Текст книги "Конформист. Мемуары провинциального журналиста о времени, профессии и о себе (СИ)"

Автор книги: Борис Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Лето в деревне – нескончаемый праздник. Купание в канале, черешни, абрикосы, потом вишни и груши, всё можно рвать в саду у дома, и есть, сколько хочешь. Никогда раньше и позже, я не имел возможности, есть столько фруктов и прямо с дерева. Потом пошли дыни и арбузы. И еще, чем запомнилось лето – свободой. Тетю Симу я видел лишь ранним утром и поздним вечером, весь день был предоставлен самому себе. С пацанами ловил рыбу, бродил по полям и огородам, крутился на мехдворе, где несколько мужиков – инвалидов копались в сохранившихся деталях какой-то сельскохозяйственной техники, переделывали их для работы на току.

Нарушая категорический запрет тети Симы, бегал с пацанами на места, где год назад гремели бои. Отыскивали остатки окопов, собирали гильзы от снарядов, поднимали разные железки. Однажды нашли настоящую гранату. Я принес из дома спички, пацаны постарше разожгли костер. Потом все мы убежали от костра, укрылись за бугорком и кинули гранату в огонь. Раздался взрыв. Вечером мне довелось испытать офицерского ремня.

Несмотря на все вольности деревенской жизни, сказочное, по военным временам, питание, свободу, доброе отношение ко мне местных пацанов, и заботу Симы, я постоянно ощущал отсутствие мамы и родительской ласки. Особенно остро это чувство проступило с наступлением осени, первых холодов и дождливых дней. Сима любила меня как сына, баловала во всем, и все – таки не заменяла восьмилетнему мальчишке маму. К тому же, жизнь с ведром вместо унитаза, мытье из тазика вместо ванной с душем, начинали надоедать, желание вернуться к маме, в городскую квартиру, к жизни, к которой успел привыкнуть за семь лет, все больше занимало мои мысли. Раз – два в месяц я посылал маме открытки с коротким текстом, описывал свою жизнь, в семи строчках делая не меньше дюжины ошибок. Что вы хотите от ученика первого класса сельской школы! Мамин почерк я разбирал с трудом, она писала почти каллиграфически, а я хорошо понимал только печатные буквы. Мамины открытки мы читали всегда вместе с Симой. Переписывались почему-то на открытках, желто – серый прямоугольник жесткой бумаги с напечатанной маркой – колхозницей за 20 копеек, красного цвета. Почему писали на открытках, а не в конвертах, не задумывался. Позже догадался – облегчали работу цензоров. С начала войны вся корреспонденция прочитывалась военными цензорами, они вымарывали черными чернилами всё, что могло представить интерес нашим врагам. Письма с фронта приходили на тетрадных листках, сложенных треугольником, с печатью "проверено цензурой". Сима получала служебную почту с нарочным, приезжающим из Моздока на двуколке.

В начале октября, в очередном послании маме, я написал, "мама, забери меня домой, мне здесь очень плохо". Открытка эта сохранилась до сегодняшнего дня. В военное время, в 1944 году, взять билет на поезд и поехать куда-то не разрешалось. Необходимо было получить пропуск, который выдавали лишь в чрезвычайных обстоятельствах. Болезнь, смерть близкого человека таким обстоятельством не считалась. Шла война, не время праздных путешествий. Мама занимала всего лишь должность инженера, руководителя проекта, но работала в очень солидной организации – Совнаркоме республики, (По – современному, в Совете министров Азербайджана) и пропуск на поездку в Моздок, забрать меня, получила. Даже из Баку, далеко находящемуся от линии фронта, поезда ходили не по стабильному расписанию, а составленному от суток до двух недель. Постоянно нарушаемому воинскими эшелонами, в сторону запада, отправляемыми в первую очередь. Как маму встретила Сима, не помню. Не помню и деталей отъезда. Вспоминаю только, что по пути в Баку, несколько дней мы с мамой жили в Пятигорске. Я был поражен горячей водой, бежавшей по бетонному желобу из нагорной части города. Мама сказала, в этой воде можно сварить яйца всмятку. Яйца были в дефиците, и проверить не представилось возможным. Остановились в каком-то казенном помещение, где одна комната была завалена репчатым луком, в другой стояли металлические бочки с подсолнечным маслом. С едой была напряженка, и, чтобы как-то утолить голод, мама несколько раз в день жарила лук на масле. Мне такая еда нравилась, и с тех пор на всю жизнь полюбил румяный, поджаренный на натуральном подсолнечном масле, лук. Еще в памяти осталось стояние на остановке в холодный осенний день в ожидании машины в Нальчике. Очевидно, поезд в Баку шел оттуда. Не спросил маму или тетку в свое время.

В вагон втиснулись с трудом. В нем не было и сантиметра свободной площади. На вторых и третьих – верхних багажных полках, лежали люди. Нижние полки сидя занимали по три – четыре человека, тесно прижавшись друг к другу. На полу и в проходах тоже сидели и лежали. В одном отсеке (теперь называют купе) люди потеснились, на одну лавку мама села четвертой, на другую посадили меня. Так и ехали около двух суток, одну ночь точно. Ночью одна из теток, занявшая вторую боковую полку, сжалилась надо мной и позвала лечь рядом на полке. Мама не сразу разрешила, опасаясь, что свалюсь с высоты.

В старых вагонах стоп – краны стояли тогда почти в каждом купе. И вот я, восьмилетний пацан, взбираясь на вторую полку, по незнанию ухватился за красный рычаг стоп-крана. Раздалось шипение, поезд начал тормозить и вскоре на несколько секунд остановился. С одной из полок подскочил мужик, схватил мою руку, прижал больно, и вместе с ней, вернул рычаг крана в исходное положение. Поезд стал набирать скорость. Моих детских силенок не хватило полностью повернуть кран и остановить поезд.

Народ долго возмущался, продолжая материть маму, женщину, со второй полки, позвавшую меня, дурачка, не знавшего, что красный рычаг предназначен для экстренной остановки поезда. Ругавшие маму активисты, были глупее меня, предполагая, если наш вагон остановился бы, следующие вагоны натолкнулись на него, и перевернулись. Произошла бы катастрофа. В свои 8 лет, я знал, этого не может произойти, торможение происходит одновременно всех вагонов, соединенных в единую тормозную систему.

Через какое-то время в вагон вошла делегация поездного начальства: начальник #поезда, два милиционеры, несколько энкэвэдэшников в кожаных тужурках и кепках, как в кино. Продолжаю теряться в догадках, как вычислили вагон и кран, который дернули. Скорее всего, кто-то донес. Маму заставили предъявить документы, пропуска на себя и меня. Второго пропуска, естественно, не имелось. Спасительную роль сыграло мамино удостоверение работника совнаркома Азербайджана. Поездная бригада была из Баку, и всё закончилось составление акта с подписями свидетелей происшествия и угрозой, что в Баку НКВД разберется, случайно ли я дернул кран или преднамеренно, чтобы нарушить расписание, движение воинских составов. Мама пила таблетки, и ждала кары в Баку. Соседи по отсеку очень напугали её, объясняя, какое это преступление, в военное время пытаться остановить поезд, нарушить движение поездов на линии снабжения фронта нефтепродуктами из Баку. Мама плакала.

К счастью, происшествие закончилось без последствий. Маму даже не вызывали в НКВД. На работу к ней пришел сотрудник, расспросил подробности, записал, мама расписалась и больше её не трогали

В Баку, я вернулся в свою школу 42, во второй класс и успел к знаменательному событию в жизни каждого советского школьника. Класс готовился к торжественной линейке, где всех нас должны были принять в пионеры.

Принимали сразу всем классом, было нам по восемь лет, согласия никто не спрашивал. Это в хрущевские и последующие времена, родители по религиозным или каким-то другим соображениям, могли не позволить ребенку стать пионером. Решились бы родители ребенка в 1944 году отказаться от красного галстука! Живо отправили бы далеко за Урал.

Мы выстроились в линейку в длинном школьном коридоре, старшеклассники – комсомольцы торжественно внесли знамя, не помню какое, скорее всего, школьное, и каждый из нас перед знаменем произнес клятву: "Я, юный пионер, перед лицом своих товарищей торжественно клянусь, что буду твердо стоять за дело Ленина – Сталина, за победу коммунизма", и так далее. Затем комсомольцы каждому повязали красный галстук, старшеклассники забили в барабаны, затрубили в горны, красивая девушка из райкома комсомола, отдавая честь у знамени, торжественно провозгласила: "Юные пионеры! К борьбе за дело Ленина – Сталина будьте готовы!"

– "Всегда готовы!" – хором ответили мы, и запели, отрепетированное заранее:

Первые послевоенные годы

В 1945 году мне было уже 9 лет, и многое отчетливо сохранилось в памяти. Прежде всего, два салюта. 1 мая и 9 мая. Позже я много раз смотрел салют с Бульвара, из парка Кирова, но такого потрясающего зрелища, как в День Победы сорок пятого, больше не видел.

Помню раннее утро 9 мая. Всех нас разбудила громкая, на весь двор, музыка, громкие крики людей, вышедших во двор. Кто плакал, кто смеялся, все были возбуждены.

С началом войны все радиоприемники и радиолы у населения изъяли. В последние дни апреля 45-го, их вернули владельцам, и теперь они гремели на весь двор и улицу.

Всю войну мы продолжали жить в Арменикенде, на Верхнее – Бульварной улице, в 223 – м квартале, в котором в послевоенные годы, с отменой карточной системы, заработал ресторан "Мугань". В 60 – 70-ые годы, со стороны проспекта Ленина, пристроили башню – высотку отеля с тем же именем. Название Ленинского проспекта заменили на проспект Свободы – Азадлыг. Долгое время с фасадной части нашего квартала пустовало помещение бывшего магазина, в котором, мы дети, играли в прятки. Потом там разместились пожарные со своими красными автомобилями. Позже пожарников сменили продовольственный, а затем промтоварный магазины.

Репрессированные в 1937 году, отец моего папы Сергей Михайлович и старший брат Костя, сгинули безвестно в сталинских лагерях. Мама отца, Ванда Эдуардовна, благодаря знаниям основ медицины, полученным в Институте благородных девиц, выжила в казахстанских лагерях, и в 1950 году вернулась в Баку, узнала, кто состряпал донос на её семью.

Оказалось, их квартира приглянулась соседу, невысокого ранга сотруднику НКВД. Он и организовал "антисоветские настроения бывшим дворянам". Отправил в места не столь отдаленные, и захватил квартиру. Поиски справедливости, по возвращению из лагеря, для Ванды Эдуардовны закончились получением предписания в 24 часа покинуть Баку, "вспомнили", что бывшие осужденные по 58 статье, не могут жить в столицах. А где жить, не стали утруждать себя проблемой. Такова история моих бабушки и дедушки. Похожая на миллионы судеб интеллигенции, да не только интеллигентов, а также рабочих и крестьян. В сталинские годы, если ты, во что бы то ни стало, желал продвинуться по службе, захватить чью-то собственность, достаточно было написали донос, что гражданин такой-то высказывает недовольство, ведет антисоветские разговоры. Брата мамы и Симы – Анатолия, инженера одного из московских заводов, отправили на Колыму, за фразу "Попробовали бы в Америке на неделю задержать зарплату рабочим".

После смерти Сталина, Ванда Эдуардовна вернулась в Баку. В доме имелось пианино, и она давала уроки пения студенткам Консерватории. Нерегулярно посещала службы в православном храме, хотя по крещению лютеранка. Написала брату в Нью – Йорк, и он несколько раз присылал посылки с очень любимым ею "настоящим" кофе. Папа с мамой протестовали против её контактов, боялись за свою судьбу и карьеру, и были правы. "Компетентные органы" каждую посылку проверяли и половину присланного конфисковывали. Ванду Эдуардовну предупреждали, если не прекратит переписку, отправится вновь в места, откуда недавно вернулась. Бабушка, закаленная годами лагерей, опытом общения с "компетентными", принародно посылала их нецензурными словами на три и пять букв. Воспитанница института благородных девиц, получившая дополнительное лагерное образование, так её доставали! И продолжала переписку с братом, не обращая внимания на запугивания, до самой своей смерти в 1959 году, в 89 лет. Брат Ванды Эдуардовны (Петр или Николай – имя, если называли, не запомнил), в 1925 году, с женой, эмигрировавший в Америку, был старше, и судьба его не известна. В 80-е годы я написал по его адресу на конверте 1925 года, с надеждой найти следы, но безрезультатно. Другой брат, Эрик Эдуардович, дослужился до полковника Российской Императорской Армии, о нем тоже ничего не известно.

В Таллинне бабушка отыскала младшую сестру Марию Эдуардовну, которой, сразу же после освобождения, написала. Мария испугалась общаться с бывшей репрессированной, запретила ей писать и, прекратила общение. Адреса её, я не нашел, иначе отыскал хотя бы родственников. Вот такими были четверо Розенбергов, фамилия которых заставляла вспомнить гитлеровского министра, родственниками которого они не были. Фамильные следы бабушки я искал, приезжая в Германию, после отмены Железного занавеса, и ничего не нашел. Выходит, много поколений жили они в Прибалтике. Родители опасались за мою судьбу и ничего не рассказывали о прошлом своих семей, останавливали все мои расспросы. Чтобы понять их, следует вспомнить, в какое время мы жили!

Денежная реформа 1947 года

Довелось пережить и стать свидетелем всех денежных реформ СССР и РФ. Начну с первой – послевоенной, 1947 года.

После войны в денежном обращении страны скопилось огромное количество фальшивых купюр, профессионально изготовленных немцами и отечественными фальшивомонетчиками. Люди ждали, что деньги заменят, гадали, когда и как.

Однажды вечером, в конце лета 1947 года я поздно вернулся со двора домой, и осторожно пробирался в комнату, чтобы бабушка не заметила, когда вернулся. Из полуприкрытой двери на кухню, услышал голоса мамы, рано вернувшейся с работы, бабушки и соседки. Они бурно обсуждали слухи о грядущей вскоре денежной реформе. Одиннадцатилетнего пацана они не интересовали, тем более, что тему слухов представлял смутно. Позже, за ужином, бабушка с мамой вернулись к разговору о фальшивомонетчиках. Я спросил, какой смысл делать фальшивые монеты, это же не выгодно. Построили бы печатный станок и печатали красные тридцати рублевки и зеленые пятидесятки. Бабушка объяснила, с давних времен, когда монеты были золотыми и серебряными, а бумажных денег еще не придумали, преступников, изготавливающих фальшивые деньги, называют фальшивомонетчиками. При современных ценах на металлических монетах не разбогатеешь. Я, правда, разбогател, но позже, уже с началом реформы.

В тайне от населения, планы денежной реформы сохранить не удалось. Предстоящий обмен денег разросся слухами и подробностями. У кого вклады в сберкассе, им поменяют деньги, один к одному. Слух подтвердили и в совнаркомовской столовой, где мама продолжала обедать. Народ бросился штурмовать сберкассы. Огромные очереди желающих положить деньги на сберкнижку, не вмещались в помещении и вытягивались на улице, тянулись на пол квартала. Все, у кого деньги хранились в домашних тайниках, "в кубышке", не успели положить их на сберкнижку, как новые слухи принесли очередную информацию о денежной реформе. Один к одному будут менять лишь тем, у кого на счету меньше 3 тысяч. У кого сумма от 3 до 10 тысяч рублей, останутся на книжке лишь две трети первоначальной суммы. Тем, у кого больше 10 тысяч, оставят треть суммы. Люди же, жившие от получки до получки, и не имеющие никаких накоплений, и те, кто хранил деньги дома, при обмене получат один новый рубль за десять старых. Очереди в сберкассы удвоились, теперь вкладчики изымали крупные вклады, а затем открывали новые счета на родственников и знакомых мелкими суммами в разных сберкассах. Кто в войну нажился на спекуляциях, и рисковали лишиться больших сумм, бросились в комиссионные магазины и на "Кубинку", главный рынок Азербайджана, скупать золото, драгоценности, старинные часы, охотничьи ружья, мебель, мотоциклы, велосипеды, панически все подряд.

Обмен наличных денег проводился всего в течение одной недели, с 16 декабря 1947 года. Обменивались бумажные купюры, а все монеты сохранялись, увеличив свою стоимость в 10 раз. Я уже писал, что в результате реформы я разбогател, а случилось это благодаря моей копилке в виде розового керамического поросенка, куда взрослые время от времени бросали по монетке. Бывало, и я опускал, сэкономленные от мороженного или школьного завтрака, монетки, но чаще, помню, вставлял нож в щель, на спине поросенка – копилки, и, встряхивая, с помощью ножа, вытаскивал несколько монет. В первый день торговли по новым ценам, родители разрешили разбить копилку, и достать накопленное богатство. За годы накопилась внушительная сумма, порядка двадцати рублей, – по новому курсу около двух сот. Я немедленно поехал в город, на Парапет, на угол Кривой, в магазин КОГИЗа. Здесь всегда был большой выбор марок для коллекции. Они продавались сериями, от двух – трех, до десяти марок, объединенных общей темой, в пакетах с лейбом, как теперь сказали бы, "Филателия". Стоили обычно от сорока – восьмидесяти копеек до полутора – двух рублей. В магазине у меня разбежались глаза от возможности расширить мою коллекцию новыми сериями, добавить темы, которые уже имелись.

Одновременно с денежной реформой, правительство отменило карточную систему снабжения населения продовольственными и промышленными товарами, введенную с началом войны в 1941 году.

Я заглянул в несколько советских и постперестроечных Энциклопедий, вспомнить о ценах в те годы. После отмены карточек в конце 1947 года, при зарплатах большинства городского населения от 500 до 1000 рублей, килограмм ржаного хлеба стоил 3 рубля, пшеничного – 4 рубля 40 копеек, килограмм гречки – 12 рублей, сахара -15 рублей, сливочного масла – 64 рубля, подсолнечного масла -30 рублей, мороженого судака – 12 рублей, пакет кофе -75 рублей; литр молока – 3 – 4 рубля; десяток яиц – 12 – 16 рублей (в зависимости от категории, которых было три); бутылка "Жигулевского" пива – 7 рублей; пол-литровая бутылка "Московской" водки – 60 рублей. На рынке, по словам бабушки, денежная реформа не сказалась. Как стоил пучок щавеля рубль, так и на новые деньги столько же.

В истине бабушкиной информации, я убедился, будучи взрослым. После всех денежных реформ, на базаре зелень, недорогие овощи и прочая мелочь остались в старых ценах.

Новую денежную реформу, 1 января 1961 года, хрущевскую, родители считали самой гуманной. Наличные деньги обменивались без ограничений по коэффициенту за 10 старых рублей – один новый рубль. Мелкая металлическая монета номиналом 1, 2, 3 копеек не уменьшилась в стоимости, продолжила ходить по тому же номиналу.

Следующая денежная реформа – шок, потрясение. Других определений не подобрать. Проходила ровно через тридцать лет, в 1991 году, и назвали её Павловской, по имени Министра финансов СССР В.С.Павлова. В течение трех суток января позволялось обменять 50 и 100 рублевые купюры на новые, но лишь наличными до 1000 руб. В Сберкассе с вклада разрешалось снять 500 руб. новыми. По заявлению правительства, эта мера должна была заморозить нетрудовые доходы спекулянтов и теневого бизнеса, остановить инфляцию. Одновременно в Сбербанке заморозили вклады граждан, на них начислялось 40 процентов, но наличные разрешалось получить лишь в следующем году.

Павловская реформа привела к гиперинфляции, достигнув в 1992 года более двух с половиной тысяч процентов, обесценила сбережения граждан в Сбербанке, разорила накопленное годами. Советский Союз к этому времени уже не существовал, а деньги в обращении находились советские. Поэтому, а на самом деле, главным образом, из – за всё возрастающей инфляции, в 1993 году Российское правительство провело новую денежную реформу. Конфискационную.

С 26 июля по 7 августа 1993 года проводился обмен банкнот советских купюр на российские. Граждане России, только по прописке в паспорте, могли обменять суммы до 100 тысяч рублей, в паспорте ставилась отметка. Проходила реформа в период отпусков, многие люди оказались вдали от места прописки и не успели обменять свои сбережения. Деньги их пропали.

"Хотели, как лучше, а получилось как всегда" – произнес знаменитую фразу Виктор Черномырдин, премьер-министр Российской Федерации, 6 августа 1993 г. на пресс-конференции, рассказывая, как готовилась денежная реформа 1993 года. Фраза с тех пор стала крылатой и превратилась в афоризм, характеризующий повседневную постсоветскую жизнь.

Но и с реформой 1993 года манипуляции с денежными накоплениями советских людей не закончились. С 1 января 1998 года правительство и Центральный Банк начали деноминацию рубля. Теперь один новый рубль равнялся 1000 старым рублям. В течение всего 1998 года параллельно обращались старые и новые деньги, цены в магазинах указывались как в старых, так и в новых деньгах. На промышленные товары в большинстве магазинов цены назывались в УЕ – условных единицах, то есть в долларах.

7 августа 1998 года правительство объявило дефолт по внутренним обязательствам, и курс рубля резко упал по отношению к иностранным валютам. Эти два события 1998 года отстоят друг от друга более, чем на полгода, но люди связывают их между собой.

На сегодняшних денежных купюрах, которыми мы пользуемся, указан 1997 год, т.к. они выпускаются Банком России с 1997 года, хотя введены в обращение с 1 января 1998 года..

Переезды родителей и моя учёба

Работа мамы в совнаркоме и министерстве, постоянные психоэмоциональные нагрузки, вызывали у неё повышение давления. Постоянная головная боль привела к развитию гипертонии. Медикаменты, которыми пользуются сегодня гипертоники, в те годы еще не изобрели, единственным вариантом, способным, если не вылечить, то хотя бы уменьшить боли, оставалось сменить климат, что реально было не выполнимо. Закон запрещал увольнения по собственному желанию.

Сегодняшнему поколению трудно поверить, тем более понять, в начале 50 – х годов в стране существовало крепостное право. Сельские жители не имели паспортов и навечно были привязаны к земле, родному селу или деревне. Вырваться в город, получить паспорт, имелась одна возможность – парням, после службы в армии, завербоваться на большую стройку или на завод. Девчонкам – выйти замуж за городского. Городское население, и, прежде всего, рабочий класс, еще и сегодня пополняется за счет переселенцев из сельской местности. А в те годы крепостное право держало на привязи и горожан. Не с каждого предприятия или организации можно было уволиться по желанию. Люди оставались привязаны к своей работе. Таков существовал в те годы закон: трудись на своем месте, где оказался, или тюрьма. Там работать на благо Родины заставят. Тюремный срок грозил и за неоднократные опоздания на работу.

Вспомним, после революции и гражданской войны вплоть до 1953 – 1955 годов в СССР тотально использовался принудительный экстенсивный труд. Все новые промышленные объекты возводились не техническими знаниями и умением людей, а их количеством. Миллионы рабочих трудились в особых зонах под охраной войсковых частей НКВД, а позже МВД, не получая платы за свой труд. Широкой общественности известны Магнитогорск, Челябинский тракторный, Кузнецкий и Норильский комбинаты, Днепрогэс, десятки других энергетических гигантов СССР, построенных невольным трудом, до начала строительства Красноярской ГЭС, первой гигантской стройки, где не использовался труд заключенных. А сколько еще промышленных и научных объектов, скрывавшихся за номерами почтовых ящиков, городков, не отмеченных на картах, где использовался подневольный труд арестованных, не известны широкой общественности!

Миллионы беспаспортных крестьян также принудительно работали в коллективных хозяйствах – колхозах, с мизерной оплатой труда. Тысячи отечественных ученых, насильственно собранные в так называемых шарашках, разрабатывали ядерное оружие и ракетное вооружение.

***

Жаркий бакинский климат с тремя – четырьмя месяцами температуры выше 30 градусов, сильными ветрами, медленно убивали мою маму. Спасти её мог только переезд в центральную Россию, где климат более подходит гипертонику. С 1949 года папа пытался убедить директора Бакгидэпа Л. Босовского отпустить его, чтобы увезти жену. Писал в Москву, в Министерство, и получал отказы.

Лишь в 1955 году, изгнанный из Председателей Совета Министров, и назначенный министром электростанций СССР, Г.М.Маленков принял спасительное решение. Не отпустил на волю, а приказал откомандировать отца на работу в Мосгидэп. Там его направили в группу рабочего проектирования на строительство Горьковской ГЭС.

Родители переехали в Горький, получили квартиру в Заволжье, рядом со строительной площадкой Горьковской гидроэлектростанцией. Через три года Мосгидэп откомандировал отца в Литву руководителем проектировщиков на строительстве Каунасской ГЭС. Кроме гидростанции на Немане, он участвовал в проектах Плявинской ГЭС, на реке Даугава, в Латвии. Работая в Мосгидэпе, выезжал в командировки в Вышгород, решать проблемы строительства будущей Киевской ГЭС.

Людмила

Я увидел её на почте. У окошка «До востребования» толпился народ, и я собрался мужественно отстоять. По – моим подсчетам должно прийти письмо из Горького, от приятельницы, решавшей приехать «на стройку века». Пока двигалась очередь, вместе с сименоновским Мегре, я расследовал очередное загадочное убийство. Глотая страницы, приблизился к заветному окошечку. Неожиданно меня обдало облаком пряных духов. Событие в рабочем городе! Я оторвался от книги и увидел огромную копну светло русых волос. Обладательница их явно не стояла в очереди, теперь пыталась протянуть паспорт в окошко.

– Позвольте, помнится, вы не стояли, – пристыдил я незнакомку. Копна волос развернулась, и на меня глянуло прелестное личико с загадочной улыбкой... Нет, ни Джоконды, она напомнила скорее Нефертити. Почему Нефертити? Как известно, египетская царица не блондинка, не блистала особой красотой, и на известных портретах не улыбалась. И все же я почему-то назвал ее про себя Нефертити. Возможно, шея на уровне моих глаз, напомнила царицу. В тот год много писали про стройку на Асуане, Марк Бернес ежедневно пел по радио популярный шлягер "Напиши мне мама, в Египет". Незнакомка виновато улыбнулась, смущенно захлопала ресницами, перекладывая из руки в руку паспорт, не решаясь передать оператору. Я забыл о Мегре, очереди, и остолбенело смотрел на неё, не в силах заговорить. Такой красивой женщины я еще не видел. Мой взгляд загипнотизировал и её. Несколько секунд мы безмолвно изучали друг друга, пока она не отвела глаза, и, набравшись смелости, или скорее, нахальства, все-таки протянула паспорт в окошечко.

– На букву "Г" смотрите, посмотрите и мне, – сказала девушке оператору.

Теперь я мог рассмотреть её в профиль. Маленький нос, ушко с короткой сережкой – слезинкой, пушок на висках, длинная шея, богатые волнистые волосы, ниспадающие на плечи. Что-то от Нефертити, в европейском варианте, проступало. К окошку до востребования стояли в основном парни, и никто не решился обматерить её, когда она выбиралась из толпы с конвертом с красно – синей окантовкой авиапочты.

– Следующий! – голос из-за стекла вернул меня к действительности. Я протянул паспорт, а сам повернулся в зал. Незнакомка растворилась. Не распечатывая полученное письмо, я выскочил на улицу в надежде догнать её. Не знаю, как пришла эта решительность, что толкнуло на авантюру остановить незнакомку, познакомиться.

Нефертити исчезла и больше я не встречал её. Да и где мог встретить? Всю неделю в экспедиции. В Красноярск, а затем в Дивногорск возвращался в субботу вечером, в понедельник снова уезжал на неделю.

В молодости постоянно чего-то ждешь. Часто даже не объяснишь, чего. Вот наступит день, и перевернется отлаженное, привычное, жизнь пойдет иначе. Придет любовь, кто-то ждет признания, третий выигрыш в лотерее, а меня вдруг увлекла незнакомка. Влюбился, если можно назвать любовью, вспыхнувшие чувства взрослого человека, к совершенно незнакомой женщине. Неожиданно понял, она напомнила первую безответную школьную любовь – Светлану Финицкову.

Окончательное покорение Енисея

С приближением знаменательного события, в истории Красноярской ГЭС, началось нашествие гостей на стройку. Кто только не побывал в Красноярске, на строительной площадке ГЭС! Редакторы главных советских газет «Правды» и «Известий» П.А.Сатюков и А.И.Аджубей, члены ЦК КПСС, академики, министры.

Освещать подготовку к предстоящему зрелищному историческому событию, прибыли десятки журналистов, специальные корреспонденты газет, радио, телевидения и киностудий из многих городов страны. После визита Сатюкова, газета ЦК КПСС "Правда", направила на стройку в Дивногорск выездную редакцию. В её состав включили известных писателей Бориса Полевого, Константина Симонова, Веру Кетлинскую, Роберта Рождественского, Евгения Рябчикова, Александра Безыменского, знаменитых фотомастеров Тимофея Мельника и Евгения Халдея, художников А.Н.Яр – Кравченко и Ореста Верейского, фельетониста Леонида Лиходеева и многих известных журналистов. Правдисты организовали выпуск объединенных номеров газеты с двойным названием: "Правда" – "Огни Енисея".

Две недели каждое утро Евгений Иванович Рябчиков, выполнявший обязанности ответственного секретаря редакции, проводил объединенную летучку, и мы, молодые провинциальные журналисты, получали неоценимую школу практической журналистики, опыт планирования газетного номера. Коллективного обсуждения предлагаемых идей и материалов, макетирования ближайшего номера.

Праздничному оформлению объединенных номеров способствовали известные художники Яр-Кравченко и Орест Верейский, знаменитые фотографы военных лет Евгений Халдей и Тимофей Мельник, фотокорреспондент АПН Макс Альперт.

Я подружился с художниками, помогал им находить колоритные фигуры строителей для портретов, которые потом украшали газетные полосы. К рисункам знаменитых художников я готовил подписи от десяти до двадцати строк. Больше не давали места. На газетных полосах шла борьба за каждую строчку. На место в газете претендовали Борис Полевой, Константин Симонов, Сергей Залыгин, Леонид Лиходеев, Роберт Рождественский, Александр Безыменский, Геннадий Проценко, мои коллеги из "Огней" Олесь Грек и Володя Мушастиков.

Мне, как фотографу, полезную школу преподали Халдей и Мельник, готовившие снимки в нашей редакционной лаборатории. Раскрою один из секретов лабораторной стадии подготовки для газеты художественных фотографий тех времен, свидетелем, которого был.

23 марта, в точно назначенное время, под восторги кинооператоров, взорвали верхнюю насыпанную перемычку, отделяющую котлован от Енисея. Вода, начала медленно, а затем все быстрее и быстрее затоплять котлован. На следующий день взорвали нижнюю перемычку, ограждающую от Енисея. Накопившаяся со вчерашнего дня в котловане вода, ринулась в основное русло реки. В оставшемся, суженном проране у правого берега, ширина реки составляла теперь всего 34 метра. Проран и предстояло на следующий день закрыть. Перекрыть, на языке строителей, создать новый котлован, откачать из него воду и начать укладку бетона в основание второй части плотины – станционной.