Текст книги "Считаю до трех!"

Автор книги: Борис Алмазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава шестнадцатая
Болотная тропа

Они вырубили большие две жердины и двинулись вдоль опушки. Вадим шёл уверенно, Лёшка решил, что он тут уже побывал.

– Ну вот! – сказал художник, когда они дошли до невесть откуда взявшегося валуна. – Теперь начинается самое интересное.

Он достал компас и странный блокнот. Когда Кусков заглянул в него, то увидел сброшюрованные листы фотобумаги и отпечатанную на них карту с разметкой. Ему очень хотелось спросить о том, куда же они идут, но не такие у них с Вадимом были отношения, чтобы спрашивать. Да и потом… «Я же взрослый человек! Взрослый и суровый!» – решил Кусков, воскрешая в памяти забытый здесь, в деревне, образ мужественного гангстера, которому всегда старался подражать.

– Иди след в след! – сказал Вадим. – Если я провалюсь, сам не подходи – протягивай жердь. Итак, пятьсот шагов прямо… – Он взял жердь наперевес, как канатоходец, и сошёл на мох болота. Кусков тронулся за ним.

Сначала шли довольно быстро, хотя болотистая почва ходила под ногами как матрац и чавкала.

– Значит, его шаги шире моих сантиметров на десять, на десять шагов накидываем один лишний, тогда будет приблизительно верно, – бормотал себе под нос Вадим.

«Чьи шаги шире?» – хотел спросить Лёшка, послушно делая повороты вслед за художником.

– Стали, подышали! – командовал Вадим. – Теперь двести прямо, триста влево и два сложных участка, прямо лабиринт, а не тропа. Тут придётся не только шаги отсчитывать, но даже назад идти.

Первым провалился Кусков. У него завяз сапог, и когда он рывком хотел его выдернуть, то потерял равновесие и ухнул в воду.

– Держись! – крикнул Вадим. – Это тебе не дзюдо: раз, два – и готово. – Они постояли на кочке, обсуждая, что же было сделано не так…

– Дёргаться не нужно! – сказал Вадим. – Тут нужно двигаться совсем не так, как на суше. Нужно плавно…

–…как в фигурном катании! – догадавшись, подсказал Кусков.

Вадим смерил взглядом с ног до головы заляпанную болотной жижей Лёшкину фигуру:

– Во-во!

Но как они ни двигались, ничего не помогало. Скоро Лёшка совсем потерял счёт времени. Они падали, вставали, вытаскивали друг друга, ползли на коленях по грязи… Болоту не было конца. И только иногда встречавшиеся в промоинах брёвна подтверждали, что это тропа и с дороги они не сбились… Потому что откуда здесь взяться длинным брёвнам? Кругом было много деревьев, но это всё были толщиной в руку сосёночки да дохлые берёзки… Они только закрывали всё вокруг, и поэтому что там впереди – было совсем не видно.

Солнце жарило как в Каракумах! Кусков ошалел от однообразного изнурительного движения. У него кружилась голова, болели руки, ноги, поясница оттого, что не было твёрдой опоры. Они шагали теперь уже не по матрацу, а по жидкому тесту… И стоило остановиться, как жидкая грязь сразу начинала затягивать в гиблую глубину.

– Ясно! – сказал, утирая пот, Вадим. – Ясно, почему сюда столько лет никто не совался. Тут без карты вообще нечего делать, а весной и осенью и с картой не пройдёшь… На наше счастье, стоит такая жара…

«Ничего себе счастье!» – подумал Кусков. Он хотел спросить, зачем они лезут по грязи, какая у Вадима карта, но теперь у него уже не было сил на вопросы…

Они шли уже часов пять, и Кусков не просился обратно только потому, что теперь, наверное, до цели, к которой вёл художник, было ближе, чем назад… Рыжее болото, всё в чахлых деревцах, тянулось вокруг, Лёшка шагал и шагал, глядя на сапоги идущего впереди Вадима, на то, как быстро выступает в его следах вода…

– Смотри! – сказал, останавливаясь, художник. Впереди на горизонте чётко вырисовывались верхушки высоких деревьев. – Либо мы перешли болото, либо это скит!

– А что такое скит? – прошептал Кусков, облизывая потрескавшиеся губы.

Но Вадим не услышал или не захотел услышать.

Они шли ещё больше часа. Тропа петляла и кружила и не хотела их отпускать.

Высокие деревья оказывались то спереди, то сбоку, а то и вообще сзади. Кусков было рванулся напрямик, но ухнул в такую жижу, что еле вылез.

Как ни устали Вадим и Лёшка, но последние метры бежали, падая и хватаясь за кочки. Перед ними выросла высокая, кое-где подгнившая стена с покосившимися воротами. Перед полуоткрытыми створками была огромная яма, пришлось обходить её справа, вдоль стены.

– Эта яма искусственная! – сказал художник. – Видишь, мы идём, подставляя бойницам правый бок. Щит-то висел на левом.

Кусков глянул на чёрную замшелую стену, ему почудилось, что из покосившихся бойниц за ним следят чьи-то глаза, и мороз пробежал у него между лопатками.

«Пропадёшь тут, и никто никогда не узнает!»

Торопясь, они вышли на твёрдую землю. Но здесь идти было ничуть не легче: высокая, много лет не кошенная трава была такой густой, что им пришлось раздвигать её, как раздвигает воду бредущий по пояс вброд человек.

Ворота открыть пошире не давала всё та же трава. С большим трудом Вадим и Кусков протиснулись внутрь крепости.

– Фантастика! – ахнул Вадим.

Крепость так буйно заросла травой, кустами и высоченными деревьями, что, казалось, перестала быть делом человеческих рук, а вот так сама вместе с деревьями поднялась из земли. Стволы разворотили сгнившую мостовую, вплотную поднялись у стен домов. Их широкие ветки наглухо перекрывали замшелые крыши. Сумрачно и сыро было под ними.

«Как в джунглях!» – подумал Лёшка.

– Ничего сверху не видно! – пробормотал Вадим.

Высокие, покосившиеся избы с закрытыми ставнями обступали короткую улицу. Мост над канавой совсем сгнил. Брёвна, на которых он был сложен, когда-то толстые, истончились, сгнили и осыпались. Мост казался призраком, чёрным кружевом… Он всё ещё вёл куда-то, но по нему уже нельзя было ходить.

Осторожно ощупывая ногами твёрдые брёвна, пошли они улицей. Папоротники густо разрослись здесь. Никогда Кусков не видел таких: резные листья доставали ему до лица.

Вадим взял мальчишку за руку. Рука художника была холодна и дрожала.

Стряхивая липкую паутину, они поднялись на крыльцо. Дверь избы пронзительно завизжала. Лёшка вздрогнул. Изба словно закричала оттого, что её сон потревожили.

– Ничего здесь не трогай, – сказал Вадим. Но Лёшка и так боялся шевелиться.

В горнице было темно. Свет тонкими спицами пробивался сквозь закрытые ставни. В остальном же всё было так, словно хозяева только что вышли из неё. Стопка расписных чашек громоздилась на столе. Тряпичная кукла валялась на полу. Лёшка наклонился и поднял её, почти невесомую от старости, с пустым безглазым стёршимся лицом, и бережно положил на стол.

Художник рассматривал в углу иконы.

– Любопытно. Любопытно, – говорил он. – Очень старенькие, очень!

Кусков открыл крышку одного сундука из тех, что стояли под окнами. Там были вышитые белые полотенца, аккуратно переложенные травами, бархатными и шёлковыми одеждами.

Кусков оглянулся. На полу на слое пыли чётко отпечатались их следы. Лёшка зачем-то взял тряпку в углу и осторожно затёр их. Невольно они говорили шёпотом и ходили, стараясь не скрипеть половицами.

Они переходили из одной избы в другую. Все избы были похожи, и только одна резко отличалась от всех.

Странные столы-лавки стояли поперёк неё. Одна из стен была сплошь, от пола до потолка, увешана иконами, а в сундуках лежали завёрнутые в сукно книги.

Кусков развернул некоторые. Непонятная вязь букв бежала по страницам. Лёшка не смог прочитать ни одного слова.

– Это рукописные! – сказал Вадим. – Рукописные – очень старые! А это старопечатные… А вот иконы. – Он достал из сундука совершенно чёрные доски, на которых даже не угадывалось изображение.

– Вот это да! Вот это да! – приговаривал художник, поворачивая их так и эдак. – Это особо почитаемые иконы! Их принесли сюда издалека. Они совсем потемнели! Их несли как святыню.

Он сел на лавку, подпёр голову рукой.

– Сколько лет этой крепости? Лет двести пятьдесят? А может, её последние хозяева только подновили, а она и прежде стояла! Может, это поселение стояло, когда болото было ещё озером?

– Это нужно всё научным работникам сообщить! – посоветовал Кусков. – Пускай сюда экспедиция придёт.

– Придёт сюда экспедиция… Скоро придёт! – усмехнулся Вадим. – Ах! – закричал вдруг Вадим, вскакивая. – Сколько их?

Он стал пересчитывать завёрнутые в сукно иконы.

– Пятнадцать? Пятнадцать! Это же иконостас! Целый иконостас! Да! – сказал он. – Это иконостас. Может, его из Киева несли! Может, от татарского нашествия спасали! Боже мой! – Он даже за голову схватился. – Это полный иконостас из какой-то церкви. Он к этой избе не подошёл, вот его и убрали до лучших времён. Это же явно домонгольская живопись!

Он горячился, втолковывая Кускову, какая это ценность. Но Лёшке почему-то стало невесело. Всё не шла из ума усмешка Вадима.

– Вот погоди! Погоди! – кричал Вадим. – Я их открою! Весь мир ахнет! Я уверен. Они сиять будут! Светиться! Сверкать! Ах ты, не взять нам ничего отсюда. Боже мой! Тут же миллионы!

– Почему не взять? – удивился Кусков. – Нужно вырубить большие деревья. Чтобы вертолёт лопасти не сломал. Снимем ворота, всё на них вынесем… Здесь же нельзя реставрировать. Нужно в мастерских! Мало ли сколько там слоёв, – сказал Лёшка, припоминая всё, что говорил им в музее реставратор.

– Специалист! – усмехнулся Вадим.

– Не, кроме шуток. Тут будут избы реставрировать, дорогу делать… Нельзя тут иконы и книги оставлять, они испортиться могут…

– Это точно! – сказал Вадим. – Оставлять никак нельзя. Пошли, специалист…

Они вышли за ворота.

– Вот всё и кончилось! – сказал художник.

– Нет! – сказал Кусков. – Вот когда здесь всё отреставрируют и будут музей открывать, и нас пригласят…

Он представил, как пошлёт матери приглашение на открытие и она приедет, а он в новом костюме и в галстуке будет сидеть в президиуме рядом с Вадимом, с историками и академиками…

«Стой! Так ведь кукла… – Догадка заставила его остановиться. – Это ведь то самое место, где родственники егеря Антипы прятались от фашистов, – подумал он. – Ведь это тот единственный человек, который знает сюда дорогу! Ведь это сюда, наверное, скоро придёт экспедиция!»

Он глянул на широкую спину Вадима.

«Вот это да! – подумал он восторженно. – Вот это человек! Ведь ничего не сказал… Вот это человек. Конечно же! Это реставратор дал ему карту. Ступай, мол, Вадим, посмотри, есть ли здесь что-нибудь, чтобы экспедицию зря не гонять… А он ведь человек надёжный, он всё узнает и никому не разболтает».

– Когда здесь музей открывать будут, нас с тобой вряд ли пригласят, – сказал Вадим, как всегда усмехнувшись, но прозвучало это почему-то очень грустно.

Глава семнадцатая
Нет от этого спасенья

«Почему не пригласят?» – ломал голову Кусков. Самые невероятные предположения строил он, но объяснения так и не находил. Единственное, что он решил, – что Вадим действует и н к о г н и т о. Лёшке очень нравилось это слово – инкогнито. То есть чтобы никто ни о чём не догадался. Нужно, чтобы экспедиция получила всё в целости и сохранности.

Лёшка так устал и промок, что сразу, как только они вернулись в избушку, завалился на нары и спал без сновидений.

Проснулся он вечером. Вадим стирал в бочажке у родника измазанную торфяной жижей одежду. Не успел Лёшка пристроиться рядом и макнуть свои коричневые от грязи джинсы в воду, как на его мокрые руки сели несколько комаров и впились в тело. Он отмахнулся и тут же почувствовал, что в спину, в шею, в щёки впиваются десятки кровососущих хоботков.

От земли поднималось липкое облако комаров, мошки, гнуса… И вся эта нечисть сразу же полезла под рубаху, за ворот, в глаза, в уши, в ноздри…

Отмахиваясь мокрыми вещами, Вадим и Лёшка побежали к огню, но костёр помогал мало. Озверелые мошки ничего не боялись и лезли в самый дым.

– Вылет! – сказал Вадим, хватая котелок с кашей, ложки, этюдник и опрометью бросаясь в избушку. – У этой дряни сегодня вылет… Они сегодня вылупились и поднимаются. Я читал об этом, но никогда не предполагал ничего подобного! – признался художник.

Пока они завешивали щелястую дверь, комары и гнус так искусали их, что лица распухли как подушки.

– Смотри! – показал Вадим. Лёшка увидел комара, который впился в потёртую складку старого кирзового сапога и вертелся, стараясь достать ногу. – Сапог прокусывает!

За стенами избушки повис ровный гул.

– Кошмар! – сказал Вадим. – Что же мы, теперь будем сидеть, как в осаде? Комары нас к утру до костей изгложут!

Они завалились на нары, но комары и мошки лезли в избу сквозь им одним ведомые щели и грызли людей немилосердно.

Мальчишка и художник напялили на себя всю одежду, укрылись одеялом, но лежать неподвижно было жарко, а стоило пошевелиться, как сейчас же летающая нечисть впивалась в незащищённые места.

– Боже мой! – истерично сказал Вадим. – Кажется, ко всему можно привыкнуть, и к жаре и к холоду, а к этому нельзя. Ни черта от них дым не спасает. Вторую пачку искурил! Никакого толку! Они на сигарету садятся. Не боятся дыма, и всё тут!

Он лихорадочно, со стоном тёр расчёсанную до крови шею.

– Да, брат, это осложняет дело. Долго мы тут не выдержим!

Лёшка ничего не ответил, всё его тело горело и зудело от комариных укусов, ныли искусанные до крови щиколотки и фаланги пальцев. Руки и лицо опухли и чесались так, что хотелось рвать кожу зубами.

– Обрати внимание! – сказал художник. – Комар садится и ищет в коже пору, вставляет в неё хоботок и тянет, а мошка прямо вся вгрызается…

Лёшке стало казаться, что в мире ничего больше, кроме этой чёрной страшной избы, нет! Нет ни городов, ни деревень, ни радио, ни самолётов, а только этот гудящий летающей нечистью лес: комары, мошка, мокрец, гнус, слепни, оводы – и всё это жалит, кусает, жжёт, грызёт, впивается…

Ему захотелось уснуть и больше никогда не просыпаться. Но сон не приходил, и Кусков в полудрёме постарался вспомнить о чём-нибудь хорошем, чтобы отвлечься.

Всё время вспоминалась мать. Может быть, в этом была виновата темнота в избе, и красный свет заката над лесом, и духота от напяленной одежды. Лёшка вспомнил такую же тёмную ночь, и красноватый свет лампы, и жар… Он болел тогда не то корью, не то ещё чем-то, а мать сидела рядом. И так ему захотелось домой, к матери, что он застонал!

Она виновата, она решила выйти замуж, то есть предпочла ему, Лёшке, этого толстого Ивана Ивановича…

– А я вот тут лежу! Мучаюсь! – шептал Лёшка. – Всё из-за неё. И никто про нас не вспомнит, потому что мы с Вадимом одинокие! Ну и пусть! Вот я вырасту… – И картины одна ярче другой стало рисовать Лёшкино воображение: он воображал себя и на юге, и в машине с открытым верхом, едет и ни на кого не смотрит, и на корабле, куда никого, кроме него, не пускают, и в огромной вилле с бассейном, и даже хозяином необитаемого острова!

«Никого никуда не пущу! – злобно думал Лёшка. – Только Вадима! Мы никому не нужны! И нам никто не нужен!»

Слёзы сами по себе выкатывались из его глаз и бежали по щекам.

– Здрасте! Бедуете? – услышал Лёшка.

Он стянул с головы куртку и сел, больно стукнувшись головой о верхние нары.

На пороге стояли призраки! Вместо голов у них были огромные чёрные пузыри! Лампа замерцала.

– Ма… – прошептал Лёшка.

Но высокий призрак поднял с лица чёрную сетку, и Кусков увидел егеря Антипу Пророкова.

– Давай, дочка, чагу! – прогудел он. Второй призрак снял странную шляпу с головы, и Лёшка увидел Катю.

Она сняла с плеч котомочку и вынула оттуда какие-то чёрные комки.

Егерь зажёг в очаге маленький костерок и бросил комки в огонь. Белый странного запаха дым стал подниматься к потолку и пополз к двери.

– Открывай, не бойся, сейчас комары мигом улетят, они этого дыма не любят… – гудел Антипа.

– Да уж мы чуть не в костёр лезли! – пожаловался художник. – Не помогает.

– Дым не всякий комару страшен, а только этот, от чаги, от берёзового гриба, значит… Живите теперь вольно! – приговаривал он, вытаскивая из мешка белую кисею. – А то задохнётесь тут закрывшись…

– Петя! – спохватилась Катя. – Петя, что ты там стоишь. Вот познакомьтесь. Это Петя.

– Столбов! – сказал третий призрак, снимая накомарник с кудлатой головы.

– Ну, спасибо вам! Ну, спасибо! – приговаривал Вадим. – А ты, Петя, внук деда Клавдия?

– Ну, не совсем, хотя, конечно, внук!

– Клавдий во время войны детишек из пионерского лагеря от немцев прятал. Там Петра отец был, – объяснил Антипа. – Вот вам жидкость от комаров.

Егерь поставил на стол бутылку.

– Подальше от огня держите и сильно не мажьтесь: она кожу разъедает.

– Ты же с экспедицией приехать собирался? – спросил опять Вадим.

– Собирался, да не утерпел, сам приехал… – засмеялся Петька.

– И хорошо, что приехал! – Катя развешивала на нарах пологи. – Его дед Клавдий уж так ждал, так ждал.

Вадим внимательно посмотрел на Лёшку, на Катю и вдруг сказал:

– Я вижу, не один дед.

Катя покраснела, так что на ресницах выступили слезинки, и сказала:

– Конечно, не один Клавдий!.. Ещё и бабушка Настя. Вот!

– Разумеется! – подмигнул Лёшке Вадим.

«Чего он мне-то подмигивает, – насупился Лёшка. – Что я, дурак, что ли? – думал он. – Будто я не понимаю: этот Петька приехал раньше из-за Кати!»

– Нынче весна ранняя, всякая нечисть летающая рано поднялась, – гудел Пророков. – Прошлым годом по сю пору ещё снег в оврагах лежал, а нынче уже косят, да и то поздно: сохнет всё! Теперь опасайся, чтобы торф не загорелся…

– Ну что ж ты! – сказал Вадим Лёшке. – Мечтал быть барменом, а гостей не угощаешь, не профессионально!

Лёшка покраснел, а все неловко замолчали.

«Ну зачем он? Зачем про бармена? – Мальчишка глянул на Столбова, и ему показалось, что тот ухмыляется. – Зачем он из меня слугу делает? Ну, мечтал быть барменом, ну и что! Здесь же не бар. И этот стоит, ухмыляется. Встретились бы мы на татами – я бы ему показал!»

– А что это – барменом? – спросил некстати Антипа. – Повар, что ли?

– Около того! – сказал Столбов. – Кофе заваривает, коньяк разливает.

– И это мущинское дело? – удивился егерь. – Чудеса. Я ещё до войны был в Москве, так там здоровенный мужик в швейцарах стоял. Я говорю: «Дело-то у тебя какое?» – «Двери, – говорит, – открываю». – «И всё?» И всё, и ещё ему чаевые дают. И не стыдно! Здоровый бугай! На нём пахать можно.

– Я вам, Алик, помогу! – засуетилась Катя. – Пойдёмте.

– И я, – встрял Столбов.

– Да сиди уж, – не выдержал Лёшка.

– А чего?

– Сиди, Петя! Ты – гость, – успокоила его Катя. – Алик, возьмите накомарник. – Она подала Кускову странную шляпу с густой сеткой из чёрного волоса.

Вадим примерял такую же.

– А что, Альберт! – приговаривал он. – Мы теперь с тобою как турецкие принцессы в чадрах.

– Мне тут привезли накомарники фабричные, но у них сетка из тюля, – стал объяснять старый егерь. – Из материи. От дыхания материя к лицу липнет, и жрёт тя комар как хочет. А волосяной накомарник пузырём стоит. И не душно, и не лезет никто… Только теперь конского волоса хорошего не стало.

– Можно нейлоном заменить, – авторитетно сказал Петька. – Леска же теперь нейлоновая…

– Конечно…

Лёшка и Катя не слушали, чем кончится разговор, они пошли разогревать кусковскую стряпню.

Кусков торопился, уронил крышку в огонь. А Катя всё делала спокойно и быстро.

– Странный какой этот художник, – сказала она Лёшке.

– Чем? – удивился мальчишка.

– Нехорошо, конечно, так говорить, – сказала Катя, – но зачем он вас с Петей поссорить хочет?

– Как это? – не понял Кусков и даже перестал мешать варево.

– Не знаю, – сказала девочка. – А вот только кажется мне – не хочет он, чтобы вы подружились.

Они стояли у костра молча.

«А может, и правда он нас поссорить хочет, – думал Лёшка. – Может, он хочет, чтобы я только с ним дружил и больше ни с кем».

– А ты хочешь, чтобы я с Петькой подружился? – спросил он у Кати.

– Очень! Он очень хороший, только немного фантазёр!

– Ладно, – сказал Кусков великодушно.

Он хотел добавить: «Только ради тебя!», но не добавил.

– Вот и хорошо. – Катя длинной палкой сняла с костра ведро. И они понесли его в избушку.

Антипа Пророков уже достал из мешка свою чашку и ложку. Петька расставил на столе разнокалиберную посуду.

«Эх! – тоскливо подумал Кусков. – Вот пригласить бы Катю на чай, как тогда у Вадима пили. Чтобы сахарница серебряная и ложечки и чтобы белые салфетки и бисквиты… Она бы ахнула и на этого Петьку смотреть бы не захотела».

Застучали ложки.

– Хорош кондёр! – похвалил старый егерь. – Просто замечательный! – И, наклонившись к Лёшке, прошептал: – А ты его солил?

Кусков попробовал: есть было совершенно невозможно.

Сгорая от стыда, он кинулся за солью.

– Ничего, ничего… – гудел Антипа. – Недосол не пересол. Пересол на спине, а недосол на столе.

Столбов улыбался во весь рот.

– Эх ты! – сказал он Лёшке. – Стряпуха!

– Я? – взвился Кусков. – А ну выйдем!

– Да вы что! Вы что! – как железной плитой, придавил Антипа рукою Лёшкины плечи.

– Ну чего ты? – ещё шире улыбаясь, удивился Столбов. – Подумаешь, недосолил! Ерунда! Чего ты обижаешься? Дурачок!

– Я дурачок? – опять попытался вскочить Кусков.

– Чё ты всё вскакиваешь? – засмеялся Столбов. – Как на пружине! Туда-сюда! Туда-сюда! Ты ешь! Посоли и ешь! Вкусно, честное слово. Кать, – сказал он, – а помнишь, как я в прошлом году корову доить собрался? Ты бы видел, – сказал он Кускову, – ещё немножко, и каюк бы мне… – И Столбов ещё громче расхохотался. – Я ещё это… корову с лошадью спутал. Там в сарае было темно. – И он залился смехом, тряся кудлатой головой.

Он смеялся так весело и громко, что Кусков не удержался и тоже улыбнулся.

– Пустосмешка! – сказал он презрительно.

– Пять минут смеха как двадцать граммов масла! – наставительно сказал Петька и вышел к костру за добавкой.

– Они сегодня с дедом Клавой в бане так реготали – на улице было слышно, – сказала Катя.

– Соскучился по нас, вот и радуется! Золотой парень! – сказал Антипа и улыбнулся. Его коричневое, заросшее густющей бородой лицо сделалось добрым и ласковым. – А брехун до чего… Раз зимою ещё попросили его наши старухи газету прочитать, он и начал вычитывать: там пожар, там наводнение, там бандиты пятьдесят человек зарезали… Бабка Настя газету хвать да к Клавдию: «Дедок, ты гляди, что в мире деется…» Дед очки надел, а в газете-то в нашей районной всего и ужасов – коза пропала! Золотой хлопец!

– Чего ж хорошего? – недовольно буркнул Лёшка. – Обманщик!

– Не обманщик он, а врун! – поправил Антипа, наливая в кружку чёрного чая. – Он же не для выгоды обманывает, а для смеху врёт… Это разница.

– А я, – сказал Лёшка, – врунов презираю. Хоть каких… Ненадёжные они.

– Это Петя ненадёжный? – Катя даже встала. – Да когда Антипу Андреича браконьеры ранили, он его шесть километров по сугробам тащил… Все даже удивлялись потом, как он смог! А когда мы в болоте заблудились да в крепость попали, так он…

– Подумаешь, – засмеялся Лёшка. – Да мы тоже в этой…

Горячая рука Вадима легла Лёшке на затылок.

– Да о чём вы говорите? Вы пейте чай! Хороший парень – и славно. Где это он запропастился? Альберт, позови его…

– Вот ещё!

– Позови! – сказал Вадим.

Лёшка нехотя взял накомарник и вышел наружу.

– Стой! – услышал он Петькин шёпот. – Стой.

– Чего ты? – стряхивая его руку с плеча, сказал Кусков.

– Тихо, – прошептал Петька, – смотри, кабаны пришли…

Кусков глянул вперёд.

На том месте, где они оставили припасы, шевелились какие-то тени.

– Вот! – тихо засмеялся Петька. – Картошку они вашу едят…

– Да я их…

– Стой! Ты что! – повис на нём Петька. – Ты смотри лучше! А картошки я тебе завтра принесу! Смотри, вон какие поросята, ой! Полосатые, как крыжовник! А этот-то, носатый! Ух ты!

«Как он видит?» – удивился Лёшка, но когда его глаза привыкли к темноте, он тоже увидел носатого вожака или, наверное, мать и маленьких круглых и полосатых детёнышей, которые копались в разорванном мешке с картошкой и хрюкали.

– Я, понимаешь, вышел… – шептал Петька. – А они тут ковыряются, хорошо, я их успел заметить, а то бы мне кабаниха дала!

– Чего она может сделать? – усмехнулся Кусков.

– Чего? – ахнул Петька. – Да кабанов медведи сторонятся! Кабан одним махом лошади ногу перекусывает! У секача знаешь какие клычищи? Хо! Чего кабан может сделать…

– А откуда ты знаешь? – спросил Лёшка.

– Здрасте! – сказал Петька. – Ты что, «Жизнь животных» не читал?

– Я спортом занимаюсь. Дзюдо!

– Ну да! – пришёл в восторг Петька. – Слушай, покажи приёмчик, а?

– Спортзал нужен! – авторитетно сказал Лёшка.

– Да ладно тебе. Мы полянку найдём и на траве… А? Давай?

Странное дело: Кусков забыл, как только что этот мальчишка смеялся над ним, называя его стряпухой.

«Вроде этот Столбов парень ничего…» – подумал он.

– Тебя, Альберт, за смертью посылать… – высунул голову из двери Вадим. – Куда вы пропали?

Кабаны, услышав человеческий голос, фыркнули и рванулись напролом через лес, только треск пошёл…

– Эх! – вздохнул Петька. – Спугнули!

– Кого?

– Кабанов. Жалко, я бы ещё на них посмотрел.

– Ладно, – сказал Вадим, – идите в избу, а то Антипа ваш меня совсем заговорил… И говорит, и говорит, как радио…

– Пусть говорит! – серьёзно сказал Петька. – Пусть говорит. Он тридцать лет молчал. Заговорил – и пусть говорит досыта.

– Да я не против, только чай ваш простынет… – примирительно обнял их за плечи Вадим.

– Ой! Чуть не забыла! – всплеснула руками Катя, когда они вошли. – Директор совхоза просил вас, если не трудно, зайти завтра в правление. У него к вам есть дело. Приходите, посмотрите, как мы теперь на новом месте живём. А?