Текст книги "Алтын-Толобас"

Автор книги: Борис Акунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Хорошо, что вы меня предупредили, – поблагодарил взмокший от всех этих извещений Корнелиус. – А какие-нибудь невинные забавы дозволяются? Потанцевать с дамами, послушать музыку?

– У нас на Кукуе можете чувствовать себя, как в Германии, тут у нас свои законы. Но на Москве музыки не бывает – православная церковь почитает скрипки, виолы, флейты и прочие инструменты сатанинским ухищрением.

От упоминания о церкви мысли фон Дорна приняли иное направление.

– Какой вы веры, господин Либенау? – осторожно спросил он. – Римской или реформатской?

– Я родом из Нассау, – благодушно ответил полковник, – стало быть, протестант. Вы-то, поди, католик, раз родом из Вюртемберга? Это ничего, я придерживаюсь того взгляда, что вера – дело личное.

– Да, – с облегчением сказал Корнелиус. – Я католик и почти месяц не был на исповеди. Где мне найти священника?

– Нигде. – Старый вояка сочувственно развел руками. – Латинская вера в Московии строго-настрого запрещена. Нас, протестантов, еще терпят, но ни католического священника, ни костела вы здесь не найдете.

– Как же жить без исповеди и причастия? – ужаснулся фон Дорн.

– Ничего, живут, – пожал плечами Либенау. – Молятся перед образом. А кто похитрее – переходит в русскую веру. За это положено повышение по службе, щедрый подарок от царя. Перекресту жить в Слободе необязательно, можно и в Москве. И жениться на русской тоже можно. Многие так делают, особенно из торгового сословия, – презрительно скривился полковник. – Ради выгоды. Пройдет поколение, другое, и добрая европейская фамилия вырождается, такой уж тут воздух. Тех, кто здесь родился, «старыми немцами» зовут, а мы с вами – «новые немцы». Вот я видел из окна рядом с вами толмача Пашку Немцерова. Его дед был лучший часовщик в Старой Немецкой слободе, да польстился на царские заказы, перекрестился. Прошло полвека, и вот вам плод ренегатства – этакий ублюдок Пашка, и не немец, и не русский. Видали у него на лбу шишку? Это от молитвенного усердия, всё земные поклоны кладет. Живет при церкви, на клиросе выпевает. Хорошо, в ворота не сунулся, собака, а то я б его пинками прогнал.

Командир сердито запыхтел, стукнул по столу – фаянсовый кофейник подскочил и выплеснул из носика на скатерть черную жидкость.

– Русская косность и тупость разжижает мозги и разъедает душу! Если б не наш Кукуй, мы все бы тоже давно оскотинились. Знаете, каковы представления московитов о науке? Космографию они изучают по Козьме Индоплавателю, который, как известно, почитал Землю четырехугольной. Высшая премудрость, которой здесь владеют немногие избранные – четыре правила арифметики, да и то делить большие числа они не умеют, а уж о дробях и не слыхивали. Эвклидовой геометрии не ведают вовсе, а грамотным считается тот, кто может худо-бедно свое имя накалякать. В прошлый сочельник угощал я одного дьяка из Рейтарского приказа, Митьку Иванова. Этот Митька взял со стола мидию в ракушке домашним показать и после хранил этакое диво в винном кубке. Так сослуживцы донесли, будто он в том кубке диавола прячет! И всё, был Митька Иванов – не стало. Зря я на угощение и подношение тратился.

Развезло герра Либенау фон Лилиенклау на нового слушателя – не остановишь. Да Корнелиус и не думал останавливать. Слушал, затаив дыхание, и только на душе становилось всё муторней и муторней. Нечего сказать умен лейтенант фон Дорн, нашел страну, где счастье искать.

– Днем, когда самая работа, все московиты укладываются спать, негодовал полковник. – Присутствия и лавки закрываются, вся страна дрыхнет. Вроде испанской сиесты, никаких дел вести нельзя. Только у испанцев летом жарко, а этим-то что не работается?

– А что русская армия? – спросил Корнелиус, уже заранее зная, что ничего хорошего не услышит. – Трудна ли будет моя служба?

– Трудна, потому что ваш ротный командир, Овсейка Творогов, вор и пьяница. Хотел бы прогнать его, да не могу – у него, мерзавца, высокие покровители. А армия у русских дрянь. В поход с ней ходить нельзя, даже против поляков воевать не может. Знаете, какой стратегии придерживаются московиты в сражении? – Либенау саркастически подчеркнул слово «стратегия». – Скачут гурьбой на врага со страшным криком, надеясь испугать. Если не получилось останавливаются и дают залп из ружей и пистолей. Если противник все равно не испугался, тогда московиты пугаются сами, поворачивают назад и бегут, топча друг друга. Вот и вся баталия. Первый министр боярин Матфеев хочет построить новую армию, европейского образца, но у Матфеева много могущественных врагов, а царь (тут хозяин понизил голос) глуп и безволен, всяк вертит им, как хочет. Вот будете в Китай-городе, полюбуйтесь на их Царь-пушку. Стоит здоровенная дура, никогда в бою не бывала, потому как из нее стрелять нельзя. Царь-пушка у них не стреляет, царь не правит. Вся эта страна – огромный болотный пузырь. Дунь как следует – лопнет. Эх, милый вы мой, я-то сюда не по своей воле угодил. Служил у Радзивилла Литовского, попал к московитам в плен раненый, тому двадцать лет. У меня выбора не было: или в тюрьму, или на царскую службу. Но вас-то кой черт сюда занес?

– Вы случайно не знаете некоего господина Фаустле, бывшего рейтарского полуполковника? – спросил Корнелиус, припоминая посулы амстердамского знакомца.

– Как же, знаю, – махнул рукой Либенау. – Никакой он не рейтар. Мошенник, прощелыга, из «старых немцев». Это он вас сманил? Такая у него иудина служба, жалованье ему за это из царской казны идет.

Фон Дорн стиснул кулаки, спросил тихонько, будто боялся добычу спугнуть.

– Так, значит, герр Фаустле сюда еще вернется?

Полковник усмехнулся:

– Вернуться-то он вернется, только не такой Фаустле дурак, чтоб на Кукуе появиться. Его тут многие из офицеров и мастеров хотели бы повидать, не вы один. Нет, у Фаустле дом в Замоскворечье, в Стрелецкой слободе. Нам за Москву-реку хода нет, у солдат со стрельцами давняя вражда.

Корнелиус вспомнил, как странно вели себя в Немецкой слободе его канареечные конвоиры. Теперь понятно, почему.

– Ничего, – сказал он, скрипнув зубами. – За глупость и легковерие надо платить. Как-нибудь продержусь четыре года, а потом назад, в Европу.

– Какие четыре года? – удивился Либенау. – Какая Европа? Неужто вы еще не поняли? Приехать сюда можно, уехать – ни за что и никогда. Вы навсегда останетесь в России, вас закопают в тощую русскую землю, и из вашего праха вырастет главное русское растение лопух.

Глава пятая
Не было ни гроша, да вдруг алтын

Если б свободное падение длилось не две с половиной секунды, а чуть дольше, у Николаса от ужаса разорвалось бы сердце. Но в тот самый миг, когда магистр осознал, что, собственно, с ним произошло, и собрался закричать во всё горло, полет уже закончился – хрустом, треском, противным шорохом и глухим ударом. Фандорин оказался в тесном, прямоугольном пространстве, отчего-то пахнущем свежей клейкой листвой и таком же, как листва, зеленом.

Ничего не понимая, он в ужасе задергался, забился в этом жестком и неподатливом зеленом кошмаре, кое-как вывернулся, уперся ногами в твердь и вскочил, по самую грудь утопая в тополиных ветках и бумажном соре. Оказалось, что траектория головокружительного путешествия второго баронета, начавшаяся на крыше, завершилась баскетбольным попаданием точнехонько в мусорный бак, доверху наполненный остриженными ветвями, листьями и скомканной бумагой. Николас задыхался и хватал ртом воздух, исцарапанный и оглушенный падением, но, кажется, более или менее целый.

Ноги передумали держать его в вертикальном положении, и он бессильно осел на пружинистую подстилку из новопреставленной листвы. Над головой сразу же образовался зеленый шалашик из ветвей. Фандорин смотрел сквозь него на синее небо и ни о чем не думал, потому что о чем можно думать, когда с человеком ни с того ни с сего случается такое?

Если б Николас от шока и изумления временно не утратил способности к отвлеченным умопостроениям, он, наверное, сейчас размышлял бы о странном несоответствии между человеческим самомнением и суровой истиной бытия.

Живешь на свете в полной уверенности, что ты – царь и повелитель собственной вселенной, да так оно, в общем и есть. Но твою разумную и упорядоченную вселенную от хаоса отделяет одна лишь тонюсенькая стеклянная перегородка, и ты плаваешь в этом хрупком аквариуме пучеглазой, непуганой рыбкой. А потом случается что-то, над чем ты не властен и о чем даже не имеешь представления – и аквариум разлетается вдребезги, рыбка бьется среди стеклянных осколков, бессмысленно раздувая жабры. Только что ты был хозяином своей судьбы, исследователем тайн истории, сторонником здорового образа жизни и патриотом окружающей среды, ты вынашивал честолюбивые планы на будущее и твердо знал, что следующий новый год будешь встречать на вулканическом острове Тенерифе, а потом хаос чуть-чуть, совсем слегка коснулся тебя своим безумным, обжигающим дыханием, и стекло треснуло. Царь вселенной лежит скрюченный в мусорном баке, смотрит на ползущие по небу облака и не может взять в толк, почему он еще жив.

Объяснение могло быть только одно – пресловутая фандоринская удачливость, про которую отцу в детстве рассказывала бабушка Елизавета. Мол, ворожит мужчинам рода Фандориных некая благожелательная мистическая сила, приносящая чудесное избавление от всевозможных опасностей. У каждого Фандорина, как у пресловутой кошки, девять жизней, а у некоторых вроде деда Эраста Петровича, запасных жизней бывало и побольше, чем девять.

Чушь, конечно. Фамильная легенда. То-то сэру Александеру с выбором парома «Христиания» повезло. А самому Николасу? Какая фантастическая, оскорбительная неудачливость! Нет ничего обиднее и нелепей, чем стать так называемой жертвой статистики. По статистике положено, чтобы с некоторым процентом населения происходили несчастные случаи – условно говоря, чтоб кому-то на голову падал кирпич. Скажем, 0,01 процента живущих обязаны попасть в автокатастрофу; 0,001 процента обречены заразиться энцефалитом, а 0,0001 процента на роду написано стать жертвой маньяка или психопата. Например, Николасу А. Фандорину,?.?. и Bt.

Как говорят новые русские, ничего тут не попишешь – так природа захотела. Самое тупое и бессмысленное – причитать: ну почему я, почему это случилось именно со мной? Почему сумасшедшего очкарика принесло именно сегодня и именно в ЦАСД? Почему из всех посетителей он выбрал меня?

То есть, разумеется, у всего, что происходит, если покопаться, обнаружится свое объяснение. Например, такое. На Николаса напал историк, имеющий пропуск в архив и потихоньку свихнувшийся среди этого депрессивного антуража. Возможно, у бедняги патологическая ненависть к двухметровым блондинам в синих блейзерах. Именно такой двадцать лет назад надругался над ним в пионерском лагере и нанес ребенку глубинную психическую травму. В обычной жизни он более или менее нормальный, а как увидит синий блейзер – впадает в агрессию. Сила у этого тщедушного очкарика поистине нечеловеческая, явно аффектного происхождения. Как легко он перекинул через себя двухсотфунтового дылду!

Или, что еще вероятней, объект его обсесии – кейсы светло-шоколадного цвета. Ведь именно с кейса все и началось. Такой специфический патологический фетишизм.

Господи, кейс!

Николас вскинулся, застонал, стал вылезать из глубокого узкого бака. Может быть, еще не поздно?

Милиция, здесь у входа дежурит милиция. Скорей!

Три часа спустя желто-синий милицейский «уазик» доставил густо намазанного зеленкой магистра к гостинице.

Дело было дрянь. Психа в клетчатой рубашке на территории архивного городка отыскать не удалось. То ли пролез в подземные хранилища и где-то там, в нехоженых лабиринтах, спрятался – и тогда есть надежда, что рано или поздно вылезет наружу либо же попадется кому-то из сотрудников на глаза. То ли сумел каким-то чудом проскользнуть незамеченным мимо постовых милиционеров на одной из шести проходных, и тогда пиши пропало.

Подавленная жертва статистики ехала в зеркальном лифте на свой пятнадцатый этаж и, чтобы восстановить позитивный взгляд на жизнь, пыталась сочинить оптимистичный лимерик. Но выходило что-то мрачное, и опять, как в архиве, с членовредительской тематикой.

В конце концов, можно ведь взглянуть на случившееся и по-другому, убеждал себя Фандорин. Произошло истинное Божье чудо – впору надевать рубище, вериги и идти простоволосым по святой Руси. По всему он должен был расколотить себе голову о кирпичи, размозжить грудную клетку о бетонный блок или повиснуть, пронзенный одним из торчащих арматурных прутьев, а вместо этого отделался несколькими царапинами. Наследственная удачливость – конечно, бред, но нельзя не признать, что упал он с крыши исключительно, просто феноменально удачно. Стало быть, аквариум уцелел, жизнь продолжается, а если жизнь продолжается, то значит, ее можно наладить и упорядочить.

Первым делом произвести минимизацию понесенного ущерба. Позвонить в «Барклайз», чтобы заблокировали похищенные кредитные карточки. И пусть переведут по «Вестерн юнион» некоторую сумму наличными – не оставаться же без денег. Связаться с консульством, понадобится временное удостоверение вместо паспорта. Сообщить в «Бритиш Эрвейз» о пропаже билета – пусть восстановят. Всё?

Нет, не всё. Есть пропажа, которую не восстановишь: завещание Корнелиуса. Словно заклятье нависло над этим листком старинной бумаги собственно, уже и не листком, а сколькими-то килобайтами информации в памяти компьютера. Самое обидное было то, что Николас даже не успел прочесть послание капитана фон Дорна. Только:

«Память сия для сынка Микиты егда». О чем память? Когда «егда»? И почему там, чуть ниже поминаются какой-то «алтын» и «рогожа»?

Неужели он теперь никогда этого не узнает? Что за фатальная нелепость! Может, сумасшедший очкарик наиграется своей добычей, да и выбросит ее? Описание кейса и всего содержимого у милиции имеется. Отчаиваться рано.

Он шел по длинному, устланному ковровой дорожкой коридору к своему номеру 1531. Открыл дверь, остановился в тесной прихожей перед зеркалом. Ну и вид: блейзер перепачкан известкой и тополиным соком, рукав надорван, двух пуговиц не хватает. Узел галстука съехал на сторону, рубашка вся в пятнах. А лицо! Мало того, что на щеках две намазанные зеленкой царапины, так подбородок черный и в волосах застрял кусочек яичной скорлупы. Какая гадость! Умыться, немедленно умыться. А потом – под душ.

Николас щелкнул выключателем, распахнул дверь ванной. И замер.

На унитазе, закинув ногу на ногу, сидел давешний очкарик и приветливо улыбался остолбеневшему магистру.

* * *

Первое чувство, которое испытал Фандорин – не изумление, а абсурдная радость от того, что похититель кейса нашелся. Абсурдная – потому что чему же тут радоваться, если от потрясения и сотрясения у человека поехали мозги (отличное идиоматическое выражение из фольклорного блокнота) и его повело в глюки (оттуда же).

– Где кейс? – спросил Николас у глюка. Видение улыбнулось:

– Я думал, ты баскетболист, а ты баскетбольный мяч. Как ты ловко в корзинку-то, а?

Галлюцинация восхищенно покачала чубатой головой, поправила правой рукой очки на переносице, чуть приподняла левую, и Николас увидел черную, матово поблескивающую трубку с еще более черной дыркой посередине.

– Пожил уже, хватит, – с ласковой укоризной сказал очкарик. – Дай другим пожить.

Дырка приподнялась еще на сантиметр, так что теперь смотрела Фандорину прямо в лицо, палец на спусковом крючке двинулся – и Николас инстинктивно, не рассуждая, дернул головой в сторону. Трубка чмокнула, щеку обдало горячим, а в стену сзади ударило чем-то хлестким, и посыпалась крошка.

В свое время Николас был нападающим университетской баскетбольной команды – не из-за того, что умел с середины площадки закинуть мяч прямо в корзинку и не из-за роста (были в команде парни и подлиннее), а из-за превосходной реакции и умения ориентироваться в игре. Во время матча с будущим магистром происходила чудесная перемена – у него начисто отключалась рефлексия. Фандорин переставал думать головой, отдавая управление своими действиями рукам и ногам, которые отлично справлялись с задачей безо всякого участия интеллекта. Очевидно, из-за этого-то периодического катапультирования рефлексии ему и не суждено было стать великим ученым. Может, лучше было податься в профессиональные спортсмены?

Такого рода сомнения (уж они-то точно относились к категории рефлексии) одолевали Николаса довольно часто. Но сейчас катапультирование спасло ему жизнь.

Уже не вникая в тонкости – действительно ли очкарик палил в него из пистолета или это все-таки была галлюцинация – Фандорин метнулся обратно в прихожую и нырнул за выступ. Вовремя: зеркало треснуло, разбегаясь черными лучами от маленькой круглой дыры. Еще один рывок, и Николас вылетел в коридор.

Справа был лифт, но далеко, метрах в тридцати, не добежать – пуля догонит. Фандорин дернулся влево, где находилась лестница. Тоже далеко! Однако в двух шагах от двери номера 1531 стояли двое носатых брюнетов, с интересом глядя на человека, который выскочил из номера, словно чертик из табакерки.

– Sorry, – пробормотал магистр и проскользнул между ними, задев твердое, будто деревянное плечо одного из восточных людей, плотно сбитого, с залихватски подкрученными усами.

Тот зычно крикнул вслед с характерным кавказским акцентом:

– Э! Нэ понял!

Николас и не подумал оборачиваться – несся по узкому коридору со всех ног.

– Ви что тут, с ума пасхадыли?! – еще сердитей крикнул тот же голос, а другой, звонкий и веселый – голос Очкарика – ответил:

– Мильпардон, генацвале. Мы с корешом за пивом. Эй, Коляныч, не гони, успеем!

– Сначала извинысь, потом бэги! – потребовал второй кавказский голос, пожиже первого.

Дальше Фандорин не слышал, потому что уже нырнул в спасительный проем и сломя голову, через три ступеньки, заскакал по лестнице.

Боже, благослови грузинов и их вспыльчивый нрав!

Сам не заметил, как слетел по лестнице с пятнадцатого этажа. Способность к рефлексии все еще не вернулась, а то у Николаса, верно, подкосились бы ноги.

Это был никакой не сумасшедший! Это был убийца! И судя по повадкам, по страшной чмокающей трубке – убийца профессиональный, каких Николас раньше видел только в кино! Очкарику нужен был вовсе не кейс! Он хотел убить Николаса – и чуть было не убил. Дважды Фандорин спасся истинным чудом: сначала благодаря контейнеру с мусором, потом благодаря двум задиристым грузинам. Две кошачьи жизни долой.

В вестибюле дежурил милиционер, строго покосившийся на встрепанного постояльца.

Николас заколебался – позвать на помощь или лучше уносить ноги подобру-поздорову?

Слава богу, рефлексия уже вернулась и вступила в свои права. Какая там помощь? – сказала она. Этот улыбчивый душегуб запросто проник в архивный городок, который охраняют часовые с автоматами, и так же просто вышел оттуда. С той же легкостью он проник в гостиницу, через придирчивого швейцара, через этого самого милиционера. А ведь одет подозрительно: ковбойка, кеды. Нет-нет, бежать, спасаться!

Но куда?

Выскочив на улицу, Николас ошарашенно обозрел поток машин, медленно ползущих по Тверской. Даже такси не возьмешь – платить нечем. Ни денег, ни документов.

В британское посольство – вот куда. Там царят разумность и порядок, там помогут.

– Извините, вы не знаете, где посольство Соединенного королевства? – спросил Николас у топтавшейся неподалеку девушки – миниатюрной, черноволосой, со строго насупленным лбом. Та озадаченно посмотрела снизу вверх, пожала плечами. То ли не знала, то ли он как-то не так спросил.

Задерживаться было нельзя. Фандорин добежал до подземного перехода и стал протискиваться через густую толпу, лихорадочно соображая, как же отыскать посольство.

Видимо, ясность мысли все-таки еще не вполне вернулась к родившемуся в рубашке магистру – ведь в кармане пиджака лежал превосходный «Бедекер». Николас на ходу полистал яркую книжечку. Вот оно, посольство: Софийская набережная. Где это? Квадрат D-7 на схеме центральной части города. Напротив Кремля, на другой стороне реки Москвы. Так это же рукой подать каких-нибудь – четверть часа ходьбы!

Обрадованный такой удачей, Фандорин зашагал по переходу в сторону реки – быстро, но уже не бегом, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания.

Жаль, что приходилось вот так, мимоходом пересекать Красную площадь. Увы, не до исторических реминисценций. А сколько раз Николас представлял себе, как с трепетом ступит на священный плац, с которого начинается отсчет бескрайних просторов России! И еще намеревался непременно наведаться в мавзолей, пока мумию погубителя великой державы не закопали в землю.

Хоть и торопился, хоть и не до того было, но на мавзолей все-таки обернулся – и раз, и два. Никогда не думал, что этот зиккурат так похож на сложенные кубики из детского конструктора.

Что это мелькнуло сзади в толпе? Клетчатое, желто-зеленое?

А-а-а, – захлебнулся магистр невыплеснувшимся криком. Следом, шагах в двадцати, споро вышагивал Очкарик. Увидел, что Фандорин обернулся, и радостно помахал рукой, просиял улыбкой: мол, все в порядке, я тут.

Николас резко остановился, присел на корточки и повернул рычажки – на правой платформе, на левой. Стал еще на несколько сантиметров выше из-за высунувшихся роликов и, набирая скорость, помчался по брусчатке вперед, к Покровскому храму. Сзади раздался свисток, потом другой, но это было пустое.

Москворецкий мост он пролетел на одном дыхании – вполне возможно, поставив при этом рекорд скорости по бегу на роликовых коньках. Так разогнался, что, выворачивая вправо на набережную, зацепился ботинком за шов на асфальте и растянулся во весь рост.

Здорово расшиб колено, порвал и без того обезображенные брюки, а досаднее всего то, что от правой подошвы отлетели два колесика, и катить дальше стало невозможно.

Николас испуганно оглянулся. Желто-зеленой ковбойки на мосту не было. Кажется, оторвался.

Припадая на ушибленную ногу, двинулся к спасительному убежищу, посольству Соединенного королевства Великобритании и Северной Ирландии.

* * *

Советник по безопасности Лоуренс Пампкин, грузный мужчина с брыластым, как у мастифа, лицом и ярко-голубыми глазами, окинул медленным взглядом потрепанного посетителя, пожевал губами и бесстрастно спросил:

– Что с вашей одеждой, мистер Фандорин, то есть, сэр Николас? И почему у вас зеленые полосы на щеках?

– Понимаете, я… сначала свалился в мусорный бак, а потом упал с роликов, – ответил Николас и покраснел – так по-идиотски это прозвучало. Просто какой-то Макс Линдер.

Но советник не выразил ни малейшего удивления. Наоборот, вышел из-за письменного стола, крепко пожал Николасу руку и предложил сесть в допотопное кресло, должно быть, помнившее еще лорда Бивербрука. Сам сел напротив, закурил русскую папиросу и, раздув вялый огонек, велел:

– Рассказывайте.

Слушал внимательно, ни разу не перебил и даже почти не шевелился, только время от времени стряхивал пепел.

Когда Фандорин закончил свою готическую повесть, которая здесь, в чопорном казенном кабинете, верно, звучала совершеннейшим бредом наркомана, воцарилась тишина. В открытой форточке, подрагивая на сквозняке, печально позванивал японский колокольчик.

– Вы думаете, что я спятил? – не выдержал тяжелой паузы магистр. Что у меня мания преследования? Честно говоря, я и сам не вполне уверен, что мне всё это…

Пампкин жестом остановил его.

– Нет, сэр Николас, я вижу, что вы рассказали правду. Во всяком случае, то, что вам представляется правдой. Более того, я даже готов поверить, что вы не имеете ни малейшего понятия о том, почему вас хотят ликвидировать. Я много лет провел в этой стране, и я знаю: здесь может произойти всё, что угодно. Абсолютно всё… И человеческая жизнь тут стоит не слишком дорого. Тем не менее ваша история, безусловно, имеет какое-то вполне рациональное объяснение.

– Какое?! – вскричал Николас. – Я первый день в Москве! Я представитель тихой, мало кому интересной профессии! Какой тут может быть рациональный мотив?

Советник по безопасности вздохнул, чуть качнул головой.

– Могу предположить минимум три. Первый: вас приняли за кого-то другого. Хоть это и маловероятно, если учесть, что киллер поджидал вас в гостиничном номере. Второе: вы видели что-то лишнее и сами этого не поняли. Третье: кто-то, принимающий решения, заблуждается, считая, что вы видели нечто лишнее. Да мало ли что может быть… Хотите добрый совет?

Совет от чиновника Форин оффиса? Николас захлопал светлыми ресницами. Должно быть, мистер Пампкин в самом деле прожил в России слишком долго и от этого отчасти обрусел – даже вон курит папиросы «Беломорканал».

– Совет? – недоверчиво переспросил он.

– Ну да. – Лоуренс Пампкин с некоторым смущением пояснил. – Я же советник.

– Да, буду очень признателен!

– Оставайтесь до завтра в посольстве. Можете переночевать на том диване – я сам иногда тут сплю, когда засиживаюсь допоздна. Никуда не выходите. Канцелярия уже закрыта, но утром вам выдадут временный паспорт. Мои люди вывезут вас в багажнике автомобиля и доставят прямиком к лондонскому рейсу. Уносите ноги, сэр Николас, пока целы. Иначе, боюсь, придется отправлять вас на родину в свинцовом гробу.

Такого совета Фандорин никак не ожидал.

– Но если я сейчас уеду, я не узнаю, что всё это означало, и потом буду терзаться догадками всю оставшуюся жизнь. И потом, я не могу вернуться домой без завещания фон Дорна! Мне не простят этого потомки.

– Так у вас есть дети? – нахмурился советник, будто этот факт еще больше усложнял дело.

– Нет. Но когда-нибудь будут. А почему вы спросили? – насторожился Николас. Пампкин ответил не сразу.

– Я не знаю, сэр, кто и зачем хочет вас убить. Но, видимо, очень хочет. Возможно, это мафия. Или спецслужбы, которых тут теперь развелось бессчетное количество, и у каждой свои секреты, свои интересы. Раньше было гораздо проще: КГБ да ГРУ, и всё, а теперь Россия переживает период феодальной раздробленности, у каждого князька свой штат профессионалов по проведению спецопераций. Да некоторые подразделения еще берутся за выполнение частных заказов. Очень трудно стало работать, – пожаловался мистер Пампкин. – Я это говорю к тому, что защитить вас мне не удастся. У меня хорошие связи, много добрых знакомств в туземных силовых структурах, но в вашем случае я просто не знаю, на кого нужно выходить и к кому обращаться. А пока я буду наводить справки… – Он красноречиво чиркнул желтым от никотина пальцем себе по горлу. Николаса от этого жеста замутило. – Да и по возвращении в Лондон на вашем месте я вел бы себя поосторожней. Кто знает, насколько серьезны намерения ваших недоброжелателей. Могут добраться до вас и в Британии. Прецеденты имеются… Может, поедете в какую-нибудь археологическую экспедицию на полгодика-годик? В Южную Америку или там в Гималаи.

Это было просто неслыханно! Государственный служащий, представитель учреждения, созданного для того, чтобы обеспечивать безопасность британских граждан, советовал ни в чем не повинному человеку забиться в щель, поставить крест на собственной жизни, на профессиональной карьере.

– Я не археолог, я историк, – отрезал Фандорин. – В Гималаях мне делать нечего. А отсюда я не уеду до тех пор, пока не верну свою собственность!

Страха больше не было. Вместо него нахлынула злость: на нечестный трюк, который выкинула судьба; на этого непрошеного советчика, которому только бы поскорей избавиться от докучной проблемы; на вязкую, нелепую, гнусную страну, в которой перестают действовать законы разума и логики. Черт занес сюда Корнелиуса фон Дорна! Что ему не сиделось в своей Швабии?

Но стоило Николасу мысленно произнести эти крамольные слова, и он тут же вжал голову в плечи. Померещилось, будто все восемь поколений русских Фандориных во главе с самим Корнелиусом сурово смотрят на своего никчемного потомка и презрительно качают головами – усатыми, бородатыми или же украшенными бакенбардами:

«Стыдись, Николас Фандорин. Не смей рассуждать так о своей отчизне. Нет ничего позорнее измены и малодушия».

Советник зашевелил мясистыми губами и открыл было рот, но магистр перебил его самым невежливым образом:

– Я знаю заранее всё, что вы мне скажете. Что здесь не Британия и не Европа. Что милиция не станет меня защищать от этого очкастого ковбоя и не будет искать мой кейс, потому что это никому не нужно. Что здесь джунгли. Что русские – нецивилизованная нация, не имеющая представления о правах личности, о человеческом достоинстве, о законности. Что всё здесь разъедено коррупцией. Отлично! Я не спорю! Так всё и есть! – Он возбудился до того, что ударил кулаком по толотому кожаному подлокотнику. – Но именно этим я и воспользуюсь. Милиция не будет искать пропажу, потому что у нее нет стимула? Я дам ей стимул! Я объявлю награду за возвращение письма и ноутбука. Десять, нет двадцать тысяч фунтов. Пятьдесят! Понадобится – сто! Я заложу квартиру, я возьму в банке ссуду, но я верну нашу семейную реликвию! Как вы думаете, мистер Пампкин, прибавится прыти у суперинтенданта уголовной полиции, или как он тут у них называется, если я посулю премию в 100 тысяч фунтов?

Советник по безопасности, кажется, тоже начинал злиться. Сдвинул мохнатые брови, неприязненно прищурился и сказал:

– Первое. Я вовсе не считаю, что русские – нецивилизованная нация. Русские таковы, какими они и должны быть, если учитывать условия, в которых они воспитываются и существуют. Здесь другой нравственный климат, сэр Николас, более жестокий и суровый, чем наш. У нас человеку гораздо проще вырасти порядочным, законопослушным, толерантным и политически корректным. Велика ли заслуга быть порядочным, если тебе с детства гарантированы гамбургер, крыша над головой и защита прав личности? Быть цивилизованным человеком в России куда как трудней – это уж цивилизованность настоящая, честно заработанная, а не доставшаяся по наследству, как нам с вами. За сто или сто пятьдесят лет сносной жизни на нашей британской шкуре нарос культурный слой, благопристойно прикрывший первобытную шерсть. Но не слишком обольщайтесь насчет европейской цивилизованности. Культурный слой – если он достался без усилий, по одной только географической удачливости – держится до тех пор, пока не подует сильный ветер. Поверьте мне, я всякое повидал на своем веку. При настоящей опасности так называемый цивилизованный человек в считанные секунды возвращается в первобытное состояние – чтобы выжить, царапается ногтями и кусается не хуже любого русского.

Было видно, что Лоуренсу Пампкину наступили на больную мозоль. Советник побагровел, раздулся, изо рта вылетали капельки слюны. Такая горячность поневоле вызывала уважение. К тому же Фандорин вспомнил, что писали газеты о катастрофе парома «Христиания»: о драке из-за спасательных жилетов, о том, как политкорректные британцы, шведы и датчане спихивали с плотиков тех, кто слабее.