Текст книги "Алмазная колесница. Том 1"

Автор книги: Борис Акунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Прошла секунда, вторая, третья.

Поцелуя не было.

Открыв и скосив глаза, Лидина увидела, что Фандорин смотрит не на нее, а в сторону. Ничего интересного там не было, лишь телефонный аппарат на стене.

– П-потерял чертеж? Рыбников вам так сказал? – раздумчиво произнес следователь. – Он вам солгал, сударыня. Этот человек японский ш-шпион. Не хотите говорить, где он, – не нужно. Я и без вас это нынче же узнаю. П-прощайте.

Развернулся и вышел из квартиры.

У Гликерии Романовны чуть ноги не подкосились. Шпион? Какое чудовищное подозрение! Бедный Вася! Нужно немедленно предупредить его! Оказывается, опасность еще серьезней, чем он думает! И потом, Фандорин сказал, что нынче же узнает, где Вася прячется!

Она схватила телефонный рожок, но вдруг испугалась, не подслушивает ли следователь с лестницы. Распахнула дверь – никого, только быстрые шаги по ступеням.

Вернулась, стала телефонировать.

– Пансион «Сен-Санс», – проворковал в трубке женский голос. Слышались звуки фортепиано, играющего веселую польку.

– Мне срочно нужно Василия Александровича!

– Их нету.

– А скоро ли будет?

– Они нам не докладываются.

Какая невоспитанная горничная! Лидина в отчаянии топнула ногой.

Выход был один: ехать туда и дожидаться.

* * *

Швейцар уставился на посетительницу так, будто к нему явилась не нарядная, в высшей степени приличная дама, а черт с рогами, и загородил проход грудью.

– Вам кого? – спросил он подозрительно.

Из дверей, как давеча из телефонной трубки, доносилась развеселая музыка. Это в пансионе-то, в одиннадцатом часу вечера?

Ах да, ведь нынче 26 мая, окончание учебного года, вспомнила Гликерия Романовна. В пансионе, должно быть, выпускное празднество, потому и столько экипажей во дворе – родители приехали. Неудивительно, что швейцар не хочет пускать постороннего человека.

– Я не на праздник, – объяснила ему Лидина. – Мне нужно дождаться господина Рыбникова. Он, наверное, скоро придет.

– Пришел уже. Только к ним не сюда, вон туда пожалуйте, – показал привратник на крылечко.

– Ах, какая я глупая! Разумеется, не может же Вася жить с пансионерками!

Она взбежала по ступенькам, шурша шелком. Торопливо позвонила, да еще и принялась стучать.

В окнах квартиры было темно. Ни тени, ни звука.

Устав ждать, Лидина крикнула:

– Василий Александрович! Это я! У меня срочное, ужасно важное дело!

И дверь сразу открылась, в ту же самую секунду.

На пороге стоял Рыбников и молча смотрел на нежданную гостью.

– Отчего у вас темно? – спросила она почему-то шепотом.

– Кажется, перегорел электрический трансформер. Что случилось?

– Но свечи-то у вас есть? – спросила она входя и прямо с порога, волнуясь и глотая слова, принялась рассказывать плохую новость: как случайно, в одном доме, познакомилась с чиновником, ведущим дело, и что этот человек считает Василия Александровича японским шпионом.

– Нужно объяснить ему, что чертеж у вас украли! Я буду свидетельницей, я расскажу про того типа из поезда! Вы не представляете, что за человек Фандорин. Очень серьезный господин, глаза как лед! Пускай разыскивает не вас, а того чернявого! Давайте я сама ему все объясню!

Рыбников слушал ее сбивчивый рассказ молча и одну за одной зажигал свечи в канделябре. В подрагивающем свете его лицо показалось Гликерии Романовне таким усталым, несчастным и затравленным, что она задохнулась от жалости.

– Я для вас все сделаю! Я вас не оставлю! – воскликнула Лидина, порывисто хватая его за руки.

Он дернулся, и в глазах его вспыхнули странные искры, совершенно преобразившие заурядную внешность. Это лицо уже не казалось Гликерии Романовне жалким – о нет! По чертам Рыбникова метались черно-красные тени, он был сейчас похож на врубелевского Демона.

– Боже, милый, милый, я же люблю вас… – пролепетала Лидина, потрясенная этим открытием. – Как же я… Вы самое дорогое, что у меня есть!

Она протянула ему руки, лицо, все свое тело, трепеща в предвкушении встречного движения.

Но бывший штабс-капитан издал звук, похожий на рычание – и попятился.

– Уходите, – сказал он хрипло. – Немедленно уходите.

Лидина не помнила, как выбежала на улицу.

* * *

Какое-то время Рыбников стоял в прихожей неподвижно, смотрел на огоньки свечей застывшим, помертвевшим взглядом.

Потом в дверь тихонько постучали.

Одним прыжком он подскочил, рванул створку.

На крыльце стояла графиня.

– Извините за беспокойство, – сказала она, вглядываясь в полумрак. – У меня нынче шумно, так я пришла справиться, не досаждают ли вам гости. Я могу сказать им, что на фортепиано лопнула струна, и завести граммофон в малой гостиной. Тогда будет тише…

Почувствовав в поведении постояльца какую-то необычность, Бовада умолкла на полуслове.

– Почему вы так на меня смотрите?

Василий Александрович молча взял ее за руку, притянул к себе.

Графиня была женщиной хладнокровной и чрезвычайно опытной, но тут от неожиданности растерялась.

– Пойдем, – рванул ее за собой преобразившийся Рыбников.

Она шла за ним, недоверчиво улыбаясь.

Но когда Василий Александрович с глухим стоном впился в нее губами и сжал в своих сильных руках, улыбка на полном, красивом лице вдовы испанского гранда сменилась сначала изумлением, а позднее гримасой страсти.

Полчаса спустя Беатрису было не узнать. Она плакала у любовника на плече и шептала слова, которых не произносила много лет, с раннего девичества.

– Если бы ты знал, если бы ты знал, – все повторяла она, вытирая слезы, но что именно он должен знать, объяснить так и не умела.

Рыбников ее еле выпроводил.

Наконец оставшись в одиночестве, он сел на пол в неудобной, замысловатой позе. Пробыл так ровно восемь минут. Потом встал, по-собачьи встряхнулся и сделал телефонный звонок – ровно за тридцать минут до полуночи, как было условлено.

* * *

А в это самое время на другом конце бульварного кольца Лидина, еще не снявшая накидки и шляпы, стояла у себя в прихожей перед зеркалом и горько плакала.

– Кончено… Жизнь кончена, – шептала она. – Я никому, никому не нужна…

Она покачнулась, задела ногой что-то шуршащее и вскрикнула. Весь пол прихожей был покрыт живым ковром из алых роз. Если б нос бедной Гликерии Романовны не заложило от рыданий, она ощутила бы дурманящий аромат еще на лестнице.

Из темных глубин квартиры, сначала вкрадчиво, потом все мощней и мощней полились чарующие звуки. Волшебный голос запел серенаду графа Альмавивы:

– «Скоро восток золото-ою ярко заблещет заре-ою…»

Слезы из прекрасных глаз Гликерии Романовны хлынули еще пуще.

Слог четвертый, где всуе поминается Японский Бог

Едва дочитав срочное послание от старшего бригады, что прибыла из Петербурга взамен сраженных стальными звездами филеров, Евстратий Павлович выскочил из-за стола и кинулся к двери – даже про котелок забыл.

Дежурные пролетки стояли наготове, у входа в Охранное, а езды от Гнездниковского до Чистопрудного было, если с ветерком, минут десять.

– Ух ты, ух ты, – приговаривал надворный советник, пытаясь еще раз прочесть записку – это было непросто: коляска прыгала на булыжной мостовой, света фонарей не хватало, да и накалякал Смуров, будто курица лапой. Видно было, что опытнейший агент, приставленный следить за фандоринскими передвижениями, разволновался не на шутку – буквы прыгали, строчки перекосились.

«Принял дежурство в 8 от ст. филера Жученко, у дома генерала Шарма. Чернобурый вышел из подъезда без трех 9 в сопровождении барыньки, которой присвоена кличка Фифа. Доехали на извозчике до Остоженки, дом Бомзе. В 9.37 Чернобурый вышел, а через пять минут выбежала Фифа. Двоих отправил за Чернобурым, мы с Крошкиным последовали за Фифой – вид у нее был такой встревоженный, что это показалось мне примечательным. Она доехала до Чистопрудного бульвара, отпустила коляску у пансиона „Сен-Санс“. Поднялась на крыльцо флигеля. Звонила, стучала, ей долго не открывали. С занятой мной позиции было видно, как из окна выглянул мужчина, посмотрел на нее и спрятался. Там напротив яркий фонарь, и я хорошо разглядел его лицо. Оно показалось мне знакомым. Не сразу, но вспомнил, где я его видел: в Питере, на Надеждинской (кличка Калмык). Только тут сообразил, что по приметам похож на Акробата, согласно описанию в циркулярной ориентировке. Он это, Евстратий Павлович, ей-богу он!

Ст. филер Смуров»

Донесение было написано с нарушением инструкции, а заканчивалось и вовсе непозволительным образом, но надворный советник на Смурова был не в претензии.

– Ну что он? Все там? – кинулся Мыльников к старшему филеру, выскочив из пролетки.

Смуров сидел в кустах, за оградой скверика, откуда отлично просматривался двор «Сен-Санса», залитый ярким светом разноцветных фонарей.

– Так точно. Вы не сомневайтесь, Евстратий Павлович, Крошкин у меня с той стороны дежурит. Если б Калмык полез через окно, Крошкин свистнул бы.

– Ну, рассказывай!

– Значится так. – Смуров поднес к глазам блокнотик. – Фифа пробыла у Калмыка недолго, всего пять минут. Выбежала в 10.38, вытирая слезы платком. В 10.42 из главною хода вышла женщина, кличку ей дал Пава. Поднялась на крыльцо, вошла. Пава пробыла до 11.20. Вышла, всхлипывая и слегка покачиваясь. Больше ничего.

– Чем это он, ирод узкоглазый, так баб расстраивает? – подивился Мыльников. – Ну, да ничего, сейчас и мы его малость расстроим. Значит, так, Смуров. Я с собой шестерых прихватил. Одного оставляю тебе. На вас троих окна. Ну, а я с остальными пойду японца брать. Он ловок, только и мы не лыком шиты. Опять же темно у него – видно, спать лег. Умаялся от бабья.

Пригнувшись, перебежали через двор. Перед тем как подняться на крыльцо, сняли сапоги – топот сейчас был ни к чему.

Люди у надворного советника были отборные. Золото, а не люди. Объяснять таким ничего не нужно – довольно жестов.

Щелкнул пальцами Саплюкину, и тот вмиг согнулся над замком. Пошебуршал отмычечкой, где надо капнул маслицем. Минуты не прошло – дверь бесшумно приоткрылась.

Мыльников вошел в темную прихожую первым, держа наготове удобнейшую штукенцию – каучуковую палицу со свинцовым сердечником. Япошку надо было брать живьем, чтоб после Фандорин не разгноился.

Щелкнув кнопочкой потайного фонарика, Евстратий Павлович нащупал лучом три белых двери: одну впереди, одну слева, одну справа.

Показал пальцем: ты прямо, ты сюда, ты туда, только тс-с-с.

Сам остался в прихожей с Лепиньшем и Саплюкиным, готовый ринуться в ту дверь, из-за которой раздастся условный сигнал: мышиный писк.

Стояли, сжавшись от напряжения, ждали.

Прошла минута, другая, третья, пятая.

Из квартиры доносились неясные ночные шорохи, где-то за стенкой завывал граммофон. Часы затеяли бить полночь – так неожиданно и громко, что у Мыльникова чуть сердце не выскочило.

Что они там возятся? Минутное дело – заглянуть, повертеть башкой. Под землю, что ли, провалились?

Надворный советник вдруг почувствовал, что больше не испытывает охотничьего азарта. И разгоряченности как не бывало – наоборот, по коже пробежали противные ледяные мурашки. Проклятые нервы. Вот возьму японца – и на минеральные воды, лечиться, пообещал себе Евстратий Павлович.

Махнул филерам, чтоб не трогались с места, осторожненько сунул нос в левую дверь.

Там было совсем тихо. И пусто, как убедился Мыльников, посветив фонариком. Значит, должен быть проход в соседнее помещение.

Беззвучно ступая по паркету, вышел на середину комнаты.

Что за черт! Стол, кресла. Окно. На противоположной от окна стене зеркало. Другой двери нет – и Мандрыкина нет.

Хотел перекреститься, но помешала зажатая в руке палица.

Чувствуя, как на лбу выступает холодный пот, Евстратий Павлович вернулся в прихожую.

– Ну что? – одними губами спросил Саплюкин.

Надворный советник от него только отмахнулся. Заглянул в комнату, что справа.

Она была точь-в-точь такая же, как левая – и мебель, и зеркало, и окно.

Ни души, пусто!

Мыльников встал на карачки, посветил под стол, хотя предположить, что филер вздумал играть в прятки, было невозможно.

В прихожую Евстратий Павлович вывалился, бормоча: «Господи, владычица небесная».

Оттолкнул агентов, бросился в дверь, что располагалась спереди, – уже не с палицей, а с револьвером.

Это была спальня. В углу умывальник, за шторой – ванная с унитазом и еще какой-то фаянсовой посудиной, ввинченной в пол.

Никого! Из окна на Мыльникова глумливо косилась щербатая луна.

Он погрозил ей револьвером и с грохотом принялся распахивать шкафы. Заглянул под кровать, даже под ванну.

Японец пропал. И прихватил с собой трех лучших мыльниковских филеров.

Евстратий Павлович испугался, не случилось ли с ним затмение рассудка. Истерически закричал:

– Саплюкин! Лепиньш!

Когда агенты не отозвались, бросился в прихожую сам.

Только и там уже никого не было.

– Господи Исусе! – воззвал надворный советник, роняя револьвер и широко крестясь. – Рассей чары беса японского!

Когда трижды сотворенное крестное знамение не помогло, Евстратий Павлович окончательно понял, что Японский Бог сильнее русского, и повалился перед Его Косоглазием на коленки.

Уткнулся лбом в пол и пополз к выходу, громко подвывая «банзай, банзай, банзай».

Слог последний, самый протяжный

Как он мог не узнать ее сразу! То есть, конечно, устал, томился скукой, с нетерпением ждал, когда можно будет уйти. И она, разумеется, выглядела совсем по-другому: тогда, на рассвете, у взорванного моста, была бледной, изможденной, в мокром и запачканном платье, а тут вся светилась нежной, ухоженной красотой, опять же затуманивавшая черты вуаль. Но все же, хорош сыщик!

Лишь когда она сама подошла и сказала про мост, Эраста Петровича будто громом ударило: узнал, вспомнил ее показания, повлекшие за собой роковую, постыдную ошибку, а главное – вспомнил ее спутника.

Там, у склада на станции «Москва-Товарная», увидев в бинокль получателя мелинита, Фандорин сразу понял, что где-то видел его прежде, однако, спутанный японскостью лица, повернул не в ту сторону – вообразил, будто шпион похож на кого-то из давних, еще японской поры, знакомых. А все было гораздо проще! Этого человека, одетого в грязную штабс-капитанскую форму, он видел у места катастрофы.

Теперь все встало на свои места.

Литерный был взорван именно Акробатом, как метко окрестил его Мыльников. Японский диверсант ехал на курьерском поезде, и сопровождала его сообщница – эта самая Лидина. Как ловко направила она жандармов по ложному следу!

И вот теперь враг решил нанести удар по тому, кто за ним охотится. Один из любимых трюков секты «крадущихся», называется «Кролик съедает тигра». Ну да ничего, у нас на то тоже есть своя поговорка: «Ловила мышка кошку».

Предложение Гликерии Романовны поехать к ней не застало инженера врасплох – он был готов к чему-то в этом роде. Но все равно внутренне напрягся, задавшись вопросом: справится ли он в одиночку со столь опасным противником?

«Не справлюсь – значит, такая карма, пускай дальше воюют без меня», философски подумал Эраст Петрович – и поехал.

Но в доме на Остоженке вел себя с предельной осторожностью. Карма кармой, однако играть в поддавки он не собирался.

Тем сильней было разочарование, когда оказалось, что Акробата в квартире нет. Тут уж Фандорин миндальничать не стал – сомнительную барыньку требовалось прояснить прямо здесь и немедля.

Не агентка, это он понял сразу. Если сообщница, то невольная и ни во что не посвященная. Правда, знает, где Акробата искать, но ни за что не скажет, потому что влюблена по уши. Не пыткам же ее подвергать?

Здесь взгляд Эраста Петровича упал на телефонный аппарат, идея созрела в одно мгновение. Не может быть, чтобы у шпиона такой квалификации не было телефонного номера для экстренной связи.

Припугнув Лидину пострашнее, Фандорин сбежал по лестнице на улицу, взял извозчика и велел что есть мочи гнать на Центральную телефонную станцию.

* * *

Лисицкий обустроился на новом месте с уютом. Коммутаторные барышни успели надарить ему вышитых салфеточек, на столе стояла вазочка с домашним печеньем, варенье, заварной чайничек. Кажется, бравый штабс-ротмистр пользовался здесь успехом.

Увидев Фандорина, он вскочил, сдернул наушник и с энтузиазмом воскликнул:

– Эраст Петрович, вы истинный гений! Второй день здесь сижу и не устаю это повторять! Ваше имя нужно высечь золотыми буквами на скрижалях полицейской истории! Вы не представляете, сколько любопытного и пикантного я узнал за эти два дня!

– Не п-представляю, – перебил его Фандорин. – В квартире три, дом Бомзе, Остоженка, какой номер?

– Секундочку. – Лисицкий затянул в справочник. – 37–82.

– Проверьте, куда звонили с 37–82 в минувшие четверть часа. Б-быстро!

Штабс-ротмистр пулей вылетел из комнаты и через три минуты вернулся.

– На номер 114-22. Это пансион «Сен-Санс», на Чистопрудном бульваре, я уже проверил. Разговор был короткий, всего полминуты.

– Значит, не застала… – пробормотал Фандорин. – Что за пансион? В мои времена такого не было. Учебный?

– В некотором роде, – хохотнул Лисицкий. – Там обучают науке страсти нежной. Заведение известное, принадлежит некоей графине Бовада. Характернейшая особа, проходила у нас по одному делу. И в Охранном ее хорошо знают. Настоящее имя Анфиса Минкина. Биография – истинный роман Буссенара. Весь свет объездила. Личность темная, но ее терпят, потому что время от времени оказывает соответствующим ведомствам услуги. Интимного, но не обязательно полового свойства, – снова засмеялся веселый штабс-ротмистр. – Я велел подключиться к пансиону. Там зарегистрировано два номера, так я к обоим. Правильно сделал?

– М-молодцом. Сидите и слушайте. А я пока сделаю один звонок.

Фандорин протелефонировал к себе на квартиру и велел камердинеру отправляться на Чистопрудный бульвар – понаблюдать за одним домом.

Помолчав, Маса спросил:

– Господин, будет ли это вмешательством в ход войны?

– Нет, – успокоил его Эраст Петрович, немного покривив душой, но другого выхода у него сейчас не было – Мыльникова нет, а железнодорожные жандармы обеспечить грамотное наблюдение не сумеют. – Ты просто будешь смотреть на пансион «Сен-Санс» и сообщишь, если увидишь что-то интересное. Там неподалеку электротеатр «Орландо», в нем есть публичный телефон. Я буду на номере…

– 20–93, – подсказал Лисицкий, у которого к каждому уху было прижато по наушнику.

– Звонок, по левому! – воскликнул он минуту спустя. Эраст Петрович схватил отводную трубку, услышал вальяжный мужской голос:

– …Беатрисочка, душенька, горю весь, мочи нет. Сей же час к вам. Уж приготовьте мой кабинетик. И Зюлейку, непременно.

– Зюлейка с кавалером, – ответил на другом конце женский голос, очень мягкий и приятный. Мужчина заполошился:

– Как с кавалером? С кем? Если с Фон-Вайлем, я вам этого не прощу!

– Я вам мадам Фриду приготовлю, – заворковала женщина. – Помните такую, рослую, дивного сложения. Виртуозно хлещет плеточкой, не хуже Зюлейки. Вашему превосходительству понравится.

Штабс-ротмистр затрясся, давясь беззвучным смехом, Фандорин досадливо бросил трубку.

В течение последующего часа звонков было много, некоторые еще более пикантного свойства, но все в левое ухо Лисицкого, то есть на номер 114-22, второй телефон молчал.

Он очнулся в половине двенадцатого, причем звонили из пансиона. Мужчина попросил дать 42–13.

– 42–13 – что это? – шепотом спросил инженер, пока барышня соединяла.

Жандарм и сам уже шелестел страницами. Нашел, подчеркнул строчку ногтем.

«Ресторан „Роза ветров“», прочел Фандорин.

– Ресторан «Роза ветров», – сказали в трубке. – Слушаю-с?

– Милейший, подзовите-ка мне господина Мирошниченко, он сидит за столиком у окна, один, – попросил «Сен-Санс» мужским голосом.

– Сию минуту-с.

Долгое, на несколько минут, молчание. Потом на ресторанном конце спокойный баритон спросил:

– Это вы?

– Как условились. Готовы?

– Да. Будем в час ночи.

– Там много. Без малого тысяча ящиков, – предупредил пансион.

Фандорин стиснул трубку так, что побелели пальцы. Оружие! Транспорт с японским оружием, не иначе!

– Людей достаточно, – уверенно сказал ресторан.

– Как будете переправлять? По воде?

– Разумеется. Иначе на что бы мне понадобился склад на реке?

– Говорите, где склад.

В этот миг на столе перед Лисицким замигал лампочками аппарат.

– Это экстраординарный, – шепнул офицер, схватив рожок и крутанув рычаг. – Эраст Петрович, вас. Срочно. По-моему, ваш слуга.

– Слушайте! – кивнул Фандорин в сторону трубки и взял рожок. – Да?

– Господин, вы велели сообщить, если будет интересно, – сказал Маса по-японски. – Тут очень интересно, приезжайте.

Пояснять ничего не стал – видимо, в электротеатре было много публики.

Между тем разговор между «Розой ветров» и «Сен-Сансом» завершился.

– Ну что, назвал м-место? – нетерпеливо повернулся инженер к Лисицкому. Тот сокрушенно развел руками:

– Очевидно, в те две секунды, когда вы отложили трубку, а я еще не взял… Я слышал только, как этот, из ресторана, сказал: «Да-да, знаю». Какие будут приказания? Послать в «Розу ветров» и «Сен-Санс» наряды?

– Не нужно. В ресторане вы никого уже не застанете. А пансионом я займусь сам.

* * *

Летя в экипаже вдоль ночных бульваров, Фандорин думал о страшной опасности, нависшей над древним городом – нет, над всем тысячелетним государством. Черные толпы, вооруженные японскими (или какими там) винтовками, стянут переулки удавкой баррикад. С окраин к центру поползет бесформенное кровавое пятно. Начнется затяжная, лютая резня, в которой победителей не будет, лишь мертвецы и проигравшие.

Главный враг всей жизни Эраста Петровича, бессмысленный и дикий Хаос пялился на инженера бельмастыми глазами темных окон, скалился гнилой пастью подворотен. Разумная, цивилизованная жизнь сжалась в ломкую проволочку фонарей, беззащитно мерцающих вдоль тротуара.

Маса поджидал возле решетки.

– Я не знаю, что происходит, – быстро заговорил он, ведя Фандорина вдоль пруда. – Смотрите сами. Плохой человек Мырников и с ним еще пятеро прокрались в дом вон через то крыльцо. Это было… двенадцать минут назад. – Он с удовольствием взглянул на золотые часы, в свое время подаренные ему Эрастом Петровичем к 50-летию микадо. – Я тут же вам позвонил.

– Ах, как скверно! – с тоской воскликнул инженер. – Этот шакал разнюхал и опять все испортил!

Камердинер философски заметил:

– Все равно теперь ничего не поделаешь. Давайте смотреть, что будет дальше.

И они стали смотреть.

Слева и справа от входа было по окну. Свет в них не горел.

– Странно, – прошептал Эраст Петрович. – Что они там делают во мраке? Ни выстрелов, ни криков…

И в ту же секунду крик раздался – негромкий, но полный такого звериного ужаса, что Фандорин и его слуга, не сговариваясь, выскочили из своего укрытия и побежали к дому.

На крыльцо выполз человек, проворно перебирая локтями и коленками.

– Банзай! Банзай! – вопил он без остановки.

– Пойдем! – оглянулся инженер на остановившегося Масу. – Что же ты?

Слуга стоял, скрестив руки на груди, немое воплощение обиды.

– Вы обманули меня, господин. Этот человек японец.

Уговаривать его было некогда. Да и совестно.

– Он не японец, – сказал Фандорин. – Но ты прав: тебе лучше уйти. Нейтралитет так нейтралитет.

Инженер вздохнул и двинулся дальше. Камердинер тоже вздохнул и побрел прочь.

Из-за угла пансиона один за другим вылетели три тени – люди в одинаковых пальто и котелках.

– Евстратий Павлович! – галдели они, подхватив ползущего и ставя его на ноги. – Что с вами?

Тот выл, рвался из рук.

– Я Фандорин, – сказал Эраст Петрович, приблизившись.

Филеры переглянулись, но ничего не сказали – очевидно, в дальнейших представлениях нужды не было.

– Мозга с мозги съехала, – вздохнул один, постарше остальных. – Евстратий Павлович давно не в себе, наши примечали. А тут совсем с резьбы сошел…

– Японский бог… Банзай… Изыди, бес… – все дергался припадочный.

Чтоб не мешал, Фандорин сжал ему артерию, и надворный советник успокоился. Опустил голову, всхрапнул, повис на руках у своих помощников.

– Пусть полежит, ничего с ним не случится. Ну-ка, за мной! – приказал инженер.

Быстро прошелся по комнатам, всюду зажигая электричество.

В квартире было пусто, безжизненно. Лишь в спальне билась и трепетала занавеска на распахнутом окне.

Фандорин кинулся к подоконнику. Снаружи был двор, за ним пустырь, сумрачные силуэты домов.

– Ушел! Почему никого не поставили под окном? Это непохоже на Мыльникова!

– Да стоял я, вон там, – принялся оправдываться один из филеров. – Как услышал, что Евстратьпалыч кричит, – побежал. Думал, выручать надо…

– Где наши-то? – изумленно вертел головой старший. – Мандрыкин, Лепиньш, Саплюкин, Кутько и этот, как его, ушастый. Вдогонку что ль припустили, в окно? Так свистели бы…

Эраст Петрович приступил к более внимательному осмотру квартиры. В комнате, что находилась слева от прихожей, обнаружил на ковре несколько капель крови. Потрогал – свежая.

Повел взглядом вокруг, уверенно направился к серванту, распахнул приоткрытую дверцу.

Там, зажатый в столярных тисках, торчал небольшой арбалет. Разряженный.

– Так-так, знакомые фокусы, – пробормотал инженер и стал прощупывать пол в том месте, где кровь. – Ага, вот и п-пружина. Под паркетиной спрятал… Где же тело?

Повернул полову вправо, влево. Направился к зеркалу, висевшему на противоположной от окна стене. Пощупал раму, не нашел механизма и просто двинул кулаком по блестящей поверхности.

Филеры, тупо наблюдавшие за действиями «Чернобурого», ахнули – зеркало со звоном провалилось в черную нишу.

– Вот она где, – удовлетворенно промурлыкал инженер, щелкнув кнопкой.

В обоях открылась дверца.

За фальшивым зеркалом оказался чуланчик. С другой стороны в нем имелось окошко, откуда отлично просматривалось соседнее помещение, спальня. Половину тайника занимал фотографический аппарат на треноге, но не он заинтересовал Фандорина.

– Говорите, ушастый? – спросил инженер, нагибаясь и рассматривая что-то на полу. – Не этот?

Выволок под мышки безжизненное тело с торчащей из груди стрелой, короткой и толстой.

Филеры сгрудились над мертвым товарищем, а инженер уже спешил в комнату напротив.

– Тот же фокус, – объявил он старшему из агентов, когда тот вошел следом. – Тайная пружина под паркетом. В шкафу спрятан арбалет. Смерть мгновенная, острие смазано ядом. А труп вон там. – Он показал на зеркало. – Можете убедиться.

Но в этом тайнике, точь-в-точь похожем на предыдущий, тел оказалось целых три.

– Лепиньш, – вздохнул филер, вытаскивая верхнего. – Саплюкин. А внизу Кутько…

Пятый труп нашелся в спальне, в щели за платяным шкафом.

– Не знаю, как ему удалось расправиться с ними поодиночке… Скорее всего, дело было так, – принялся восстанавливать картину Фандорин. – Те, что вошли в боковые комнаты, погибли первыми, от стрел, и были спрятаны в з-зазеркалье. Этот, в спальне, убит голой рукой – во всяком случае, видимых повреждений нет. У Саплюкина и этого, как его, Лепиньша, переломлены шейные позвонки. Судя по разинутому рту Лепиньша, он успел увидеть убийцу. Но не более… Акробат умертвил этих двоих в прихожей и оттащил в правую комнату, бросил поверх Кутько. Я одного не пойму: как это Мыльников уцелел? Должно быть, развеселил японца своими воплями «банзай!»… Ну все, довольно лирики. Главное дело у нас впереди. Вы, – ткнул он пальцем в одного из филеров, – берите своего скорбного разумом начальника и везите его на Канатчикову дачу. А вы двое – со мной.

– Куда, господин Фандорин? – спросил тот, что постарше.

– На Москву-реку. Черт, уже половина первого, а нам еще искать иголку в стоге сена!

* * *

Поди-ка отыщи на Москве-реке неведомо какой склад. Грузового порта в Первопрестольной не имеется, товарные пристани начинаются от Краснохолмского моста и тянутся с перерывами вниз по течению на несколько верст, до самого Кожухова.

Начали прямо от Таганки, с пристани «Общества пароходства и торговли Волжского бассейна». Потом был дебаркадер «Торгового дома братьев Каменских», склады нижегородской пароходной компании г-жи Кашиной, пакгаузы Москворецкого товарищества и прочая, и прочая.

Искали так: ехали вдоль берега на извозчике, вглядываясь в темноту и прислушиваясь – не донесется ли шум. Кто станет работать в этот глухой час кроме людей, которым есть что скрывать?

Временами спускались к реке, слушали воду – большинство причалов располагалось на левом берегу, но изредка попадались и на правом.

Возвращались к коляске, ехали дальше.

С каждой минутой Эраст Петрович делался все мрачнее.

Поиски затягивались – брегет в кармане звякнул дважды. Словно в ответ пробили два раза часы на колокольне Новоспасского монастыря, и мысли инженера повернули в сторону божественности.

Самодержавная монархия может держаться лишь на вере народа в ее мистическое, сверхъестественное происхождение, думал хмурый Фандорин. Если эта вера подорвана, с Россией будет, как с Мыльниковым. Народ наблюдает за ходом этой несчастной войны и с каждым днем убеждается, что японский бог то ли сильнее русского, то ли любит своего помазанника больше, чем Наш любит царя Николая. Конституция – вот единственное спасение, размышлял инженер, несмотря на зрелый возраст все еще не изживший склонности к идеализму. Монархии нужно перенести точку опоры с религиозности на разум. Чтоб народ исполнял волю власти не из богобоязненности, а потому что с этой волей согласен. Но если сейчас начнется вооруженный бунт, всему конец. И уж неважно, сумеет монархия залить восстание кровью или не сумеет. Джинн вырвется из бутылки, и трон все равно рухнет – не сейчас, так через несколько лет, при следующем сотрясении…

В темноте тускло заблестели пузатые железные цистерны – нефтяные резервуары общества «Нобель». В этом месте река делала изгиб.

Эраст Петрович тронул возницу за плечо, чтоб остановился. Прислушался – издалека, от воды, отчетливо донеслось мерное, механическое покряхтывание.

– За мной, – махнул инженер филерам.

Рысцой пробежали через рощицу. Ветерок донес запах мазута – где-то близко, за деревьями, было Постылое озеро.

– Есть! – выдохнул старший агент (его фамилия была Смуров). – Вроде они!

Внизу, под невысоким спуском, темнел длинный причал, у которого было пришвартовано несколько барж, причем одна, самая маленькая, сцеплена с крутобоким буксирчиком на парах. Это ее попыхивание уловил слух Фандорина.

Из склада, вплотную примыкающего к пристани, выбежали двое грузчиков, неся ящик, скрылись в трюме маленькой баржи. За ними появился еще один, с чем-то квадратным на плечах – и по сходням взбежал туда же.

– Да, это они, – улыбнулся Фандорин, вмиг забывший о своих апокалиптических видениях. – Торопятся, с-санкюлоты.

– Кто? – заинтересовался непонятным словом второй филер, Крошкин.

Более начитанный Смуров, пояснил:

– Это были такие боевики, навроде эсэров. Про французскую революцию слыхал? Нет? А про Наполеона? И на том спасибо.