Текст книги "Манюськины (СИ)"

Автор книги: Борис Штейман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Борис Штейман
МАНЮСЬКИНЫ

Заселение

В ухе у Сергея Иваныча поселились Манюськины. Сначала прибыл сам Манюськин, как говорится, на рекогносцировку. Проверил, прежде всего, наковаленку с молоточком. С плохим инструментом, какая работа?! А они у Сергея Иваныча в полном порядке содержались. Обжился немного, осмотрелся и вызвал своих: жену Манюськину и сыночка. А уже потом и бабка манюськинская притащилась. Целыми днями шум, гам, варят, парят что-то. Еще вдобавок дочурка родилась у Манюськиных. Никакого житья не стало Сергею Иванычу. А у него ответственная работа – совещания, симпозиумы разные. А тут, сами понимаете!

Не выдержал Сергей Иваныч и пошел к ухо-горло-носу. Как увидела Сергея Иваныча ухо-горло-носиха, так испугалась невозможно:

– Что случилось, Сергей Иваныч?

– Да, вот эти, ну, как их там, в ухе. Житья не дают! – чуть не плачет Сергей Иваныч.

Посмотрела ухо-горло-носиха и вздохнула с облегчением:

– Ну и напугали вы меня, Сергей Иваныч! Разве так можно?! Уж я-то подумала… А у вас просто Манюськины поселились.

«Опытная, видать, горло-носиха, – с уважением подумал Сергей Иваныч. – Сразу диагноз поставила. Не то, что некоторые…»

– Даже и не знаю, что с вами делать, – продолжила в задумчивости горло-носиха. – У Пал Иваныча мы быстро с ними справились. Намазали ему края уха шоколадом, ну Манюськины и вышли его покушать. А с вами не знаю, что и придумать. Второй-то раз их на эту удочку не поймаешь! Приходите-ка вы ко мне через недельку. Что-нибудь да и придумаем за это время.

«Вот тебе и помогли доктора! – с сарказмом констатировал Сергей Иваныч. – Только и надежда, что на себя. Думай, Сергей Иваныч! Думай!»

А Манюськиным тесно, семейство увеличилось, да и от бабки манюськинской житья нет. Нудит и нудит: «Ох, батюшки, и теснота, прости господи! Ох, и теснота!» «А кто тебя, спрашивается, звал?! – злится Манюськина. – Добро бы с детями сидела. А то суп и тот толком не сварит! Приперлась на нашу голову!»

А Сергей Иваныч мылся в душе три часа подряд и ничего! Только насморк заработал, и решил: «Не мытьем, так плаваньем! Запишусь в бассейн и буду там с вышки нырять. Уж этого-то они наверняка не вынесут!» Но до вышки дело не дошло, да и закончиться могло все это плачевно, Сергей Иваныч пловец никудышный, а уж ныряльщик-то и подавно. Просто Манюськины взяли и исчезли. Вы, наверно, подумали, что они образумились, получили ордер и выехали на новое место жительства? Ничуть не бывало! Они перебрались к Ивану Иванычу! У него уши – не сравнишь с Сергей Иванычевыми!

Как Манюськина семью сохранила

Это случилось, еще когда Манюськины жили в ухе у Ивана Иваныча. Стал Манюськин от рук отбиваться. Раз пришел вечером навеселе, второй раз да еще вдобавок от него французскими духами попахивало. И в третий раз – опять! Ну, Манюськина поплакала, поплакала, собралась, уже было, уходить от Манюськина, да не хотелось так сразу, с бухты-барахты семью разрушать. И решила она сначала пожаловаться на него, куда следует и может быть даже найти управу. А она слышала, что обращаться по таким вопросам надо в профком. Где этот самый профком она не знала. «Ну, да ничего. Найду!» – решила Манюськина. Пошла, видит вывеска: «Профком». Зашла. А там такой бородатый, усатый мужик сидит и спрашивает:

– Вам, гражданка, что?

– Я жаловаться пришла на Манюськина, – отвечает ему Манюськина. – Совсем избаловался и даже отбился от рук. Гуляет.

– А вы, кто такая? – снова спрашивает мужик.

– Я – Манюськина, – отвечает Манюськина.

– А-а, все понятно, – говорит мужик. – Произошла ошибка. У нас профсоюз художников-графиков. А вы кто, художник или на худой конец график? Может, вы и рисовать не умеете?

– Рисовать? – задумалась Манюськина. – Не знаю… Надо попробовать.

Взяла лист и быстро что-то стала на нем чиркать. Подает усатому-бородатому. Тот смотрел, смотрел, потом надел очки и снова смотрел, смотрел и говорит:

– Дюрер.

Потом помолчал и говорит:

– Да, точно Дюрер… Копия.

Еще подумал и говорит:

– Нет, подлинник! А ну-ка, – говорит, – подпишите свой лист!

Манюськина подписала. Усатый-бородатый снова посмотрел и говорит:

– И подпись его! Молодец, Манюськина!

Потом крикнул в коридор:

– Ксенофонта Евграфовича ко мне позовите!

Вошел лысый рыжий старик, посмотрел на лист и говорит:

– Дюрер! Подлинник! И бумага та.

– Ну, ладно, – говорит усатый-бородатый. – Спасибо вам, товарищ Манюськина, за Дюрера! А то наш совсем старый стал и сильно истрепался. В союз мы вас принимаем. Вы что еще хотели? Ах да, Манюськин безобразничает… Ну, это просто!

И снова кричит в коридор:

– Антон!

Входит здоровенный детина и говорит:

– Чего?

– Вот, помоги гражданке Манюськиной! Она скажет.

Пошли они домой. Вызвала Манюськина мужа из уха Ивана Иваныча. Антон поднес кулачину к Манюськину и говорит:

– Во! Видел?!

А тот ему:

– А сам, во! Видел?!

И тоже показывает кулачишко. Но безобразничать и гулять с тех пор перестал.

Манюськины развлекаются

Летом жарко и перебираются Манюськины из уха Ивана Иваныча на вольные хлеба. И вот уже идет Манюськина навстречу паровозу. Идет прямо по рельсам. Оделась, как обычная деревенская бабенка, белым платочком повязалась, дочурку на руках держит. Шипит паровоз, злится, пускает белый дым в голубое-голубое небо. Тормозит машинист, высовывается в окошко весь прокопченный, лицо в саже:

– Тебе, чего, жить надоело?!

– Не сердись, соколик! Подбрось нас до переезда. А то сыночек плачет! – не удержалась, соврала Манюськина, хотя все знают, что у нее дочка.

– Ну, ладно, баба! Садись! – разрешает машинист.

Он сегодня добрый, сегодня зарплата. А Манюськин в это время переводит стрелку. Хочет сделать аварию на железной дороге. Все предусмотрели Манюськины, да забыли, что сама-то Манюськина тоже в этом поезде ехать будет. Что теперь делать?! Ну все, быть беде! Разгоняются навстречу, пыхтят составы. Закрыла Манюськина глаза рукой. Прижала дочурку. Клянется, что никогда, никогда не будет больше! Ну, вот уж все!.. Да Колька, второклассник, Ивана Иваныча сынок, взял и выключил железную дорогу. Пора уроки делать!

Глобовы

Есть у Манюськиных друзья – Глобовы. Сам Глобов сильно в еде разбирается. А готовит – пальчики оближешь! Манюськина даже немного завидует из-за этого Глобовой. И хотя у Глобова нет высшего образования, он работает инженером, и его ценят. «У них у всех там руки дырявые, а Григорич все сделает, что ни попроси!» – объясняет всем Глобова. А тот при этом сидит, молча, и делает вид, что будто это и не про него вовсе разговор. И безразлично помешивает ложечкой чай. Но на самом деле ему жутко приятно. И Глобова это прекрасно знает. Вот такая у них друг с дружкой игра.

А еще Глобов книжками увлекается, Купит какую-нибудь сгоряча и сразу же начинает горько сожалеть, что купил. Мучается ужасно. И не успокаивается, пока кому-нибудь ее не сплавит. А все потому, что они копят. У них уже и гарнитур есть и люстра из чешского хрусталя. Особенно много беспокойства из-за люстры летом, ее могут элементарно мухи засидеть. Приходится обматывать марлей.

Вечерами Глобовы мечтают о сильно подержанном автомобиле. Но пока потянуть не могут. И решили копить на кожаный пиджак Глобову. «И на фига он нужен? – удивляется Манюськин. Справь, если невтерпеж, хорошенький костюмчик и носи на здоровье. Лучше чисто шерстяной, португальский или, скажем, „Мистер Д“». Раздражают Манюськина Глобовы смертельно, а сделать ничего нельзя, они с Глобовыми друзья. Вместе начинали, вместе и по ушам скитались.

– Душно тут у вас в ушах, – пыхтит Глобова и отирает платком пот со лба. – Чем по чужим ушам шастать, лучше бы на домик копили.

У Глобовых свой домик, и они немного презирают Манюськиных, которые по-прежнему по ушам скитаются.

«Еще бы! Четыре стакана вымахала. Будет тебе жарко», – беззлобно думает Манюськина.

А Манюськины хоть и в ушах живут, телефон имеют непременно. «Телефон – не роскошь, а средство общения!» – любит повторять Манюськин в присутствии Глобовых. У тех телефона нет, жаль два пятьдесят выбрасывать на ветер каждый месяц. А понадобится позарез – можно и из автомата брякнуть. А Манюськин снимает важно трубку и объявляет:

– Хочу узнать время – пожалуйста!

Набирает номер и громко, смакуя каждое слово, произносит:

– Девятнадцать часов сорок пять минут!

И снова:

– Хочу узнать, что в кино – нет проблем! Хочу узнать, как движется очередь на автомобиль – пожалуйста!

А Глобовы сидят, надувшись, шевелят мозгами: «Неужели Манюськины авто будут брать?! Да нет, не может быть! Розыгрыш!» – решают они и улыбаются облегченно.

А Манюськин продолжает серьезно: – Не, говорят, обождать надо.

«А вдруг? – опять сомневаются Глобовы. – Манюськины могут и не такое отмочить…» Но уже настроение подпорчено. Засобираются домой:

– Спасибо, – говорят, – нам пора!

А Манюськина думает напряженно: «Откуда ж у них деньжонки водятся… Непонятно… Верно, Григорич халтурит… Детей нет. Кому все достанется?.. Прямо обидно…» И начинает Манюськину в сон клонить. Когда она о чужих деньгах думает, ее всегда в сон тянет…

На отдыхе

Лето придвинулось, и задумался Манюськин: «Это ж когда мы последний раз по-человечески отдыхали?! Неужели, когда с Манюськиной расписались?! Точно!.. Нет, скорее до того… Помню, помню… Ну и времечко было! Солнце… песок… Манюськина…» Затуманился взгляд, погрузился Манюськин в грезы-воспоминания и уже решительно, вынырнув из прошлого, заявил:

– Все, мать! Едем к морю, как все люди, и баста! Да и Ивану Иванычу отдых устроим. Тоже ведь совесть надо иметь!

Ну тут, правда, он перегнул. Потому что Ивану Иванычу они вовсе не помеха. Ему все, абсолютно все до лампочки. И потом у Ивана Иваныча твердое убеждение, что раз у него кто-то в ушах проживает, то и у остальных, то же самое. И еще у него сон глубокий, как отрубится, так напрочь. Никакие Манюськины с их возней не добудятся. Вот такой сильный человек Иван Иваныч!

– Надо будет удочки разные купить, спиннинги взять, можно и сеточку прихватить. Не повредит… И телек небольшой, портативный… Как приятно, сидишь на берегу этого самого моря и смотришь телевизор, – размечтался Манюськин.

– А с деньгами как? – поинтересовалась Манюськина.

– Да, действительно, – спустился с небес на землю Манюськин. – Как?

– А никак! – ответила Манюськина и с остервенением стала стирать, да так, что даже Иван Иваныч дернулся на своем совещании и проснулся от непонятного зуда в ухе.

– Ты не психуй! – успокоил Манюськин жену. – Есть выход! Надо Саньку за лотерейкой послать.

Сказано, сделано. Послали Саньку, а тот и рад такому развлечению. Сбегал, купил и не один билет, как было велено, а целых четыре, за что и получил от Манюськина «леща». Проверили таблицу – четыре пылесоса!

– Один так, а остальные деньгами, – мудро рассудила Манюськина.

Прикинули Манюськины: с морем все равно не выходит, как ни крути.

– Ну, что ж! Оно вовсе и не нужно, – подытожил Манюськин. – А вот достопримечательности посмотреть с комфортом, как раз, хватит с головой!

Переспали ночь под стук колес, а утром уже на месте. Вещей всего ничего, четыре авоськи с едой и чемодан.

– Айда церкви смотреть! – предложил Санька.

– Я тебе покажу «айда», – ответил Манюськин, и пошли устраиваться на место.

Тут небольшой спор вышел. Манюськина предлагала на квартиру идти к бабке, с которой она в поезде столковалась, а Манюськин уперся – гостиница и точка!

Победил Манюськин, да и самой Манюськиной любопытно, как там в гостинице. Встал Манюськин в очередь к администратору и думает: «А ведь неплохая гостиница… Ей богу, неплохая… И администраторша – знойная такая бабенка!» А рядом иностранные гости курлыкают по-своему и снуют туда-сюда с фотоаппаратами. «Тоже достопримечательности приехали посмотреть… – вяло думает Манюськина. – Пущай смотрят, нам не жалко…»

– Вам, гражданин, что? – вернула администраторша Манюськина к действительности.

– Мне номерок на троих! – лихо так произнес с небрежностью Манюськин.

– Сейчас ничего нет! – равнодушно отозвалась бабенка и уткнулась в свои бумажки.

– Вот те номер! Как это нет?! – начал понемногу заводиться Манюськин. – А для этих, значит, есть?! – и показал рукой на окружающую публику.

«Ну и экземпляр!» – удивилась видавшая виды администраторша и уже с интересом ответила:

– Эти по броне!

– И я по броне, – сразу же среагировал Манюськин.

– Ах, ну, если вы по броне, тогда другое дело, – с непонятной ухмылочкой заявила бабенка-администраторша. – Могу предложить вам номер-люкс.

– Люкс, так люкс, – ответил Манюськин, а сам засомневался, уж больно криво усмехнулась бабенка.

– С вас будет за пять дней… – защелкала счетиками, – шестьдесят рубликов.

– Шестьдесят рубликов?! – не смог скрыть изумления Манюськин.

– Да, двенадцать рубликов в сутки! – с удовольствием пояснила администраторша, уставившись на Манюськина, и уже, сбросив улыбочку, резко добавила: – Ну, так будете брать или нет? А то люди ждут!

Нашло на Манюськина эдакое лихачество совместно с помутнением рассудка, и брякнул в сердцах отчаянно:

– Оформляйте люкс!

Поднялись Манюськины на второй этаж и подали талоны дежурной.

– Ай, да Танюха! Ай, да молодец! – завосхищалась дежурная. – Двести одиннадцатый умудрилась сдать!

– Вы чего это? – опять насторожился Манюськин, и у него заскребли на душе кошки.

– Да, это я так, – объяснила старушка-дежурная. – Профессиональные размышления. Вы идите, милые, идите, располагайтесь!

Ошеломил люкс Манюськиных. Тут и спальня с торшерами, и диваны и прочие принадлежности.

– Ну и ну! Вот это красота! – заахала Манюськина.

– А ты, к бабке! – передразнил ее гордый Манюськин.

– И даже трюмо, – захихикала, порозовев от удовольствия, Манюськина. – И во сколько ж это все встанет? – поинтересовалась она и, узнав, заголосила, запричитала, чем не на шутку испугала старушку-дежурную и взволновала бежавших к автобусу туристов.

Ну, да делать нечего! Погоревала Манюськина и успокоилась. Только Санька сидит на диване мрачней тучи.

– Ты, чего это, сынок? – поинтересовалась Манюськина, разбирая вещи.

– Точно! Выгонят нас отсюда, как пить дать, – объяснил ей не по годам рассудительный Санька. – Я в кино точно такое видел. По ошибке нас сюда определили!

– Ты, чего говоришь, сынок? – стала успокаивать его Манюськина. – Папанька все уплатил, как положено. А ты – «выгонят»!

– Вот я ему «леща» дам, тогда поймет, как дурить! – пообещал Манюськин, который по-прежнему находился немного на взводе по поводу своего героического поступка.

Зажили Манюськины шикарно. Вот только утром Манюськин немного осрамился. Выскочил в коридор, помчался умывальник искать. Забыл, что все в номере, и напоролся на иностранных гостей, у которых и попытался все выяснить. Но те его почему-то не поняли, а ласково улыбались и лопотали по-своему:

– Туалетто, туалетто…

– Ты бы хоть рубашку набросил! Небось, не дома, – попилила его Манюськина.

– Странное дело, мать! Я им по-ихнему, а они ни бум-бум, удивленно поделился с ней Манюськин.

– Слышала я все! Слышала! И немудрено. Ведь это ж турки! А ты с ними по-итальянски. Как же они тебя понять-то смогут?!

Сама Манюськина говорила легко на всех языках, чем вызывала у Манюськина изрядную зависть.

– А чего? – поясняла ему Манюськина. – Курлыкай по-ихнему и все!

Особенно Манюськиной нравилось обсуждать достопримечательности с японцами. И так они сошлись друг с дружкой, что даже обменялись на память фотографиями. Манюськина на фоне восходящего солнца выходит из уха Ивана Иваныча и японцы гурьбой около своей Фудзиямы.

Вот только по вечерам Манюськина сильно раздражало автомобильное гудение. Окна их номера выходили на автостоянку, и Манюськин не раз вспоминал Танюху и даже решил ей какую-нибудь каверзу учинить. Однажды особенно надрывалась одна машинка. Манюськин не выдержал и говорит:

– Не мешало бы проучить этого бестолкового владельца! А то весь изгазовался!

Саньке два раза повторять не надо, только намекни. Как хрястнет из окна яйцом по легковушке! А это Глобов. Узнал, что Манюськины поехали отдыхать, и тоже решили с супругой двинуть. А водитель он неопытный, вот и изгазовался весь! И вдруг на тебе! Хрясть! И потекло по лобовому стеклу что-то желтое.

«Ну и порядочки здесь! – думают Глобовы. – Жаль, не заметили, с какого этажа хулиганят!» Вышли из «тачки» и смотрят внимательно по этажам. А тут как раз шведы высунулись, решили проветриться и улыбаются приветливо. «Неужели иностранная публика?!» – изумились Глобовы, но выяснять отношения не стали, побоялись дипломатических осложнений.

Потом уже Глобовы тоже сняли номер-люкс и вместе с Манюськиными стали осматривать достопримечательности. Правда, вскорости всем домой захотелось, Манюськина по дочке соскучилась и даже свекровь стала вспоминать без прежнего душевного неудобства.

Краткая предыстория

Манюськин всегда-то был без тормозов. А в молодости особенно. В общем, взял он мотоцикл. Хозяин его в магазин ненадолго отлучился. Решил Манюськин свою будущую супругу прокатить с ветерком. Конечно, они тогда и не предполагали ничего о будущей совместной жизни. Каждый был сам по себе. И все бы обошлось по-хорошему. Покатал бы Манюськин свою будущую Манюськину, а может и не будущую, если бы тогда все по-другому обернулось, да и поставил мотоциклетку обратно к магазину. Но не повезло, а может, повезло. Кто его знает…

В общем, врезался Манюськин в дерево со всего разгона. Но не зря говорили, что Манюськин в рубашке родился. Ему и будущей Манюськиной хоть бы что! А мотоциклетка вдребезги!

Времена тогда были крутые. Суд. Загремел Манюськин по полной. Ну, а перед отбытием пожалела его Манюськина. И уже когда он отбывал, родился у нее Санька. Точная копия Манюськина, так что ни у кого никаких сомнений не оставалось. А то бы замучили разговорами, сплетнями да пересудами.

Освободили Манюськина за примерное поведение досрочно, за два дня до звонка. Но прописать обратно, не прописали. Теперь-то об этом можно вслух говорить, ничего особенного, не секрет. Много было в то время беззакония и самоуправства. А на местах особенно. Стали они мыкаться по углам. К чести Манюськина, будь сказано, сыночка признал сразу. Правда, походил прежде по соседям, интересовался, не был ли у нее кто за время его отсутствия. Соседи бы и рады сбрехнуть, да язык не повернулся оговорить человека. Да и за Манюськину боялись, знали, что он без тормозов. В общем, скитались они, скитались. Пока кто-то в очереди не надоумил, что можно приспособиться, и временно, конечно, устроиться в чьих-нибудь ушах. Но тут уж особого ума не надо, чтобы понять, в каких лучше. Конечно, в просторных и чтоб принадлежали они какому-нибудь большому начальнику.

Определились Манюськины поначалу у Степан Иваныча. И приступил Манюськин к индивидуальной трудовой деятельности. Конечно, тогда он и понятия не имел о таком названии. В этом смысле он намного опередил перестройку. Занялся он миниатюрным кузнечным делом. На жизнь хватало. Плюс лечение в Четвертом управлении. Но это так, к слову. Это, конечно, Степан Иваныч лечился. Но Манюськины всегда отмечали этот плюс в разговорах со своими друзьями Глобовыми. И те им очень завидовали. Сами Манюськины, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, ничем, прости господи, не болели.

Вот такая, можно сказать, запоздалая предыстория. А то у многих возник вопрос, как Манюськины очутились в каких-то ушах. Даже некоторые сильно квалифицированные люди задавались этим вопросом. Теперь все это не секрет, теперь об этом можно в открытую, потому что на дворе сейчас гласность.

Манюськин и выборы

Перед выходом закона о выборах Манюськин две ночи не спал, так волновался. И когда, наконец, закон опубликовали, торжественно заявил домочадцам:

– Все! Баста! Пришел и на нашу улицу праздник! Буду баллотироваться!

– Ой, господи! Что ж это делается?! – запричитала Манюськина. – За что нам такая беда?

– Вот это по-нашему, папаня! – радостно заорал Санька, за что и схлопотал сразу леща. – Ну, вот ты опять! – обиделся он. – Демократия! А ты – драться!

– Не реви! Дура! – вдруг неожиданно для окружающих пресекла сноху манюськинская бабка. – У нас все в роду занимались политикой! Пущай датируется!

– Интересно узнать, кто же это из вашей родни занимался политикой? – перестав причитать, не без ехидства поинтересовалась Манюськина.

Но спору разгореться не дал сам Манюськин.

– Цыть! – сказал он. – Буду независимым кандидатом! – и ушел на предвыборное собрание.

Целыми днями пропадал Манюськин, занимался политикой. Иногда ночью вскрикивал:

– Вся власть советам! – и снова моментально засыпал. Тревожные сны мучили Манюськина.

Да и было чего волноваться. Против Манюськина выдвинули, немного нимало, а какого-то генерала. Но Манюськин не стушевался, а начал ходить с козырей.

– Основным пунктом моей предвыборной программы является жилищный вопрос! – заявил он. – Предлагаю всем нуждающимся в жилье разрешить селиться в ушах больших начальников! Причем выбирать каждый может по вкусу и разрешения не спрашивать! Тем самым в кратчайший срок удастся решить жилищную проблему!

Аплодировали ему ужасно.

– Второе! Пора решить вопрос с мылом! – продолжил Манюськин. – Мыла, товарищи, дешевого нет и неясно, когда оно будет! Необходимо, товарищи, закупить у англичан каустическую соду и использовать ее для помывки. Мы на пароходах во время войны таким образом очищали котлы. Отличная штука!

Ну, тут его, конечно, малость занесло. Всем известно, что ни на какой войне он не был. Видимо, услышал от кого-то, ну и взял на вооружение.

Перед выборами Манюськина плакала и уговаривала Манюськина взять самоотвод:

– Вот увидишь! Засадит тебя этот генерал снова в тюрьму! Сидел бы да не высовывался! А он – нет!

Прошел Манюськин с большим перевесом. Но… окружная комиссия выборы признала недействительными, многие наверно уже догадались, в чем дело. Совершенно верно! Ведь Манюськин-то жил в чужих ушах без всякой прописки. Ну, а может ли, спрашивается, депутат жить без прописки? Да еще в ушах? Конечно, нет.

– Крепостники! – гневно заявил на это Манюськин и слег на две недели в сильнейшей лихорадке.

Потом, конечно, организм взял свое. Долго сидел бледный, осунувшийся за время болезни Манюськин около наковаленки. Думал… И придумал!

– Ничего страшного! – заявил он. – Демократии надо учиться! К следующим выборам обзаведусь пропиской, и уж тогда посмотрим, кто кого!