову, Графъ цeлуетъ ее въ свeтлый затылочекъ. Потомъ, будто очнувшись, они приходятъ въ себя и долго, не отрываясь, смотрятъ другъ другу въ глаза).

Графъ.

Значитъ, навсегда.

Рыжiй.

Навсегда.

(Онъ беретъ ее за талiю и медленно они входятъ черезъ балконную дверь въ комнату. Дверь завторяется и въ стеклe ея играютъ розовые отблески зари).