Текст книги "Шалва Амонашвили и его друзья в провинции"

Автор книги: Борис Черных

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

А что думают родители о современной школе?

Актриса Анастасия Немоляева,
мама третьеклассницы Сони:
Не заставляйте детей учить безобразные стишки!

Сначала дочка ходила в одну школу, где в младших классах изучали астрономию и ставили «Ромео и Джульетту». Ребёнок дома рассказывал в подробностях про Александра Македонского. Зато, когда мы ее перевели в другую школу, выяснилось, что элементарных основ счета и правописания она не знает. Хотелось бы, чтобы в школе было поменьше зауми, а у детей после уроков оставалось побольше свободного времени. И еще очень раздражают учебники. От детей требуют заучивания наизусть безобразных стихов никому не известных авторов.

Актриса Ольга Машная,
мама третьеклассника Димы:
Отчего учеба такая унылая и серая?

Мне кажется, что не надо делать такие многочисленные классы. Чтобы ребятам хватало учительского внимания. Чтобы учителя поменьше уставали и не раздражались. Было бы неплохо, если педагогический процесс не был таким скучным, чтобы образование строилось по принципу игры, особенно в начальной школе. И было бы здорово, если бы наша школа была более весёлой и красочной.

Писатель Григорий Остер,
папа шестиклассницы Маши и третьеклассника Никиты (не считая еще троих, окончивших школу детей):
Сегодня в школах хаос и анархия!

На мой взгляд, при советской власти школьное образование хоть и «давило» на ребёнка, но в целом давало очень глубокие знания. Сегодня в школах хаос и анархия: реформа образования затянулась, учителя учат каждый по-своему, проводя на детях презабавные эксперименты. Короче, советской школьной системы уже не существует, а российская система образования ещё только встаёт на ноги. Беда только в том, что дети в школу ходят именно сейчас. У нас их пятеро: трое уже окончили школу, а младших, Машу и Николая, мы решили экспериментам не подвергать. Они учатся экстерном: на дом приходят учителя немецкого и английского, а остальные предметы им преподаю я и моя жена Майя.

Правда, Маша (6-й класс) решила посещать занятия два раза в неделю, а вот Никита на занятия отказывается ходить категорически (кстати, он уже «перепрыгнул» через класс и в 8 лет учится в 3-м классе). Дети сдают экзамены два раза в год и ни в чем не уступают своим сверстникам.

…По словам Майи Остер, жены писателя, главный недостаток такого обучения в том, что дети мало общаются со сверстниками. Однако у Никиты масса друзей в шахматной школе, в которой он серьезно занимается, а у общительной Маши и без школы есть масса подруг. За экстернат родители платят 200 долларов в год…

Марина Аникеева и Алексей Белый, «КП», 10 января 2002

Воспоминания об Учителе

Отзывы воспитанников негосударственной школы «Наш дом» на приезд Шалвы Александровича Амонашвили

Александрова Александра:

Случалось ли мне встречаться с талантливым человеком? Конечно, приходилось! И не один раз! Талантливые – на первый взгляд, ничего в них удивительного нет. Многие страдают звездной болезнью, но по-настоящему гениальные люди этим не хвастаются, ведь гениальность в них заложена с рождения. Поп-звезды, в основном, не столько талантливы, сколько просто хорошо раскручены и популярны. Они, конечно, не бездари, совсем не бездари, но все-таки они не сравнятся с ним! Кто он? Он мудрый, старый человек. Величественный и требующий к себе уважения. Его невозможно оскорбить, скверно назвать – просто язык не повернется. Вы себе не представляете, какая честь просто сказать ему «Здравствуйте!». Нет, вы не подумайте, я не придумала себе кумира и не являюсь сумасшедшей фанаткой, просто я уважаю и люблю Шалву Александровича Амонашвили. Мне действительно кажется, что Шалва Александрович очень добрый, искренний и человечный. Он излучает счастье и светится любовью к жизни. Ведь главное – быть добрым и любить. Любить жизнь, свою работу, семью, любить себя. Без любви не будет счастья, по-моему…

Хмырова Юлия:

Талантливых людей не так много, но мне посчастливилось встретить одного из них. Зовут его Шалва Александрович Амонашвили. Он философ и самый лучший учитель на свете. Он один из известнейших учителей в России, его имя стоит рядом с именем Януша Корчака и Василия Александровича Сухомлинского. Шалву Александровича часто приглашают в самые дальние уголки нашей великой Родины. Природа не поскупилась, щедро одарив его учительским талантом. Внешность педагога настолько впечатляюща, что, увидев раз в жизни этого педагога, не забудешь его никогда. Да что внешность, если с ним поговоришь, на душе становится тепло и спокойно, такой он добрый и милый человек. Я горжусь, что встретила на своем пути поистине талантливого человека.

Стиленкова Ольга:

Случалось ли мне встречаться с подлинно талантливым человеком? Могу с уверенностью сказать – да. И этот человек – Шалва Александрович Амонашили. Пусть я не общалась с ним лично и видела его всего два дня, потому что не была на семинаре. Но даже за короткий промежуток времени я поняла, что он великий человек. От него исходит мудрость, дружелюбие, любовь и все люди, его окружающие, это чувствуют. Еще бы, человек, который «стоит на страже детских интересов», который учит других взрослых общению с детьми! Он может дать ответы на жизненные вопросы, ко всему отнестись с пониманием. Не он ли талантлив в главном искусстве – искусстве жить? Книги Шалвы Александровича по педагогике известны далеко за пределами России и Грузии. Многие взрослые учатся у него и хотят пообщаться лично, а дети спешат получить совет у «детского адвоката».

Шалва Александроич учит нас красивой, доброй, чистой жизни, а также он охраняет и обретает главное будущее мира – детей.

Перекличка эпох
Избранные педагогические строки

Лев Николаевич Толстой
О ручном труде

…Вы спрашиваете меня, почему ручной труд представляется нам одним из неизбежных условий истинного счастья?…

Я никогда не смотрел на ручной труд как на основной принцип, а как на самое простое и естественное приложение нравственных основ, – на приложение, которое, прежде всего, представляется всякому искреннему человеку.

В нашем испорченном обществе (в обществе, называемом цивилизованным) приходится, прежде всего, говорить о ручном труде потому лишь, что главный недостаток нашего общества был и есть до настоящего времени – это стремление освободиться от ручного труда и пользоваться без взаимного обмена трудом бедных классов, невежественных и неимущих.

Первый признак искренности людей нашего класса, исповедующих христианские принципы, философские или гуманитарные, есть старание избавиться насколько возможно от этой несправедливости.

Простейшее и всегда находящееся под руками средство достичь этого есть ручной труд, который начинается уходом за самим собой.

Самое простое и короткое правило нравственности состоит в том, чтобы заставлять служить себе других как можно меньше и служить другим как можно больше. Как можно меньше требовать от других и как можно больше давать другим.

Это правило, дающее нашему существованию разумный смысл и благо, как его последействие, разрешает в то же время все затруднения, равно как и то, которое вам представляется; это правило указывает место, которое должны занимать умственная деятельность, наука, искусство. Следуя этому правилу, я счастлив и доволен только тогда, когда, несомненно уверен, что моя деятельность полезна другим. Удовлетворение же тех, для кого я действую, есть уже избыток, превышение счастья, на которое я не рассчитываю и, которое не может влиять на выбор моих поступков.

Моя твердая уверенность, что то, что я делаю, не бесполезно не вредно, но есть добро для других, – эта уверенность есть главное условие моего счастья. И это-то именно и заставляет нравственного и искреннего человека невольно предпочитать научной, артистической работе ручной труд.

Для пользования моими писательскими трудами нужна работа печатников; для исполнения моей симфонии я нуждаюсь в работе тех, кто делает приборы и инструменты для наших кабинетов; для картины, которую я пишу, я нуждаюсь в людях, приготовляющих краски и холст, а между тем работы, которые я произвожу, могут быть полезными для людей, но могут также быть (как в большинстве случаев и бывает) совершенно бесполезными и даже вредными. Как же я могу заниматься такими делами, польза которых весьма сомнительна и для занятия которыми, я должен еще заставлять работать других, когда передо мной, вокруг меня бесчисленное множество вещей, которые все, несомненно, полезны для других и для производства которых я не нуждаюсь ни о ком: например, снести ношу тому, кто утомлен ею, вспахать поле за больного хозяина., перевязать рану и т. д. Не говоря об этих тысячах вещей, окружающих нас, для производства которых не нужна посторонняя помощь, которые дают немедленное удовлетворение тем, для кого вы их производите, кроме них, есть еще множество других дел: например, посадить дерево, выходить теленка, вычистить колодец, и все это дела, несомненно, полезные, и нельзя человеку искреннему не предпочесть их занятиям, требующим труда других и вместе с тем сомнительным по своей полезности.

Призвание учителя есть призвание высокое и благородное. Но не тот учитель, кто получает воспитание и образование учителя, а тот, у кого есть внутренняя уверенность в том, что он есть, должен и не может быть иным.

Эта уверенность встречается редко и может быть доказана только жертвами, которые человек приносит своему призванию.

То же самое и для истинной науки, и для истинного искусства. Скрипач Лулли с опасностью для своей шкуры бежит из кухни на чердак, чтобы играть на скрипке, и этой жертвой он доказывает истинность своего призвания. Но для ученика консерватории, студента, единственная обязанность которых – изучать преподаваемое им, доказать истинность своего призвания невозможно. Они только пользуются положением, которое им представляется выгодным.

Ручной труд есть долг и счастье для всех; деятельность ума и воображения есть деятельность исключительная; она становится долгом и счастьем только для тех, которые к ней призваны. Призвание можно распознать и доказать только жертвой, которую приносит ученый или художник своему покою и благосостоянию, чтобы отдаться своему призванию. Человек, который продолжает выполнять свои обязанности – поддержание своей жизни трудом своих рук, – и, несмотря на это, отнимает еще часы от своего отдыха и сна, чтобы творить в области ума и воображения, доказывает тем свое призвание и произведет в своей области нужное людям. Тот же, кто отделывается от общечеловеческой нравственной обязанности и под предлогом особого влечения к науке и искусству устраивает себе жизнь дармоеда, – такой человек произведет только ложную науку и ложное искусство.

Плоды истинной науки и истинного искусства суть плоды жертвы, а не плоды известных материальных преимуществ.

Но что же будет тогда с наукой и искусством?

Как часто я слышу этот вопрос от людей, вовсе не интересующихся ни наукой, ни искусством и не имеющих ни малейшего понятия о том, что такое наука и искусство. Казалось бы, что этим людям ближе всего к сердцу благо человечества, которое, по их убеждению, не может быть достигнуто ничем иным, как только развитием того, что они называют наукой и искусством.

Но что за странное дело – защищать пользу полезного?

Неужели могут быть такие безумные люди, которые бы отрицали полезность того, что полезно? И неужели есть еще более смешные люди, которые считают своею обязанностью отстаивать полезность полезного?

Есть рабочие ремесленники, есть рабочие земледельцы. Никто никогда не решался отрицать их полезность. И никогда работник не станет доказывать полезность своего труда. Он производит, и его продукт необходим и есть добро для других. Им пользуются, и никто не сомневается в его полезности. И тем более никто ее не доказывает. Работники искусства и науки в том же положении.

Почему же находятся люди, которые силятся доказать их полезность?

Причина та, что истинные труженики науки и искусства не обеспечивают себе никаких прав; они дают произведения своих трудов, эти произведения полезны, и они не нуждаются в правах и их утверждении.

Но огромное большинство тех, кто считает себя учеными, художниками, очень хорошо знают, что то, что они производят, не стоит того, что они потребляют. И они прибегают к всевозможным средствам, чтобы доказать, что их деятельность необходима для блага человечества.

Истинные науки и искусства всегда существовали и всегда будут существовать, как и все другие отрасли человеческой деятельности, и невозможно, и бесполезно отрицать или защищать их.

Л. Н. Толстой.

Статья взята из сборника «Педагогические сочинения», Москва, 1953 год.

Александр Пушкин
О народном воспитании

Записка, поданная государю в 1826 году

Последние происшествия обнаружили много печальных истин. Недостаток просвещения и нравственности вовлек многих молодых людей в преступные заблуждения. Политические изменения, вынужденные у других народов силою обстоятельств и долговременным приготовлением, вдруг сделались у нас предметом замыслов и злонамеренных усилий. Лет 15 тому назад молодые люди занимались только военною службою, старались отличаться одною светской образованностью или шалостями; литература (в то время столь свободная) не имела никакого направления; воспитание ни в чем не отклонялось от первоначальных начертаний. 10 лет спустя мы увидели либеральные идеи необходимой вывеской хорошего воспитания, разговор исключительно политический; литературу (подавленную самой своенравною цензурою), превратившуюся в рукописные пасквили на правительство и возмутительные песни; наконец, и тайные общества, заговоры, замыслы более или менее кровавые и безумные.

Ясно, что походам 1813 и 1814 года, пребыванию наших войск во Франции и в Германии должно приписать сие влияние на дух и нравы того поколения, коего несчастные представители погибли в наших глазах. Надлежит защитить новое, возрастающее поколение, еще не наученное никаким опытом и которое скоро явится на поприще жизни со всею пылкостью первой молодости, со всем ее восторгом и готовностью принимать всякие впечатления.

Не одно влияние чужеземного идеологизма пагубно для нашего отечества; воспитание, или, лучше сказать, отсутствие воспитания есть корень всякого зла. Не просвещению, сказано в высочайшем манифесте от 13-го июля 1826 года, но праздности ума, более вредной, чем праздность телесных сил, недостатку твердых познаний должно приписать сие своевольство мыслей, источник буйных страстей, сию пагубную роскошь полузнаний, сей порыв в мечтательные крайности, коих начало есть порча нравов, а конец – погибель. Скажем более: одно просвещение в состоянии удержать новые безумства, новые общественные бедствия.

…Во всех почти училищах дети занимаются литературою, составляют общества, даже печатают свои сочинения от учения, приручает детей к мелочным успехам и ограничивает идеи, уже и без того слишком у нас ограниченные.

…Историю русскую должно будет преподавать по Карамзину. История Государства Российского есть не только произведение великого писателя, но и подвиг честного человека. Россия слишком мало известна русским; сверх ее истории, ее статистика, ее законодательство требует особенных кафедр. Изучение России должно будет преимущественно занять в окончательные годы умы молодых дворян, готовящихся служить отечеству верою и правдою, имея целью искренно и усердно соединиться с правительством в великом подвиге улучшения государственных постановлений, а не препятствовать ему, безумно упорствуя в тайном недоброжелательстве.

Послесловие редакции:

Наш великий поэт высказал глубокое слово о причинах восстания на Сенатской площади в декабре 1825 года. Между прочим, эту записку скрывали во всех советских учебниках по истории и литературе.

Николай Иванович Пирогов
«О столбовых вопросах жизни»

Из статей 1858—1861, в бытность Пирогова управляющим Киевским учебным округом

«Люди, родившиеся с притязаниями на ум, чувство, нравственную волю, иногда бывают слишком восприимчивы к нравственным основам нашего воспитания, слишком проницательны, чтобы не заметить, при первом вступлении в свет, резкого различия между этими основами и направлениями общества, слишком совестливы, чтобы оставить без сожаления и ропота высокое и святое, слишком разборчивы, чтобы довольствоваться выбором, сделанным почти поневоле или по неопытности. Недовольные, они слишком скоро разлаживают с тем, что их окружает, и, переходя от одного взгляда к другому, вникают, сравнивают и пытают, все глубже роются в родниках своей души и, неудовлетворенные стремлением общества, не находят и в себе внутреннего спокойствия; хлопочут, как бы согласить вопиющие противоречия; оставляют поочередно и то и другое; с энтузиазмом и самоотвержением ищут решения столбовых вопросов жизни; стараются, во что бы то ни стало, перевоспитать себя и тщатся продолжить новые пути».

«Каков должен быть юный атлет, приготовляющийся к этой роковой борьбе (борьбе с жизнью)?

«Первое условие: он должен иметь от природы хотя какое-нибудь притязание на ум и чувство.

«Пользуйтесь этими благими дарами творца; но не делайте одаренных бессмысленными противниками необходимого на земле авторитета, суемудрыми приверженцами грубого материализма, восторженными расточителями чувства и воли и холодными адептами разума. Вот второе условие.

«Вы скажете, что это общие, риторические фразы.

«Но я не виноват, что без них не могу выразить того идеала, которого достигнуть я так горячо, так искренно желаю и моим и вашим детям.

«Не требуйте от меня большего; больше этого у меня нет ничего на свете.

«Пусть ваши педагоги с глубоким знанием дела, лучше меня одаренные, с горячей любовью к правде и ближнему постараются из моих и ваших детей сделать то, чего я так искренно желаю, и я обещаюсь никого не беспокоить риторическими фразами, а молчать и молча за них молиться.

«Поверьте мне. Я испытал эту внутреннюю, роковую борьбу, к которой мне хочется приготовить, исподволь и заранее, наших детей; мне делается страшно за них, когда я подумаю, что им предстоят те же опасности и, не знаю, тот ли успех. Молитесь и не осуждайте».

Н. И. Пирогов – выдающийся хирург России, но он отдал дань и отечественной школе

Селестен Френе, классик французской педагогики
Нравственность не преподается, а формируется

Из сборника «Избранные педагогические сочинения», Москва, Прогресс, 1990

Нравственность можно сравнить с грамматикой. Мы можем превосходно знать правила морали, но не уметь применять их в жизни. Более того, формальное усвоение этих правил, по крайней мере в период обучения, даже опасно, ибо дает возможность ученикам, да и учителям, думать, что если они выучили эти правила, то процесс их развития успешно завершен и им больше не надо предпринимать никаких особых усилий, следовать этим правилам в своем жизненном поведении. В крайнем случае они лицемерно прикроют свои ошибки демагогическими рассуждениями о нравственности.

Сегодня совершенно бесполезно и даже пагубно постоянно твердить детям традиционные наставления: будь вежлив и послушен, будь воспитан, уважай своего учителя, не делай друзьям того, чего бы ты не хотел по отношению к себе, будь великодушен и услужлив… Этот список очень длинный; достаточно ознакомиться с оглавлением любого из учебников морали.

При соприкосновении со сложной проблемой поведения обнаруживаются, как и при изучении орфографии, два типа индивидов:

Те, кто по своей природе или вследствие неправильного обучения не умеет видеть проблему в ее реальном контексте, кто не пытается анализировать и углубляться в нее, чтобы найти решения, наиболее адекватные породившим ее обстоятельствам, и кто лишь ссылается на выученные правила, обычно плохо «привязанные» к этим обстоятельствам. Индивиды этого типа всегда действуют так, как вы их учили, рискуя тем самым допустить тягчайшие промахи. На самом деле жизнь очень плохо соотносится с теоремами. Она требует от индивида выработки устойчивой привычки методически или интуитивно анализировать ситуации, для чего необходим здравый смысл и гибкое мышление.

«Слишком много идеалистов, слишком много пацифистов, слишком много прекрасных душ и благородных сердец, – писал Эммануэль Мунье, – устроили из духовных ценностей некое убежище, где можно укрыться от нравственных страданий. При первом приступе боли одним махом переносишься в мир идеалов, где в обществе великих умов всех веков и религий, уже лишенных своей плоти и страсти и обратившихся в нравственные призраки, обретаешь утешение, святость которого, как крепчайшая броня, предохраняет тебя от выполнения твоего человеческого долга»

Другой тип индивидов составляет большинство; это те, кто полностью пренебрегает словесными понятиями и правилами, которым их учили. Они разрешают те же проблемы исходя из собственного опыта, полученного в той среде, где они обитают, того опыта, который школа не смогла ни осмыслить, ни обогатить, проигнорировав тем самым свою воспитательную функцию.

Нравственность не преподается, она формируется в процессе человеческой жизни. Но при этом предполагается, что вы постараетесь вырастить ребенка в естественных условиях, в соответствии с которыми он станет в будущем решать свои проблемы. Однако нынешняя школа, имея собственные обычаи и законы, создает для ребенка искусственную обстановку, лишая его таким образом какой бы то ни было подготовки к реальной жизни.

Хотим мы этого или нет, сегодня нужно преодолеть схоластику и создать в школе такую среду, где ребенок привыкнет поступать как человек и как гражданин.