Текст книги "Добрый человек (СИ)"

Автор книги: Борис Сотников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Вот вы говорите, что всегда виноват мужчина. Я с вами не согласен. Что с того, что мужчина сильнее? Не он один несёт ответственность за развал семьи. Я вам о себе расскажу, ехать ещё далеко – слушайте, если интересно. Задели вы меня...

Теперь мне уже 48. Не верите? Да, все говорят, что выгляжу я много старше. Ну, а тогда наоборот: мне не давали моего возраста, в 32-то. Был я, что говорится, в расцвете мужских сил, сильный и здоровый. Ликом не вышел, а ростом и всем остальным, говорили, удался. Во всяком случае, женщинам я нравился. Жениться к тому времени у меня всё как-то не получалось. По профессии я геолог. Вечно, то в командировке, то с поисковой партией. А тут война началась – не до того. На фронт не послали, а направили с партией в Среднюю Азию. Сказали, что там ещё мало исследованы горы, а немец у нас вон сколько ресурсов забрал – надо искать новые.

Поехали мы. В Ташкенте нас разделили: кого куда. Меня с одним товарищем направили во Фрунзе. Задание должны были получить на месте.

Город мне понравился. Небольшой, чистый, зелёный. Партию нам что-то долго подбирали, комплектовали, слали какие-то запросы в Москву, делали финансовые расчёты, в общем, дело подвигалось чрезвычайно медленно. Вот я и слонялся в безделье.

Был октябрь, а ещё тепло, без пальто ходить можно. Забрёл я за город, «Комсомольское озеро» хотел посмотреть в «Карагачевой роще». Ну, озеро, положим, не озеро, стоячий пруд, это уж теперь его красиво оформили, а тогда вижу, потратил время зря. Ничего там хорошего нет, людей не видно – война, им не до озера, и дождь стал накрапывать. Я – без пальто. И ни одной машины, ни автобуса, ни телеги. Поплёлся назад в город. А дождь всё сильней, обложной. Промок до нитки, пока добрался до первой улицы. Встал под навес у одного дома и соображаю, как мне быть дальше. То ли обождать – может, перестанет, то ли дальше бежать – вдруг автобус или такси подвернётся. Город-то ещё плохо знал. Смотрю: старушка из ворот выходит.

– Промокли-то как, молодой человек! – говорит. – Заходите в дом, обсохнете, переждёте. Приезжий, что ли?

Ну, я рад, конечно. Зашёл, сел у печки. Старушка что-то варила как раз.

– Откуда, – спрашиваю, – узнали, что приезжий?

– Да по костюму видать. Здесь так не ходят, – отвечает она мне.

А дождь, слышу, за окном ещё сильнее пошёл.

Незаметно разговорились. Оказалось, попал к эвакуированным. Из Ленинграда. С внучкой живёт. Внучка куда-то ушла, а хозяйка, у которой они квартируют, на работе.

– Верочка-то у нас с 11-ти лет без матери растёт, – стала рассказывать мне Александра Петровна, и всё это поглядывает, поглядывает в окно. – Мать её балериной была. Ушла от нас. К другому, к артисту. Ну, а отец, сын мой, как все – на фронте. Так вот вдвоём и живём. 10-летку весной Верочка окончила, а в институт не успела. На работу всё ходит устраиваться, да что-то никак не ладится. Тяжёлые времена пошли!

Тут в комнату входит, вся в мокром, худенькая девушка, на подростка похожа. Глаза тёмные, задумчивые, серьёзные. Поздоровалась, молча стала снимать промокший жакет.

– Знакомьтесь, это и есть моя внучка! – говорит мне Александра Петровна. – Верочка, подойти. Это Николай Владимирыч, геолог, тоже приезжий. Дождь его прихватил, вот и зашёл к нам обсушиться.

Так началось наше знакомство с Верой. Конечно, я тогда ни о чём не помышлял. Посидел ещё немного, поговорили, дождь не перестаёт. А дело уже к вечеру.

– Пойду, говорю.

– Да как же вы пойдёте. Оставайтесь у нас ночевать, – предлагает Александра Петровна. – В гостинице о вас некому беспокоиться.

Ну и остался. Чаю напились, фотокарточки пересмотрели, о себе немного тоже рассказал. А Верочка больше молчит. Присмотрелся я к ней, и уже увидел в ней не подростка, а много пережившую женщину. Старушка посуду стала перетирать, а она села у окна с книгой и молчит. Только вижу, что она ни строки не видит, о чём-то думает. Лицо бледное, худое. Волосы тёмные, прямые, но необычайно густые и пышные. Ну прямо красавица, а ведь девчонкой показалась сначала...

Вдруг она медленно повернулась и, серьёзно глядя прямо мне в лицо, спросила:

– Николай Владимирович, а отчего вы не на фронте? Больны?

Мне даже неловко стало. Покраснел, помню, растерялся:

– Не берут меня... Просился, говорят, нужен в тылу. Забронировали.

Она даже глаз не отвела:

– А-а! А мой папа больной пошёл... – И отвернулась.

Александра Петровна напустилась на неё, да только мне от этого ещё хуже стало. Так это меня обидело, уснуть потом не мог. Думаю, что она в этом понимает? Проснулся рано. Дождь всё идёт. Встал и хотел уходить. Уж в сени вышел тихонько, чтобы никого не разбудить. Неожиданно дверь за спиной открывается и на пороге стоит она, Верочка. Босиком, в ночной рубашке.

– Вы простите меня! – говорит. – Я вот всё думала... вы – не такой. Простите!

А я стою, как дурак.

– Я вам плащ принесу, – выскочила, принесла. – Занесёте потом как-нибудь...

С тех пор бывать у них я стал часто. Сахару когда занесу или масла, снабжали-то нас неплохо, а им нелегко жилось. Верочка уже работала, счетоводом в конторе одной, а всё-таки жить было трудно. На базаре пуд муки стоил до двух тысяч. В основном на одном пайке жили люди. Ну, и так забегал, конечно. В кино, бывало, или в театр приглашу их, одному-то скучно, а тут знакомые всё-таки. В общем, привык я к ним, как к родным. Они тоже ко мне привыкли, за чужого не считали. Так всё и шло.

Наконец, скомплектовали нашу экспедицию. В горы ехать надо, километров за 200. Пришёл я попрощаться. Посидели немного, пошутили, посмеялись, на том и расстались. Легко, надо сказать. Ни грусти, ни размышлений. Без дела надоело сидеть. Но в горах я неожиданно почувствовал, что чего-то мне не хватает. А тут дождь, снегопады пошли, перевал закрыло, какая к чертям экспедиция, на зиму глядя. Однако и распоряжения возвращаться нет, хотя всем ясно, что зимой экспедиция бессмысленна. Болезни начались, простуды, перебои с питанием, а мы всё в палатках сидим. Времени много, а делать нечего. И я отчётливо понял, что скучаю по Верочке, что люблю её, что это её не хватает мне. С тех пор только о ней и думал. Письма писал ей, но не отправлял, мечтал о встрече. И страшно мне было этой встречи, и в то же время радостно. Конечно, до этого у меня были увлечения, но такого сильного чувства я ещё не испытывал. Я припоминал её голос, глаза, редкую улыбку, походку, стройную фигурку. На взаимность, я, естественно, не рассчитывал. Мне было довольно и того, что я её увижу.

Когда в феврале нас, наконец, отозвали назад и я снова попал в город, я летел к ним, как на крыльях. Но радость моя померкла: в доме было большое горе – погиб на фронте её отец. Верочка ещё больше осунулась, стала бледнее и выглядела больной. Александра Петровна и совсем плоха сделалась.

В мае я уехал в горы опять и пробыл там до глубокой осени. Посылал им деньги, продукты, помогал, как мог. Они знали, что у меня никого нет, и потому помощь мою не отвергали. Да и в самом деле – много ли мне тогда было нужно?

В ноябре мы встретились. Я остался у них ночевать. Старушка перестирала мне бельё, и велела приносить грязное бельё к ней всегда. И как-то незаметно вышло, что я перешёл из гостиницы к ним насовсем. Любил я Верочку к этому времени всё сильней, а она, как на грех, делалась всё прекрасней.

Однажды, помню, к ней пришёл какой-то студент. Студент, как студент. Бедно и просто одетый, худой, высокий и не так, чтоб уж красивый. Но я его возненавидел с первой же минуты. Мне казалось, что он пришёл отнять у меня моё счастье, хотя я ни на что не надеялся. Мне думалось, уж если Верочка и должна пойти за кого-то, то непременно за человека красивого и умного. А тут какой-то неказистый студент. Разве такого Верочка достойна?

Ну, поговорили и разошлись. Она вышла его проводить.

Я был некурящий. А тут гляжу, забыл он на столе папиросы. Так я закурил и не почувствовал даже головокружения. Пока она его провожала, я три папиросы выкурил. На меня Александра Петровна как-то странно посмотрела, но ничего не сказала. С тех пор никто к нам почему-то не заходил, а курить я стал.

Да-а... Не знаю, как бы у нас всё вышло, но только после того случая Александра Петровна сама насчёт Верочки со мной стала заговаривать. Сначала намёками, а потом и прямо заявила:

– Николай Владимирович! Всё собираюсь поговорить с вами... да не решаюсь. Уж больно вы застенчивый какой-то. От кого хоронитесь? Разве так можно? Вижу я всё... Любите вы Верочку, а признаться боитесь. Под лежачий-то камень вода не течёт...

– Да ведь я старше её на 14 лет! – вырвалось у меня с отчаяния.

– Велика беда! – отвечает она мне.

Стал я замечать с той поры, что и Верочка о моём к ней чувстве догадывается. Смущается, краснеет, но не избегает. А по ночам иногда плакала.

Решился я на объяснение. Выслушала меня молча, спокойно. Только спросила:

– Николай Владимирович, а мы с вами будем счастливы?

Не знаю почему, но этот покорный тон и этот вопрос меня задели и обидели. Мысленно уже отказываясь от всего, я ответил:

– Если вы... любите меня, то да... конечно.

– Не знаю я этого толком, Николай Владимирович, – не глядя мне в глаза, тихо ответила она. – Но вы такой добрый, славный... и умный. А я... дурочка. Потому и спросила.

У меня отлегло на душе. Мне хотелось кинуться к ней, расцеловать, задушить в объятиях, но я почему-то не посмел. И представьте, я не мог этого делать и впоследствии, когда мы были уже женаты. Я не решался её даже спросить, любит ли она меня. Она всегда была тихая, ровная, задумчивая. И – глаза. Огромные, тёмные, проникающие в душу. Посмотрит – ровно знает всё. И совестно как-то становится задавать ей этот вопрос.

Сначала я брал её с собой в экспедиции, чтоб не скучала. А кончилась война – перевёлся в город. Александра Петровна умерла, не дождавшись конца войны.

Родилась у нас девочка. Верочка похорошела, выправилась и стала такой красивой, что прохожие оборачивались. Волосы заплетала на затылке в тугой узел, глаза огромные, лицо серьёзное, благородное. А ведь никаких украшений не носила, не переносила. Правда, на ласку она как-то неспособна была. Но всё-таки жили мы хорошо. Душа в душу, как говорится. На ребёнка она нарадоваться не могла. Но к нам никто не ходил, и мы редко куда ходили. Она любила читать книги. Прочтёт что-нибудь, задумается, подойти к ней боязно. Особенно нравились Куприн и Вересаев. По нескольку раз перечитывала.

Так прожили мы 5 лет. Всё у нас было: и деньги, и обстановка, и квартира хорошая, в центре города, а Верочка вдруг стала худеть и как-то от меня отдаляться. Что я для неё только ни делал! Молчит, глаза огромные. Пугали меня её глаза. Видно, тогда уже стала сказываться её натура. От матери, наверно, унаследовала.

Как-то однажды я нечаянно услышал разговор жены с её знакомой. Они разговаривали на кухне. Знакомая похвалилась Верочке, что замуж выходит за кого-то, назвала фамилию. А Верочка как-то странно отреагировала:

– Валечка! Боже мой, но ведь он же старый!

У меня даже мурашки по спине пошли. А сам думаю, какой же он старый? Я его знал – моих лет.

И Валя ей тоже:

– Но ведь он же, как твой муж. А кто скажет, что вы плохо живёте?

Ничего не ответила ей Верочка, только слышал, как всхлипнула. Так вот, думаю, в чём дело! Старый, значит? И впервые закралось мне в душу сомнение. Старый? Может, ей уже молодой кто нравится? Стал я, признаться, за ней следить. Да разве уследишь. Я же на работе... Но и там мысли покоя не дают. Видно, заметила она во мне перемену. Раньше тихая была, робкая, а тут – то дерзит, то обижается без причины. Голову я с ней потерял. А люблю ещё больше.

Вот вы говорите, за любовь бороться надо. А как? Пробовал я ей книги подсовывать о семье, о моральном долге перед ней. Сам пробовал на эти темы направлять. Говорил и о красоте души, и о благородстве... да о чём только не говорил. Слушала. А по ночам плакала. Извёлся я с ней. И однажды она спрашивает:

– Николай, ты любишь в прятки играть?

Я опешил. А она помолчала немного и как бы сама себе, задумчиво так:

– А я не люблю... Замучил ты меня. Неужто не понимаешь ничего?

Вот и рассудите. Я её чуть ли не на руках носить готов, всё для неё, а она – замучил. Перестал я. Месяца два молча жили. Всё и хорошо вроде, и – нехорошо. Вижу, любовника у неё нет, но что-то гложет её. Молчу – терплю. Так опять не то. Ни с того, ни с сего вдруг говорит:

– Николай, ну где же выход, где? – А в глазах му`ка и слёзы.

Ну что я мог ей ответить. Сам вместе с ней готов заплакать, а не пойму, чего она хочет. Решил созвать гостей на новый год. Надоело в тоске жить. Собрались. Хорошо хоть, один весёлый знакомый пришёл. Он развлекал всех игрой на гитаре, анекдотами... а то бы труба, как на поминках. Потом выпили, понемногу разговорились, распелись, веселье наладилось. И Верочку не узнать. Повеселела, поёт, сплясала даже... я и не предполагал. Но вскоре я устал, да и выпил, вероятно, много, вышел в спальню, прилёг на кровать и уснул. Сколько я проспал, не знаю, только от чего-то проснулся. В комнате холодно, дверь в прихожую открыта, темно и никого нет. Когда слышу, вроде в прихожей кто-то целуется.

– До свидания! – Слышу.

Понял – расходятся. Хотел было встать, но снова уснул. Часов в 6 проснулся. Слышу, в другой комнате Верочка плачет, да так горько, что сердце разрывается. Видно, и не ложилась ещё. Подхожу – и верно, одетая лежит, в подушку уткнулась.

– Верочка, что с тобой? – спрашиваю.

А она вскинула голову:

– Жить, жить хочу! – И опять головой в подушку. Плечи трясутся.

Днём смотрю – уж она больная совсем. Осунулась, не узнать.

Спрашиваю:

– Может, ты больна... врача вызвать?

А она мне околесицу:

– Ты знаешь, я ведь даже целоваться не умею... Ах, ничего ты не знаешь!

Вот и поймите, что у нас за отношения стали.

Станция, кажется? Вы посидите... я схожу в буфет. Душно что-то...

Да-а... Зачем так много пью, спрашиваете? Так уж как-то получаться у меня стало. Я никогда волей не отличался, а теперь и совсем...

Что дальше было? Дальше... не хочется и вспоминать.

Решил я её отвезти на курорт. Подлечить нервы. Ну и подлечил на свою голову.

Поехали мы в апреле в Гагры. Бывали там? Место прекрасное! Залив, как подкова, горы вплотную, пальмы, кипарисы, воздух особенный, благоухающий – умирать не хочется.

Поначалу всё шло хорошо. Без путёвок, правда, диким образом, но устроились неплохо. Около самого моря, рядом с санаторием «Челюскинцев». Купаться уже можно было, но отдыхающих было ещё немного. Везде свободно: и в ресторане, и в столовой, и в кафе.

Смотрю, Верочка посвежела, похорошела, ну, думаю, дело налаживается. И со мной разговаривает... смеётся. Чего ещё желать?

Познакомились мы там с другими «дикарями». Вместе на пляже загорали, в одно кафе обедать ходили, держались компанией. Среди знакомых был мужчина лет 30-ти, Борисов. Стал я замечать, что он за Верочкой ухаживать пытается. Вилку там подаст, хотя она и сама взять в состоянии, вина подольёт... цветочек подарит. И так на неё смотрит... Не нравилось мне это. Когда заметил, наши знакомые сторониться его стали. А он как будто не замечает этого – продолжает внимание Верочке уделять, меня даже не стесняется. Я бы и без него мог за своей женой поухаживать.

Поехали мы как-то на Рицу – озеро горное. И он увязался с нами. Куда денешься? Было это 30 апреля. Решили заночевать, чтобы первое мая там встретить. Ну и верно: красота невообразимая! Речка Вздыбь, водопад, скалы дикие. Дух от красоты захватывает. Остановились в гостинице. Горы ходили смотреть, озеро обошли, а вечером, прямо на воздухе, выпили, песни попели и разошлись спать.

Во втором часу я проснулся. Знаете, бывает так. Сердце ли беду чует или ещё что... Проснулся, а Верочки нет. Будто током меня прошило. Не иначе, думаю, с Борисовым она. Как был, в трусах, туфли только надел, выбегаю искать. А душа так и кипит! И что же вы думаете? Хотя бы позаботилась, коль уж решилась на это, уйти куда-нибудь подальше... Нет, тут же, неподалёку и нашёл. Целуется... У меня в глазах потемнело, убить был готов обоих! А ноги будто к земле приросли, двинуться не могу. В горле пересохло так, что дышать трудно. Мне бы крикнуть, что ли? Так нет же!..

А она ему:

– Серёженька мой! – да таким голосом, помешаться можно. Обвила его за шею и целует, целует. Так страстно, словно душу ему отдать хочет. И смеётся, и плачет. Он её повалил, а она не сопротивляется. Вижу, на всё готова. И это с первого раза, человека ещё не знает. Вот натура...

Тут уж я не выдержал, закричал что-то. Вскочили оба, он её было загородить хотел собой, а она устало так и, представьте, без тени испуга, дерзко заявляет:

– Не надо, Серёжа, я не боюсь... Пришёл? – спрашивает. И даже не отворачивается, бессовестно, вызывающе и нахально смотрит на меня. – Ну что ж, это даже к лучшему. Не надо ничего объяснять.

– Как это не надо? – кричу. – Я тебе кто?

А она:

– Пойдём, Серёжа. Зачем это?

Я схватил его за рукав:

– Как вам не совестно, молодой человек? Вы – вор!

Так он, наглец такой, мне:

– Это вы у неё всё украли. Я только вернуть ей хочу.

– А ребёнка, – задохнулся я, – отцу вы вернёте? Или вы только о себе думаете?

– Какого ребёнка? – повернулся он к ней. Спрашивает: – Какого ребёнка?

– Обыкновенного, – кричу я, – с руками и ногами!

Тут он вдруг круто развернулся и быстро пошёл от нас.

А она как закричит ему вслед:

– Сергей! – будто ножом её резанули. У меня даже гнев к ней прошёл.

Больше я его с тех пор не видел. А она, когда повёл её в гостиницу, внимания на меня не обращает, как будто нет меня вовсе, и всё повторяет:

– Боже... боже! Как я могла об этом забыть? – И плачет.

Простил я её тогда. Мало ли мы в жизни ошибаемся? Знал-то её как порядочного человека – не предполагал в ней такой натуры.

Через полгода связалась она с одним курсантом из лётной школы. Парень молодой, глупый... на 2 года моложе её. Узнал об этом случайно, когда уж развязка настала. Кончил он школу и хотел её забрать с собой. Куда-то под Киев его направляли служить. Парень, видать, неопытный, по молодости решил, что лучшей не встретит нигде. Согласен был на всё, и ребёнка забрать. Но она отказалась. Разговор их я сам слышал:

– Спасибо, Володенька, за всё спасибо! Только не могу я... Прости меня... и пойми.

А он ей:

– Верочка, я ведь люблю тебя, жить без тебя не могу.

Я в этот раз не мешал даже. Пустота какая-то в душе сделалась. Сижу за кустом на скамейке, отдыхал там, и слушаю. Они с другой стороны сидели. Меня за кустами не видели.

Слышу, она ему со слезами:

– И я люблю тебя. Но какой ценой заплачу я тебе за твою чистоту. У меня уже нет этого... съели мою чистую душу.

А кто съел-то? Сама себя запятнала.

– Ты, – говорит, – жалеть потом будешь.

– Ведь заест он тебе жизнь, Верочка, – обиженным голосом отвечает он.

Тут я встал. Сами посудите – обидно же.

А она ему и отвечает:

– Не надо так про него... Он хороший, добрый человек.

Верите ли – белугой зареветь от этих слов мне захотелось. В ту же секунду всё ей простил. Ах, если бы она мне хоть раз такое сказала.

– Зачем же ты так поступаешь со мной? – хотелось крикнуть ей. – Хороший, а любишь другого! Как же понять тебя?

– Значит, с ним? – переспросил он её опять.

– Нет, – говорит, – от него я уйду. – И так это грустно, спокойно, у меня холод пошёл по спине. – Загублена, Володенька, моя жизнь, не вернуть... Но и дальше я так не могу. Уйду.

Я до сих пор слово в слово помню всё это. Не выдержал я тогда... и тихо ушёл. Было желание отравиться.

Пришла она поздно, под утро. Я не узнавал её. Это была не Верочка, это была хищная самка. И глаза... тоже – были уже не те. Признаться, это напугало меня. Я молчал.

– Я ухожу от вас, – сказала она, обращаясь ко мне на «вы», как к чужому. – Я не могу так больше. Пусть долг там... семья... падшая женщина, но у меня нет сил.

Знаете, мне стыдно вспоминать, но я... я упал перед ней на колени и просил не уходить от меня. Это был какой-то кошмар. Я не помню, что я там говорил. Она молча выслушала, затем устало опустилась и затихла. Дочка проснулась, 6 лет ей тогда было. Верочка посмотрела на неё и... осталась.

Прошло месяца три. Прихожу с работы домой, а она на диване. Плачет. Да так, как никогда в жизни. Думал, захлебнётся, хоть «скорую» вызывай. А на полу письмо валяется. Я, признаться, прочёл его. Писала какая-то женщина, Верочку в нём обвиняла, что из-за неё её бросил муж. Всё там Володя, Володя. Тут я и сообразил, что это же тот самый, который увезти её хотел... «чистый». Выходит, был женат.

Через год я захватил её с другим лётчиком. Молодой инструктор из школы. И где? В собственном доме, днём! Портфель дома забыл с нужным документом, пришлось возвращаться. А там...

Тут уж я задерживать её не стал. Наташеньку забрала и ушла... к этому инструктору.

Как живут? Не повезло ей. Разбился он в позапрошлом году. Сейчас одна. Где теперь? В соседнем вагоне едет. Почему не может быть? Всё может быть. Видели днём, когда Куйбышев проезжали, женщина в чёрном мороженое для мальчика и девочки покупала? Вы ещё, помню, внимание на неё обратили. Это была она. Второй раз из Ленинграда едет туда. В годовщину смерти цветы на могилу кладёт... Как совпало, что в этом же поезде я? ...Давайте спать!

Конец

Май 1958 г.