Текст книги "Находчивый декан (СИ)"

Автор книги: Болеслава Кираева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

     – Дайте обтереться, – глухо попросил молодой голос. – В брюки ведь сочится.

     – Ну, оботрись. – Шаркающие звуки. – Словно подмылся, да? А теперь натянем плавочки на пупок, перекинем хозяйство. Р-раз!

     – Ой! – по-девчоночьи пискнул «салага». – Не надо, отпусти, ну пожалуйста, я уже всё. Ой-ёй-ёй, ну туго же, кольца, они режут. Отпусти, ну!

     – Зато как всё вперёд вышло – как у настоящего мужика. Ссать стоя надо, не знал? Вот и давай, сливай остатки. Одной струёй давай, если растечётся, то прямо в брюки. Ну! Чего медлишь? Сплющить тебе животик?

     Ева помертвела. Обращались не к ней, но её живот и так плющило.

     – Не надо! Я сам, я сам. Сейчас вот. У-у-у! Ой-ой!

     – Видишь, как хорошо? В брюки самая малость попала. Отпустите его, научился он. Где только такие плавки берёте?

     – Нам выдают. А… умыться?

     – Ладно, умывайся, заслужил. Потом за дверью меня подожди, спрошу что-то про твой бойцовский клуб.

     В кабинку проникло тяжёлое мужское дыхание – как после пытки. Даже постанывал парень, так ему раздавило всё там.

     Что ещё говорила Кира? Ага, что нельзя лишь зажиматься. Жидкости несжимаемы, или сфинктер проломит, или в почки пойдёт. Заперла в одном месте – будь добра указать путь в другом. Представь, что выпускаешь струйку через пупок, а сама расслабляй, расслабляй живот в этом месте. Наглядно представь во всех подробностях. Где легко, туда глупые и суются, в том числе моча. Станет она тебе заполнять вершки пузыря, живот выпучит, выше пупка пойдёт. Главное – не ёкнуть, не дёрнуться, ничем не показать, что обманула дикий поток. Пусть сам догадается, когда стенки растянутся донельзя и станут давлению противостоять. Но дело сделано, от сфинктера ты врагов увела на время, а за это время может и шанс выпасть трусики спустить безнаказанно и присесть.

     Тем, кто беременел, легче, они привыкши к долгому растяжению живота, мышцы зазря напрягать не будут. У них всё лимитирует один пузырь, его натренируй, и ты непобедима. Только вот после долгого терпежа струя в муках рождаться будет.

     Ева никогда не беременела, даже не думала об этом, и ей легче не было.

     Внезапно мученица поняла, что боль скорешилась с резинкой трусов, заставила врезаться в тело. Ух ты, выпятилось у меня, как приличная грудашка, а трусы, словно лифчик, её держат. Но давят, давят, ох как жмут! В конце концов, выйти она сможет, только когда никого не будет, а в трусах или без…

     Ева начала их стягивать. Это оказалось не так-то просто. Нужно было дать отдохнуть сфинктеру, чтобы он, набравшись сил, позволил оторвать руки от уретры, потом растопырить пальцы обеих рук и осторожно просунуть их между кожей и резинкой, принимая на себя её давление на живот, и ни в коем случае не щёлкнуть. Не щёлкнуть ни в коем разе! Потом аккуратно тянуть вниз и чуть вперёд, освобождая выпятившуюся на ладонь (!) верхушку живота, твёрдую, как камень. Ни в коем случае не усилить где-либо нажим! Только ослаблять и ослаблять.

     Вот живот освободился и сразу вывалился вперёд, составив компанию грудям. Сгибаться в пояснице или поднимать ноги – надо было найти способ наименьшей боли, чтобы окончательно снять трусы, выпростать из них ноги. Но вот и это удалось, и наша героиня почуяла небольшое облегчение. Рубец от резинки горит, но почесать нельзя, даже дотронуться невмоготу…

     Салаги, верно, баловались, потому что сверху на Еву брызнуло несколько капель. От неожиданности она дёрнулась и чуть было не упустила. Груди мгновенно затвердели, соски выпятились и заалели. И тут боль отыгралась за своё поражение на трусах. Поняла, стерва, что всё уже дошло у меня до ручки, что осталось совсем чуть-чуть, чтобы заставить сдаться.

     Девушка вдруг почуяла, что если сейчас не застонет в голос, то не выдержит. Но намордник не спасёт. Что делать? Повинуясь какому-то инстинкту, она сорвала с себя намордник, сунула в чашки смятые трусы, туго скомкала в кулаке, потом запихала всё это в рот и затянула завязки на затылке.

     На глазах выступили слёзы, сухой прижатый язык ощутил что-то горьковато-солоноватое, шибанул запах подмышечного дезодоранта. Эластичный комок заворочался, стал разворачиваться, прижимать язык и распирать щёки. Даже в глотку полезла какая-то лямочка, душа, чуть не заставила закашляться. Напряглась, задержала дыхание, сдюжила! Теперь можно было стонать без опаски – наружу донесётся лишь слабое мычание, а если уткнуться носом в угол (руки от живота не оторвать, уже и уставать начали слабенькие девичьи мускулки) – то и вообще не слышно, вибрацию поглотит стена.

     Выстанывание помогло, но ненадолго. Боль будто привыкала к хозяйкиным хитростям и придумывала новые коварства. Рубец от резинки не проходит, горит всё пуще и пуще, чешется, от него идут какие-то будоражащие волны. Особенно тяжко вдыхать. Диафрагма идёт вниз, а пузырь-то уже на два пальца выше пупка… Ева внезапно поняла, что дышать она может только мелко-мелко, одними верхушками лёгких, а вдохни чуть поглубже – лопнет либо потеряет сознание от боли.

     Она стояла в кабинке, совершенно нагая, с забитым ртом и слезами на глазах, мелко-мелко дыша носом, и её обуревал ужас. Выхода не было. Ещё чуть-чуть, и она задохнётся. Может, помочиться в вынутое изо рта – впитает? Поздно – немного отлить не выйдет, а выйдет из неё все, начнёт – не остановится. Да и начать трудно – снизу как окаменело всё.

     Нет, конечно, не задохнётся она. Жизнь возьмёт своё, и она всего лишь опозорится. Страх будущего позора мешался с обидой – столько времени выдюживать, и вдруг всё сдать. Лучше уж сразу бы ливануть, позор тот же, а мук меньше.

     Обида вдруг шибанула чем-то едким в нос, да так сильно, что на миг перебила муки внизу. Из глаз брызнули слёзы, снова в горло полезло скомканное бельишко, чуть не поперхнулась, не закашлялась. Комок нажал на корень языка, отчаянным усилием удалось сдержать рвотный позыв. На секунды девушка превратилась в гантелю, вылитую из двух увесистых шаров боли, сверху и снизу.

     Вдруг Ева услышала дружные шлепки подошв. Именно дружные – к хаотическим она уже привыкла. Салаги с какими-то странными восклицаниями «Драссь-драссь» покидали туалет. Воцарилась тишина – тишина, милее любой музыки звучавшая для ушей нашей героини. Выждав секунды две (дольше задержать мелкое дыхание никак) и убедившись, что никто не шумит, она освободила одну руку, сильнее сжав себе второй, из последних сил отщёлкнула шпингалет, снова прислушалась. Потом открыла дверцу и на плохо гнущихся ногах сделала шаг из кабинки, шаг в сторону соседней, протянула руку к ручке и…

     И тут вдруг сквозь слёзы на глазах увидела мужчину, тихо стоящего перед зеркалом и причёсывающегося. В зеркале мелькнуло мужественное лицо – это был декан факультета. Ему это зеркало отразило девичье личико со всунутым в рот кляпом, с залитыми слезами глазами, с неподдельной гримасой ужаса. Ниже лица шло тело…

     Декан не торопясь сделал ещё пару чёсов гребешком, невозмутило подул на него и сунул в карман. Хорошее воспитание – это не замечать неподобающего. Но как? Чтобы выйти, надо было повернуться кругом и пройти три шага к двери. От нагой девицы до двери были те же три шага. Не идти же со свёрнутой набок головой! И потом, как дать понять бедняжке, что её не рассмотрели?

     Декан вдруг вспомнил один английский анекдот, буркнул под нос: «И здесь покою не дают!», сделал шаг в сторону, как бы освобождая зеркало подошедшему, чтобы, повернувшись, идти к двери по гипотенузе, натуральнее отводя глаза от центра катета. Сделал эти три с половиной шага, хмуря брови и смотря только на ручку двери. Взялся за неё, открыл, повернул голову, когда девичья фигурка с безобразно распухшим животом и отчаянно сдерживающими его устье руками частично этой дверью заслонилась, и резко сказал:

     – Ну, чего уставился? Декана живого не видел? – Хлопок двери.

     Глаза Евы широко раскрылись. УставилСЯ, видЕЛ? Ноги подогнулись, она почти упала на корточки, опершись на ладони, успела развести коленки. Измученное чрево разверзлось, и между ног вырвалась тугая свистящая струя… Девушка убрала мокрые ладони, схватилась за раковину и всё бурила и бурила коричневой струёй кафель, ощущая всей кожей бисер мелких капелек. Слёзы постепенно уходили из её глаз и какое-то умиротворение опускалось на лицо, проникало в душу. Как прекрасно вдохнуть полной грудью, пусть и через нос (кляп ей нисколько не мешал!), пусть и подпорченный вонью воздух. Как приятно чувствовать всё более и более полное облегчение! Как хорошо, наконец подумала она, что во рту у меня страшно пересохло ещё ночью, что сейчас я снова начала чувствовать этот пересох, и что поэтому не намочила слюной «кляп», так что можно одеться и уйти, не прячась, не шарахаясь от встречных.

     Ева победно выпятила воспрявшую грудь и издала торжествующий клич, превращённый кляпом в мычание.

     Когда сантехники, закончив работу, уходили, один из них спросил, не нужны ли их услуги в мужском туалете, показал на вытекающий из-под двери ручей. Но опытная уборщица, привычно втянув носом воздух, разочаровала соискателей лишней бутылки. Чинить трубы, по которым ЭТО течёт, не нужно. Эти трубы не рвутся, если не постараться особливо. А тех, кто не там или не вовремя открывает «кран», надо просто-таки сечь. Не умеешь терпеть или не попадаешь в очко – ставь под кровать горшок, а потом выноси его под всеобщий смех. А ежели терпеть можешь, и даже порой терпишь по этому делу рекорды, то такие сюрпризы от тебя и вообще нетерпимы.