Текст книги "Сказки старого, нового и иного света (2 изд.)"

Автор книги: Борис Акунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Китайская сказка
Невидимый сад мастера Вана

Шесть оттенков красного

Во времена, когда люди жили проще, но честнее, чем нынче, был в городе Чэнду, столице царства Шу, непревзойденный мастер садового искусства по имени Ван.

Дом у него был маленький и ветхий, потому что Ван совсем не заботился об удобствах тела. Сад тоже невелик, зато это был самый чудесный сад на свете, и каждое растение в нем не имело себе равных во всем Китае. Если у Вана рос пион, это был самый красивый пион под небом, если роза – то такая, что на другие розы смотреть уже не хотелось, только на эту.

Но Вану этого было мало. Он выводил еще и новые, прежде небывалые цветы, причем больше всего ценил лотосы, выращивая их в маленьком пруду, к которому никто, кроме хозяина, приближаться не смел.

Мастер и в сад-то никого не пускал. Жил один среди цветов, которые ему нравились гораздо больше людей, что неудивительно. Люди приносят не только радость, но и горе, а цветы одну радость. Печаль испытываешь, лишь когда они увядают.

Так Ван и жил. Радовался, когда цветы распускались и оплакивал те, что увядали, но скоро утешался, ибо растения у искусного садовника полностью не умирают. Остаются семена, и из них вырастают точно такие же растения, а у истинного мастера даже лучшие, чем прежде.

Когда Ван утром выходил на веранду, цветы поворачивались к нему, тянулись лепестками. Он разговаривал с каждым. Один похвалит, другим повосхищается, ведь цветы по своему характеру очень тщеславны и обожают лесть, от нее они расцветают еще пышней. Таковы они все, кроме лотосов, подле которых следует молчать. Некоторые из этих священных растений, в особенности того или иного красного оттенка, обладают магической силой, и лучше ее пустыми словами, без нужды, не пробуждать.

Лотос Фэйсинь, имеющий четыре малиновых лепестка, может придать телу невесомость. Если сорвать лепестки один за другим, мысленно произнеся заклинание, ведомое посвященным, в течение целого дня сможешь летать, как птица.

Лотос Канфу с шестью алыми лепестками, если потереть им живот, вылечивает любую болезнь.

Золотой Баоцзян с десятью лепестками позволяет находить зарытые в земле клады. Надо взять в руку цветок, и он сам отведет туда, куда нужно.

Багровый Минси с двенадцатью лепестками одарит ясновидением того, кто украсит им свою прическу. Для такого человека на свете не будет тайн, он слышит даже несказанное и видит то, чего еще не случилось.

Светло-пурпурный Шанлян с шестнадцатью лепестками умиряет сердце даже закоренелого злодея – нужно лишь подойти к нему, слегка ударить цветком по голове, и плохой человек преобразится.

Лиловый Усинь имеет всего два лепестка. В отличие от остальных лотосов он скромен, даже невзрачен, но этот цветок ценится не за свой вид, а, наоборот, за невидимость. Вокруг Усиня образуется магический круг радиусом в пять чжанов, и все, что внутри этого круга, становится недоступным для взгляда окружающих. Мастер вывел этот цветок раньше других, и волшебной ауры Усиня как раз хватило, чтобы в нее поместился весь чудесный сад. Хоть он по-прежнему находился посреди столицы, теперь люди его не видели и не мешали Вану своими вздорами. Он их тоже не видел, только слышал гул улиц, но от этой докуки избавился без волшебства: просто затыкал уши кусочками мягкого мха и существовал в блаженной тишине. Скоро соседи позабыли, что на этом месте когда-то жил садовод, а он забыл про них. Где-то совсем близко, за незримой стеной, кричали, бранились, плакали, смеялись, но мастер этого не видел и не слышал.

Нечего и говорить, что чарами остальных магических лотосов Ван не пользовался. Ему некуда и незачем было летать, болеть он не болел, в золотых кладах не нуждался, в ясновидении – тем более. Его занимали только тайны Красоты.

Но Красота, как всякая могучая сила, несет в себе и опасности, о чем садоводу мог бы поведать Лотос Ясновидения, но для этого сначала пришлось бы его сорвать, а такое Вану и в голову не приходило.

Всезнающий лотос Минси, к примеру, предупредил бы, что Красота подобна опиуму. Чем больше ее потребляешь, тем больше от нее зависишь, и насытиться ею невозможно. Голод делается только требовательней.

То же происходило и с Ваном. Его сад становился все прекрасней, но мастер не испытывал удовлетворения. Ему казалось, что цветы могут быть еще красивей.

Так у него зародилась великая мечта – вывести Самый Прекрасный Лотос На Свете. Такой, чтобы смотреть на него, не отрываясь, всю жизнь и ни в чем ином более не нуждаться.

Теперь Ван с утра до вечера колдовал над ростками и семенами, менял состав почвы и воды, оттачивал заклинания, развешивал над своим прудом тончайшие шелковые занавесы, просеивающие солнечный и лунный свет.

В царстве Шу бушевала междоусобица, лилась кровь, свирепствовали моровые поветрия, люди умирали от неурожаев и голода, а Ван был безмятежен в своем маленьком невидимом царстве красоты. Его кропотливая, вдохновенная работа медленно, но верно продвигалась.

Лотос Ванмэй

Потратив годы, садовник наконец сумел создать семя цветка, который назвал Ванмэй, «Совершенство», взяв первый иероглиф из своего имени. Этот лотос, не похожий на все прочие, должен был раскрываться постепенно: шесть рядов лепестков, один прекрасней другого, развернутся, каждый в свое время, от внешнего к внутреннему, а самой последней откроется сердцевина, средоточие всей Красоты Мира. Вот какой это был цветок!

Мастер сел подле пруда и поклялся себе, что не сойдет с этого места, не упустит ни единого драгоценного момента созревания Ванмэя.

Скоро его терпение было вознаграждено. Бутон раскрыл свой первый ряд.

Его лепестки были ослепительной белизны, по сравнению с которой чистейший снег на вершине горы Цинчэн казался грязным покрывалом.

«Так вот что такое настоящая белизна!» – воскликнул мастер и благословил небеса, что дожил до этого счастливого дня.

«Если даже самый крайний ряд производит такое действие, что же будет, когда раскроются другие?» – с трепетом подумал Ван и стал ждать следующего цветения.

Но Красота таит в себе свойство еще более опасное, чем ненасыщаемость, о чем садовник не ведал. Когда Красоты становится очень много, душа окруженного ею человека тоже начинает становиться красивее, а применительно к душе это значит, что она делается более чуткой. Это очень опасно.

Ван, как всегда, сидел, заткнув уши мхом. Но по мере того, как садовник любовался белизной лепестков, мох словно истончался. Сквозь него начал пробиваться пренеприятный звук, мешавший Вану созерцать рождение Совершенства.

Где-то захлебывался плачем ребенок.

В досаде мастер напихал в уши побольше мха, но это не помогло. Крик становился громче и громче.

В конце концов, рассердившись, Ван поднялся и вышел за невидимые ворота своего двора, чего не делал уже много лет. Нужно было положить конец безобразию.

Прощание с Канфу

Он не узнал улицы, на которую выходили ворота. Может быть, от долгой замкнутой жизни среди чудесных цветов глаза просто отвыкли от уродства, но вид людских жилищ показался Вану ужасающе отвратительным. Какая грязь, какое безвкусие! А какая нищета!

«Успокойте вашего ребенка! – закричал мастер, остановившись у порога дома, откуда доносились крики. – Он мешает мне сосредоточиться!»

Вышла заплаканная женщина.

«Простите, – сказала она, вытирая слезы. – Моего малыша укусила зеленая змея, выползшая из канавы. Ему очень больно. Яд смертелен, но действует он медленно. Мальчик отмучается, и станет тихо. Потерпите, прошу вас».

«И долго это продлится?» – раздраженно спросил Ван. У тех, кто самозабвенно служит Красоте, в душе не остается места для сострадания.

«Лекарь говорит, день или два…»

«Черт знает что», – проворчал мастер и вернулся в свой невидимый сад.

Он снова сел у пруда, но крики мешали ему наслаждаться зрелищем. Хуже того: Ван заметил, что второй ряд лепестков, начавший было приоткрываться, вновь сомкнулся. Плач мешал и лотосу. Нужно было устранить помеху.

Ничего не поделаешь. Садовник срезал алый цветок Канфу, исцеляющий любые недуги, и вновь отправился к соседнему дому.

Не постучавшись и не поздоровавшись, он распихал горюющих родственников бедного мальчика, наклонился и потер ему лотосом живот.

Почерневший, распухший от змеиного яда ребенок сразу перестал кричать. Лицо его порозовело. Опухоль спала. «Мне надоело лежать! – заныл исцеленный. – Я есть хочу! Я играть хочу!»

Счастливые домочадцы не знали, как и благодарить спасителя. «Мы бедные люди, – говорили они, – но для вас мы ничего не пожалеем, только скажите!»

«Мне нужно от вас только одно, – рявкнул на них Ван. – Чтоб ваш чертов ребенок больше не шумел!»

И поспешил назад, к пруду.

Прощание с Баоцзяном

О радость! Второй ряд лепестков снова приоткрылся, и уже было видно, что они пунцовые, как утренняя заря в ясный зимний день. Мастер не ел и не спал, завороженный чудесной картиной этого восхода.

И вот второе, пунцовое кольцо полностью растворилось. Оно так безукоризненно сочеталось с белым сиянием внешнего ряда, что душа садовода затрепетала и взлетела выше.

В то же мгновение она услышала новый шум, еще назойливее прежнего.

Он несся не из какого-то одного места, а отовсюду. Это были вздохи, всхлипывания, жалобы, стоны множества людей.

Ван не мог взять в толк, откуда слышатся эти противные звуки, но испугался, что из-за них не захотят распуститься лепестки следующего ряда.

Поэтому он снова вышел из своего невидимого убежища наружу – разобраться, что там у них происходит. Походил по окрестным улицам и понял, что по всему кварталу, в каждом доме, сетуют на нищету, голод и тяжкую жизнь. Это был очень несчастливый квартал, и Лотос Ванмэй, конечно, никак не мог полностью расцвести, со всех сторон окруженный таким несовершенством.

«Чтоб у вас стебель засох и листья отвалились!» – выругался мастер самым ужасным проклятьем из всех, какие знал.

Он вернулся к пруду, извинился перед золотоцветным Баоцзяном и срезал его.

Лотос покачал своими десятью лепестками, словно к чему-то принюхиваясь, потом качнулся в направлении гор и потянул Вана за собою. Тот не противился.

Выглядело это так, словно идет сердитый человек, держит в вытянутой руке цветок невиданной красы – на самом же деле путь указывал лотос, а Ван лишь повиновался.

За городом Баоцзян привел мастера в горную пещеру, где были зарыты сокровища, должно быть, хранившиеся там с незапамятных времен. Мастер посмотрел на них и подивился, насколько золото уродливее цветов. Как глупы люди, не понимающие этого!

Но польза есть и от золота.

Он поспешил обратно, к старейшине квартала, и объявил, что жители больше не будут жить в нужде. Золота хватит каждой семье.

Люди сначала не поверили, но он отвел их в пещеру, они увидели сокровище, и началось всеобщее ликование.

«Как нам отблагодарить тебя, щедрейший из щедрейших?» – говорили они.

«Живите тихо и больше не хнычьте!» – сказал Ван и побежал прочь. Он боялся, что третий ряд лепестков распустится без него.

Прощание с Шанляном

Третий круг оказался бирюзовым, словно мартовское небо в предвечерний час, только много чище и глубже.

Мастер жадно смотрел на это диво и не мог насмотреться.

Сначала ничто не мешало его наслаждению, было очень тихо. На соседних улицах шумел праздник, раздавались радостные вопли, в небе лопались петарды – люди забыли про данное обещание, они ведь не умеют жить без шума ни в беде, ни в веселье, но красивую душу бередят только горестные звуки, от счастливых она не сжимается.

Однако несколько дней спустя, когда Ван уже готовился к следующему, четвертому чуду, сквозь тишину стал пробиваться вой и скрежет, словно весь город скрипел зубами от боли, не мог сдержать стонов.

«Чего вам еще нужно? Чего вам не хватает?» – накинулся мастер на старейшину квартала.

«Нам всего хватает, мы довольны, – с поклоном ответил старейшина. – Благодаря вам мы живем лучше всех в Чэнду. Но остальные жители несчастны, потому что городом правит жестокий князь Ханжэнь. Он мучает и истязает народ, каждый день кого-нибудь казнит. На площадях повсюду выставлены отрубленные головы, руки и ноги. В городе очень страшно, вот люди и плачут».

«Почему все отрывают меня от самого важного дела на свете! Будто сговорились! – посетовал Ван. – Ладно, я наведу порядок в Чэнду».

Он отправился к себе в сад, со вздохом срезал светло-пурпурный лотос Шанлян и быстрой походкой, ругаясь всякими садоводческими ругательствами, поспешил к княжескому дворцу.

Попасть к правителю было нелегко. На пути к его покоям было семь дверей, и у каждой стоял свирепый стражник. Но Ван легонько касался волшебным цветком лба воина, и тот из злобного сразу становился добрым. Сам распахивал перед гостем дверь и провожал благожелательным напутствием.

Так, безо всяких помех, мастер добрался до жестокого князя Ханжэня.

«Эй, стража! Кто пропустил ко мне этого оборванца?!» – зарычал грозный владыка, а когда никто ему не ответил, накинулся на самого Вана: «Немедленно говори правду, кто тебя пропустил, и тогда я всего лишь отрублю тебе голову! А если соврешь – предам тебя казни Тысячи Кусочков!».

Мастер не стал тратить времени на разговоры, он очень торопился. Просто стукнул правителя цветком по голове.

«Что со мной?» – пробормотал Ханжэнь. Повернулся к зеркалу, поглядел на себя. Испугался.

«Кто этот грубый человек со зверской рожей? Неужели я?! В какое чудовище я превратился! Разве таким я был в юности? Эй, слуги, несите скорей шелковый шнур! Такому злодею нет места на земле! Я повешусь!»

Мастер Ван, уже повернувшийся было уйти, затревожился и остановился.

«Эй, эй, – сказал он. – Не надо вешаться! А то вместо тебя появится другой такой же или хуже. Лучше исправь зло, которое ты совершил. Тогда перестанешь пугаться зеркала».

«Ты прав, мудрец! Ты прав! – воскликнул Ханжэнь. – Я стану самым справедливым князем на свете!»

И стал. Тут ведь довольно просто захотеть. Князь повсюду искал чудесного старца, чтобы отблагодарить его, но не нашел, а если и нашел бы, Ван, конечно, лишь попросил бы оставить его в покое.

Главное, что в городе Чэнду установились мир и тишь. Ничто больше не мешало четвертому кольцу лепестков открыться.

Прощание с Фэйсинем

Они распустились и оказались оранжевыми, как языки всеочищающего пламени. Согретый чудесным теплом этой красоты, Ван нежился в ее лучах до тех пор, пока неугомонная чуткая душа не уловила дальний звон железа, вопли ярости и вскрики боли. Они делались все громче.

Пятый ряд лепестков оставался сомкнутым.

В крайнем раздражении мастер кинулся во дворец, был сразу проведен к правителю и набросился на него с упреками: «Неужто нельзя устроить тихую жизнь в одном городе? Зачем вы шумите? Чего вам все неймется?!».

«Дело не в нас, – печально отвечал бывший жестокосердный, а ныне добродетельный князь Ханжэнь. – Но в царстве Шу междоусобица и смута. Правители других городов и провинций нападают на наши пределы со всех сторон. У меня храброе войско, но оно не может уследить за всеми направлениями. Мы готовимся отразить врага с востока, а другой нападает с запада. Укрепим оборону на севере, а по нам бьют с юга. Пока в царстве не восстановится единство, люди так и будут убивать друг друга».

«Будет вам единство», – проворчал мастер Ван.

Он сорвал малиновый Фэйсинь, произнес магическое заклинание, и тело стало легче воздуха.

Ван понесся по небу на восток, запад, юг и север, посмотрел, откуда подкрадываются враги, и сообщил князю Ханжэню. Тот со своим храбрым войском по очереди разбил всех противников, объединил все царство Шу и установил в нем мир.

«Учитель, – с поклоном сказал он Вану, – если я стану царем, не согласитесь ли вы быть моим первым министром?»

«Еще недоставало! Я не хочу и не умею править людьми, я разбираюсь только в цветах».

Ханжэнь поклонился еще ниже.

«Тогда станьте царем вы, а министром назначьте меня. Вам не придется утруждаться повседневными заботами, клянусь».

«Ах, оставьте вы меня со своими глупостями! – закричал потерявший терпение садовник. – Мне нужно торопиться к моему лотосу!»

Прощание с Минси

Лепестки пятого слоя уже ждали его, пленяя лазоревой голубизной. Мастер даже забыл расстроиться, что пропустил их рождение, – так ослепительно они сияли. В них были и небо, и море, и хрусталь горных водопадов – все лучшее на свете.

Каким же тогда будет последний, шестой ряд, с замиранием сердца вопрошал себя Ван. Какого цвета? Серебряного? Золотого? Или, может быть, некоего небывалого, для которого у людей нет названия?

Он терпеливо ждал, возвышаясь душой, в благоговейной тишине, а та вдруг взяла и пошла трещинами, словно разбитое окно. Через трещины стали просачиваться звуки. Опять кто-то кого-то мучил, кто-то издавал предсмертные стоны, кто-то рыдал от горя.

Это было невыносимо!

Срезанные лотосы еще не умерли, Ван почтительно поместил их в вазы и не забывал менять воду. Поэтому Фэйсинь вновь наделил его даром летать.

Мастер взмыл под облака и стал высматривать, где в стране непорядок, нарушающий покой души и мешающий Цветку Совершенства.

Но в царстве Шу повсюду царила чинность. Отвратительные звуки неслись не оттуда.

Пришлось подняться еще выше, откуда открывался вид на всю Поднебесную – от высоких гор на западе до великого океана на востоке.

Да, в царстве Шу было мирно и спокойно, но воевали остальные восемь царств Китая, и людским страданиям не было счета.

«Великий Будда, дай мне терпение бамбука, цветущего раз в сорок лет! – воскликнул Ван. – Что же мне со всеми вами делать?»

Он не знал этого. И пришлось ему сорвать лотос всезнания и ясновидения, багровоцветный Минси.

Минси сразу поведал садовнику, как быть.

Сердитый мастер облетел все остальные восемь царств, шлепнул светло-пурпурным лотосом Шанлян каждого правителя – кого по лбу, кого по темени, кого просто по щеке, и все они образумились, умягчились, подобрели.

Тогда Ван собрал в одном месте владык всех девяти царств Китая и сообщил им то, что узнал от лотоса Минси.

«Все невзгоды происходят от двух причин: нужды и злобы. Чтобы избавиться от первой беды, не мешайте сильным работать и помогайте тем, кто слаб. Тогда зло останется только в людях, которые рождаются на свет злобными. Их не так много».

«Нужно всех их найти и перебить? – спросили цари. – И тогда повсюду воцарится Добро?»

«Нет. Они же не виноваты, что рождаются злобными. К тому же и от Зла есть польза. Назначьте злым людям большое жалованье и отправьте их охранять границы Поднебесной. Пусть злоба обращается не внутрь, а вовне – против диких варваров. Сделайте, как я сказал. Ибо, если кто-нибудь еще в Китае станет отвлекать меня от моего дела, я выращу лотос незримости Усинь такого размера, что вся Поднебесная станет невидимой!»

Он вернулся в Чэнду, в свой сад, и, судя по тому, что противный шум скоро утих, страшная угроза подействовала.

Обычные китайцы стали добрыми, а злые китайцы разъехались на дальние рубежи срывать свой дурной нрав на варварах. Ничто теперь не мешало шестому ряду лепестков раскрыться.

Блаженство ожидания

Они оказались не серебряными и не золотыми, а серыми, чего с лепестками никогда не бывает, но этот цвет был не скучным, а самым богатым из всех – и перламутровым, и платиновым, и жемчужным. Ван и не подозревал, сколько в сером оттенков! Больше, чем в самой роскошной радуге!

Но оставалась еще сердцевина, самое средоточие Совершенства. Когда откроется она, Красота станет полной, и смысл бытия осуществится. Мир достигнет цели, ради которой он создан.

Мастер сел у пруда и стал ждать.

Судя по тому, что мир еще несовершенен, сердцевина Прекрасного Лотоса пока не раскрылась. Должно быть, Ван до сих пор ждет в своем невидимом саду, пребывая в радостном предвкушении, а это состояние самое лучшее из всех. Если оно никогда не заканчивается, это и называется Раем.

А может быть, мастеру не нужно было ограничивать гармонию рубежами Поднебесной, и тогда сердцевина уже раскрылась бы. Кто знает?

Кто знает, не сыщется ли ответ на другой стороне Океана, в Новом Свете?

Индейская сказка
Поиск имени

Говорят, что у бледнолицых людей, живущих за Великой Равниной, имена ничего не значат, что они даются с рождения и до самой смерти остаются теми же. Человек едва появился на свет, еще ничего про себя миру не объяснил, а его уже зовут, допустим, «Джонсмит», и эти звуки не имеют совсем никакого смысла, ничегошеньки о носителе имени не рассказывают, а невероятнее всего, что, как человек потом ни меняйся, какие великие или низменные поступки ни совершай, так его всё и будут звать «Джонсмитом», пока душа не отправится в Край Незаходящего Солнца, где Большой Отец наконец окликнет ее настоящим именем, заслуженным всею жизнью. Будем надеяться, что эти россказни неправда, хотя от людей, которые живут в вигвамах из мертвого камня и убивают бизонов только ради их шкур, всего можно ожидать.

Всякий житель Великой Равнины, конечно, знает, что цель жизни – заслужить такое имя, на которое будет нестыдно откликнуться, когда Большой Отец позовет человека к себе и одному скажет: «Иди ко мне, Прямое Дерево, отдохни на берегу Медовой Реки, ты заслужил», а другому Он скажет: «Хватит пачкать землю, Шелудивый Койот, вот тебе навозная яма, в ней и сиди».

Однажды у женщины народа, который называют баасцицинами, то есть «круглоголовыми» – а почему, будет сказано после – родился младенец. Это произошло ночью, когда в небе светила полная луна, что, как известно, сулит новорожденному или очень хорошую, или очень плохую судьбу. Мальчик открыл глазки, увидел над собою в небе огромное сияющее блюдо и запищал от страха. Племенная вещунья, которую пригласили, чтобы она дала ребенку самое первое, младенческое имя, покачала головой. «Он робок сердцем и будет всего бояться, – сказала она. – Я нареку его Капелька Луны, потому что человеку, который едва родился, надо давать красивое имя, но помяните мое слово: следующие имена мальчика будут намного хуже».

Вещуньи не ошибаются, они умеют видеть будущее. Не ошиблась и эта.

В шесть лет, когда вместо младенческого имени дают детское, Капельку Луны назвали Дрожащим Листком, потому что ребенок был очень пуглив. Всё опасное или просто непривычное повергало его в трепет. В десять лет, когда приходит время подросткового имени, Дрожащий Листок стал Жмурящим Глаза или просто Жмуриком – от страха он зажмуривался, и такое случалось с ним часто. Но главное испытание у баасцицинов происходит в шестнадцать лет, когда юноша получает первое взрослое имя, и родители Жмурика заранее приготовились к худшему.

Испытание было на храбрость, без которой никакой мужчина не может быть ни воином, ни охотником.

Пришло время объяснить, почему племя, о котором сказ, прозвали «круглоголовыми».

У каждого народа есть свое Проклятье, свое Зло, ниспосланное Большим Отцом, потому что слабым людям нужно чего-то бояться, а храбрым людям нужно с чем-то сражаться. Слабые подчиняются Злу и живут до старости, храбрые бьются со Злом и умирают молодыми, но вместо них рождаются новые, и так длится много поколений, пока народ не победит свое Зло или не выродится. Народы, как и люди, имеют свою судьбу: бывают смелыми или трусливыми, великодушными или жестокими, счастливыми или несчастными, живущими долго или коротко.

Зло, назначенное баасцицинам в испытание, называлось Пахин-Икопа, Волосатый Страх. Это был колдун, живший на острове посреди Туманного озера. «Страхом» его прозвали, потому что он был невыносимо страшен, а «волосатым» – потому что он носил плащ из девичьих волос. Колдун питался красивыми девушками: поймает, заворожит, медленно сжует своими кривыми зубами, а потом сдирает скальп и цепляет к своей накидке.

Чтоб спасти своих девочек, люди стали брить им головы наголо – лысых Колдун не трогал. Потому народ и получил прозвище «племя круглоголовых женщин», а если коротко – круглоголовые.

Безволосые женщины баасцицинов слыли уродинами. У других народов назвать девушку баасцицинкой считалось оскорблением. Зато родители не боялись за жизнь своих некрасивых дочерей. Колдун охотился за добычей в иных местах, а круглоголовых не трогал. Они считали, что платят дань за свою безопасность девичьими волосами, и не роптали.

Волосатый Страх отправлялся на свою ужасную охоту раз в месяц, в ночь, когда умирает луна. Обряд, после которого юноша становился мужчиной и получал взрослое имя, был таков.

Все, кому исполнилось шестнадцать, должны были спрятаться в кустах, дождаться появления колдуна и не выказать страха. Как кто себя проявит, так его и нарекут.

И вот глухой ночью, когда в небе светили только звезды, а луны не было, на берегу затаились юные баасцицины. Над темной водой клубился серый туман, и по нему вдруг заскользило что-то бесшумное, черное, косматое. То Волосатый Страх несся по озеру в развевающемся плаще из мертвых девичьих прядей, а во все стороны рябью расходился ужас.

Самый храбрый из юношей погрозил колдуну кулаком, но тот, слава Большому Отцу, не заметил. Самый умный крикнул: «Икопа, я тебя не боюсь!» – это было неопасно, потому что у Волосатого Страха нет ушей, он ничего не слышит. Кто-то замер от испуга, кто-то затрясся, кто-то даже завизжал, но хуже всех, позорнее всех повел себя Жмурик. Он упал ничком и зарылся лицом в землю.

Старейшина, наблюдавший за поведением испытуемых, потом дал каждому имя. Одного назвал Дразнящий Смерть, другого – Хитрый Енот, кого-то – Трясохвост, кого-то – Визгливый Пес, но самое позорное прозвище досталось Жмурику: он стал Трусливым Червяком, потому что спрятался в землю, как червяк.

Жить с таким именем в деревне было нельзя. Кто плевал юноше вслед, кто потешался, и отец сказал ему: «Уходи и не возвращайся, пока не добудешь себе имени, которого можно не стыдиться». Мать заплакала, боясь, что больше никогда не увидит сына, но тоже сказала: «Уходи. С плохим именем плохая жизнь, а я хочу, чтобы ты жил хорошо».

И Трусливый Червяк ушел куда глаза глядят, и шел так много дней, всего пугаясь и трепеща за свою жизнь. Действительно ведь страшно: укусит гремучая змея, или налетит торнадо, и ты умрешь, навсегда оставшись Трусливым Червяком.

Великая Равнина широка и пустынна, люди на ней встречаются редко. Миновало много недель, прежде чем изгнанник пересек ее всю и добрался до высоких гор. Там, в долине, он увидел стойбище: сотню вигвамов, украшенных изображением красной птицы.

Путника привели в самый большой шатер. В нем в окружении старейшин сидели вождь с добрым лицом и вождица с суровым лицом.

– Хао, – приветствовал их юноша. – Я иду по свету, чтобы добыть себе новое имя.

– А как тебя зовут? – спросили его.

Покраснев, он ответил:

– Трусливый Червяк.

– Это тебя раньше так звали, а теперь ты будешь Тот-Кто-не-Врет, потому что у кого хватило смелости не соврать, тот уже не труслив, – сказал вождь с добрым лицом, и юноша обрадовался. С таким именем будет не стыдно вернуться домой!

Но суровая вождица возразила:

– Он мог сказать правду, боясь наказания. Того, кто скрыл свое имя, суют головой в муравейник, чтобы лицо распухло от лжи. Однако он не червяк, потому что пришел издалека – червяки так далеко от дома не уползают. Пусть его зовут Трусливый Путник.

Юноша опять повесил голову. Нет, возвращаться с таким именем нельзя, а идти дальше страшно – вдруг умрешь в пути Трусливым Путником?

– Ты хочешь получить имя, на которое не стыдно откликнуться, когда позовет Большой Отец? – спросила вождица.

– Сильнее всего на свете!

– Даже если Он призовет тебя очень скоро?

Вопрос показался Трусливому Путнику грозным, и он собирался ответить «Нет!», но тихо сказал: «Да».

– У нашего народа, как у всякого, есть свое проклятье, – молвила тогда вождица не сурово, а печально. – К нам прилетает Личи-Ича, Красный Орел. Это его горы. Он разрешает нам жить здесь, а за это раз в месяц забирает одного юношу. Мы выбираем кого-то из наших сыновей и отводим на ужасную гибель. Сначала Красный Орел лакомится – выклевывает глаза и печень, потом вырывает когтями сердце и уносит мертвое тело с Жертвенного Холма к себе на Мертвую Гору. Нынче ночью Красный Орел прилетит опять. Если ты заменишь собою нашего юношу, назначенного в жертву, Большой Отец назовет тебя «Поднявшимся-на-Холм», и мы сообщим твоим родичам, под каким именем тебя поминать.

– Но ты можешь и уйти, время до вечера еще есть, и никто тебя сторожить не будет, – прибавил добрый вождь. – Это твой выбор.

– Да, ты можешь уйти, – подтвердила вождица. – Останешься жив. И останешься Трусливым Путником.

До сумерек Трусливый Путник пребывал в трепете. Он то вскакивал, чтобы убежать прочь, то снова садился.

Вот наконец стемнело. За ним пришли и сказали: «Ступай вон туда, Поднявшийся-на-Холм. – И показали на невысокий круглый курган. – В полночь Красный Орел прилетит за добычей. Вечной тебе охоты в Краю Незаходящего Солнца».

«Я не Поднявшийся-на-Холм, я Трусливый Путник!» – хотел крикнуть он, но не крикнул, а побрел в указанное место. Очень уж он боялся остаться с плохим именем.

В полночь луну закрыла тень – сначала показалось, что черная, но потом оказалось, что красная. Видеть в темноте красное очень страшно.

Над юношей нависла огромная птица, клюв ее был длиной с копье.

– Как тебя зовут, человеческое мясо? – проклекотал Красный Орел голосом, от которого по горам раскатилось эхо.

– Я… Я… Трусливый… Трусливый Червяк, – пролепетал несчастный, забыв от ужаса новое имя – так ему захотелось уползти червяком под землю.

– Красный Орел не питается червяками, – пророкотало чудовище. – Я не дятел и не ворона.

– Тогда я пойду? – с надеждой спросил Трусливый Червяк, вернее Трусливый Путник.

– И я останусь голодным? Ну уж нет. – Красный Орел шевельнул крыльями, поморгал глазищами, немного подумал и придумал. – Я знаю, что я сделаю! Я отнесу тебя Бес-Бигану и поменяюсь с ним добычей. Какая ему разница?

Личи-Ича цапнул юношу клювом за ногу и взмыл в ночное небо.

Красный Орел полетел на север над горами и летел так до самого рассвета, пока не начались прерии.

Трусливый Путник висел головой вниз, выл от ужаса, прощался с жизнью. Он боялся и свиста ветра, и высоты, а больше всего Бес-Бигана, слух о котором докатился и до Великой Равнины.

Бес-Биган, Железный Бизон, явился на землю мстителем за своих собратьев бизонов, на которых охотятся люди. Он сам охотился на людей. Как увидит человека, несется к нему, поддевает железным рогом и тащит так день или два, пока жертва не умрет, а потом затаптывает тело острыми копытами в кровавую кашу, так что нечего и похоронить.

Те края называли Страной Кротов, потому что люди живут там по-кротовьи: не в вигвамах, а в земляных норах. Чуть только заслышат вдали стук копыт Бес-Бигана – сразу прячутся.