Текст книги "Трудный случай в практике"

Автор книги: Борис Руденко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Кто из нас писал слово "весна"? Мое слово "коррида".

– Я писал – "клетка", – сказал Шелихов.

– Я писала – "время", – прошептала Нина.

Чернолецкий вновь включил микрофон.

– Павел, слово "весна" никто из нас не писал.

– Естественно, – не оборачиваясь, дернул плечом Павел. – Это слово писал я.

"Действительно, если не мы, значит, он. И если никто, тоже он", подумал Чернолецкий и увидел, что Шелихов с Ниной подумали то же.

– Мы не можем найти этой записки, Павел, – сказал Чернолецкий, ощущая, как растет его отчаяние. – И никто из нас не писал слово "весна"!

Павел присвистнул, повернулся и внимательно посмотрел сквозь иллюминатор.

– Ищите записку, – кратко произнес он.

– Чего вы волнуетесь? – сказала Нина. – Мы просто напишем сейчас заново все, он отойдет метров на сто, мы вытянем пароль и выложим ему. Можно даже для страховки по две пары написать.

– Послушай, Павел, – сказал в микрофон Чернолецкий, – записку искать негде. Ее просто нет здесь.

– Ну и что? – возразил Павел. – Напишите еще раз. Я отойду, а потом вернусь. Можете даже по две записки написать для страховки.

Они вздрогнули одновременно от последней фразы. Чернолецкий почувствовал, как на всем теле у него проступил липкий холодный пот.

– Ну и что же! – внезапно крикнула Нина. – Мы с ним думаем одинаково. Это же естественно. Мы ведь любим друг друга! Как вы не понимаете?

– Нина, успокойся, – сказал Шелихов. Губы у него тряслись.

– Слово у нас у всех совпало! – Нина бросилась к столу, перещупала, перетряхнула каждую бумажку. – Ребята, хорошие мои! Так ведь не было еще, не может быть, чтобы все совпадало и... – она оглянулась на иллюминатор и закончила шепотом, – ...впустую.

– Нина, мы ничего не знаем о них, – прохрипел Чернолецкий. У него вдруг отчего-то перехватило горло. – Может быть... – он облизнул языком сухие губы, – ...может быть, мы просто не видим записку? Нина, Шелихов, вы понимаете? Она здесь, но мы ее уже не можем увидеть?

– Чушь, – сказала Нина, но в голосе ее было больше ужаса, чем убежденности. – Чушь это, глупость. – Голос ее окреп и зазвучал в полную силу. – Этого не может быть, это... это...

Шелихов смотрел на них с застывшим, каменным лицом.

– Мы ничего не знаем, – с усилием проговорил Чернолецкий. – За каждой крупицей опыта стоит жизнь. Любое знание приобреталось ценой гибели людей. Больше никто не должен погибнуть.

– А он! А он! – выкрикнула Нина, показывая на входной люк.

– Стойте! – тоже каким-то не своим голосом воскликнул Шелихов. Глаза у него сделались совсем сумасшедшие. – Я придумал выход, стойте! Можно... можно проверить. Послушайте! Вадим, включи микрофон, чтобы он слышал тоже. Павел, ты слышишь меня? Слушай внимательно! Сейчас мы выключим связь и Вадим подойдет к иллюминатору. Ты... – Шелихов на секунду запнулся, ...ты должен будешь... ты ему расскажешь что-нибудь, о чем знаешь, только ты и Нина, больше никто.

– Все это ерунда! – с досадой крикнул Чернолецкий.

– Подожди! – Шелихов затряс перед ним кулаком. – Павел, ты меня слушаешь? Ты расскажешь ему... пойми меня правильно... то же самое, что знает Нина, но... у тебя обязательно получится по-другому, понимаешь? Ты знаешь, и Нина знает, только вы вдвоем – но по-разному! Ты – как мужчина, она – как женщина. Ты понял меня, Павел?

Наступила тишина, и Чернолецкому показалось, что он слышит дыхание Павла. И еще ему показалось, что весь мир свернулся тугим мучительным узлом вокруг его стучащих висков.

– Но... – неуверенно начал Павел. – ...Я не знаю что сказать. У нас ничего... Ведь вы все о нас знаете... Мы всегда были с вами...

– Это правда, – сказала Нина. По лицу ее катились слезы. – Мы ведь познакомились при вас, на "Курчатове", вы все знаете и... нам нечего скрывать, ничего не было... вы всегда были рядом. – Она низко опустила голову, потом вскинула. – Нам почти не приходилось бывать наедине.

Чернолецкий принял решение. Единственное, что оставалось сейчас.

– Павел, слушай меня, – заговорил он. – Ты должен вернуться на "Авиценну" и принести пустой контейнер. Потом ты отойдешь подальше, и мы возьмем его внутрь. Ты согласен со мной? Риск есть, но у тебя есть время, ты должен успеть. Отвечай, Павел?

– Ты прав, – произнес Павел и сухо усмехнулся. – На твоем месте я бы решил так же. Другого выхода нет. Да, это наилучший выход для всех.

– Не делай этого, Павлик! Вадим, ты сошел с ума! До захода солнца чуть больше двух часов. Он погибнет! – Нина вдруг замолчала и сказала удивительно спокойно: – Я знаю, зачем ты это делаешь. Ты хочешь его убить. Павел, слышишь? Он тебя хочет убить потому, что любит меня, я давно знаю. Он тебе завидует! Это же всем ясно!

– Замолчи, – потрясенно сказал Чернолецкий. – Как ты можешь!

– Тогда разреши мне выйти. Выпусти меня. Я знаю, что это он, никакой не фантом. Я знаю это, понимаешь, знаю! И ты сразу убедишься, что я права. Выпусти меня! Ты видишь, он ждет!

Павел не уходил. С непонятной усмешкой он прислушивался к происходящему внутри планера.

Чернолецкого охватила ярость. Фантом не уходил потому, что ждал, когда появится добыча. Вадим прыгнул к разряднику и развернул его дулом на Павла.

– Я не позволю ей выйти. Уходи! Считаю до трех! Павел повернулся и зашагал по тропинке (фантом логично имитировал уход, поскольку угроза была вполне реальна). В ту же секунду Шелихов схватил Чернолецкого за руки и принялся оттаскивать в сторону. Чернолецкий вяло сопротивлялся, они провозились с полминуты, пока нелепая эта, неуместная и бессмысленная борьба не была остановлена возгласом Нины.

– Отойдите от люка!

Они повернулись к ней. Нина стояла у кресла, направив на них автомат.

– Нина! – пробормотал Чернолецкий. – Ты сошла с ума. Положи оружие.

– Отойдите от люка, – повторила Нина. – Я не шучу.

Они медленно шагнули в сторону.

– Вы послали его на смерть, – сказала она. – Я верну его, и не смейте мне мешать. А если... Это мое право, тебе не понять... Только он жив, понимаешь, жив! Я знаю, потому, что...

В иллюминатор было видно, как Павел с автоматом наперевес, не оглядываясь, быстро шагал к "Авиценне". До кустарников ему оставалось еще метров тридцать...

– ...Дальше... Дальше все произошло очень быстро. Прямо у нас на глазах. Она выскочила из планера и бросилась за ним. Он оглянулся, тоже побежал к ней, и через минуту они встретились. Я не знаю, о чем они говорили. Может, просто держались за руки и смотрели друг на друга. Потом зашагали к планеру, а позади из кустов выползла горгона и не спеша покатилась за ними.

Они ничего не слышали, понимаете? Должны были слышать, но не слышали. Мы закричали в микрофон, Шелихов начал бить лучом слева, справа от них, над головами – они ничего не замечали, совершенно ничего, потому что уже были в поле действия горгоны. Вероятно, именно этим они опасны для групп.

А горгона была за их спинами, и мы не могли в нее стрелять... Я схватил автомат и выбежал из планера. Знал, что не успею, но не хотел верить. Шелихов пытался меня удержать, но я отшвырнул его. Я успел сделать только несколько шагов...

Это ужасно, поверьте мне. Никому не пожелаю видеть, как нападают горгоны... Они рухнули наземь, я видел, как у них начались мышечные спазмы, судороги, ломающие кости, как неестественно, дико изгибались конечности... Им ничем нельзя было помочь, но я уже ничего не сознавал и продолжал бежать. Шелихов спас меня, сделав единственно возможное. Он ударил лучом туда... В общем... В то место, где они были в последний момент... Испепелил все. Дотла. Только лужица расплавленной почвы...

Не могу вам передать, что со мной происходило в ту минуту. Я побежал обратно, чтобы его убить. Шелихов догадался, запер люк и все время, пока я с воплями рвался к нему, стрелял в упор по иллюминаторам, колотил прикладом в броню – все время не отходил от разрядника, охраняя меня от горгон. Не знаю, много ли их сбежалось, никогда не спрашивал у него потом, но, кажется, луч сверкал часто...

А когда я совсем обессилел и свалился у люка, он втащил меня в планер и до утра хлопотал: пичкал транквилизаторами, отпаивал всякой гадостью.

Утром мы стартовали и благополучно добрались до корабля, который дожидался нас на стационарной орбите. Потом совершили удачный прыжок. За орбитой Сатурна нас подобрал патруль спасательной службы.

Мы с Шелиховым решили скрыть правду от всех. Это я его попросил. Ведь я погубил их своими руками. Не поверил ей. Любил ее больше жизни и не сумел поверить. Или не хотел? Право, теперь я уже не знаю... Но молчать больше не могу.

И еще одно. Никогда не понять мне, куда же девалась эта проклятая бумажка со словом "весна"? Эта загадка не дает мне покоя, но я не знаю, не знаю. Поверьте мне, доктор!

"Да, да, разумеется, верю, – отвечал я ему. – Пожалуйста, не волнуйтесь", – и вызвал дежурную сиделку, чтобы сделать успокоительную инъекцию.

Потом я дождался, пока он успокоился, и уснул тяжелым, наркотическим сном – как только и мог засыпать последние три месяца. Это чрезвычайно сложный случай в моей практике – предельно, невероятно расшатанная, деформированная нервная система. Одновременно я не переставал поражаться крепости его психики. Как ему удалось не сойти с ума там, на этой ужасной планете? Как ему удалось сохранить здравый рассудок?

История его мне давно известна, чуть позже я скажу, откуда. Мне важно было услышать все из его уст. Это поможет определить дальнейшее направление лечения. Юридически он не виновен. Арбитражная машина подтвердила, что его решения были оптимальны. Машина на его месте не сумела бы поступить правильнее. Быть может, по этой причине машинам не доверяется принятие окончательных решений... Не нам его судить.

Случай с этим больным очень трудный, но, как ни странно, отнюдь не самый трудный в клинике.

У нас есть еще один случай. В большом затруднении нахожусь не только я, но и большинство моих коллег. Двумя этажами ниже, в одиннадцатой палате, лежит больной, который уже долгое время с большим увлечением рассказывает каждому собеседнику одну историю, только одну.

Он рассказывает про маленькую шкатулку с оригинальной сдвигающейся крышкой. В торце крышки есть углубление, уж не знаю для чего – для удобства или просто для уменьшения веса. Это углубление, – говорит больной, – совершенно незаметно и обычно никогда не мешает, но если туда случайно попадет краешек маленькой бумажки и в этот момент крышку начать сдвигать, то листочек будет сдавливаться приближающейся стенкой шкатулки и залезать все дальше в углубление, пока не скроется совсем. Особенно, если он аккуратно сложен.

Тут пациент обычно начинает все сначала, и так продолжается уже целых полгода, с того самого момента, когда он, захваченный внезапной догадкой, расколотил свою шкатулку по щепам и обнаружил в крышке маленькую свернутую бумажку с надписью, состоящей из одного коротенького слова: "весна"...