Текст книги "Считаю до трех!"

Автор книги: Борис Алмазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава двадцатая
Печь на поляне

– Чегой-то он? – вытаращил глаза Петька, когда к нему подбежал Кусков. – Давай в машину. Мы на «газике» директорском. Катин отец тут за запчастями приезжал, и мы с ним.

Мальчишки, запыхавшись, влезли в машину, она стояла за станцией у каких-то складов.

– Горим, что ли? – спросил водитель, очень похожий на Катю – такой же рыжий и веснушчатый. – То тебя, Петро, не дождёшься, то ты летишь сломя голову.

– Да тут такое дело… – начал рассказывать Столбов.

– Здрасте! – перебил его Кусков. – Здравствуй, Катя. Ну как, купили батарейки?

– Да нет! – ответила девочка, многозначительно глянув на Петьку. И Столбов сразу осёкся. – Тут всё плоские, а нам круглые нужны.

– Круглые – дефицит, – сказал Петька, сделав понимающее лицо. Мол, что мне, не ясно? Не хочет Алик разговаривать о случае на площади, – значит, не надо! Я человек деликатный, могу и помолчать. Но не такой он был человек, чтобы утерпеть и не спросить, что же там всё-таки было. Почему, как ему показалось, Лёшка дрался с моряком.

Петька считал себя очень хитроумным и потому начал издалека:

– А я этого моряка знаю! – Он хотел напустить туману, чтобы Кусков взялся расспрашивать: откуда да как. Но поскольку Кусков упорно молчал, Петька разочарованно добавил: – Я с ним в поезде ехал.

– Петя! – Катя покраснела.

– А что такого? – пробурчал Петька. – Ехал, и всё. Хороший мужик, в порту на буксире плавает. Без такого буксира ни один океанский корабль к пирсу стать не может.

– Как это? – удивилась Катя.

– Очень просто. В акватории большим судам не развернуться и к причалу не стать… – И Столбов принялся рассказывать про то, как работает большой порт, куда заходят океанские корабли.

«Знает он много, – думал, глядя на Петьку, Кусков, – а всё равно дурачок. И чего в нём Катя нашла?»

Машина подпрыгивала в разбитых колеях просёлочной дороги, пассажиры подскакивали на сиденьях. Кусков невольно касался Катиного плеча, и каждый раз его словно электрическим током дёргало.

«А с чего я взял, что он ей нравится? – подумал он. – Просто тут никого ребят нет, вот она с ним и вынуждена дружить. Как дед Клава говорит: «В поле и таракан – мясо!»

Кусков, скосив глаза, посмотрел на Катины руки, розовые от первого весеннего загара, увидел шрам от прививки оспы, похожий на след маленького человечка, и ему захотелось дотронуться до Катиной руки ладонью.

«Хорошо, когда у тебя есть такая девчонка, когда с ней обо всём можно поговорить и она всё поймёт… А этот-то дурачок всё про корабли рассказывает…»

– А вы водили гостя в Староверовку? – спросил шофёр. – Сводите обязательно. Это наша обязанность, можно сказать. Долг, значит. Чтобы все видели! Все знали!

– Во! – сказал Петька. – Мы же мимо поедем. От развилки можно дойти. Катя, я, понимаешь, не могу, а ты отведи Алика, а?

– Давайте все вместе, – робко попросила Катя.

– Да чего такого! – сказал Петька. – Мне нужно к директору срочно, он мне время назначил, а вы быстренько…

Кусков даже растерялся. Это ж надо такое везение! Он остаётся с Катей вдвоём!

«Эх ты, лопух! – подумал он, глядя на кудлатую голову Петьки. – Если бы я дружил с такой девчонкой, как Катя, я бы никогда её одну не оставлял».

У развилки Катя и Кусков вышли.

– Вы сильно не задерживайтесь! Скоро обедать позовут! – крикнул из машины Столбов.

– Хорошо! – ответил Лёшка каким-то странно осипшим голосом. Они пошли по дорожке, обсаженной тонкими свечками белоствольных берёзок. Молодые пахучие листочки, словно зелёный туман, окутывали их. Было как-то необыкновенно светло.

Катя шла чуть впереди, и когда она оглянулась, то Лёшка невольно сказал словами Вадима:

– Как это здорово по цвету!

– Что? – спросила Катя.

– Всё! Берёзы, ты и твои волосы!

– Вот уж! – улыбнулась девочка, перекидывая толстенную косу на спину. – Только что густые! А так рыжие и всё! Вот были бы чёрные…

– У тебя волосы золотые! – сказал Кусков. «Вот возьму сейчас и поцелую её», – подумал он, и ему вдруг стало жарко.

– Вот у Пети волосы очень красивые! Кудрявые! – Словно ушатом холодной воды, обдала его этими словами Катя.

– Чего там красивого… – вздохнул Лёшка, привычно возвращаясь к мыслям о том, что он всем лишний. – Кудлатый, как пудель!

– Нет. Не скажите. Он очень симпатичный.

– Он тебе нравится?

– Он всем нравится, – сказала Катя и вдруг закружилась, схватив рукою тонкий ствол берёзы.

– Что там может нравиться? – раздражённо крикнул Лёшка.

– Он умный! Очень много знает.

– Начитался книжек, вот и всё! Разве это умный?

– Не скажите! Он, наверное, учёным будет… Великим учёным… Или обыкновенным, но всё равно учёным… У него ум такой!

– У него нет ума, – сказал Лёшка. – Был бы ум – он бы тебя со мной не отпустил.

– Нет! – сказала Катя тихо, и на глазах у неё выступили слезинки. – Он умный! И он всех вокруг себя умными считает! И верит всем!

– Ну и лопух! – И с этими словами Кусков шагнул вперёд и обнял девочку, совсем близко перед ним мелькнуло её испуганное лицо. Кусков попытался поцеловать её…

Так всегда было в фильмах: стоило сильному гангстеру или шерифу поцеловать какую-нибудь красавицу, она больше ни на кого смотреть не могла и становилась верной ему до гроба, как рабыня!

– Пусти! Пусти! – вырывалась Катя. – Дурак.

Сильнейший удар в солнечное сплетение заставил Лёшку согнуться пополам!

– Дурак! Дурак! – всхлипывала девочка.

Кусков повалился на траву. Катя отбежала в сторону и настороженно смотрела на него.

– Ты что! – просипел, стараясь выдохнуть словно раскалённый воздух из груди, Кусков. – Кто же в поддых бьёт!

– Нечего было рукам волю давать, – прошептала девочка.

Кускову стало стыдно.

– Фу! – сказал он, чувствуя, что готов сквозь землю провалиться. – Ну ладно, чего там. – Он старался говорить как можно небрежнее, как будто ничего не произошло, но чувствовал, что лицо у него полыхает огнём. – Пошли, куда ты меня вела!

– Никуда я с вами не пойду, – вздрагивая от сдерживаемых всхлипываний, сказала девочка. – Сами идите. А я с вами никуда не пойду!

– Ха! – развязно сказал Кусков. – А я дороги не знаю.

– Не заблудитесь! Вот прямо, а обратно когда пойдёте, так по шоссе налево!

Катя закрыла лицо руками и побежала по лесной дороге, её сарафан замелькал между берёзами.

«Надо бы извиниться, – подумал Кусков и тут же решил: – А чего я такого сделал? Подумаешь, недотрога! Небось со своим Петькой целуется!»

Но, хотя довод и выглядел вполне убедительным, Лёшке не стало легче, ему хотелось хлестать себя по щекам или раздеться догола и кататься по крапиве.

– Ну и подумаешь! – крикнул он вслед девочке. – Думаешь, прощения побегу просить… И не подумаю…

«Думаю, умаю, ю…» – замирая, ответило эхо.

Кусков повернулся и зашагал между берёзами. Он попытался насвистывать, но губы дрожали, из них ничего, кроме шипения, не исходило…

«Тоже мне нашла себе парня. Пентюха какого-то! Я чемпион города, а он трепач, да и всё! – утешал себя Кусков. – И если она этого не понимает, то ей же хуже!»

Он снова вызвал в воображении замечательную картину, как приедет на машине, теперь уже в посёлок, вместе с Вадимом и научной экспедицией, чтобы обследовать крепость на болоте, как будет сидеть в президиуме, а в сторону Кати с Петькой, что притулятся где-нибудь в самом дальнем уголке зала, и не посмотрит.

«Вот тогда она поймёт!» Но что именно должна понять Катя, Кусков не успел придумать. Он вздрогнул от неожиданности – из-за поворота навстречу ему вырос огромный пятиметровый чёрный крест.

Здесь дорожка круто поворачивала, и казалось – крест пытается схватить путника широко раскинутой перекладиной и не пустить дальше.

– Как бы не так! – сказал Лёшка, обходя крест стороной. – Подумаешь, убежала, да я и сам дорогу найду.

Но вперёд он двинулся медленнее. Шагов через сто он вышел на поляну с аккуратно подстриженной травой. (Кусков ещё подивился, что здесь в лесу кто-то стрижёт траву, как на городском газоне.)

В центре зелёной весёлой полянки стояла труба. Лёшка подошёл поближе и увидел, что это печь. Такая, как была в доме у деда Клавы, такая, как в той деревне на Владимирщине, где родился сам Лёшка. Только те печи были белёные, иногда с голубым изразцовым бордюром, а эта была чёрная, словно обгоревшая. Вокруг неё пламенели искусно посаженные тюльпаны.

«Здесь была деревня Староверовка», – было написано на бронзовой доске, что закрывала под вместо заслонки.

Вторая доска – больше и массивнее, эта была укреплена на боку печи.

«Вечная память павшим за Родину!»

Дальше шли в два столбца фамилии. «Партизаны», – было написано над одной колонкой. «Заживо сожжённые жители деревни».

Кусков перечитал эту строчку несколько раз.

«Заживо сожжённые… заживо сожжённые…» Торопливо пробежал он глазами фамилии… Андрей Пророков, Марфа… Алексей… Касьян… Матвей… Алёна и рядом приписка: 5 лет… Серёжа – 3 года…

Лёшке вдруг стало трудно дышать.

«Пять лет… три года… Кольке пять лет…» Он вспомнил сынишку Ивана Ивановича, вспомнил, как он трусил ручонкой соль в его тарелку…

Никогда Кусков не любил всякие торжественные парады, собрания, смотры… Он терпеть не мог отдавать рапорт, когда дежурил на тренировках. «А, – говорил он, – кому это надо! Показуха!» Но сейчас, не в силах оторвать глаз от страшной доски, Лёшка торопливо стянул с головы свою фирменную джинсовую кепочку, которую подарил ему отец, и замер.

О чём он думал в эту минуту? Трудно сказать. Ни о чём! Но когда он снял шапку, его охватило то чувство, что в хороводе: словно не один он стоял на поляне, а много-много людей стояли с ним рядом – мёртвые и живые…

За спиною Кускова кто-то вздохнул. Он вздрогнул, оглянулся. Между берёзами, сливаясь с их стволами белизною, ходил Орлик. Он повернул к Лёшке голову и долго смотрел на мальчишку, словно силился сказать что-то… Потом тяжело, по-стариковски вздохнул и принялся опять пастись, отгоняя хвостом назойливых мошек.

Глава двадцать первая
Вернисаж

Время шло, а стыд не проходил. Напрасно Лёшка старался не думать о Кате, напрасно он с утра до ночи старался себя занять работой – стыд не проходил, а вроде бы даже и усиливался. Три дня, что прошли после встречи с отчимом и после той истории около Староверовки, Кусков жил, предчувствуя беду.

Директор совхоза отвёл Вадиму и Кускову целую квартиру в незаселённом ещё доме, жили они теперь совсем рядом, а не встречались.

Рано по утрам гудели автобусы, увозившие совхозных рабочих на фермы и на поля, и посёлок замирал. Только от детского сада слышались ребячьи голоса да около магазина на лавочках сидели старики. Одинокие собаки и тихие кошки перебегали пустую улицу, ветер трепал выстиранное бельё на верёвках и хлопал им, как парусами.

Тоненько звенели резцы в мастерской деда Клавдия, ровно жужжал станок. В другой мастерской, напротив, слышны были сочные шлепки и рокотание гончарного круга… По всему посёлку горланило радио, и от этого дома и улицы казались ещё пустынней.

Вадим и Кусков вставали поздно. Лёшка не торопясь ставил на газ чайник, жарил яичницу, пока Вадим скоблил щёки в ванной.

После завтрака они шли в клуб или в мастерскую.

Вадим обматывал большой и указательный пальцы изоляционной чёрной лентой, брал в руки стеклорез, и начиналось чудо. Он проводил по линейке на хрупком стекле невидимую линию, потом легонько постукивал стеклянный лист снизу, и он распадался на ровные части… Лёшке это очень нравилось. Ему вообще нравилось смотреть, как Вадим работает. Уж больно у него всё ловко получалось. Казалось, отрезать кусок стекла или согнуть скобу – это такие пустяки, но сам Кусков сколько ни пробовал – не получалось.

Они закрепляли специальным раствором рисунки, сделанные Вадимом, чтобы графит не осыпался. Аккуратно за углы приклеивали рисунки к большим листам бумаги и зажимали их специальными скобами между стёклами. Работы оказалось больше, чем предполагал Кусков. Но он был этому рад. Что ж тут, в посёлке, от скуки помирать?

С Катей и Петькой, конечно, больше никакой дружбы быть не могло, а одному тут делать было совершенно нечего.

«Не думаю, – размышлял Кусков, – что она Петьке разболтала, но всё же…» И он чувствовал, как от стыда у него начинают пламенеть уши.

– Вы что, поссорились? – спросил его Вадим. – То вроде у вас такая дружба завязывалась…

– Да ну! – буркнул Кусков, непослушными пальцами стараясь зажать в скобы стекло. – Мне с ними скучно.

– Ага! – согласился художник, проводя по стеклу точную линию. – Привыкай, Альберт, к одиночеству… Как говорится, одна голова не бедна… – Вадим вздохнул каким-то своим мыслям и добавил: – А коли бедна – всё одна.

Кусков хотел спросить художника: «А вы что, тоже одиноки?» – но не решился.

Они долго работали молча, пока Вадим вдруг не сказал словно отвечая на Лёшкин вопрос:

– Наше дело – дело одиночек. Настоящий художник всегда одинок. «Юноша бледный, со взором горящим, – стал читать стихи художник. – Ныне тебе я даю три завета: первый завет – не живи настоящим, только грядущее – область поэта. Слушай второй – никому не сочувствуй. Сам же себя полюби беспредельно. – Вадим остановился, опершись подбородком на линейку. – Третий прими: предавайся искусству – только ему, безраздумно, бесцельно…»

Кусков был потрясён.

– Ты не слушай! – пробормотал вдруг Вадим. – Это вредные стихи.

– Как вредные? – удивился мальчишка. – Разве могут быть стихи вредные?

– Могут, – сказал художник, принимаясь опять за работу. – Вот был бы с нами дед Клавдий – он бы все три завета разгромил моментально.

– Как это? – Лёшке стихи показались воплощением мудрости, и вдруг какой-то малограмотный старик сумел бы их опровергнуть?

– Очень просто, – засмеялся Вадим. – Тот, кто не живёт настоящим, ничего о жизни не знает, а стало быть, ничего не может создать. Поэтому ни о каком искусстве, которому следует предаваться бездумно, не может быть и речи…

– А второй? Второй?

– Что второй?

– Завет! «Никому не сочувствуй».

– А! – Вадим по-волчьи повернул к Лёшке голову. – Я в твоём возрасте прочитал и выучил эти стихи… И вот результат. Ты будешь смеяться, но выставка, которую мы готовим, – первая моя персональная выставка. Первая, понял? Вот тебе и «полюби беспредельно».

Вадим долго не брался за работу. Ходил по мастерской, курил.

– Давайте уедем отсюда! – сказал Кусков, которому вдруг стало ужасно жаль Вадима.

– Рано, – сказал тот.

– А что, в городе нельзя устроить выставку?

– Какую выставку? – удивился Вадим. – А, этот мой вернисаж… Да, да, конечно…

– А то что тут перед этими. Разве они что-нибудь поймут? – сказал Кусков. – Ну, дед Клавдий ещё ладно. А остальным «Медведей на просеке» подавай!

– Ишь ты, – засмеялся Вадим. – Где это ты такое слышал?

– Отец говорил, – смутился Лёшка.

– Да, – сказал художник. – Кусков-старший – ценитель. А вернее сказать, оценщик искусства.

– Ну, а что? – не сдавался Лёшка. – Этот Петька или Катя что-нибудь понимают?

– Ух ты! – засмеялся Вадим. – Как ты на них. С чего бы это? А… понимаю. Мой тебе совет, – сказал художник. – Не признавай своей ошибки. Напусти на себя такую загадочную молчаливость… Барышня твоя сама прибежит и от любопытства лопнет! «А ты в ответ – только да и нет». И никаких объяснений! Она всё сама придумает. Проверено, – вздохнул Вадим. – А с Петькой совсем не разговаривай.

Но выполнить этот совет было трудно. Петька и Катя явились на третий день в клуб и взялись помогать Лёшке развешивать рисунки.

Столбов говорил без остановки, как радио. Он приволок откуда-то стремянку, и не успел Лёшка ахнуть, как Петька уже сидел на самом верху, скрючившись как обезьяна, и пробивал в стене дырки для пробок, чтобы прикрепить к ним трубу, а уж от этой трубы на нитях должны были вывешиваться картины Вадима.

– Это надолго! – кричал он. – Прочно! Удобно. Я в школе такую выставку устраивал. Это для сменной выставки самое то! А так исковыряем стенку и толку никакого.

«Рассказала ему Катя или нет? – гадал Кусков. – Скорей всего нет, а то он бы драться полез. И чего она в нём нашла? Ведь – лопух!»

Катя работала молча, стараясь не смотреть в Лёшкину сторону. Сухой белой тряпочкой она аккуратно протирала стекло.

«И всё-таки, – думал Кусков, – есть в этом Петьке что-то такое, чего, наверное, нет во мне».

В этот момент Столбов с размаху долбанул себя по пальцу.

– Иэ-э-э-эх! – рявкнул он, скатываясь со стремянки. – Ну спасибо! Ну спасибо!

Он обежал всю комнату, размахивая рукой:

– Ах! Хорошо! Ах!

И через минуту опять сидел наверху и яростно колотил молотком.

Приходили Катины братишки и сестрёнки. Стояли стайкой, как утята, моргали в такт ударам и поводили носами за трубой, которую клали на крюки Петька и Лёшка.

– Хочу гвоздь колотить! – ныл самый маленький. – Хочу стенку молоточить!

– На! – сказал Петька, подсовывая ему обрубок доски и два гвоздя. – «Молоточь»!

«Он – добрый, – подумал Лёшка. – А я? «Сам же себя полюби беспредельно…»

– Ну, всё! – сказал Петька, прилаживая последнюю трубу под карниз. – Пойдём в мастерскую, заберём у художника последние работы и будем развешивать.

Они вышли на улицу. И Кусков увидел в самом дальнем конце её две знакомые фигуры! Да! Ошибиться было нельзя. Там егерь Антипа Пророков разговаривал с Иваном Ивановичем. Издалека был виден белый верх его морской фуражки.

«Явился!» – со злостью подумал Кусков.

– Пойдём дворами! – предложил он. Они вышли на соседнюю улицу, и здесь их нагнали три легковые машины.

– Кусков! Сынок! – услышал Лёшка знакомый голос и обернулся. В первой машине сидел отец.

Глава двадцать вторая
«Не стая воронов слеталась…»

– Кто это? – спросил Петька.

– Так… – нехотя ответил Кусков. «Что это, – подумал он, – охота за мной, что ли, началась? Там этот Иван Иваныч стоит, здесь отец прикатил!»

– Сынок!

Из машины вышел Кусков-старший.

– Это твои друзья? – спросил он ласково. – Здравствуй, мальчик! Здравствуй, девочка.

– Иди в машину, я сейчас, – пробормотал Лёшка.

– Так это твой папа? – спросила Катя шёпотом. – Он за тобой приехал?

– Да не знаю я! – отмахнулся Лёшка.

«Вот деревня несчастная! Наверняка уже всё про меня известно! И что из дома ушёл, и что меня отчим ищет! Наверняка дед Клава уже всем всё разболтал. Небось на каждой скамеечке, на каждом крылечке старики обо мне говорят!»

– Слушай! – сказал вдруг Петька тревожно. – Я вон того, тощего – вон на заднем сиденье развалился, – я его где-то видел! Честное слово, только никак вспомнить не могу где…

– Ты что! – зашептала Катя. – За ним отец приехал, а ты вмешиваешься… Это их семейное дело…

– Знаю я этого парня! Видел я его! – бормотал Петька. – Я вспомню, обязательно вспомню…

Кусков вслед за отцом влез в машину и увидел в зеркальце, что Петька тревожно и испуганно глядит ему вслед. Машина рванула с места. Петькина фигурка уменьшилась и исчезла за углом дома.

– Ты чего приехал? – спросил Лёшка.

– Соскучился! – засмеялся Сява, отвечая за отца. – Просто извёлся весь – день не спит, ночь не ест!

Отец тоже засмеялся.

– А я люблю эти места! – продолжал Сява. – Уж лет пять сюда наведываюсь. Замечательные здесь народные промыслы!

Сейчас он совсем не выглядел тем пьяницей-размазнёй, каким был в городе. Даже трудно было представить, что этот жилистый парень с тяжёлым подбородком и чёлкой, что сваливалась на глаза, мог плакать, что отец его мог ударить…

«Соскучились и таким почётным караулом явились? Что-то не верится, – засомневался Кусков. – Что-то не верится, чтобы отец что-то делал, если в этом нет выгоды. Раз он приехал, значит, я ему для чего-то нужен. Ну да ничего, меня так просто не проведёшь».

– Где художник? – спросил шофёр, громадный парень с цепочкой на запястье, как у автогонщиков. Лёшка всегда мечтал иметь такую.

– Да вот в мастерской.

– Сиди, я сам! – сказал шофёр, вылезая из машины. Через минуту он вернулся с Вадимом.

– А… – сказал художник. – Общий привет.

Он уселся на заднее сиденье и добавил:

– «Не стая воронов слеталась…»

– Всегда к услугам, – осклабился Сява. – Прослышали мы – вам ультрамарин понадобился…

«А, вот оно что! – облегчённо вздохнул Лёшка. – Они краску привезли. Но тогда зачем здесь отец? Или эта краска какая-то дефицитная? Может, её отец где достал и теперь хочет с Вадима большие деньги сорвать?»

Кусков вдруг почувствовал, что Вадим смотрит ему в спину. Мальчишка встретил его взгляд в зеркале и поразился, каким грустным стало лицо художника. Вадим криво улыбнулся Кускову, расстегнул нагрудный карман куртки и достал дымчатые очки. Он долго протирал их кусочком замши, рассматривал на свет и наконец, вздохнув, надел. И снова стал тем Вадимом, которого Лёшка повстречал в кафе. Снова он сделался похожим на благородного гангстера. Но странное дело: сейчас он совсем Лёшке не нравился, потому что был чужим, непохожим на того человека, к которому успел привязаться мальчишка.

«Куда это мы едем?» – гадал Лёшка, и было ему отчего-то тревожно. Шофёр достал из кармана пластик жвачки, протянул Лёшке.

– Спасибо. Не хочу, – сказал мальчишка.

Шофёр пожал плечами, ловко разорвал упаковку и отправил зеленоватую пластинку в рот. Задвигал челюстями.

Машина раскачивалась и таранила ветки, как танк, мотор урчал и выл.

– Приехали, – сказал Вадим.

Их догнала вторая машина.

– Ставьте тачки здесь, – приказал Сява. Он открыл багажник и вынул оттуда два громадных рюкзака. Шофёр, который, наверное, был здесь самым сильным среди всех, взял один, другой поднял на плечи Лёшкин отец.

Из второй машины вышло ещё трое мужчин.

– Двинули, – скомандовал Сява, и все пошли по тропинке за Вадимом.

«Зачем Вадиму столько краски? – гадал Лёшка, уважительно поглядывая на мешки. – Зачем мы идём к избушке? Краска-то нужна там, в посёлке?»

– Стойте, – сказал Вадим и нырнул в дверь охотничьей избушки, где они прожили с Лёшкой почти неделю.

Через минуту он вышел.

– Идём.

– И сопливец с нами? – удивился шофёр, кивнув на Лёшку. Кусков не успел возмутиться, как был ошарашен Сявиным ответом:

– А куда ж его девать? Он с мая месяца с нами как ниточка с иголочкой. Этот милый мальчик подсмотрел и подслушал, как его батя художнику плёночку с картой передавал, на которой тропа, вот и пришлось с ним нянчиться! Сюда тащить!

– Так что? – спросил недовольно шофёр. – И он в доле?

– А ты как думал! – заголосил Кусков-старший. – Ты приехал сливки снимать, а он тут комаров кормил…

Лёшка плохо слышал, что кричал отец. У него стало темно в глазах.

«Так вот оно что! – думал он. – Это Петька Столбов послал в музей карту, составленную Антипой. Айвазовский – ну конечно, это прозвище такое – Ованеса-фотографа. Он эту карту переснял. Передал её Вадиму, и они теперь идут в крепость! А Вадим! Вадим! Он, оказывается, меня сюда взял, чтобы я ничего никому не разболтал! А я-то думал… А ему, оказывается, на меня было наплевать, как отцу, как всем… Эх!»

– Ах я дурак! – сказал Лёшка вслух, едва переводя дыхание от обиды.

– Что? – спросил Сява. – Что, маленький, животик заболел?

– Не пойду я никуда! – закричал Лёшка.

– Как это? – ласково спросил Сява.

– Вот так! Не пойду, и всё!

– Пойдёшь, милый, пойдёшь! – сказал Сява угрожающе, приближаясь к нему.

«Ну, держись!» – подумал Кусков, сбрасывая сапоги и радуясь оттого, что сейчас отомстит за обман, за то, что он никому-никому не нужен.

– Плохо вы меня знаете! – прокричал он. – Предупреждаю: я чемпион города по дзюдо среди юниоров! Предупреждаю!

Страшный удар в спину и в ухо швырнул его на землю. Лес качнулся перед ним, и земля больно ударила в плечо.

– Встань! – сказал шофёр, поправляя на руке браслет.

– В спину бьёте! – закричал Лёшка, вставая, и второй страшный удар повалил его.

– Ну что? – наклоняясь к нему, участливо спросил Сява. – Как мы себя чувствуем? Как дела, чемпион?

Узкое Сявино лицо плавало перед Лёшкой, насмешливо кривились губы, холодно смотрели глаза, но у Кускова не было сил подняться и ударить в это ненавистное лицо, и тогда он плюнул.

И тут же ослеп от боли. Его пинали как футбольный мяч. Мальчишка чуть не захлебнулся кровью.

– Прекрати! – услышал он голос Вадима. – Прекрати, я кому говорю.

Он открыл глаза. Шофёр держал Сяву за локти.

– Вставай! – сказал Лёшке Вадим.

Как ненавидел в этот момент Кусков всех! Если бы у него сейчас был автомат! Ах, если бы был автомат или граната… Он представил себе, как нажимает на курок: та-та-та-та… – и Сява и шофёр корчатся на земле.

– Ты что, старик! – наклонился отец к самому Лёшкиному лицу. – Ты что! – шептал он. – Ты что, не соображаешь, какое это дело! Тут по самому малому десять штук на нос!

Голова у Кускова гудела, всё качалось перед глазами.

«Какие десять штук? Десять тысяч, что ли?»

– У тебя другой дороги нет! – шептал отец. – Ты что, дурак – такие деньги терять! Что ты ерепенишься, гордость свою выставляешь, только доли своей лишишься, а тут такое дело…

– Утри кровь! – сказал Вадим. Он достал платок и подал Лёшке.

Лёшка машинально приложил его к разбитому носу.

– Вот-вот-вот… – говорил отец. – Утирайся. Давай-давай!

Лёшка чувствовал, как у него заплывает подбитый глаз. Он глянул на Вадима. Художник стоял, глубоко засунув руки в карманы, и покачивался «с пятки на носок».

– А что! – сказал он весело. – Вот сейчас заведу вас в болотце – и привет… Тут такие кладоискатели-путешественники с войны лежат.

– Юмор ценю! – сказал Сява. – Очень смешно.

Он поднял свитер, и прямо Кускову в глаза тускло блеснуло воронёное железо.

– Дырка получается пятьдесят на пятьдесят, – объяснил Сява. – Это ведь не какой-то там вальтер или кольт, а обыкновенная ракетница, мы люди не гордые…

Лёшка увидел, как Вадим побледнел.

– А болото, трясина то есть… Она для всех одинаковая, – добавил Сява. Двое мужчин подошли ближе, в руках у них были охотничьи ружья.

– Или ещё лучше, – сказал насмешливо один из них. – Случайный выстрел – драма на охоте…

– Иди и не рыпайся! – ткнул стволом ракетницы художника в живот Сява.

– Скот, – посиневшим от ненависти ртом ответил художник. – Скот. Ты же без меня с голоду бы подох! Сидел бы уже давно. Ты же без меня копейки не заработаешь!

– Поэтому ты ещё жив! – засмеялся бандит. – Ты думал, Сява – ишак! – закричал он истерично. – Сява, принеси, Сява, подай, Сява, исчезни! Да Сява тебя сто раз купит и продаст, если на такое дерьмо покупатели найдутся!

– Да вы что! Да вы что! – в панике метался между ними отец.

– Давай сюда карту! Без тебя разберёмся!

Лёшке показалось, что Вадим и Сява сейчас убьют друг друга. Он хотел закричать, но у него перехватило от страха горло.

– Ладно, – сказал примирительно Вадим. – Забудем. Может, без меня вы и попадёте в скит по карте, но наберёте там такой дряни, что самим дороже выйдет… Так что пусть карта пока тут побудет. – Он похлопал себя по нагрудному карману. – Твоя взяла! Пошли!

– Пошли! – сказал Сява.