Текст книги "Два романа о любви (сборник)"

Автор книги: Борис Горзев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Когда уже тронулись, Петр поинтересовался:

– А почему именно 19-го марта, как вы сказали?

Биче повернула к нему голову. Странно: она лучезарно улыбалась (блеснули негритянские зубки).

– О, это наш светлый праздник! Как раз для Джузеппе. Да, Джузи? Так вот: это праздник святого Джузеппе, или День святого Иосифа. Feast of Sacred Joseph, если по-английски, наш официальный общенародный праздник. Ведь Джузеппе – это и есть Иосиф. Вот так… Джузи, а свои любимые леденцы ты прихватил? Ну соси, соси. А то, хочешь, я для тебя чуть стекло приспущу? Ну, смотри, если будет мутить, ты скажи, мы остановимся, сделаем передышку. А в Брешии – это само собой. Вперед, синьоры, в нашу сыроватую Ломбардию, храни ее Господь!..

Дальше всё было прогнозируемо. После Брешии поменялись за рулем, а когда наконец подъехали к дому в Милане, из подъезда выскочил Джино и, даже не кивнув взрослым, кинулся к Джузеппе и повис на нем. Потом, умывшись с дороги, сели обедать в гостиной. Подавала Стефания, и Петр опять отметил про себя, как это, оказывается, приятно, черт возьми, когда тебе подают, ухаживают за тобой.

Ели в основном молча (судя по всему, здесь было так заведено строгой мамочкой), лишь мальчишки, довольные встречей, перемигивались и улыбались чему-то. Наконец с обедом покончили, заговорщики отправились в комнату Джино, Биче сказала, что она немного отдохнет, и ушла к себе, да и Петр решил сделать то же – подремать после броска туда-сюда и сиденья за рулем на скоростной трассе.

Где-то часа через полтора в дверь постучала Стефания, сообщила, что в гостиной накрыт кофейный стол (именно так: кофейный стол!) и хозяйка уже там. Петр ехидно подумал: в чем сейчас положено явиться – в смокинге и галстуке-бабочке? Однако за неимением оных надел тот пиджак, который был при нем, а галстук (обычный, не «бабочку») оставил в шкафу.

Впрочем, и Биче, как оказалось, сидела за столиком в домашнем наряде, хотя элегантном, разумеется. Так что зря он ехидничал, всё нормально.

А вот вкус кофе оказался особенным.

– Что это за сорт? – поинтересовался Петр.

– О, вы оценили! – Биче даже подняла палец. – Этот сорт называется «Monkey Coffee». Остров Тайвань! С плантаций на склонах Формозских гор, но затем с какой-то сложной цепочкой обработки сырых зерен. У этого кофе вкус сильный и горький. Да? И какой аромат! Не думаю, что тут нужен кап-тестер, чтобы отличить этот манки-кофе от «робусты» или «арабики».

– А кто такой кап-тестер?

– Вы не знаете? Специалист, умеющий на вкус различать и определять сорта кофе. Элитная профессия, как и мастер-парфюмер.

– А, у нас этот мастер называется «нюхач», если по-простому, на уровне жаргона. Значит, ваш кап-тестер – это «вкусач».

Последнее слово Петр произнес по-русски, отчего Биче сделала удивленное лицо и засмеялась:

– Не поняла!

– И не поймете, потому что я не знаю, как это адекватно перевести одним термином на итальянский. Человек, который всё отличает на вкус, отличает и различает. Но дело не в этом, а в том, что вы смеетесь. Вам это идет, хотя такие подарки вы делаете редко.

– А если часто, то это уже не подарок, а банальная обыденность, ведь так?

– Так, так, – пришлось согласиться. – Ладно, спасибо за подарок. А кофе… этот ваш манки-кофе, он мне очень нравится.

– Отлично, перед отъездом купим вам большой пакет на пятьсот граммов. Столько хватит?

– Надолго. И отцу в подарок отсыплю, он обожает кофе.

– Тогда купим два раза по пятьсот. А кто он, ваш отец?

– Нынче пенсионер, хотя и работает. Собственно, он всегда так работает – за столом, письменным. Он, как и я, переводчик, даже довольно известный у нас, но в своих, узких кругах. Переводит с испанского и английского художественную литературу, хорошую тоже, которую даже публиковала «Иностранная литература», это такой наш знаменитый толстый журнал. Так что мой папа – человек тоже с тонким вкусом, но не с кофейным, а литературным, в отличие от меня. Я – специалист по всяким официальным, юридическим и техническим переводам, с итальянского и английского. Хотя в живом общении могу почти всё, то есть понимаю и говорю. Или я слишком завышаю себе оценку?

– Нет, – спокойно среагировала Биче, – тут вы адекватны.

– А где не тут?

– Э… Да ну вас, Петя! Вы что, следователь или синьор прокурор? У меня могут быть свои тайны, верно? Закрыли тему.

– Хорошо, у меня тоже есть свои тайны. – Он усмехнулся и кивнул на портреты на стенах: – А вот это, если не тайна? Почему они у вас, портреты ваших предков? Я ведь еще в прошлый раз видел – у вас, здесь.

– А, ясно! – Биче развернулась к стене с портретами и закинула ногу на ногу. – Это ясно и просто. Опять дедушка, мой Антонио. Когда это было? Ну, несколько лет назад. Вдруг он сказал мне, что хочет передать мне эти портреты. Вот помру, засмеялся, и чтобы они висели у тебя, чтоб ты смотрела и знала, кто ты. Ты и Джино тоже. Чтобы ты ему рассказывала… Ну и переписал всё это на меня, то есть в мою личную собственность, официально, а то, знаете, всякое бывает. Вот с тех пор они висят тут. Теперь, так вышло, не надо ничего оформлять по наследству, это мое. Вот такой дедушка… – Она замолчала, потом усмехнулась: – Вообще как странно я росла! Иногда с родителями в американском Чикаго, иногда с дедушкой-бабушкой в итальянском Леньяго, а потом уже всегда в Леньяго, и только с дедушкой, потому что бабушка умерла. Мне было лет восемь. И с тех пор – только он, Антонио. Он стал мне как отец. А мой папа, который в Штатах, он чудесный, он – папа, конечно, но мой отец – это дедушка Антонио. Вот такие чудеса. А еще у меня в Америке есть младший брат, такой же мулат, он сейчас в армии, в авиации, как когда-то папа, но его я вижу очень редко. Вот и вся моя жизнь.

– Вся? – не поверил Петр.

– Ну та, которая прошла под знаком дедушки: его воспитание, его музыка, мое обучение музыке – сначала по его наставлениям, потом музыкальная школа, потом консерватория в Вероне, я стала флейтисткой, играла в камерном оркестре, потом даже симфоническом… Говорили, талантлива. А, не знаю! И теперь играю в оркестре, но основная моя должность – концертмейстер. Да вам это известно.

Петр думал-думал и все-таки спросил:

– А Джино?

Биче заметно напряглась. Возникла пауза. И вдруг смешок:

– Вы имеете в виду, откуда он взялся? От любви, откуда же еще! У какой-то другой девушки бывает и случайно, по глупости, а у меня – только от любви. Я вас удовлетворила?

– Вполне. И извините за бестактность.

– Нормально, не смущайтесь. Дедушка тоже меня спрашивал, когда я сообщила ему, что жду ребенка, и я ему тогда так и ответила: от любви, а от кого – не имеет значения.

– Да, он мне рассказывал, – кивнул Петр. – И еще, я знаю, он сказал вам, что если у ребенка нет отца, то ему нужен дед, и добавил: «Это я».

– Именно, именно! – улыбнулась Биче. – Так у родившегося Джино появился дедушка Антонио, хотя он не дед, а прадед. Всё у нас странно: дед мне отец, а для Джино – дед, а не прадед.

– Ну, странно или нет, но прекрасно…

Петр был рад, что она Биче не обиделась, не нашла его вопрос бестактным. И вообще стало казаться, что ее отношение к нему как-то изменилось. Вот он приехал – и несколько другая Биче, не та, что в прошлый раз, когда старик Антонио привез его с собой в Милан, познакомил с внучкой-мулаткой, они были рядом два дня, ходили в собор, в Ла Скала. Та Биче была высокомерной, иронично-заносчивой, иногда просто вредной, а вот теперь… теперь какая-то другая. Почему? Между его первым визитом в Милан и вторым – что? Болезнь и смерть старика Антонио, вот что! Их переговоры по мобильнику, вот что. А о чем? Только о нем, о старике. О дедушке Антонио то есть.

– Можно мне еще кофе? Этот… как его?.. Манки, да.

– А вы уснете?

– Запросто.

– Тогда принесу, а то Стефания уже у себя, спать ложится, наверное…

Теперь ему подавала Биче. Это приятно… Мелкими глоточками он попивал свой кофе, когда она спросила:

– Какие у вас планы, Петя?

– Планы? Да самые неопределенные. Но через пять дней я должен быть в Москве. И у меня нет обратного билета, потому что в путешествиях я никогда не знаю, откуда меня вынесет, из какого города. – И вдруг добавил: – Но я весь в вашей власти.

Биче заговорила по-деловому:

– Если вы в моей власти, то тогда так. Завтра с утра позвоню на службу в консерваторию, и, если удачно сложится, то поедем в Варезе. Это около шестидесяти километров, насколько я помню. Ерунда, не проблема. Там чудесно. Правда, погода… Но все-таки это Варезе! Поедем на пару дней. Стефания присмотрит за мальчишками, я договорюсь, тем более они теперь вдвоем, скучать не будут. Значит, решено, едем.

Глава 8

Машину в Варезе вел Петр. Это ему нравилось: скоростной автобан с разделительным барьером, по несколько полос туда-обратно, прекрасный обзор в обе стороны, движение никак не интенсивное, нормальное, и никакого тумана, ясно, хотя и пасмурно. Биче сидела рядом, причем какая-то удовлетворенная. Может быть, ей нравилось, что она не правит, а ее везут? Впрочем, всё это вышло коротко, всего сорок пять минут. О чем говорили? Вот об этом:

– Вы вчера упомянули о проблеме с музеем, музеем Сальери, – напомнил Петр. – И что за проблема?

– Да не то что проблема, а я еще не определилась. Так что если есть проблема, то во мне, – Биче приподняла голову, прежде откинутую на высокую спинку сиденья. – Понимаете, в принципе есть два типа музеев – частные и государственные, то есть общенациональные, городские или муниципальные. Дедушкин музей Сальери – какой? Конечно, частный. А вот с таким сложнее… Мы с ним не раз обсуждали это, пока он болел, лежал в онкологии. Он беспокоился – что дальше, после его смерти? Варианты такие. Скажем, кто-то в Леньяго занимается тем же, что и он: то есть при музее, проводит экскурсии, собирает новые экспонаты и так далее. Но таких людей там нет: его друзья, которых вы видели, они уже пожилые, у них свои дела и семьи, они не подвижники, каким был дедушка, – короче, они не возьмутся, да и не надо. Еще есть Паола, мать Джузеппе. Тоже нет: она больна, а к тому же она… ну, далека от музыки и искусства, это мягко говоря. Вот и получается, что там, в Леньяго, отдать музей некому… Петя, у вас есть сигареты? А, стоп, кажется, у меня в каком-то кармане плаща, кажется, туда засунула.

– Вы курите?

– Балуюсь иногда. Хотя вообще-то мне нельзя: игра на флейте, как и на всяком духовом, требует совершенного дыханья, а я играю на флейте-пикколо, а это самый высокий инструмент среди духовых, на октаву выше, чем обычная флейта, большая… О, меня унесло в сторону, извините, мы о дедушкином музее… А, вот и сигареты нашлись!.. Значит, так, другие варианты. Можно передать музей городу Вероне, она рядом, вы знаете. То есть передать в дар одному из веронских музеев: Музею искусств или Музею Лапидарио, есть там такой. А вот заберут ли они к себе всё, что собрал дедушка, или оставят музей на месте в Леньяго и будут возить туда экскурсантов – это вопрос. Еще вариант: в миланском Ла Скала есть собственный музей – Музей Ла Скала, и вот надо мне узнать в дирекции, заинтересуют ли их музейные комнаты того композитора, оперой которого в 1778 году открылся наш всемирно знаменитый театр. То есть композитора Сальери. Может быть, и заинтересуются. Хотя, если честно, мне хочется, чтобы дедушкин музей оставался на месте, в его доме. То есть и дом, и музей. Но как это сделать? Ладно, посмотрим.

– А сегодня? Кому это принадлежит сейчас?

– Как это кому? – Биче даже расширила глаза. – Мне, естественно! Все пол-этажа, все комнаты, которые занимал дедушка, в том числе музейные, всё это по завещанию – моё. Не мамы как прямой наследницы, а моё – так завещал дедушка. Почему так? Мама далеко, в Америке, а я рядом, у меня Джино, да и вообще я была ему самым близким человеком, была как дочь. Так что его дом и музей – мои, при мне. И это хорошо, правильно. Ну, память о дедушке, это само собой. Дом моего детства, это понятно тоже. Но главное – жизнь-то длинная, надеюсь. Вот вырастет Джино, да и что будет со мной? Мало ли что… Короче говоря, еще один дом, помимо того, что у меня в Милане. Вот такие реалии. Жизнь – это реалии. И прагматика, да. Надо предвидеть, быть умной.

– Прагматика, да, – продублировал Петр ее последние слова. – Прагматика и чудеса.

Биче повернула к нему голову:

– Порой – да… – И, помолчав, всё еще неотрывно глядя на него, вдруг задала неожиданный вопрос:

– Сколько вам лет, Петя?

– Сорок два, – произнес он с ходу и лишь потом удивился: – А что это вы вдруг?

Она уставилась в ветровое стекло. Через полминуты, верно, проговорила:

– Отцу Джино… мужчине, который отец Джино, когда мы познакомились, было столько же. Или чуть меньше, сорок. Вот так.

Что означает это «вот так», Петр не понял и решил не вдаваться в подробности, тем более что Биче замолчала, но по напряженному выражению ее лица было заметно, что она что-то серьезно обдумывает.

Так и приблизились к Варезе – молча. Петр стал вглядываться в надписи на указателях, и тут Биче подняла руку:

– Нет-нет, нам еще прямо, прямо, там будет отдельный выезд с магистрали, прямо к нашему отелю на берегу озера.

– К нашему? – удивился он.

– Да, я еще утром позвонила, забронировала нам номера. Сейчас это без проблем – межсезонье, светлый промежуток между сумасшедшими любителями горнолыжных склонов и обычными летними туристами. Отель «Каполаго», очень стильный, я там была когда-то, увидите. К тому же прямо возле отеля бесплатная стоянка… Э, Петя, шляпу свою любимую не забудьте, когда припаркуемся!

Действительно, отель понравился, и было отчего. Всего в два этажа, широко застекленный, с покатыми скатами крыши. Это напоминало дачный дом или виллу. Никакой помпезности, уютно, даже скромно. Кругом парк, а буквально рядом берег огромного альпийского озера Варезе, за ним горы, горы в снегу – там уже Швейцария, что ли? Тишина, хрустальный воздух.

Разместились в номерах, одноместных, один напротив другого. В номере Петра – плазменный телевизор на стене, компьютер на отдельном столике (пользование бесплатное, объяснила горничная), небольшой бар (наполненный), ну и прочие удобства, уже привычные для европейца. Еще вазы с крупными белыми цветами – не иначе, сегодня сорванными (это наши альпийские рододендроны, опять же пояснила горничная, уже зацвели, по ночам они светятся, клянусь Богом, синьор!).

Спустились на первый этаж в ресторан, пообедали. Петру хотелось гулять, пройтись по ближайшей округе, осмотреться: такой альпийской Италии он еще не видел. «Только надо одеться, скоро прохладно будет, я знаю, вы под плащ и пиджак свитер наденьте. Захватили? А, ну и шляпу, конечно!» – не забыла подначить Биче. Вообще она ему нравилась сейчас: какая-то улыбчивая, открытая, даже, смотри-ка, заботливая. Да нет, она ему нравится с самого начала этого его второго визита в Милан – будто не было прежней, «первой» Биче, будто они давнишние друзья, а не едва знакомые иностранцы. Он опять подумал: это их связал синьор Антонио, старик, дед – он и его смерть. Разве смерть может связать? Выходит, может.

Биче оказалась предусмотрительной: из Милана она ехала в легком пальто, а теперь надела под него белый (понятно, белый!) свитер крупной вязки с высоким воротом. Шикарно. И белые сапожки, конечно. А если такая дама еще и высоковатая, то с ума сойти.

Петр улыбнулся и с ума не сошел, а предложил ей взять его под руку. Она, упрямая, ответила: «Если устану, возьму, а вообще я так, сама».

Они отошли от озера и углубились в городок.

– Варезе принадлежал Австрии, конечно, – начала Биче, – но в тысяча семьсот не помню каком году императрица Мария Терезия передала город в пожизненное владение Франческо де Эсте. Он был из знатного рода и номинально имел право на эти земли. Вот там парк, видите? Как раз в нем дворец этого самого синьора. Не бедный дворец, хотя и не выдающийся… А вот там, левее, еще одна достопримечательность – базилика Сан-Витторе, это шестнадцатый век… Что еще? Вот завтра мы пойдем по тропинке в горы, и я вам покажу знаменитые горные часовни, которые еще со времен средневековья. Они до сих пор привлекают всяких католиков-пилигримов. Представляете – пилигримы!

– Вы прямо гид, экскурсовод! – не преминул отметить Петр. – Откуда всё знаете?

Биче хитро улыбнулась:

– Подготовилась!.. А если по правде, то, во-первых, я здесь уже не в первый раз, а во-вторых, итальянцы знают свою историю. Ну, кто-то хорошо, кто-то не очень. Я – кое-как все-таки.

– Не прибедняйтесь. Я помню, еще в Милане вы очень интересно рассказывали.

– Ну, Милан, он теперь мой город…

Так ходили часа три, в основном по паркам. Кругом хвоя, высокие кустарники, среди которых виллы, беседки, неработающие фонтаны, часовни. Стало темнеть, похолодало. Это со снежных склонов тянет, понял Петр. А тут и Биче предложила вернуться в отель.

Там она сказала:

– Отдохну некоторое время, поваляюсь, а потом стукну к вам и пойдем вниз ужинать в ресторан. Ужин при свечах – романтично! И можно вина выпить, мы уже не за рулем сегодня. Так что сегодня напьюсь, пожалуй.

– Шутить изволите! – усмехнулся Петр.

Ужин при свечах – действительно романтично, да еще и такая дама напротив! Она сидела в открытом вечернем платье, очень открытом, на темной коже мерцали, переливаясь, камушки колье, голые руки, длинные пальцы с накрашенными белым лаком ногтями, как-то по-новому уложенные волосы – в общем, похоже, пока Петр отдыхал, Биче отнюдь не валялась, как она сказала, а занималась собой, готовясь к этому выходу в ресторан.

Там тоже не без шика:

– Так, теперь вино, – продолжила она заказ официанту, – вино такое. «Виньето Лорето» от Альбино Рокка есть? И именно из «неббиоло»? Чудесно, принесите! – И уже затем Петру: – Это красное сухое, элитный сорт из Пьемонта, и только из винограда неббиоло. Его полтора года выдерживают в бочках из австрийского дуба, только австрийского. И ежегодный тираж небольшой, всего пара тысяч бутылок. Их нет в магазинах – только в известных ресторанах и у виноторговцев. Дедушка любил этот сорт. Советую вам попробовать… Ах, вы будете виски! Ну, дело хозяйское… Как вам здешний интерьер? И вообще антураж? Свечи, публика. И музыка – не попса, а живой джаз.

– У меня такого никогда не было, – честно признался Петр. – Я имею в виду не вечерний ресторан, а ресторанный вечер с такой красивой женщиной.

– О, грациа, синьор! – И с ироничным смешком: – Что же, Петя, в вашей биографии по части красивых женщин туго?

– Я же сказал: такой красивой. Да, такой не было.

– А, понимаю-понимаю: с мулатками в холодной России большие проблемы. Никакого разнообразия среди женщин по части цвета кожи.

– Зато полное разнообразие по части ай-кью.

– Это что такое?

– Показатель степени интеллекта. Психологический тест.

– Терпеть не могу тесты – цыганкино гаданье!

Тут им принесли заказанную еду и напитки. Проголодавшийся Петр быстро разделался со своей свининой, уложенной между картофельными дольками с сыром «моцарелла», вытер губы и поднял руку, подзывая официанта.

– Кофе, пожалуйста, только с сахаром, а еще лед для виски. Биче, вам кофе заказать?

Оторвавшись от салата с креветками в окружении каких-то диковинных фруктов, она сказала, что кофе ей без сахара, и опять принялась за еду и вино.

Через пару минут перед ними появились чашечки и фарфоровый кофейник, а еще бокал с кусочками льда. Сделав глоток кофе, Петр начал задуманное:

– Если запас иронии у вас иссяк хотя бы на время, то тогда серьезно. Вот мы вернемся в Милан… Ваш рояль – вы на нем играете?

Биче подняла голову:

– Дома? Конечно. А что?

– Хочу, чтобы вы поиграли. Хочу послушать.

– Что?

– Что вы пожелаете.

– Что я пожелаю?.. Если вам, то тогда… – Она задумалась. – Тогда Шопена.

– Почему именно Шопена?

Теперь усмешка:

– Почему? У него есть такая композиция, называется «Мелодия любви». Знаете? Эх, Петя! Так вот, сыграю вам это. Почему именно это? Ну, догадайтесь! – И снова усмехнулась, но теперь как-то игриво, ласково.

Нет, что-то с ней все-таки произошло, подумал Петр. Она явно изменилась. А может быть, суть осталась той же, а это он в ее глазах стал каким-то другим? Поди разбери, что на уме у красавиц!

Он пожал плечами, оглядел зал, потом отхлебнул виски. Биче прислушивалась к маленькому оркестру (рояль, саксофон, контрабас), играющему на небольшой сцене в углу. Вдруг сказала:

– Петя, просьба, вернее предложение. Предложите мне, чтобы мы перешли на «ты». Ведь согласитесь, женщине неудобно первой.

Это прозвучало вполне серьезно, уже не игриво. Он спросил:

– А если я предложу, вы согласитесь?

– Браво, Петя! Тогда так: вы предлагайте, а я… я подумаю.

– Все-таки вы… – Он хотел было сказать «стерва», но не знал, как это по-итальянски, поэтому затянул паузу. Кажется, она почувствовала, что предстоит нечто интересное:

– Как кто я, кто?

– Не знаю, как это на вашем языке. Ну, женщина, которая делает гадости или говорит гадости и при том получает удовольствие. Такое мягкое ругательство, жаргон.

Теперь она рассмеялась:

– А поняла! Si cagna, хотели вы сказать. Классно! Вот, значит, я кто? Я – cagna, о! Ну, Петя! А говорили, что знаете итальянский в совершенстве! И вот такой конфуз! Обманщик! В совершенстве! А что такое cagna не знаете! А это одно из любимых слов у наших мужчин! Ах, Петя!

Биче выговаривала эти фразы, смеясь уже так, что поставила бокал на стол, чтобы не расплескать вино. Ей было хорошо почему-то. И она не обиделась на его «стерва», это ясно. Он улыбнулся тоже и протянул к ней руку в знак то ли прощенья, то ли примиренья. Биче ухватилась на нее и позвала, еще сверкая зубками:

– Пошли танцевать, там джаз все-таки, во мне заиграла кровь черного папы, афроамериканца, как теперь положено говорить. Джаз, ура! Пошли, синьор Петя, я приглашаю, я, твоя cagna! Так мы на «ты» или нет?

Когда они оторвались друг от друга, Петр присел в постели и увидел, как во тьме светятся рододендроны. Крупные белые цветы в вазочке на столике. Выходит, горничная не обманула – действительно светятся.

Еще светилась кожа Биче. Он вспомнил свой образ: будто серебряная фольга на шоколадке. Впервые он увидел это в Милане, когда в вечерних сумерках они шли к Ла Скала мимо горевших на площади фонарей. Тогда Биче была в открытом вечернем платье, а теперь совсем голая.

– О-ля-ля, ты куда пропал? – услышал ее смешок.

– Любуюсь цветами, они светятся.

– А я?

– И ты.

– Ты понял, что этот свет – изнутри? Так бывает от любви… Э, я не слишком кричала?

– Не тихо.

– Это от любви, да. А как молча, не знаю. И тогда было так, и сейчас.

– Тогда – это когда?

– Когда был тот человек, от которого потом возник Джино. Теперь – ты.

– И это всё?

– Да, всё. Ты у меня второй мужчина. А как без любви, не знаю. Я такая. Ненормальная? Нет, нормальная. Я знала, что будет еще. И вот – ты. Через шесть лет. Любовь… А ты?

– И я.

– Да ну? Любовь с cagna?

– Вот именно.

– Ты большой обманщик, Петя!

– С другими – да, с тобой – нет. И еще с синьором Антонио. Вот как мы познакомились, так я ему не врал. Поначалу иногда уходил от прямых вопросов, но не врал, нет. А почему так? Какое-то наваждения случилось, когда я попал к вам в Италию и увидел его, потом тебя. Ты cagna, да, но ты моя cagna, и я тебя люблю. Люблю с той поры, когда стал умирать Антонио. Когда ты позвонила мне и рассказала об этом. Я еще не знал, что люблю, и еще долго не знал, вот до вчерашнего дня, а сегодня хорошо понял, что, оказывается, люблю уже давно, все эти последние месяцы.

– И я так же. Как стал умирать дедушка. Когда мы с тобой стали постоянно перезваниваться. Вдруг поняла – родной человек. А почему, не знаю. Ты прав – наваждение. Или озарение. Хотя мне говорили, говорили, что такое возможно, но то – ум, а тут душа.

– Что говорили, кто?

– Дедушка, кто же еще! Когда он впервые привез тебя в Милан, то шепнул мне, подмигнув: дескать, обрати серьезное внимание на этого русского, он мне понравился. Я только отмахнулась. И в те дни, что ты был тогда у меня в Милане, ты мне особо не понравился, даже раздражал чем-то. Какой-то самоуверенный русский, думала я, себе на уме, духовно чужой, хотя воспитанный, здорово говорит по-итальянски и вроде бы умеет музыку слушать… Потом, когда дедушка уже лежал в онкологии, то он два или три раза возвращался к этой теме. Пьетро, повторял, Пьетро, какой интересный мужчина, наш человек, с итальянскими генами! Всё спрашивал о тебе. И опять: «Биче, внучка, это твой мужчина, я чувствую, интуиция!» Представляешь? И вот, когда мы перезванивались, однажды я тоже почувствовала. Причем вдруг: в очередной раз услышала твой голос, и у меня сердце забилось. Да, вдруг. А как это, почему? Наваждение, да. Умер дедушка, но родился ты – для меня. Ты – мне – его двойник. Повторение любви.

– И что теперь?

– Теперь буду кричать по ночам, пока ты не уедешь. А через девять месяцев…

– Так сразу?

– Это как даст Господь. Чтобы предохраняться от любимого человека – никогда! Я – католичка прежде всего.

– Завидую Джино – у него будет столько братиков и сестричек!

– А, и чудесно! И все мулатики, наверно, ты уж приготовься. А если готов, то ляг рядом, куда ты пропал?.. Вот так, Петя, Пе-тя.

– Как это у тебя нежно получается: Пе-тя, Пе-тя. Как нотки на рояле. Нежный итальянский, лучший язык на свете!.. Кстати, знаешь, у меня в Москве есть знакомый итальянец, он работает в представительстве вашей судостроительной компании «Пантиери», немного говорит по-русски, так вот он сказал мне, какое русское слово ему нравится больше всего – не по смыслу, а на слух. Знаешь, какое? Carne di… Ну, по-русски это значит – мясо молоденькой коровы или бычка, по-русски – «телятина», а как по-вашему?

– Vitello! – рассмеялась Биче. – Carne di vitello! А по-вашему это… как ты сказал?

– Телятина, – повторил он по-русски.

– Тел-л-лятина, – произнесла она нараспев, – тел-л-лятина! Да, действительно нежно, музыкально. Но само слово… если вдуматься… можно стать вегетарианцем. Ребенок же!

– Мы, люди, мы хищники, что ж поделаешь, это наша природа.

– Природа – да, но есть Бог, духовность, есть «не убий».

– Конечно, чудо мое, мое католическое высочество, конечно! И предохраняться ты не будешь, и скоро станешь вегеторианкой, так?

– Ну, вполне может быть, посмотрим, – привычно залукавила Биче. Но обняла и заговорила серьезным голосом: – Вот что, мой Петя, вот что. Я хочу тебе рассказать. Да, хочу. Почему, не знаю, а хочу. Тебе. Я никому не говорила об этом, даже дедушке. Об отце Джино. О том мужчине. О той истории. Ну, вот хочу, чтобы ты это знал, именно ты. Слушаешь?

– Говори, – сказал Петр, – я тебя люблю, говори.

– Тогда так, говорю… Это было шесть лет назад, мне двадцать. Я училась в веронской консерватории, а жила с дедушкой в Леньяго, каждый день, кроме выходных, ездили на автобусе в Верону, это совсем близко, ты знаешь. А возраст тогда у меня был – ну догадываешься. Много гормонов, сплошные мелкие влюбленности, тяга к развлечениям. Хотя училась хорошо, серьезно играла на фортепиано и моей флейте-пикколо. Но, но… Вернуться домой поздно ночью, поехать с приятелями в выходные или праздники на пикник, иногда на пару дней, – это стало почти нормой. Господи, как же, наверное, переживал дедушка – только потом поняла! Но никаких нотаций, только просьба: задерживаешься – звони по мобильному. Так и было. И вот однажды я и парочка моих консерваторских подружек поехали на озеро Гарда, это тоже близко от нас, тридцать километров.

Там, на Гарда, есть известный отель, называется «Gardaland Hotel Resor». И вдруг оказалось – так совпало, – что в нем сейчас проводят свой съезд какие-то политики, именно в те дни, сняли часть отеля и большой зал внизу. Выяснили: они из партии «Объединенные христианские демократы», сокращенно – ОХД. Ну и Бог с ней, этой ОХД! Но пригляделись – Матерь Божья, какие мужчины! Сочные, элегантные, уверенные, опытные, не то что наши юноши из консерватории или парни на дискотеках. А что нужно девицам? Немного сойти с ума.

Не знаю, насколько сошел с ума тот сорокалетний мужчина, христианский демократ. Прости, как его имя и фамилия, говорить не буду, теперь он большой человек в парламенте от этой ОХД. Но тогда он влюбился в меня, это точно. Еще бы: молоденькая очаровательная мулатка, и не глупая, кажется. А я? Я была очарована им. И полюбила, вот за те два дня. Прогулки вдоль озера, вечером ресторан, вино, огни свечей, музыка, танцы. И уже в первую же ночь мы оказались в его номере. И я стала женщиной… Он мне всё честно рассказал: что женат, у него двое детей, живет с семьей в Риме, активный политик и так далее. Да, женат, но полюбил меня. А что дальше, сказал, ну поглядим: у него карьера, у него должна быть чистая репутация, но мы что-то придумаем, обязательно придумаем, всё будет хорошо.

И на этом «хорошо» мы и расстались на третий день. Что мне осталось? Номер его телефона и… беременность, как выяснилось вскоре. Я не сходила с ума, я была счастлива. Я люблю, у меня будет ребенок, у ребенка серьезный отец, сильный умом мужчина, политик. А то, что он не будет со мной, до меня дошло позже. Месяца через два.

Я позвонила в Рим один раз, другой, третий, и всякий раз слышала приблизительно одно и то же: он меня любит, но… Что это за «но», нет смысла говорить подробно. Суть – он политик, он со своей партией борется за места в парламенте, они должны пройти туда в коалиции с кем-то, скоро выборы, идет острая политическая борьба, у него должна быть незапятнанная репутация, но он любит меня, любит, мы обязательно увидимся еще, и если мне что-то надо… Мне ничего не надо, в конце концов сказала я, и на этом всё кончилось. А то, что жду ребенка, не сказала.

И вот почему не сказала. Ну, я гордая – это само собой. Однако вот что я заподозрила. Эти его повторявшиеся фразы про кристальночистую репутацию… А при мне, когда мы были на Гарда и гуляли по берегу озера, при мне был мой мобильник со встроенной фотокамерой, и я в пылу влюбленности фотографировала его, и не только его одного, а попросила кого-то из встречных туристов снять нас вместе. Так у меня и остались те снимки на компьютере, где мы в обнимку, улыбаемся – в общем, счастливы… И уже потом я подумала: он, политик, у которого должна быть та самая репутация, он несомненно вспомнил, придя в себя, то есть когда вернулся в Рим, вспомнил, что у меня остались те самые снимки и, если что, я смогу шантажировать его, а то и скомпрометировать… Не знаю, может быть, ему такое и голову не приходило, но я так подумала. Эти его повторы про репутацию идущего во власть политика, про его любовь ко мне, про то, что когда-то мы будем вместе, а пока… если мне что-то надо…