Текст книги "Пасторали"

Автор книги: Борис Гучков

Борис Петрович Гучков
Пасторали

© ГУ «Издатель», 2008

© Гучков Б. П., 2008

© Волгоградская областная организация общественной организации «Союз писателей России», 2008

Село как село

«Дорожный плащ еще советских лет……»

 
Дорожный плащ еще советских лет…
Как водится, присяду на дорожку.
Я еду. Я уже купил билет
И у соседей оставляю кошку.
 
 
Я так давно мечтал об этом дне,
Чтоб наступил он, радостен и светел,
Чтоб версты полосатые одне,
Как молвил Пушкин, и попутный ветер.
 
 
Одна беда – в попутчиках балбес,
Привязчивый, – совсем ему не спится.
И все-таки мне мил полночный рейс,
Ведь новый день в дороге народится.
 
 
Я еду. Небо начало синеть,
А на востоке занялось медово.
Волнуюсь до мурашек по спине,
Не верится, что скоро буду дома.
 
 
Я шлю привет березе и сосне,
Осину привечаю – непоседу.
Я еду, еду. Помолчи, сосед,
Не отвлекай, читай себе газету.
 
 
Да, в сотый раз устроили теракт.
Да, мы живем меж миром и войною.
Ты не мешай стекло мне протирать
И любоваться милой стороною…
 
 
Сосед ворчит: «Паришь на воздусях!
Теракт устроить – это как два пальца…
А между тем вон та, что на сносях,
Вполне шахидкой может оказаться!..»
 
 
Меня соседу не дано понять.
«Молчи, сосед! Любуйся на дорогу.
А быть чему, того не миновать.
Еще, как видишь, едем, слава богу…»
 

«Село как село. И означу его я числительным…»

 
Село как село. И означу его я числительным, —
Россия огромна! – означу числом семизначным.
Летую в селе и озоном дышу очистительным.
Здесь места хватает и нам, и строениям дачным.
 
 
Сажаю картошку. Родник посещаю с бидонами.
Водичка вкусна. Для питья хороша и засолки.
Рыбалю на зорьке. Пинг-понгами
                                                и бадминтонами
Я не увлекаюсь и не посещаю тусовки.
 
 
Весною сады здесь наряды несут подвенечные,
Здесь утренних зорь и вечерних чудесны
                                                           румянцы.
Здесь есть старожилы и пришлых в избытке,
                                                       конечно же.
Представьте себе, есть чеченцы и даже афганцы.
 
 
Ты здесь поживи и подметишь обидные
                                                            мелочи.
Вот кто-то уже с петухами проснулся до свету.
Он вечно в делах, а другие живут, не умеючи
Ни сеять ни жать, и стремления к этому нету.
 
 
Я все еще смею Россию, как прежде, могучею
В стихах называть… Вы куда, журавлиные стаи?
С пчелиной семьею и с развороченной кучею
Жилья мурашей тебя сравнивать не перестали.
 
 
Со временем все отчеченится, все отафганится,
И злоба исчезнет. У всех будут добрые лица.
Все скоро должно утрястись, как сейчас,
                                                     устаканиться,
С высоких трибун говорят, на родимой землице.
 

«Дождь как из ушата, дождь как из ковша…»

 
Дождь как из ушата, дождь как из ковша.
Он щедрый, он вовсе не скаред.
«Эх, быть бы ненастью, да дождь помешал!» —
Мрачнея, сосед зубоскалит.
 
 
Когда же разведрится, когда пронесет?
Дождливое выдалось лето.
Наточены косы, и, кажется, все
Готово, когда бы не эта
 
 
Лавина воды, не вселенский потоп,
Промоины эти и лужи.
Разведрит, конечно, и вовсе потом
Бить некогда станет баклуши.
 
 
Похмелье рассолом леча из ковша,
Дождем нескончаемым донят, —
«Эх, быть бы ненастью, да дождь помешал!» —
Сосед прибаутку долдонит…
 

«Июль-сенозорник, грозой и жарою ошпаренный…»

 
Июль-сенозорник, грозой и жарою ошпаренный,
Шалит в огороде и клонит созревшие нивы.
Приписан к Николе, оврага Никольского
                                                             парень, я
Сменил местожительство и проживаю у Нины.
 
 
Живу-поживаю в дому у оврага Успенского,
В огромном дому, здесь и полк разместится
                                                            поротно.
На днях прочитал пастораль англичанина
                                                           Спенсера.
Они недурны, стихотворные эти полотна.
 
 
Люблю тишину, и о ком там сейчас в телевизоре
Убойный идет сериал, я не ведаю это.
В дому у меня, командира словесной дивизии,
Свой угол имеется – столик и два табурета.
 
 
Ходил за грибами край леса, где тихая старица.
Сидел на пеньке, все смотрел на посевы гречихи.
Вчера навестил меня Влас, что всегда заикается,
А следом, узнав о приезде, зашел Ермачихин.
 
 
У Жени не речь, а стрельба, пулеметная
                                                              очередь.
Торопится очень, слова произносит нечетко.
Я им рассказал о делах и, конечно, о дочери,
Что стала замужней и мне подарила внучонка.
 
 
Нас Нина, поскольку жара, накормила окрошкою.
Листва от жары вся местами окрашена хною.
Когда свечереет, свою пастораль у окошка я
Продолжу писать, очарован родной стороною.
 

«Ох и ругались вчера поутру две товарки…»

 
Ох и ругались вчера поутру две товарки!
Разгорячились, за словом в карманы не лезли.
Не уступали друг другу, на брань тороваты.
Как эти ссоры молодок милы и прелестны!
 
 
Слушая брань, – это чья ж сторона тут повинна,
Чья неповинна? – из окон глазели соседи.
Все с пустяка началось. «Твои куры, Полина,
Все у меня. Ты держала бы их на насесте!»
 
 
«Ты б за своими следила! А не было разве
И на подворье моем твоих шустрых молодок?
Давеча, Варя, – забыла? – твой боров чумазый
Рылом картошку копал на чужих огородах.
 
 
Все б вам чужое грабастать – порода такая!
Надо же, добрые люди, мешает ей квоча!
Справно живешь, своему мужику потакая,
И на чужих заглядеться, однако, охоча…»
 
 
С физиономией, в гневе краснее, чем свекла,
Варя сказала отчетливо, злобно и глухо:
«Кошка блудливая ты! На родимого свекра
Глаз положила. Мне жалилась ваша свекруха».
 
 
И понеслось, и поехало! Как не устали,
Не понимаю, луженой орудовать глоткой:
«А за тобой по селу кобелиные стаи!»
«А ты ночами торгуешь паленою водкой!»
 
 
Чуть пошумели, но кончилась кумушек свара.
Тянется в хлопотах день, отгоняющий мысли…
Вечером обе они как ни в чем не бывало
Рядом на бревнах сидели и семечки грызли.
 

««В гости зайдите!» – рукой нам с крыльца…»

 
«В гости зайдите!» – рукой нам с крыльца
                                                           помахали.
Мы и зашли – у соседей такое бывает.
Ходит царицей свекровь по своей шемахани,
Робко сноха по одной половице ступает.
 
 
Кружит по дому сноха бестолковою белкой.
Голос ее молодой, что мышиные писки.
Руки протянет за мелкой красивой тарелкой —
«Эти не трожь! Принеси нам глубокие миски».
 
 
Щедрость свекровь демонстрирует перед
                                                             гостями.
Будет о чем на досуге гостям потрепаться.
Хлеб нарезает огромными, в лапоть, ломтями —
Я не совру, толщиною, наверно, в три пальца.
 
 
О, эти взоры снохи, не скрывающей злости!
«Вы ведь из города, знаете все этикеты.
Вы уж простите ее, бестолковую, гости,
Что она рядом с селедкою ставит конфеты».
 
 
Жесты, команды и взоры свекрови сердиты,
Но и снохи, я заметил, опасны укусы.
О, эти снох со свекровями тихие битвы
И в белокаменной, и в Сталинграде, и в Курске!
 

«Рыбу ловить очень просто. Желательно удочек…»

 
Рыбу ловить очень просто. Желательно удочек
                                                                    пару
И для улова садок, можно, конечно, и жбан.
Если затеет любезная с вечера ставить опару —
Тесто сгодится. Неплохо бы жмыха кусман
 
 
Взять для привады. Надежное, верное средство!
За неимением надо, конечно, пшена наварить.
Место для лова найди, чтоб вокруг никакого
                                                           соседства.
Скромно на «вы» ты с природой начнешь
                                                            говорить.
 
 
Надо навозных червей. Червяки не толсты
                                                           и не тощи.
Ну, а опарыш длиной миллиметров не боле шести.
Доброго сна пожелай дорогой, разлюбезнейшей
                                                                  теще.
Ночью с женою не спи, чтоб рыбацкий закон
                                                            соблюсти.
 
 
Да, только так! И – ни слова, о друг мой,
                                                           ни вздоха!
Перелистай перед сном умный, солидный
                                                            гроссбух.
В нем говорит Сабанеев, что ловится рыба
                                                              неплохо
На кукурузу, перловку и даже на комнатных мух.
 
 
Плюй на крючок, и на донку пытайся —
                                                           потрафит.
Как землепашец в полях, водную гладь борони.
Если, бывает, полезет в башку несуразное «на фиг
Все это надо!» – ты мысли дурные гони.
 
 
Что, не клюет? Поблаженствуй, раскинув
                                                            фуфайку,
В мыслях с Полиной – соседа Ивана женой.
Если не будет улова, сошлись на старинную байку,
Что и у рыбы случаются праздники и выходной.
 

«Полины муж ледащий, а родитель…»

 
Полины муж ледащий, а родитель
Табак не курит и не пьет вино.
Вчера ходила в дальнюю обитель,
Зазря сожгла две свечки, как бревно,
 
 
Перед Марией и пред Параскевой.
Не помогло… Густой повыпал снег.
Двор замело. Ведь если пораскинуть:
Он закатился, девонька, твой век!
 
 
Не помогает. Целый год настырно
Ивану на ночь, утром и в обед
Давала пить лимонник и ятрышник
От слабости мужской и разных бед.
 
 
Иван в больнице, в городе, далеко.
О, как одной тоскливо в вечеру!
Намедни «на снохе ночует свекор,
Чтоб не гуляла», пели по селу
 
 
Дурацкую частушку. Пела Варя.
Нет, это не соседка, а урод!
Сама мне как-то травного отвара —
Поможет! – приносила прошлый год.
 
 
Нет, не ложится картою козырной
Полины жизнь, хоть умирай с тоски.
А Поликарп – хорош! В сенях как зыркнет —
И сразу кровь кидается в виски.
 
 
Свекровь терзает подозреньем гнусным.
Она сынку харчи кладет в суму.
А свекор стал задумчивым и грустным,
И Поля понимает почему.
 

«Черна Федосья Павловна, смурна…»

 
Черна Федосья Павловна, смурна.
Судьба и честь поставлены на карту.
Болеет сын. Иванова жена,
Похоже, строит глазки Поликарпу.
 
 
Лекарство пьет. Пустырник и укроп
Настаивая, старится в обиде.
Они чего, загнать решили в гроб
Ее и сына? Ничего не выйдет!
 
 
А ведь не замечала по первой.
Не придавала ничему значенья…
Обманутою мужнею женой
Вот так, по-бабьи, мучаюсь зачем я?
 
 
Пресечь! Да так, чтоб сразу, на корню,
Чтоб удалить, как старый зуб болючий!
Поговорю. Вот только накормлю.
Как раз удобный выпадает случай.
 
 
«Ну что стоишь, как проглотил аршин? —
Накрыв на стол, она сказала глухо.
– Да, Поликарп, мне сорок с небольшим,
Но я еще, мой милый, не старуха.
 
 
Ты помнишь, говорили мы о чем?
Ведь ты любил меня, свою подругу.
Не тронь Полину! Двину рогачом
Иль топором, коль попадет под руку.
 
 
Да как же это, Поликарп Лукич?
Пред самою женитьбою, под осень,
Не ты ль ходил касимовских лупить
Из-за меня, из-за своей Федосьи?..»
 
 
«Ты что, Федосья Павловна, совсем?..
А бабы – дуры. Им бы только каркать.
Полину я не трону и не съем…»
И аппетит пропал у Поликарпа.
 
 
«Да я… да я… Ведь ни в одном глазу…
Я весь в делах, спина болит и выя!
Пойду на баз!..» Полина на базу,
Подойник взяв, коровы моет вымя.
 

«Треснув, рассыпалась свода небесного чаша…»

 
Треснув, рассыпалась свода небесного чаша.
Словно в крови она перед грозою намокла.
Острые стрелы Громовник пустил, и сейчас же
Так шандарахнуло, что задрожали все стекла.
 
 
Пылью запахло, озоном, цветами левкоя.
Шустрые ласточки срочно попрятались в гнезда.
Очень недолго продлилось затишье такое —
Рядом уже, в километре, свинцово и грозно.
 
 
Сено клоками летит, в городьбе застревая.
Где-то копну или две потревожило сена.
И накатилась гроза, грохоча и стреляя…
Вижу опять суету на подворье соседа.
 
 
Дождь сыпанул, его капли, подобно алмазу,
Кажется, вскроют, как банку консервную, крышу.
Вижу в окошке Полину, бегущую к базу,
И Поликарпа, за нею спешащего, вижу…
 

«Случилось это позапрошлым летом…»

 
Случилось это позапрошлым летом.
Уже была покошена трава
И Духов день за Троицею следом
Вступил незамедлительно в права.
 
 
И полая вода уже упала,
Ласкающая в пойме ивняки,
Но не было еще Петра и Павла,
Которого так любят рыбаки.
 
 
В тот год в рыбхозе разводили карпа.
Ровнехонек – картошка в борозде!
И дернул черт однажды Поликарпа
Сетчонку намочить в чужой воде.
 
 
Ведь не рыбак и не любитель байки
Рыбацкие рассказывать, а все ж
Подумал: для Полины-молодайки
Поймаю рыбки. Очень карп хорош!
 
 
Матерый, на кило, пожалуй, с гаком
Попался экземпляр ему один.
Шел, потаясь и радуясь, оврагом
И в сети рыбохраны угодил.
 
 
Ну не насмешка ли вороньи карки
И хриплые дурные петухи?
Оштрафовали. До свиданья, карпы!
Откушала Полиночка ухи!
 
 
А небо, хмурясь, стыло в купоросе,
И Поликарп, сгорая со стыда,
Придя домой, сказал своей Федосье,
Что завязал рыбалить навсегда.
 

«Кто это хлеб на столе накрошил и печенье…»

 
Кто это хлеб на столе накрошил и печенье?
Что за бардак? На чистюлю-свекровь не похоже…
Мышь, утонувшую в кринке с удоем вечерним,
Утром Полина увидела. Господи боже!
 
 
Батюшки светы! – руками всплеснула Полина.
Брезгуя, мышь подцепила утопшую ловко.
Вылить, конечно, пришлось поросятам три литра.
Жаль, но пришлось. И задумалась крепко
                                                             молодка.
 
 
Вышла во двор и на лавку присела устало.
Варин котяра хозяйски идет по карнизу.
Надо б кота завести, но Федосья восстала:
И одного, мол, хватает котяры на избу!
 
 
Мыши, наглея, ведут по избе маршировку.
Что, у нас разве запасов на зиму излишек?
Ну, как желаете! Но, зарядив мышеловку,
Всех не поймаешь, Федосия Павловна, мышек.
 

«День Феодоры, и осень на лошади рыжей…»

 
День Феодоры, и осень на лошади рыжей
К Крестовоздвиженью вновь переходит на рысь,
И забугрились места потаенные грыжей,
То есть грибами, а змеи в клубки собрались
 
 
И уползли до весны в свои темные норы…
В пору охоты смиренной не стоит зевать!
Ведь грибникам в эти дни не прописаны нормы:
Можно ведро засолить, но ведь можно и пять.
 
 
Все выпивохи грибы отдают в грибоварню,
А у иных каждый рубль идет на дела…
У грибоварни я встретил и Саню, и Варю,
И Поликарпа, и Поля и ним рядом была.
 
 
Из лесу вышли… Любые хоромы и хата
Много житейских трагедий таят и страстей.
Варя шепнула: «Грибов-то у вас маловато!»
Поля, смутившись, кивнула загадочно ей.
 

«Тыщу корней помидорной рассады, демьянок…»

 
Тыщу корней помидорной рассады, демьянок,
Перца болгарского, ранней и поздней капусты
Варя вчера продала за пятьсот деревянных.
Как этих мятых червонцев заманчивы хрусты!
 
 
Как не купить у такой вот, как яблоко, сочной
Вари, которая всем улыбается мило.
Восемь червонцев взяла на рассаде цветочной,
Саженец розы за сорок рублей уступила.
 
 
Выручку – боже, как все-таки благостно в мире! —
Варя считала и видела: вкралась ошибка.
«Да, еще взяли яичек десятка четыре,
Лука, картошки… Совсем мою память отшибло!»
 
 
Возле вокзала азартно играли в наперстки.
Ну и, конечно же, бабу зазвали кидалы.
Все проиграв, Варя даже завыла по-песьи:
«Вот и удвоились, девка, твои капиталы!
 
 
Это ж равно как дитяти украсть с пуповины!
Ах, до чего ж у кидалы противная харя!..»
Денег пришлось на дорогу занять у Полины.
Ей ничего не сказала разумная Варя.
 
 
«Дура я, дура… Одела б, обула мальчишку…
Что же я дома скажу? И убить меня мало!..»
«Деньги-то, Варя, опять положила на книжку?»
«Да, я на целую тысячу наторговала!..»
 

«Чем жизнь села измерена годами…»

 
Чем жизнь села измерена годами?
То урожай, то снова недород…
О муже как-то Варином гадали:
Откуда появился он? Так вот
 
 
Что сарафанным радио надуло.
И оказалась верною молва:
Растратчик. Отсидел. Едва под дуло
Не угодил – расстрельные дела!
 
 
Угодлив до слащавости, и гадом
Никто его в селе не назовет.
Не то завмагом был, не то завскладом.
Но счетовод – так точно счетовод!
 
 
Обрел растратчик и покой, и крышу,
И в Варькины объятья угодил.
По отчеству – Абрамович, а кличут
Не то Исаак, не то Иегудил.
 
 
Где подцепила? Кажется, в Рязани
Перебивался он, отбывши срок.
Привлек ее красивыми глазами
И хваткою хозяйственной привлек.
 
 
Везде и все карманными весами
Перепроверит, даже если ГОСТ.
И Варя величает его Саней.
Мужик, как бабы поняли, не прост.
 
 
Все в дом и в дом… Хозяин, работяга!
А дом какой отгрохали – взгляни!
Все ничего, когда бы не спиртяга…
«Ты, это, Варька, мужа приструни!»
 
 
На это Варя, подбоченясь, гордо
Всегда твердит заученно одно:
«Еще чего! Никто не льет вам в горло.
Вот Саня мой – совсем не пьет вино».
 

«Все как-то вместе ехали в Исады…»

 
Все как-то вместе ехали в Исады.
Полуторку вел хмурый мужичок.
Вдруг взял да и поведал нам о Сане
Чуть-чуть побольше Варин язычок.
 
 
«Ну, были мы в Рязани в ресторане.
Дороговизна жуткая – умри!
Со сценой рядом столики заранее
Заказаны солидными людьми.
 
 
А я-то в полушубке и с вещами.
Ну, знаете дорожный мой баул.
Нас поначалу с Саней не пущали,
Зачем-то посылали нас в аул.
 
 
Но Саня молвил: «Это… вы почутче!
Со мною дама. Мы не моряки,
Не чухлома какая и не чукчи.
Извольте-ка нам выдать номерки!»
 
 
Да, Саня мой, он сроду не в «атасах».
Чай, за плечами институт тюрьмы.
Трояк всучил кому-то (при лампасах
Его штаны) – и приземлились мы.
 
 
Присели и, оправясь от испуга,
Я оглядела зал из-за стола.
А блузка на мне, девоньки, из пуха,
Как скатерть, белоснежная была.
 
 
Оркестр гремел, а по тарелкам били
Седой старик и парень молодой.
Артподготовка в Сталинградской битве
Ничто в сравненье с музыкою той.
 
 
Затем на сцену выскочила гёрла,
А с нею восемь телок и коров.
Вороною во все воронье горло
Закаркала. То дедушка Крылов,
 
 
Со школы помню, эти о вокале
Вороны глупой, стырившей сырок,
Сказал слова. Хоть водку все лакали,
Так голосить нельзя, помилуй бог!
 
 
В меню – такая книжечка во злате —
Грибы мудрено названы «жюльён».
Им бы откушать нашей благодати
С домашнею сметаною! «Жульё!» —
 
 
Так и сказала. Слышал даже повар.
У той, что Саня гёрлой величал,
Видать, до спазм перехватило горло
И нить бретельки поползла с плеча.
 
 
Нас почему-то, как героев павших,
Угрюмо провожали в гардероб.
В гостиницу не солоно хлебавши
Вернулись на перины мы сугроб.
 
 
Да, вспоминаю, там тарелки била
Любовница какого-то осла…»
«А дальше, Варя, дальше-то что было?»
«А все, что и бывает опосля!»
 

«Помню, что было холодно. Помню, были наги…»

 
Помню, что было холодно. Помню, были наги
                                                                    леса.
Ранней весной, на Сретенье, снег еще не сошел,
Случилось в селе событие, достойное книги
                                                            Гиннесса:
Срок отбыв наказания, Кузин пришел Сашок.
 
 
«Только что из колонии! – бабы в селе заахали.
– Ой, а худой-то, батеньки! Смирен на вид, а так…»
Брата его припомнили, как тому забабахали
За бандитизм и насилие, кажется, четвертак.
 
 
Кузин проведал родичей и наведался в чайную.
Выпил портвейна красного и, распахнувши дверь,
Молвил во всеуслышанье: «Совесть,
                                              односельчане, моя
Чище стекла теперича, чище стекла теперь!»
 
 
Эх, до чего ж преступники на повороты резвые!
Спец по делам поваренным, пробуя острый нож,
Кузин этим же вечером курами не побрезговал —
Шеи свернул двум Вариным и Полининым тож.
 
 
Утром по следу снежному взяли его
                                                  с подельником,
Тоже с башкой бедовою, хоть оторви и брось.
Новое дело Кузину завели с понедельника.
Следствия, как мне помнится, быстро крутилась
                                                                     ось.
 
 
Помню, по репродуктору что-то Эмиля Гилельса
Передавали. Славный он все-таки пианист!
Бабы мудро заметили: «Надо бы в книге Гиннесса
Случай сей оприходовать. Кузин – большой
                                                              артист!»
 

«До большака, что пролег из Касимова в Туму…»

 
До большака, что пролег из Касимова в Туму,
С Гиблиц, Гуся (он Железный, не путать
                                                  с Хрустальным)
Бабы идут уловить хоть какую фортуну,
То есть продать кое-что. Притомились, устали.
 
 
Насобирали грибов, всего больше, конечно,
                                                             лисичек.
Благо, от дома до леса совсем недалече.
Мелочь несут – тех же, скажем, хозяйственных
                                                               спичек,
Ведра черники, что зренье угасшее лечит.
 
 
Гриб, он в ходу – и сухой, и соленый, и свежий.
И нарасхват, как всегда по сезону, черника.
Лишь на дары на лесные сегодня надежда,
Благо, лисичка совсем не бывает червива.
 
 
Засветло встали, шагали, не жалясь на грузы.
Пнями-колодами до крови ноженьки сбили.
Трасса шумна. Помидоры везут и арбузы
Длинной армейской колонной с Кавказа
                                                         джигиты.
 
 
Варя приперла чугун с рассыпухой-картохой.
Поля сварить догадалась наваристый борщик.
Все разбирают на трассе довольно неплохо,
Все раскупает отнюдь не скупой дальнобойщик.
 
 
Пыль от колонны груженых машин оседает.
Так вот зимою, внезапная, катится вьюга.
«А у тебя, я гляжу, все один покупает, —
Молвила Поля, – хитрющий такой шоферюга.
 
 
Точно, барыга! Нужны ему ягоды-травки!
Все покупает с какой-то улыбкою мерзкой.
С ним ты зачем отъезжала до автозаправки?
Чем, говоришь, расплатился? Тушенкой
                                                 армейской?
 
 
Дура! Небось, там одна непотребная соя!
Что, без тушенки борщи получаются жидки?..»
Тихо бранясь, огрубевшие пальцы мусоля,
Деньги считают, домой собирают пожитки.
 
 
Вот собрались, на дорожку водички напились,
Каждая все-таки выручке нынешней рада.
Надо еще добрести до Гуся и до Гиблиц,
Утром опять по грибы и по ягоды надо.