Текст книги "Внеклассное чтение"

Автор книги: Борис Акунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

От этого бесцеремонного хватания, от идиотского шепота Фандорин наконец пришел в себя и разозлился. Не на позднего гостя – на себя. Что за дикость, в конце концов? Почему честный, законопослушный человек должен нервничать из-за визита милиции, хоть бы даже и криминальной?

– Кому нужно? – неприязненно спросил он, снимая с груди руку капитана. – Почему вы пришли без предварительного звонка, да еще в такое позднее…

– Вам нужно, – перебил Волков. – В первую очередь вам. Зайти-то можно?

– Входите, раз пришли.

Николас первым вошел в гостиную. Можно ли позвонить, капитан уже спрашивать не стал. Достал из кармана мобильный телефон – дорогой, побогаче скромного Никиного «сименса» – нажал одну кнопочку.

Коррупционер, решил Фандорин, которому развязный опер ужасно не понравился. Известно, какая в милиции зарплата, на нее такой телефон не купишь. Взятки берет или «крышует» – знаем, по телевизору видели.

– Але, Миш? – забубнил Волков, отвернувшись. – Это я, Серый. Ну че там у вас с трупняком?… Понятненько. И особые по нулям?… Ясно… Хрена, сам на Колобки волокись, я вам не нанялся… Да кручусь пока… Ага, у этого, у кандидата. – Тут он коротко обернулся на Николаса, и тот понял, что он и есть «кандидат». Почему-то от этого невинного слова по коже пробежали мурашки. – Отбарабанюсь – звякну… Ага, давай.

Повертев по сторонам круглой, стриженной под полубокс башкой, капитан спросил:

– Наверно, в загородном проживаете. А тут так, место прописки?

– Почему? – удивился Фандорин. – Здесь и живу. Загородного дома у меня нет.

Эта информация оперуполномоченного почему-то озадачила. Он проворно подошел к двери в кабинет, сунул нос и туда – вот какой бесцеремонный.

– Послушайте, капитан Сергей Николасаич Волков из шестнадцатого отдела, – строго начал Ника, собираясь дать наглецу укорот, но милиционер повернулся к нему, лукаво погрозил пальцем и протянул:

– Хреновата квартирка-то. Не склеивается у нас.

Николас удивился. По московским понятиям квартиру никак нельзя было назвать «хреноватой». Двухсотметровая, в старинном, но полностью реконструированном доме, с высоченными потолками, в свое время она съела изрядный кус английского наследства. Тогда казалось, что это излишество, но, если учитывать последующий дефолт, квартира обернулась единственным толковым вложением капитала.

– Что «не склеивается»?

– Версия. Мрамора нет, ковры не наблюдаются, хрусталь-бронза отсутствуют. Вы что, подпольщик? Как гражданин Корейко?

– Как кто? – моргнул Фандорин, которому в его британском детстве папа сэр Александер не позволял читать советскую беллетристику. – Да что вы себе позволяете? Вторглись в частное жилище, суете всюду нос! Что вам нужно?

Милиционер взял два стула, поставил их один напротив другого. Сел, жестом пригласил садиться и хозяина.

– Ты лучше давай со мной начистоту, – строго сказал он. – Для вашей же пользы. Ксиву видал? Я из шестнадцатого. Это отдел по раскрытию резонансных убийств, понятно? Не «колбасник» какой-нибудь и не из налоговой. Пети-мети по чужим карманам мести – не по нашей части. Колитесь, Николай Александрович, на чем бабки варите. Слово Сереги Волкова – не настучу. Сам их, клопов сосучих, не выношу… Ладно, сейчас я вам одну хреновину покажу, после которой ты со мной стесняться перестанешь, как барышня у гинеколога.

Николас поморщился – метафора капитана Волкова ему не понравилась, как и хамские перескакивания с «вы» на «ты». Но от невнятных речений оперуполномоченного на душе становилось все тревожней. Кажется, завязывалась какая-то мутная, неприятная история.

– А до завтра разговор не ждет?

Он оглянулся на дверь детской. Эраст и Геля, должно быть, заждались продолжения сказки. Так вдруг захотелось послать капитана с его непонятными речами и зловещими шарадами к черту, вернуться в ясный и светлый мир, где нет никого страшней Серого Волка и всегда побеждает справедливость.

Но Волков уже совал в руки какой-то листок, и отделаться от этого дурного наваждения не представлялось возможным.

– Почитайте-ка. А там уж сами решайте, ждать до завтра или не ждать. Ваша жизнь не моя. Ага.

Это была ксерокопия машинописного текста. Не веря своим глазам, Ника прочел:

ПРИГОВОР

НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ ФАНДОРИН, президент фирмы «Страна советов», объявляется гадом и обманщиком, на основании чего приговаривается к высшей мере справедливости – истреблению.

– Что за бред? – воскликнул Фандорин. – Где вы это взяли?

– До завтра так до завтра, – злорадно оскалился капитан, забрал листок и сделал вид, что собирается уходить.

Однако сменил гнев на милость, вынул из папки большую глянцевую фотокарточку.

– Из кармана вот у этого гражданина.

На снимке был крупный план мертвого лица: широко открытые глаза, нимб из растекшейся по асфальту крови. Гримаса для трупа необычная – довольная и даже словно бы торжествующая. Николас охнул.

– Знакомого увидали? – весь подобрался Волков.

– Да… Этот человек был у меня сегодня. На работе.

– Знаю. У него в кармане лежала реклама вашей фирмы. Во сколько?

– Где-то около трех. Что… что с ним произошло?

– Имя, фамилию знаете? – перешел на шепот милиционер, словно боялся спугнуть добычу.

– Чью, его? – тупо переспросил Фандорин. – Кузнецов, э-э-э, вот имя-отчество не запомнил. Что-то самое обычное. Иван Петрович, Сергей Александрович… Не помню. Только вряд ли он назвался настоящим именем. Что с ним случилось?

– Почему «вряд ли»?

– Не знаю, так мне показалось. Объясните же, наконец, как он погиб? И что значит этот идиотский приговор?

Капитан разочарованно протянул:

– Правильно вам показалось… Проницательный вы человек, гражданин Фандорин. Нипочем не стал бы он вам свое настоящее имя называть… Как погиб, спрашиваете? С крыши спарашютировал. Дома номер один по улице Солянке, тут близехонько.

– Так это был он!

Николас вспомнил луноход в кратере и очерченный мелом контур на асфальте.

– Я видел милицейскую машину из окна. У меня там офис!

– Знаю. Зачем он к вам приходил? О чем говорил?

– Честно говоря, я так и не понял, что его ко мне привело. Вел он себя странно… По-моему, у него произошла какая-то личная драма. Возможно, заболела жена или даже умерла. А может, бред больного воображения. Он был явно не в себе… Но мне и в голову не пришло, что, выйдя от меня, он сразу же покончит жизнь самоубийством!

Хорош советчик, препаратор душ, горько сказал он себе. Не разглядел, что перед тобой человек на краю бездны. Ему, может, всего-то и хотелось услышать живое слово участия, а ты ему: «У вас совесть есть? Отнимаете от дела занятого человека!» Главное, чем занятого-то? Господи, как стыдно!

– Ага, самоубийством, – хмыкнул капитан. – Со скованными за спиной руками. И на лодыжке ожог от электрошокера.

Достал еще одну фотографию: перевернутый на живот труп, руки сзади сцеплены наручниками. Николас задержался взглядом на черных от крови пальцах покойника и содрогнулся.

Волков убрал страшные снимки, снова уселся. Теперь сел и Фандорин, чувствуя, что дрожат колени.

– Вот что, Николай Александрович, давай по-честному. Сначала я тебе всю правду. Потом ты мне. Лады?

Николас потерянно кивнул. Голова у него сделалась совершенно пустая, и, вопреки расхожей идиоме, мысли в ней не путались – их просто не было.

– Про убийство гендиректора ЗАО «Интермедконсалтинг» читали? – деловито спросил оперуполномоченный. – Такого Зальцмана? Его фугаской бухнули. На даче.

– Нет, не помню… Я не особенно интересуюсь криминальной хроникой. Знаете, у нас ведь бизнесменов часто убивают.

– Это точно, да и три месяца уже прошло… – Волков снова полез в папку. – Вот, нашли при осмотре мусорной корзинки в его кабинете. Видно, получил по почте, решил, что чушь собачья, да и выкинул. Гляньте-ка.

Фотография смятого листка бумаги. Машинописный текст:

ПРИГОВОР

ЛЕОНИД СЕРГЕЕВИЧ ЗАЛЬЦМАН, генеральный директор Закрытого акционерного общества «Интермедконсалтинг», объявляется гадом и обманщиком, на основании чего приговаривается к высшей мере справедливости – истреблению.

Николас хотел сглотнуть, чтобы протолкнуть застрявший в горле комок, – и не получилось.

– Ну про то, как завалили Зятькова, из «Честного банка», ты не мог не слыхать. Кипеж по всем СМИ был.

Да, ту историю Николас помнил. Во-первых, потому что при крахе банка с симпатичным названием лишились всех своих сбережений хорошие знакомые. А во-вторых, больно уж зверское было убийство. Вместе с банкротом во взорванной машине ехали семилетняя дочь и ее одноклассница – Зятьков вез подружек в зоопарк.

– Вот тебе еще чтение.

На стол лег новый снимок: точно такой же листок, как два предыдущих.

ПРИГОВОР

ВЛАДИМИР ФЕДОРОВИЧ ЗЯТЬКОВ, председатель правления «Честного банка», объявляется гадом и обманщиком, на основании чего приговаривается к высшей мере справедливости – истреблению.

– Что… все это значит? Николас расстегнул пуговицу на воротнике – со второй попытки, потому что плохо слушались пальцы.

– Если честно, хрен его знает, – простодушно улыбнулся оперуполномоченный. – Но главная версия у нас такая. Кто-то решил очистить общество от кровососов и капиталистических тиранов. Какие-нибудь съехавшие с резьбы коммуняки, ветераны интернационального долга. Сам знаешь, какая у нас страна: половина нервных, половина психованных, да по половине от каждой половины когда-никогда обучались народ мочить.

Фандорин хотел возразить против столь чудовищного преувеличения, но вместо этого, еще раз взглянув на фотографию, воскликнул:

– Это же терроризм! Самый настоящий! Непонятно кто, основываясь черт знает на каких сведениях, выносит невинным людям смертные приговоры и приводит их в исполнение! В России такого не бывало с царских времен! Об этом должна кричать вся пресса! В Думе нужно учредить специальную комиссию! А никто ни сном, ни духом!

– Это специально, чтоб паника не началась, по-нашему «резонанс». Шестнадцатый отдел именно такими делами и занимается, которые могут всенародный шухер произвести. Покойники-то, сами видите, люди непростые, буржуины буржуинычи, или, выражаясь интеллигентно, бизнес-элита. Принято решение вести розыск, как говорится, без участия общественности. А то начнется: красно-коричневая угроза, трали-вали. Политика. Ладно, не мое дело. Я сыскарь. Носом в землю уткнусь и нюхаю, есть след или нету. Короче, создана объединенная оперативно-следственная группа. Называется: «Дело Неуловимых Мстителей». Это я придумал, – похвастался капитан, но Николас юмора не оценил, потому что вырос на иных меридианах и с советской приключенческой киноклассикой знаком не был.

– Неуловимых? – повторил он упавшим голосом. – Их что, никак невозможно поймать? Но за что мне-то мстить? Я ведь никому ничего дурного не сделал. Какой-то театр абсурда…

– Что театр, это точно, – согласился Волков. – Вернее, цирк. Тут заколдованный круг получается. Вроде бы мстители эти сами подставляются: перед тем, как накрячить очередного буржуя, приговор высылают. Ставь засаду и бери их голыми руками, так?

– Так, – немного воспрял духом Фандорин.

– А вот шиш. Из-за того, что звону в прессе нет, мы узнаем про новое приключение неуловимых, когда налицо имеется трупак, мелко фасованный и в очень удобной упаковке. Приговоренные – люди серьезные, таких на фу-фу не возьмешь. Они привыкли, что обстоятельные пацаны грохают без предупреждения, а тут какая-то лохомудия: «гад и обманщик», «приговаривается». Зальцман выкинул приговор в корзинку – я вам говорил. Хорошо в пятницу вечером, уборщица не успела прибраться. У Зятькова бумажка эта неделю валялась, если не больше. Жене показывал, говорил – гляди, сколько чеканутых на свете развелось. Хотел выбросить, да супруга не дала. Себе оставила, подружек веселить. Повеселилась… Ни мужа, ни дочки, ни «мерса» за сто штук баксов, ни, между прочим, шофера, с которым, как установило расследование, мадам Зятькова состояла в сексуально-половых отношениях. – Волков коротко хохотнул. – В обоих случаях бумажки с приговором попали в руки следствия случайно. Запросто может быть, что и у других наших висяков по богатым, которые больше не плачут, тоже отсюда ноги растут. – И веселый капитан неожиданно пропел. – «Мертвые с косами вдоль дорог стоят. Дело рук красных дьяволят».

– Но… при чем здесь я? Как видите, я не миллионер, никого не эксплуатирую. У меня в фирме всего один сотрудник!

– Что за фирма? – прищурился оперуполномоченный. На чем бабки стругаете?

Чуть смущаясь, Николас объяснил про свой уникальный бизнес. Что люди сплошь и рядом попадают в трудные или нестандартные ситуации, рады бы получить квалифицированный совет, да часто не у кого. А между тем, нет ничего ценнее вовремя данного правильного совета… Объяснял, ежась под пристальным взглядом детектива, и сам чувствовал, как глупо все это звучит.

– Ясно, – сказал капитан, когда Ника умолк. – Правду говорить не хотите. Нехорошо, Николай Александрович. Вроде договаривались по честному.

– Послушайте! – Николас встрепенулся. Кажется, мозг начинал оттаивать от первоначального шока, и возникла первая гипотеза, пускай нелепая. – Если это какие-нибудь осколки коммунистического режима, может, они обиделись на название моей фирмы? Усмотрели в нем издевательство над… ну, не знаю, идеалами Октября. Наверное, можно установить, кто был этот человек, который бросился… то есть, которого сбросили с крыши?

– Если бы, – вздохнул Волков. – У парашютиста нашего ни особых примет, ни документов, ни мобилы. Отпечатки пальцев взяли, сдадим в лабораторию. Бумажки оформлять целый геморрой, а проку не будет. Татухи нет – значит, не сидел. И так видно, что не уголовный.

– Да, по типу он скорей похож на советского номенклатурщика невысокого ранга. Но кто мог его убить и почему?

Милиционер встал, спрятал последнюю фотографию в папку, вжикнул молнией.

– Наверно, свои. А почему – тайна двух океанов, спросите чего полегче. Может, предал интересы пролетариата. Кто их, уродов скособоченных, разберет. Однако уроды не уроды, а свое дело знают. И тут вырисовывается загадочка поинтересней. – Он придвинулся к Николасу вплотную и посмотрел прямо в глаза, для чего капитану пришлось подняться на цыпочки. – Что же у них с вами-то, гражданин Фандорин, облом вышел? Исполнитель мертв, а вы живы. Зря вы со мной ваньку валяете. Ей-богу зря. Как бы вас самого в удобной упаковке не расфасовали. Мне-то что, я переживу. Ваша проблема.

И двинулся к двери, напевая песенку кота Леопольда: «Неприятность эту мы переживем».

Ника переполошился:

– Постойте! Вы не можете так меня бросить! Я же не олигарх, у меня телохранителей нет!

– У нас тоже их напрокат не дают, – бросил через плечо оперуполномоченный. – В УБОПе, правда, есть отдел защиты свидетелей, но вы же свидетелем быть не желаете. Рассказали бы правду-матушку, а? Очень уж зацепочка нужна.

Оглянулся на Николаса, немного подождал.

– Не расскажете. Ну, хозяин – барин. А надумаете – вот номер.

Сунул визитную карточку, сделал ручкой и был таков. Через секунду хлопнула входная дверь, Фандорин остался один.

Пытаясь унять дрожь во всем теле, прошелся по гостиной. Хотел выпить виски и даже налил, но тут вспомнил про сына с дочкой.

Стоп. Трястись от страха будем потом, когда дети уснут.

Растянув губы в улыбке, отправился в детскую. Что за сказку он рассказывал? Ах да, про Серого Волка. А где остановился? Черт, не вспомнить. Ну, будет ему сейчас за забывчивость.

Сказку досказывать не пришлось – хоть в этом вышла Николасу амнистия. Близнецы, не дождавшись возвращения сказочника, уснули, причем Геля перебралась к брату в кровать и положила золотистую голову на его плечо.

Эта поза выглядела до того взрослой, что Фандорин вздрогнул. Права Алтын, специалистка по вопросам пола! Нужно расселить их по разным комнатам. Пятый год жизни – как раз период первичного эротизма. И уж во всяком случае не следовало нести чушь про любовь между братом и сестрой!

Но в следующий миг он увидел свисающую из под одеяла руку Эраста с крепко зажатой игрушечной шпагой и устыдился своей взрослой испорченности. Бросил детей в темном лесу, перед разинутой пастью страшного волка, а сам ушел и долго не приходил. Вот Геля и кинулась к брату за защитой.

Николас осторожно разжал пальцы сына, вынул шпагу. Вышел на цыпочках, судорожно стиснув пластмассовое оружие.

Чушь, какая чушь! «Гад и обманщик»? «Приговаривается к истреблению»?

Один день похож на другой, и от этого кажется, что жизнь обладает логикой и смыслом. Так, должно быть, полагает и улитка, греющаяся на рельсе железной дороги. А потом невесть откуда налетит огромное, черное, лязгающее, от чего нет спасения… За что, почему – есть ли что-нибудь пошлее и глупее этих вопросов? А ни за что, а ни почему. Так природа захотела, почему – не наше дело.

Слава богу, дома не было жены, и никто не видел постыдного Никиного метания по комнатам, не слышал бессвязных и жалких причитаний.

Чтобы положить конец истерике, он выпил три неразбавленных виски, и на помощь пришел мудрый алкогольный фатализм: чему быть, того не миновать, а побарахтаться в любом случае стоит. Решив, что утро вечера мудренее, Фандорин лег в кровать, для верности проглотил еще две таблетки успокоительного, и ему сразу же приснился успокотельный сон. Будто он умер, но в то же время как бы и не умер. Лежит этакой спящей красавицей в хрустальном гробу и посматривает вокруг. Там, снаружи, гроза, сверкают молнии, дождь колотит по прозрачной крышке, но замечательная усыпальница уютна и надежна. Беспокоиться ни о чем не нужно, идти никуда не нужно, и вообще делать ничего не нужно, потому что любое действие нарушает гармонию. Эта мысль показалась сонному мозгу Николаса гениальным в своей величавой простоте открытием. Уже полу проснувшись, он все продолжал додумывать ее, вертеть так и этак.

Нам только кажется, будто с нами что-то происходит и что мы перемещаемся во времени и пространстве. Нет, мы, то есть Я, – единственная фиксированная точка во всем мироздании. Вокруг может твориться что угодно, но моя незыблемость гарантирована, улыбался еще не открывший глаза Фандорин. Хрустальный гроб – отличный образ, подумал он, потягиваясь. Но тут за окном действительно грянул гром, задребезжали залитые дождем стекла, и под напором ветра распахнулась форточка. Первое, что пришло в голову испуганно вскинувшемуся Николасу, – не переоценил ли он прозрачность и прочность такой необычной гробницы.

Глава шестая
Утраченный рай

Сейчас, сейчас растопыренная пятерня подденет за ворот или за рукав, и тогда сей тесный закут воистину обернется для Митридата Карпова усыпальным склепом. Совершенно невозможно представить, чтобы два изверга, злоумышляющие против самое великой императрицы, оставили в живых свидетеля своего душегубства. Прикидываться малолетним несмышленышем бесполезно – итальянец видел, как Митя перед светлейшим красовался, чудесами памятливости блистал.

Зефирка сердито заворчала, цапнула и прижала к груди какое-то из своих сокровищ, но этого ей показалось мало, и мартышка укусила настырную ручищу за палец.

Гвардеец чертыхнулся, но руки не отдернул, вот какой храбрый.

– Крыса! – пропыхтел он. Ну, я тебе… Схватил Зефирку за ногу, выволок к свету. Та жалобно заверещала, блеснул зажатый в лапке хрустальный флакон.

– Шишки смоленые! Глядите, Еремей Умбертович, – загоготал Пикин. – Никакой не Ворон склянку стащил, а иная птица, сорока-воровка! Зря напугались. Ну-ка, что там у ней еще за добыча.

Митя и дух перевести не успел – загребущая рука потянулась к нему сызнова.

Охваченный ужасом, он подпихнул ей навстречу все, что лежало в надпечье: и съестные запасы, и свою пряжку, и старичкову звезду.

Звезда-то его и спасла.

– Ото! – Пикин с грохотом спрыгнул на пол. – Давайте делить добычу, ваше превосходительство. Пряжку вам, печенье с яблоком, так и быть, тоже, а Сашку Невского мне. Алмазы повыковыряю, закладчику снесу, вам же польза будет – часть долга уплачу.

Жалко стало Мите старичка, а что делать?

– Маленькая какая, будто игрушечная или детская, – рассеянно пробормотал Метастазио (про пряжку – больше вроде не про что). – Ладно, все хорошо что хорошо кончается. К делу, Пикин. Этими камешками вы с долгами не расплатитесь. А вот если нынче все исполните в точности, то мы квиты. Как только у старухи ночью начнется мигрень и рвота, получите все свои векселя и расписки. А когда вступит в силу завещание, я вам новый кредит открою, на десять тысяч.

– На пятьдесят, – сказал бравый преображенец. – И еще мало будет, Шишкин корень. Если курносый останется с носом (ха, каков каламбур!), вы с Платоном всю Россию в карман положите.

Затопали к выходу. Слава Богу, ушли. Можно было вылезать.

* * *

Вечером ужинали у императрицы в Бриллиантовой комнате, в самом что ни есть ближнем кругу. Сама государыня, августейший Внук без супруги, Фаворит, две старые и очень некрасивые дамы да адмирал Козопуло.

Еще были начальник Секретной экспедиции Маслов и страшный зуровский секретарь, но эти сидели не за столом, а на табуреточках: первый позади императрицы, второй с противоположной стороны, за спиной у князя. Оба держали на коленках по бювару, стопке бумаги, чернильницу с пером – чтоб враз записать, если ее величеству или его светлости придет на ум какая-нибудь государственная или просто значительная мысль.

Правда, за весь вечер такого ни разу не случилось. Наверно, из-за адмирала. Он трещал без умолку, сыпал рассказами и прибаутками, но неинтересными – всякая история заканчивалась тем, как кто-то навалил в штаны, или протошнился на каком-нибудь высоком собрании, или прелюбодействовал с чужой женой и прыгал нагишом в окно. Одним словом, всегдашние взрослые шутки. Как им только не наскучит?

А государыне нравилось. Она до слез смеялась адмираловым историйкам, особенно если попадались нехорошие слова, несколько раз даже их повторила. И все остальные тоже хохотали…

Екатерина тут была совсем не такая, как давеча, в Малом Эрмитаже. Одета попросту, в свободное платье и белый тюлевый чепец. Лицо размягченное, простое.

– Хорошо, – говорила. – Только здесь душой и разнежишься.

На Митин взгляд, место для душевного отдохновения было странное. В стеклянных шкапах торжественно сверкали имперские регалии: большая и малая корона, скипетр, златое яблоко, прочие коронные драгоценности. По стенам были развешаны шелковые и парчовые штандарты. Тут бы навытяжку стоять, при полном парадном мундире, а ей, вишь ты, отдохновенно. Должно быть, у государей душа не от того отдыхает, от чего у обычных смертных.

– Право, отрадно. – Императрица привольно потянулась. – Будто двадцать лет долой. Уж прости, дружок, – обратилась она к Внуку, – что твою Лизаньку сюда не зову, больно свежа да хороша. А так рядом с моими старушками я могу чувствовать себя красавицей. – И, со смехом, взвизгнувшей левретке. – Ах, прости, милая Аделаида Ивановна, про тебя забыла. Нас тут с тобой две красавицы.

Собачка рада вниманию, хвостом виляет, а царица лукаво Фавориту – да не на «вы», а просто, по-домашнему:

– Горюй, Платоша. Сегодня первый красавец не ты, а вон тот премилый кавалер. – И на Митю показала. – Играйся, ангел мой, играйся. После, глядишь, и я с тобой поиграю.

Диспозиция у Митридата Карпова была такая: его определили ползать по полу, где специально разложили цветные кубики и расставили деревянных солдат. Спасибо, конечно, за внимание, но все же взрослые невыносимо тупы. Какие кубики, какие солдатики, если они вчера уже видели, что разумом он ни в чем им не уступает?

Однако если б Мите вместо младенческих забав даже приготовили более увлекательную игрушку – хотя бы те же логарифмические таблицы – ему нынче все равно было не до развлечений. К деревяшкам он и не прикоснулся, все не мог отвести глаз от некоего хрустального флакона, стоявшего подле государыни. Тот самый иль не тот? Подменил Пикин или не сумел?

По случаю постного дня на столе были только рыба и фрукты, да и то всю рыбу съел один Козопуло, прочие к еде почти не притрагивались. Наверно, знают, что тут не разъешься, и заранее поужинали, сообразил Митя. Пили же по-разному, и для всякого было заготовлено свое питье: перед царицей кроме флакона был еще графин со смородиновым морсом, Фаворит пил вино, адмирал – английский пунш гаф-энд-гаф, великий князь довольствовался чаем, старухи потягивали наливку, Маслов и итальянец сидели так.

Два раза рука Екатерины тянулась к роковой склянке, и Митя коченел от ужаса, но в последний момент предпочтение отдавалось морсу.

Как, как рассказать ей про смертельную опасность?

Весь день Митю продержали в Фаворитовых покоях. Дел никаких не было, но и не сбежишь – у дверей крепкая охрана, без особого позволения не выпустит. Он думал, вечером расскажет, когда в Брильянтовую комнату поведут, но повел его не кто иной, как самый главный злоумышленник Еремей Метастазио. Митя так его боялся, что аж жмурился. Итальянец спрашивал про какую-то безделицу, а он и ответить толком не смог.

И за ужином секретарь нет-нет, да и поглядывал на Митридата, вроде бы рассеянно, но внутри от этих черных глаз все так и леденело. Оказывается, не выдумки это, про черный глаз-то. У кого душа черная, у того и взгляд такой же.

– А все же выпью настоечки, – сказала решительно государыня. – Хоть и пятница, да грех небольшой. Опять же церковь не воспрещает, если для здоровья польза. Ведь ваша настоечка полезная, Константин Христофорович? Полюбила я ее, всю внутренность она мне согревает.

– Осень полезная, васе велисество! – немедленно заверил грек. – И благословлена митрополитом. Покази-ка язык, матуська. Если розовый – пей смело.

Семирамида высунула язык, и все с интересом на него воззрились, а Митя даже на цыпочки привстал. Язык, к сожалению, был хоть и шершаво-крупитчатый, но совершенно розовый. Беды, похоже, было не избегнуть.

– Мозьно. Бокальсик, дазе два, – разрешил Козопуло и тут же налил настойки.

Митю будто толкнула некая сила. Он с криком бросился к столу и толкнул ее величество в локоть. Бокал полетел на пол, обрызгав царицыно гродетуровое платье.

– Ax! – вскричала Екатерина, а начальник Секретной экспедиции с неожиданным проворством прыгнул со своей табуреточки к Мите и крепко схватил его за ворот. Императрица ужас как рассердилась.

– Маленький дикарь! Сердце так и зашлось. Вон его отсюда, Прохор Иванович!

Маслов потащил нарушителя чинности за ухо к двери. Было больно и обидно, Митя – хотел крикнуть про отраву, но в этот самый миг встретился глазами с господином Метастазио. Ух как жуток был этот яростный, изничтожающий взгляд! А потом секретарь посмотрел ниже и судорожно дернул шейный платок, будто не мог вздохнуть. Увидел, понял Митя. Туфлю без пряжки увидел. Догадался…

Кое-как досеменил до двери, влекомый масловской рукой, беспощадной терзательницей уха. Вдруг раздался отчаянный вопль государыни, и железные пальцы Маслова разжались. Сберегатель престола кинулся к своей повелительнице.

– Что с ней? Смотрите! Ей плохо! – кричала Екатерина, указывая на пол.

Там, в разлившейся рубиновой лужице, лежала левретка Аделаида Ивановна, беззвучно разевая пасть и дергая всеми четырьмя лапами.

– Яд! – громовым голосом возопил Маслов. – Настойка отравлена! Умысел на жизнь государыни!

Императрица так и обмякла. К ней ринулись, опрокидывая кресла.

– Это хоросяя настойка! – бил себя в грудь Козопуло. – Я пил, матуська-царица пила! Никогда нисего!

Вдруг тайный советник вернулся к Мите, схватил за плечи.

– Пошто бутыль разбил? – вкрадчиво прошептал он. – С малолетской дури или знал про отраву?

Тихо прибавил:

– Ты мне правду скажи, мне врать нельзя.

Глаза у губастого старика были матовые, без блеска. Тут бы все ему и рассказать, но Митя оплошал – зачем-то взглянул на Метастазио, да и впал в оцепенение под неотрывным василисковым взглядом заговорщика.

– Знаешь что-то, вижу, – шепнул Маслов. – Добром скажешь или в экспедицию свесть? Не погляжу, что маленький…

Тут донесся слабый голос:

– Где он? Где мой ангел-хранитель? Что это вы, Прохор Иванович, ему плечики сжимаете? Иди сюда, спаситель мой. Мне и России тебя Господь послал!

И ослабла хватка черного старика, разжалась.

* * *

После памятного вечера в Брильянтовой комнате Фортуна подбросила Митридата Карпова выше высокого. Из пажей светлейшего князя Зурова, у которого этаких мальчишек разного возраста числилось до двух дюжин, сделался он Воспитанником Ее Величества, единственным на всю империю – такое ему было пожаловано отличие. Были и другие награды, более обыкновенные, но тоже завидные. Во-первых, вышло Мите повышение по военной службе: прежде он числился по конногвардейскому полку капралом сверх штата, а теперь стал штатным вахмистром, что равнялось чину армейского капитана. Во-вторых, папеньке за труды по воспитанию чудесного отрока был послан орден святого Владимира и пять тысяч рублей серебром. Однако соизволения на то, чтоб папенька с маменькой приехали (про Эндимиона Митя, памятуя затрещины и раздавленных лягушат, не просил), получено не было. «Я тебе буду вместо матушки, а Платон Александрович вместо батюшки, – ответила Екатерина. – Родителям же твоим в утешение какую-никакую деревеньку подарю из новых, из польских. Там земли да мужиков много, на всех хватит». Митя к тому времени уже ученый был, знал, что это она Фаворита расстраивать не хочет, ибо князь Зуров не терпит подле самодержицы красивых мужчин. Иные семейства своим смазливым отпрыскам на этом даже ухитрялись карьеру строить. Отправят ко двору этакого юного красавца, покрутится он денек-другой, помозолит глаза светлейшему – глядишь, дипломатическим курьером пошлют, или в армию с повышением, а одного, очень уж хорошенького, даже посланником к иностранному двору отправили, только б подальше и на подольше.

В общем, остался Митя один-одинешенек сиротствовать, а верней, как выразился остроумец Лев Александрович Кукушкин, сиропствовать — многие этак томиться пожелали бы.

Воспитаннику отвели близ высочайших покоев собственный апартамент с окнами на Дворцовую площадь. Приставили штат лакеев, назначили учителей, за здоровьем бесценного дитяти досматривал сам лейб-медик Круис.

Жилось Мите с роскошеством, но не в пример стесненней, нежели в Утешительном.

Подъем не когда пожелаешь, а затемно, в шесть, как пробьет дворцовый звонарь: долее никто спать не смей – ее величество изволили пробудиться. Утреннее умывание такое: чтоб Митридату легче сонные глазки разлепить, слуга ему протирал веки губкой, смоченной в розовой воде; потом драгоценное дитя под руки вели в умывальню, где вода, качаемая помпой, сама лилась из бронзовой трубки, да не ледяная, а подогретая. Своей рученькой он только зубы чистил, смыванием же прочих частей тела ведали два лакея – один, старший, всего расположенного выше грудей, второй – того, что ниже.