Текст книги "Кризис добровольчества"

Автор книги: Борис Штейфон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

ВТОРИЧНОЕ ЗАНЯТИЕ ДОНЕЦКОГО БАССЕЙНА

По сосредоточении конного корпуса в районе станции Иловайской он был немедленно направлен на левый фланг (в сторону станции Еленовки), дабы ликвидировать красных на участке, особенно нам угрожающем. Конный корпус был подчинен генералу Май-Маевскому, а последнему было желательно, чтобы операция генерала Шкуро развивалась в полном соответствии с общеоперативными соображениями штаба армии.

Ввиду этого желания генерал Май-Маевский приказал мне выехать на западный участок и находиться там для связи конного корпуса со штабом армии. Я обязан был доносить о всех изменениях на фронте. Генерал Шкуро к войскам еще не прибыл, и корпусом временно командовал герой японской и Великой войн генерал Ирманов.

Конные части выступили походным порядком, а вслед за ними на площадке товарного вагона, подвозившего снаряды и патроны, отправился и я.

Как только поезд вышел за район Иловайской, сейчас же стали попадаться отходящие походные кухни и обозы. Брели раненые, и шел тот тыловой люд, который всегда предшествует общему отступлению.

Проехали две-три версты. Навстречу – дроздовская батарея.

· Вы почему здесь?

·

· Меняем позицию, господин полковник.

·

· Почему?

·

· Да большевики здорово напирают…

·

Именем начальника дивизии я приказал батарее дальше не отходить, выбрать позицию и помогать конному корпусу. Лихие артиллеристы-дроздовцы с видимым удовольствием приняли мое распоряжение и очень скоро открыли огонь.

Конные части забирали сильно влево, и на фронте по-прежнему оставались наши слабые, утомленные роты. Через 15–20 минут по выезде из Иловайской я был уже на месте. Заметив подошедший поезд, красная артиллерия открыла сильный огонь. Поезд стал отходить, а я, соскочив с площадки вагона, направился к станции. На первый взгляд и станция, и окружавшие ее постройки показались пустынными. У меня даже мелькнула мысль, что станция уже оставлена нашими войсками. Приглядевшись, я заметил за стенами зданий и за штабелями шпал укрывающихся людей. Рассматривать, однако, не приходилось. Станция забрасывалась большевистскими снарядами. Недалеко за стогом сена два солдата торопливо и неумело перевязывали раненого. Я подбежал к ним. Лицо и гимнастерка раненого были в крови. Закончив перевязку, вся эта компания куда-то побежала.

На станции пусто. Гулко и жутко раздаются шаги по асфальтовому полу. На звук моих шагов из соседней комнаты выходит телеграфист. В форменной тужурке, бледный, но спокойный. В аппаратной, кроме телеграфиста, находились еще два солдата команды связи. Они жались к внутренней стене и обрадовались мне, как свежему человеку.

В это мгновение где-то поблизости разорвался снаряд. Посыпалась штукатурка, и со звоном разбились стекла.

– Прячьтесь сюда, господин полковник, – посоветовал один из солдат и указал на стену, у которой они стояли. За соседним столом равнодушно стучал телеграфный аппарат.

Телеграфист, молодой и, по-видимому, толковый человек, рассказал мне, что делается на фронте. Узнав от него, где наши цепи и начальник участка, я вышел из станции и повидал полковника 3. и полковника П.

Полученная от них ориентировка могла быть определена двумя словами:

– Еле держимся.

Я передал им именем командующего армией приказание удерживаться во что бы то ни стало и объяснил обстановку. Известие, что конный корпус скоро начнет атаку, сразу изменило настроение наших редких цепей. Лица оживились, огонь усилился.

Повидав 3. и П., я пробрался к спешенному казачьему полку, укрытому в ложбине, и узнал, что он выжидает, покуда назначенная для обхода дивизия выполнит свой маневр. Был пятый час дня. Солнце уже заходило. Стрельба на фронте – оружейная и артиллерийская – усилилась.

Чувствовалось, что красные готовятся к решительной атаке. Подобным ударом наши части неминуемо отбрасывались бы к Иловайской, а конный корпус с наступлением сумерек лишался возможности действовать в конном строю. Надо было атаковать немедленно, чтобы иметь время для преследования и чтобы не отдать инициативу в руки большевиков. Свои соображения я доложил по аппарату генералу Май-Маевскому и получил ответ, что сейчас будет передано приказание об общем переходе в наступление. Через 10 минут было получено это распоряжение. Большевики усилили свой огонь. Такого ураганного огня я не запомню в течение всей гражданской войны. По интенсивности огня и по фронту его протяжения становилось очевидным, какие серьезные силы направлялись против Иловайской. Опоздай конный корпус на один день, и красные неминуемо раздавили бы нас…

Конная атака была очень красочная. Кубанцы атаковали с большим подъемом. Огромное поле сражения, перед тем пустынное, ожило, и в поднявшейся пыли, пронизываемой кровавыми лучами заходящего солнца, чуть различались отдельные силуэты. Огонь противника, не уменьшаясь, стал быстро удаляться. Пули с визгом неслись высоко над головой. Спустившаяся темнота прикрыла и живых, и убитых, и победителей, и побежденных. Чудо спасло нас и на этот раз!

Мой мужественный телеграфист продолжал оставаться у аппарата.

· Вы что-нибудь ели сегодня? – спросил я его.

·

· Да как-то не пришлось, господин полковник. Ну да это не важно.

·

Это было действительно не важно. Нервы отходили от только что пережитых опасностей. Чувство, которое по своей силе не сравнится ни с какими иными наслаждениями.

При свете огарка я закончил свой последний доклад генералу Май-Маевскому. Я знал, что там, на Иловайской, с лихорадочным нетерпением ожидают хороших новостей.

Закончив доклад о боевых действиях, я сейчас же стал диктовать новую ленту:

· Генералу Май-Маевскому. Докладываю о примерном мужестве телеграфиста…

·

· Как имя и фамилия?

·

· Кого? – удивился телеграфист.

·

· Ваше.

·

· Мое? Иван Петров.

·

· …Ивана Петрова, который один из персонала станции оставался на своем посту и, несмотря на сильный артиллерийский огонь, все время исполнял свои обязанности. Без его помощи я не мог бы донести своевременно и в должном объеме ориентировать ваше превосходительство. Ходатайствую о награждении его Георгиевской медалью.

·

По-видимому, генерал Май-Маевский лично находился у аппарата, так как сейчас же застучал ответ:

«Полковнику Штейфон. Передайте телеграфисту Ивану Петрову, что за проявленное им мужество и верность награждаю его Георгиевской медалью 4-й степени. Май-Маевский».

С удовольствием пожал я руку своего случайного помощника и поздравил его с Георгиевской наградой.

Телеграфист был потрясен. На следующий день я прислал ему из штаба Георгиевскую медаль.

Об одержанном конным корпусом успехе было немедленно сообщено во все части, и эта победа сразу подняла общее настроение.

Генерал Шкуро, побывавший в своем корпусе и убедившийся, что там все идет ладно, вернулся на станцию Иловайскую и жил в своем поезде. Его присутствие явно соблазняло Май-Маевского. «Отец» приглашал к себе Шкуро, Шкуро – «отца», и каждый вечер на платформе, под окнами столовой Мая или Шкуро, пели песенники, гремела «наурская».

Наше положение только-только выправлялось, и веселая жизнь генералов вызывала, конечно, соблазн. Большинство осуждало. «Широкие натуры» – завидовали…

Прибывшие танки привлекли общее внимание. Придавая этому новому и грозному средству борьбы чрезвычайное значение, наше командование распределило их по фронту, направляя главный танковый удар все же со стороны нашего открытого правого фланга. Танки были приданы наиболее сильным частям и произвели действительно должный эффект. Первые красные части, заметив какие-то двигающиеся машины, не уяснили, по-видимому, их роль, но когда, несмотря на огонь, свободно преодолевая местные препятствия, танки врезались в неприятельское расположение и стали в полном смысле уничтожать красные цепи, разразилась полная паника. Весть о появлении танков быстро разнеслась среди большевистских войск и лишила их всякой сопротивляемости. Еще издали, завидя танки, большевики немедленно очищали свои позиции и поспешно отходили.

Учитывая тот ужас, какой нагнали эти машины на большевиков, многие части стали устраивать из повозок и иного рода подручного материала подобие танков и маячить издали. Маскарад имел успех и еще больше поднимал бодрый дух наших войск.

У станции Попасная произошло единоборство танка с красным бронепоездом. Это редкое и интересное состязание закончилось печально для обеих сторон. В бою участвовал тип так называемого тяжелого танка. Удачным попаданием он подбил паровоз бронепоезда, а последний в свою очередь повредил танк. Указанный эпизод еще более устрашил красных и внушил ужас даже неприятельским бронепоездам.

Пробивая путь этими чудовищами, наша пехота и конница быстро и без особых потерь очистила Донецкий бассейн. Войска Добровольческой армии снова заняли Юзовку, Ясиноватую, Криничную, Дебальцево.

На станции Криничная разыгрался один из тех красочных эпизодов, какими так богата история белой борьбы…

Занявши станцию, наши малочисленные части были внезапно атакованы бронепоездом красных «Тов. Ленин». Приблизившись на 400 шагов к станции, бронепоезд открыл сильнейший огонь. Положение было критическим, ибо отход вызвал бы много жертв. В этот момент капитан дроздовской батареи Думбадзе вместе с номерами выкатил руками на перрон свое орудие и, осыпаемый градом пуль из пулеметов бронепоезда, стал в упор обстреливать «Тов. Ленина». Прямой наводкой был быстро подбит паровоз. «Раненый» бронепоезд стал медленно отходить и тут же попал v цепкие «объятия» капитана Манштейна.

Доблестный капитан Думбадзе на второй день после этого боя телеграммой главнокомандующего был произведен в полковники. Высокая награда, вполне заслуженная героем!

Пасху⁴ мы встретили уже на северной окраине Каменноугольного района. Штаб 3-й дивизии стоял в Димитриевске, небольшом заштатном городке, недалеко от Юзова. В Димитриевске имелся собор, и было радостно стоять у заутрени, слышать «Христос воскресе» и хотя на час-другой отрешиться от суровой повседневной жизни, забыть о кровавых боях. Большевики нас не тревожили. Думаю, что красные войска в этот святой праздник почувствовали, что и они – русские люди, и в их душах затеплилась та лампадка, какая всегда заправлена в душе русского человека. Только редко он ее зажигает…

НАСТУПЛЕНИЕ НА ХАРЬКОВ

Выйдя из Донецкого бассейна, Добровольческая армия широким, двухсотверстным фронтом стала наступать на Харьков. Военное счастье явно отворачивалось от большевиков, и на личном опыте белая армия постигла, как радостно быть победителем.

Нам удавались самые рискованные операции, все наши тактические расчеты и комбинации блестяще осуществлялись. Даже явные наши ошибки так оборачивались, что лишь увеличивали общий успех. Вместе с тем подобное военное счастье медленно, но верно развращало и войска, и начальников. Легкие успехи побуждали нас недооценивать возможностей противной стороны и приучали к верхоглядству.

Белые войска, конечно, во всех отношениях превосходили по духу и искусству Красную армию. Однако надо признать, что в период гражданской войны мы грубо нарушали элементарные основы военного дела. Связь, разведка, охранение незаметно страдали. Необычайно быстро войска забыли и требования полевого устава, и богатый опыт Великой войны. Перестав быть императорской армией, мы как бы заново стали учиться. Простейшие тактические истины воспринимались как откровение…

Когда мы воевали в Донецком бассейне, то есть в районе достаточно ограниченном, который к тому же обладал широко развитой железнодорожной, телеграфной и телефонной сетью, наши прегрешения против военных основ были не так чувствительны. В новых же условиях борьбы, когда части не только не чувствовали «локтем» соседа, но зачастую его и не видели, тактические и организационные ошибки стали проявляться уже в более заметной форме. Однако все увеличивающийся порыв белых и ясно обнаруживавшийся развал красных восполняли органические недостатки Добровольческой армии, и Вооруженные Силы Юга России одерживали один успех за другим.

Армия двигалась не от рубежа к рубежу, а от города к городу, вне зависимости от того, имел ли данный пункт или не имел какое-либо тактическое значение.

Наступали обычно до тех пор, пока не иссякала физическая энергия. Тогда останавливались, приводили себя в порядок, подтягивали отставшие обозы и снова делали следующий скачок.

Подобное наступление являлось серьезным нарушением основных принципов стратегии, однако будет _явной несправедливостью безоговорочно обвинять в этом наше главное командование.

Если законы военного искусства неизменны, то применение их всегда должно находиться в строгом соответствии с обстановкой. А обстановка весною 1919 года повелительно требовала энергичного, безостановочного наступления.

Потрясенные нашим переходом в наступление, а в особенности танками, красные части разлагались с каждым днем. Они не выдерживали нашего натиска и откатывались, очищая путь на Харьков. В таких условиях войны необходимо было наступать без оглядывания на тыл. Харьков во всех отношениях являлся ценным призом, чтобы стремиться им овладеть возможно скорее. Кроме этих чисто военных соображений, существовали и иные, не менее серьезные причины, побудившие и генерала Деникина, и армию стремиться вперед. Находясь в Донецком бассейне, армия не имела своего тыла. Ее тыл находился в казачьих областях, и это вызывало много осложнений. Нам решительно был необходим простор южнорусских губерний, среди которого Добровольческая армия могла бы чувствовать себя полным и неоспоримым хозяином. Только в областях с неказачьим и нерабочим населением мы могли иметь средства для своего усиления. Таким образом, в те дни для армии, а следовательно, и для генерала Деникина имелись лишь два решения: или гнать красных, не давая им устраиваться, и тем дать армии средства к ее дальнейшему развитию, или продвигаться осторожно и знать уверенно, что дух армии принизится, прежде чем она усилится численно.

В тогдашних условиях армия желала первого решения, и ее стихийное движение на Харьков должно было увлечь и генерала Деникина, и его штаб. Наиболее длительные остановки – от трех дней до недели – были на линиях станций Никитовка, Бахмут, Славянск. Остановки эти вызывались главным образом необходимостью уширить свой фронт.

Войска наступали с таким подъемом, что в отдаваемых директивах постоянно приходилось подчеркивать, чтобы части не увлекались и не переходили указанных им границ наступления.

Мы двигались по России, это была ведь наша Родина, однако, выйдя из Донецкого бассейна, мы не могли отрешиться от странного чувства, будто мы входим в какую-то чужую страну. Сказывалась непримиримая разность мировоззрений. В течение многих месяцев зимней борьбы мы как-то сжились с мыслью, что там, за красным фронтом, там не подлинная Россия…

Особенно сильное впечатление произвела станция Никитовка, долгое время служившая для красных их ближайшим тылом. В разведывательных сводках, в показаниях пленных постоянно указывалось: «На станции Никитовка – штаб такой-то красной дивизии», «Третьего дня в Никитовку прибыл интернациональный батальон», «Никитовский ревком объявил…» и т. д. В Никитовке были «они», Никитовка долгое время являлась целью наших стремлений… И вот «мы» в Никитовке. Лица рабочих кажутся хмурыми, хотя в действительности они больше испуганы и грязны. Ведь для них «мы» много месяцев были, в свою очередь, «они»…

По мудрому распоряжению генерала Деникина, вслед за войсками прибыли вагоны с мануфактурой, мукой, сахаром и прочим. Все это немедленно стали продавать по «твердым» ценам. В быстро образовавшихся очередях весело тараторят женщины – жены рабочих:

– При тех, иродах, сахара мы и не видели!

Говорят искренне, от души. Думаю, что не менее искренне эти же женщины бранили нас, когда Никитовку занимали красные. Мужчины более серьезны и более молчаливы; однако чувствуется, что сахар и мануфактура явно колеблют их «революционную платформу»…

В Бахмуте те же настроения и те же картины. С небольшими вариациями: толпа вынесла из «агитпункта» на площадь большевистскую литературу и устроила громадный костер. А на соседнем здании еще висит грязный полотняный плакат с выцветшими красными буквами: «Чем тяжелее гнет произвола, тем ужасней грядущая месть»…

Штаб 3-й дивизии стоял на станции Бахмут, штабная комендантская рота располагалась в городе для поддержания порядка. Выбрав свободный час, я пошел посмотреть, как устроилась эта рота. Она заняла совершенно пустой барский особняк. Разговаривая с командиром роты, я заметил лежавшую на окне книгу. На ней стоял сальный солдатский котелок с остатками борща. Полюбопытствовал, что за книга. К моему глубокому удивлению, оказалось, что это исследование военного искусства маршала Тюрреня.

· Кто это из вас интересуется такими книгами?

·

· Да мы не интересуемся. Взяли, чтобы окон не марать.

·

· Где же вы ее взяли?

·

· А вот в соседней комнате их много, господин полковник. Должно, большевики привезли, да и побросали.

·

В соседней комнате действительно весь угол был завален книгами. В следующих – их было еще больше.

Взял первую попавшуюся книгу. На первом листе посвящение:

«Глубокоуважаемому учителю Г. А. Лееру от искренно уважающего ученика. Агапеев, 1903 г.».

Я понял, что это посвящение писано рукою молодого военного ученого полковника Агапеева, погибшего на «Петропавловске» вместе с адмиралом Макаровым.

Крайне заинтересованный, я стал перелистывать другие книги. И чем больше я их рассматривал, тем сильнее овладевало мною волнение. На многих книгах руками авторов были написаны трогательные посвящения Г. А. Лееру. На остальных находился штемпель «Из библиотеки Г. А. Леера».

Не было сомнений, что передо мною была библиотека знаменитого русского военного мыслителя и стратега генерала Г. А. Леера. Он собирал ее в течение нескольких десятков лет, и ее научная ценность была исключительна.

Многие издания являлись библиографической редкостью. Когда я учился в Академии генерального штаба, профессор Леер уже скончался, но его светлую память академия глубоко чтила. Его труды являлись классическими пособиями по стратегии. Поэтому понятно, почему я рассматривал с таким вниманием эту библиотеку, так варварски сваленную в нежилом доме.

Отобрав у солдат взятые ими книги, я немедленно донес о своей находке в штаб главнокомандующего. По распоряжению штаба, книги были отправлены в Таганрог, и дальнейшая судьба их мне неизвестна. До сих пор не могу постичь, каким образом это сокровище оказалось в Бахмуте!

* * *

С подходом наших войск к Славянску необходимо было форсировать реку Донец. Это обстоятельство сильно озабочивало генерала Витковсхого и меня. Дивизия не имела понтонных средств, а в намеченном для переправы месте Донец имел около 40 метров ширины. По заявлению специалистов, постройка моста потребует не менее двух недель. Следовательно, наше наступление должно было приостановиться на такой срок. Однако, как я уже говорил, удача нам сопутствовала, и все наши начинания осуществлялись успешно. Генерал Витковский решил поручить постройку моста командиру Дроздовской инженерной роты штабс-капитану Б. В своей жизни штабс-капитан мостов никогда не строил, но, получив приказание и не мудрствуя лукаво, в три дня навел мост, по которому благополучно переправилась не только пехота, но артиллерия и обозы. Это обстоятельство делало нас хозяевами обоих берегов и значительно ухудшило положение красных.

Наступление развивалось успешно. Из тыла постоянно подходили новые части и усиливали фронт. Все раненые и больные, которые могли двигаться, все командированные и просто болтавшиеся в тылу, все они, узнав о наступлении на Харьков, стремились присоединиться к своим частям. Еще недавно слабые числом полки быстро пополнялись и крепли. Мобилизованные на пути наступления офицеры и солдаты, а также пленные красноармейцы, вливаясь в наши ряды, заражались общим энтузиазмом и становились хорошими бойцами.

У Змиева наше наступление было задержано. Наступавший в центре недавно сформировавшийся и еще не окрепший N-ный полк был внезапной атакой сбит и потеснен. Командир полка объяснил свою неудачу превосходством сил красных, однако, уже после занятия Харькова, когда я не был начальником штаба, командир признался, что тогда у Змиева «просто проспали». При мало-мальски сносно поставленных службах разведки и охранения подобный эпизод не мог бы иметь места.

По обычаям того времени, забвение тактических основ восполнили мужеством и лихостью, и неприятный прорыв был быстро ликвидирован. Обеспокоенные нашим безостановочным наступлением, большевики объявили Харьков – красной крепостью⁵. Это был, конечно, грубый, невежественный маскарад, явное самоодурачивание. От такого переименования оборона города нисколько не усилилась. Наоборот, узнав об этом, мы поняли, что положение красных – паническое. К Харькову были посланы наши аэропланы и разбросали по городу отпечатанные листки о скором приходе Добровольческой армии.

ХАРЬКОВ

Хотя дух красных войск и был сильно поколеблен, однако командование было убеждено, что на подступах к Харькову большевики окажут упорное сопротивление. И 3-я пехотная дивизия, на которую был возложен главный удар, со всею серьезностью готовилась к решительной атаке.

К 10 июня была закончена необходимая перегруппировка войск и подтянуты все имевшиеся в нашем распоряжении резервы. Правее 3-й дивизии в общем направлении на Купянск – Белгород наступали конные кубанские части и 1-я пехотная дивизия. Восточнее успешно продвигалась Донская армия. Левый фланг 3-й дивизии был, в сущности, открыт. Там находились лишь слабые конные части. Полтава, Кременчуг и Екатеринослав находились еще в руках красных. Энергично нанесенный удар даже небольшими сравнительно силами в наш левый фланг мог сорвать задуманную операцию. Таким образом, стратегическое положение армии накануне взятия Харькова было достаточно серьезно…

Днем 10 июня нервный подъем войск достиг крайнего напряжения. Чувствовалось, что воодушевленные части двинутся на город с всесокрушающим порывом.

С утра 11 июня началось наступление. Главный удар на фронте был направлен на участке паровозостроительного завода. Одновременно с этим дроздовцы под начальством доблестного капитана Туркула овладели станцией Харьков-Центральный. Большевики не оказали того сопротивления, какое мы ожидали, и борьба за Харьков свелась, в сущности, к отдельным, разрозненным эпизодам. Одним из первых ворвался в центр города конвой штаба дивизии. У Харьковского моста на эту команду случайно наткнулся красный броневик. Увидя неожиданно для себя белых, команда броневика ошалела, заметалась, и через несколько минут борьбы броневик стал трофеем победителей.

Штаб дивизии находился на окраине города, на станции Основа. Из-за отдаленных домов и многочисленных построек весь день нас обстреливали ружейным огнем. По-видимому, это были какие-то «вольные стрелки», прекрасно знакомые с местностью, а потому и неуловимые. Пули летели высоко и только изредка щелкали по стенкам вагонов. Пришлось опустить все окна, дабы стрельба не попортила наших стекол.

Имея сведения об удачно развивающемся наступлении дивизии, генерал Витковский выехал на участок дроздовцев и вместе с ними находился на станции Харьков. Туда прибыл и генерал Кутепов. К вечеру город был занят.

Предвидя, что генерал Май-Маевский немедленно прибудет в Харьков, генерал Витковский обратился с просьбой к генералу Кутепову убедить командующего армией повременить с приездом. Момент взятия каждого крупного центра является моментом крайней слабости победителя: город, особенно незнакомый, поглощает войска, теряется связь, и крайне затрудняется управление. У генерала Витковского и его штаба было много забот по закреплению города за собой. Присутствие генерала Май-Маевского, принимая во внимание его слабости, невольно стесняло бы работу. Генерал Кутепов обещал свое содействие и, убедившись, что город действительно занят, вернулся в тот же вечер к своему штабу и предоставил, таким образом, полную свободу действий генералу Витковскому.

В эту ночь ни начальник дивизии, ни я не сомкнули глаз. Нам надо было заготовить много распоряжений на следующий день, подсчитать хотя приблизительно громадные трофеи, написать реляции и т. д.

Около 3 часов утра, когда только что начинало светать, я подошел к открытому окну. Была полнейшая тишина, и предутренний ветерок приятно освежал уставшую голову. Случайно я смотрел вправо. В этот момент по соседнему с нашим поездом пути, но слева, то есть со стороны Харькова, пронесся с невероятной быстротой паровоз. Скорость его была такова, что силою воздуха меня отбросило от окна. Путь, по которому мчался паровоз, случайно оказался соединенным с поворотным кругом. Паровоз вскочил на круг и завертелся там как волчок. Задымил, зашипел. Одно мгновение казалось, что сейчас произойдет оглушительный взрыв. Из дверей станции, находившихся против штабного поезда, выскочили какие-то испуганные, недоумевающие служащие. Через 10 минут все разъяснилось: это местные большевики-железнодорожники выпустили пустой паровоз против вагонов штаба дивизии, дав паровозу наивысшую скорость. На наше счастье, находившаяся впереди нас стрелка была переведена на соседний путь, и паровоз промчался мимо. Не случись у большевиков этой оплошности, наш поезд был бы разбит.

Решительно нам везло!

Вслед за паровозом начался докучливый обстрел. По-видимому, какие-то внимательные глаза все время следили за нами. Эпизод был скоро изжит, и работа продолжалась. Около 8 часов утра ко мне обратился поручик Б. и еще один офицер с просьбой разрешить им взять паровоз Я Ж>-ехать на разведку в сторону Харькова. Оба эти офицера к составу штаба не принадлежали и находились в штабном поезде случайно. Они были харьковцами, и им не терпелось пробраться в только что занятый город. Поручик Б. до войны был небезызвестный харьковский земец. Энергичный, мужественный, он покинул Харьков в декабре 1918 года и теперь всей душой рвался в родные места.

Повсюду началась жизнь, везде были видны люди, и подобная поездка не представляла особого риска. Все же я воспретил поручику Б. отъезжать дальше 1–1,5 версты, считая, что в случае нападения на него мы услышим на таком расстоянии выстрелы и быстро окажем помощь.

Назначенный вести паровоз машинист отговаривал Б. от поездки: «Лучше вы, господа, подождали бы. Тут у нас народ беспокойный!» Взяв винтовки, поручик Б. и его спутник весело вскочили на паровоз. Через полчаса они должны были вернуться. Прошел, однако, час, а их не было. Несколько раз я спрашивал своих офицеров, вернулся ли поручик Б.

– Никак нет, господин полковник!

– Странно.

Когда прошло два часа, я серьезно забеспокоился и выслал разведку в сторону пути Б. Менее чем в полверсте от штабного поезда разведка нашла стоящий пустой паровоз. Из топки паровоза торчали чьи-то ноги. То был несчастный Б. На его теле не оказалось никаких ран. Руки и ноги не были связанными. По заключению врача, поручик Б. был живым всунут головой в раскаленную топку. В таком положении его держали за ноги некоторое время, покуда он не задохся. Этот случай лишний раз напоминает, с каким коварным и жестоким врагом мы имели дело… Тело спутника Б. нашли в нескольких десятках шагов…

* * *

В этот же день, 12 июня, происходило торжественное вступление белых войск в Харьков. Все свободные войска были стянуты на станцию Харьков-Донецкий. Длинной лентой вытянулись части дивизии. Впереди верхом в сопровождении штаба ехал герой Харькова генерал Витковский.

Впоследствии мне приходилось не раз беседовать с харьковцами о моменте занятия нами города. По их словам, большевики тщательно скрывали свои неудачи, и потому приход Добровольческой армии явился для всех неожиданным. Правда, никто не верил большевистским сводкам, но все же, когда раздалась стрельба в районе паровозостроительного завода, жители менее всего предполагали, что это белые войска.

В течение гражданской войны в роли того или иного начальника я прошел по России не менее 2 тысяч верст. Видел много занятых городов, но нигде белых не встречали так трогательно, как в Харькове. Звуки музыки привлекали внимание жителей, и со всех сторон бежали навстречу нам толпы людей. Из всех окон неслись приветствия. Отовсюду сыпались на войска цветы. Когда в конце длинной Екатеринославской улицы я обернулся назад, то увидел сплошной колыхающийся цветник. У каждого на штыке, на фуражке, под погонами, в руках были цветы. В те минуты так остро чувствовалось, что мы действительно явились спасителями и освободителями для всех этих плачущих и смеющихся людей…

Особенно резко запечатлелась в моей памяти одна мимолетная сценка. Двигаясь по Екатеринославской улице, мы подходили к зданию главной таможни. Я случайно заметил, как на балкон таможни вышла барышня-подросток. В белом платье, с бледным личиком. Она вышла на балкон, по-видимому, без всякой цели и, выйдя, смотрела в противоположную от нас сторону. Нас она не замечала. В эту минуту заиграла музыка дроздовцев. Барышня обернулась. В одно мгновение на ее лице отразилась целая гамма чувств: удивление, радость, экстаз. Она буквально застыла с широко раскрытыми глазами. Затем всплеснула руками и бросилась в комнаты. Вероятно, сказать домашним о нашем проходе. Еще через мгновение весь балкон был заполнен людьми. Они махали руками, платками, что-то кричали. Милая барышня одновременно и смеялась, и махала нам своим платочком, и утирала им глаза. Больше никогда я не встречал эту барышню, но и теперь, много лет спустя, она, как живая, стоит перед моими глазами. Вся беленькая, она так ярко олицетворяла белую радость белого Харькова…

У главного вокзала нас ожидали дроздовцы капитана Туркула и громадная толпа, громко кричавшая «ура». Когда генерал Витковский со штабом проходил через вокзал на перрон, нам целовали руки, крестили, протягивали цветы…

Это были незабываемые, святые минуты!

Обстановка, однако, не позволяла отдаваться переживаниям, и, вернувшись в штабной поезд, мы немедленно принялись за работу. И генерал Витковский, и я – мы прекрасно угадывали, что все наши части переживают опьянение победой. Наш долг обязывал вернуть войска к их обязанностям: надежно прикрыть город извне и дать ему порядок внутри.

Закончив первоначальные распоряжения, мне пришлось по различным делам побывать в городе. Был уже вечер. Улицы пустынны. Тянулись только обозы, грохотали зарядные ящики. Какие-то солдаты расспрашивали «милицейского», как им выйти на Белгородское шоссе. Чувствовалась война.