Текст книги "Операция 'Вечность'"

Автор книги: Богдан Петецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Я протер глаза, отряхнул комбинезон и быстрым, размеренным шагом направился к ближайшей развилке, где обычно стояли портеры. Сел в первую попавшуюся машину, погасил автоматически включившиеся фары и поехал.

Через тридцать минут в скафандре, с полным снаряжением я стоял во входном проеме атмосферной ракеты. Было без минуты пять. С высоты семнадцати этажей взглянул на город. День. Конечно, дома были невидимы. В одном из них...

Спасательные группы покинули холмы, убедившись, что там им делать нечего. Вероятно, уже готов протокол, из которого следует, что система предохранения оказалась менее надежной, чем расчетная. Собирать было нечего. Не думаю, чтобы искали тело.

Зато дома ... Дверь в помещение генофоров распахнута настежь. Одетый в белое техник торжественно выносит цилиндрический предмет. Второй тащит ящичек с пространственной, стереотемпоральной, как это называлось, записью сознания. Надо думать, они не перепутают банки и не "воссоздадут" вторую маму. Или Лима. Но это, кажется, невозможно. В отличие от авиационной катастрофы.

Я причинил боль маме и отцу. Они чувствуют себя осиротевшими и утешаются тем, что я не страдал. Потом они будут заняты только тем, что происходит в контейнерах, в которые скорая помощь перенесла взятые из дома сокровища. Разумеется, уведомят дежурного по Комплексу. Тот спросит, может ли быть чем-нибудь полезен, потом нажмет нужную клавишу на пульте главной картотеки. О том, что я делал последнее время, там не окажется ни слова. Начальство позаботилось, чтобы обеспечить полную секретность "деликатной миссии".

Мне стало весело, захотелось сбросить перчатки и сплести руки над головой. Запеть. Теперь я займусь пантоматом. Пусть даже десятью сразу.

5 Фотонные объективы ракеты выхватывали из кромешной тьмы глыбы астероидов, пустота заполнялась, но при моей скорости я был во всем этом одинок, как перст. Курс проложили достаточно осмотрительно, однако каждая кривая, хотя бы в одной точке, пересекала плоскость эклиптики. И ни один компьютер не мог предсказать, столкнусь ли я там с каким-нибудь заблудшим метеоритом или другим пакостником, прописанным в пространстве.

Теперешний рейс был третьим по счету. Траектории менялись с каждым полетом, однако не настолько, чтобы заново приспосабливаться к обстановке. Словно это могло иметь значение, если учесть, что впервые – не считая коротких вояжей по надоевшим до чертиков петлям вокруг полигонов-сателлитов – мне приходилось отправляться в пустоту начисто отрезанным от своего мира. С корпуса убраны антенны, выходы бортовой аппаратуры наглухо задраены, корпус непроницаем для электромагнитных волн. В то же время техники до такой степени нашпиговали корабль приборами и различной аппаратурой, что я должен бы лететь не внутри ракеты, а рядом с ней. Невозможно было пошевелить ногой, не зацепившись за что-нибудь.

Третий полет. Двумя предыдущими я был недоволен. Норин и его дружки молчали, но физиономии у них были кислые. Разумеется, они все время "держали" меня на экранах. Во время операции все будет так же, по крайней мере до тех пор, пока я не выйду за пределы действия тахдара.

Я сидел неподвижно, уставившись в лобовой экран, под которым находился приборный блок. Рыскать глазами по углам было некогда. По левую сторону от кресла оставалось ровно столько места, чтобы человек раза в два пониже меня ростом мог добраться до шлюза. В правое плечо упиралась специальная компьютерная приставка, так называемый "живой пилот". Человеческим голосом он сообщал положение ракеты, параметры орбиты, расстояние до цели и другие, не менее захватывающие сведения.

Шлем оплетала сеть проводов. По первому же еще неосознанному сигналу мозга я получал возбуждающее или успокоительное средство. Стоило мне почувствовать жажду, как автомат подавал пить. По мере сгорания определенных веществ в организме он кормил меня. Конструкторы позаботились обо всем. Мне оставалось только смотреть на экраны, непрерывно, не мигая, от старта до финиша, если даже я услышу взрыв или наткнусь на дворец Снежной королевы.

Надо сказать, случались минуты, когда мне начинали мерещиться удивительные вещи. Уже теперь. А ведь полет, к которому я готовился, будет не в пример дольше. Таких у меня еще не бывало. Я переживал то же, что и первые люди, которых смешные металлические сигары несли к планетам-гигантам. Но даже и они не отрывались от Земли, чувствовали ее за спиной, она была в голосах специалистов и друзей, следивших за их безопасностью. У меня были только экраны, приставки памяти и вычислители.

Но Земля мне была ни к чему. Я отрекся от нее. Насколько это соответствовало действительности – неважно. Я собственными руками создал ситуацию, которая говорила сама за себя.

Начинался последний этап полета. Я сидел, напряженно выпрямившись, стараясь не прикасаться к спинке кресла. Сигнальный щит показывал, что все в порядке. В ушах нудно гудел голос "живого пилота", перечислявшего данные.

Прошло еще три минуты, и на лобовом экране появилось изображение базы. Я продолжал снижать скорость. Крутой, слишком крутой вираж. Потемнело в глазах. Ничего не поделаешь – пилот. Фотоником я снова стану только на месте. Если успею.

Второй вираж, незаконченный, перешел в крутую свечу. На долю секунды ракета замерла. Корпус завибрировал. Я опускался вертикально, кормой вниз, и не мог видеть, как раскрываются ворота приемного ангара, составленные из двух полукруглых створок. Сквозь оболочку проник металлический скрип, потом я почувствовал удар амортизаторов. "Скверно", – пронеслось в голове, но меня это не расстроило. Я был на месте.

Прошло десять минут, прежде чем я покинул кабину. Спешить было некуда.

В навигаторской ждал Митти. Увидев меня, расплылся в улыбке.

– Хорошо, что ты уже здесь, – сообщил он с притворной серьезностью. – Pantomat ante portas*. Я тебе завидую. Сидишь себе по нескольку дней в удобном кресле, и никто тебе слова не скажет. Еще немного, и превратишься в философа. А то, чего доброго, придумаешь новый способ жарить шампиньоны. Кстати, о грибах,– продолжал он тем же тоном.– С тобой желает говорить Грениан. Он в диспетчерской.

Чувствовалось, что Митти истосковался по слушателям. Я спросил, уж не подрядился ли он вознаградить

* Пантомат против ворот (лат.).

меня за вынужденную тишину в кабине ракеты. Коротко хохотнув, он все еще продолжал говорить, когда я уже входил в диспетчерскую.

Грениан был один. Он сидел возле компьютера и, похоже, провел в этой позе не один час. Внутри просторного, ярко освещенного помещения он казался старше и ниже ростом. Прошло с полминуты, прежде чем он заметил мое присутствие, с трудом выпрямился, взглянул на меня, встал и направился к приставке сумматора.

Я пошел следом.

Экран ожил, и на нем появилась формула, которую я, разбуди меня хоть среди ночи, мог, не задумываясь, отчеканить слева направо и наоборот. С такой же легкостью я мог перечислить все, что шаг за шагом в течение пяти недель неумолимо вело меня к ней. Сейчас она занимала центр тускло светившегося экрана. Через несколько секунд цифры поползли вверх. Из-под нижнего обреза выплыли новые, на первый взгляд ничем не отличающиеся от предыдущих. Неожиданно что-то в них привлекло мое внимание. Я пригляделся. Сомнений не было.

Цифры остановились в центре экрана, несколько секунд держались неподвижно, потом дернулись влевовправо и исчезли. Грениан выключил аппарат.

– Что это значит? – прошептал я.

Профессор поднял брови и взглянул на меня утомленными глазами.

– Сбой.

Я пришел в себя. Процессы, происходящие в пантомате, отличаются идеальной стабильностью. Многие годы все было в порядке. Однажды я заметил изменения. Не так давно. А теперь величина отклонения – сбоя, как выразился Грениан, – передвинулась на целый разряд.

– Из этого следует... – начал я.

Он не дал мне кончить. Резко выпрямился, и тут я впервые увидел в его глазах страх.

– Из этого следует, – тихо сказал он, – что надо спешить.

Минуту, может, две я стоял неподвижно, чувствуя, что каменею. Не прошло и трех недель, как я покинул Землю. Программа тренировок требовала трех месяцев.

– Когда? – спросил я. Голос был мой, только звучал он как-то по-новому.

– Когда? – ответил он вопросом. Его взгляд бегал по сторонам.

"Аппаратура готова, – пронеслось у меня в голове. – Корабль?... Можно взять первый попавшийся. Экранировку сделают за два часа. Пилот?"

Я выпрямился и глубоко вздохнул. В голове зашумело. И неожиданно я успокоился. Разрозненные образы слились в логическое целое. Я начал рассуждать.

– Сегодня – нет, – сказал я. – Я только прилетел. Надо посмотреть результаты и выспаться. Завтра.

Грениан переждал несколько секунд, потом медленно наклонил голову.

– Значит, завтра.

Я все еще стоял. В который раз задал себе вопрос: знает ли он? Он мог знать. Он был главным координатором операции. К нему сходились все сообщения из пространства и с... Земли. Здраво рассуждая, он просто должен был знать.

В коридоре послышались приглушенные голоса.

– Что-нибудь еще, Дан? – мягко спросил Грениан. Я почувствовал спазму в горле, откашлялся и открыл рот. Переждал так мгновение, то мгновение, когда еще мог что-то сказать, потом повернулся и вышел из диспетчерской.

Грениан стоял неподвижно, слегка сутулясь, вытянув шею. Норин не спускал глаз с датчиков. Только Каллен смотрел на меня, словно я уже лежал в открытом гробу. Он стоял, выкинув руку вперед и оттопырив большой палец. Ну что же, он искренне желал мне удачи.

Я в последний раз взглянул на них и ногами вперед сполз в кабину. Опустились прозрачные переборки, разделявшие камеру надвое. Лица людей превратились в туманные пятна. Под полом нарастал тихий звон. Посветлело. Мощные рефлекторы били в куполообразный потолок, где расширялось круглое отверстие. Вдруг рефлекторы мягко ушли вниз. Меня окружила тьма. Прошло несколько секунд, прежде чем глаза стали различать помигивающие огоньки датчиков. После солнечного дня стартовой площадки мягкий свет экранов был еле виден. Я чувствовал себя легко, словно все происходившее до сих пор было простым недоразумением. Этакое недолгое плутание перед тем, как выйти на нужную дорогу. Я с некоторым сожалением осмотрелся вокруг. Одноместная кабина превратилась в безместную. Между моей головой и кабелями, блоками, щитами прицельников, миниатюрными пультами вспомогательной аппаратуры почти не оставалось свободного места. Чтобы шевельнуть ногой, надо было приподниматься в кресле. Если б не это, я скинул бы ремни и вытянулся во весь рост. Старт в пустоте всегда приводил меня в отличное настроение. Он создавал ощущение безопасности.

Я взглянул на часы. Сорок пять секунд. И тут у самого уха прозвучал спокойный, слишком спокойный голос "живого". Приподнятое настроение как рукой сняло. Это не был обычный старт в пустоте. И причем тут настроение? Прошло сорок пять секунд. Я уже за пределами защитной сферы базы. Все, сколько их там сейчас есть, сидят за полукруглым пультом в диспетчерской. Весь их мир сузился до размеров плоского прямоугольного экрана тахдара. Таким он будет сегодня, завтра и еще многие дни и недели. Но даже если я сойду с ума и начну дурить, если даже они обнаружат надвигающуюся на меня из пространства гибель, они ничем не смогут мне помочь.

Я устроился в кресле поудобнее, осмотрел датчики, проверил синхронизацию ленты и уставился на экраны.

На двенадцатый день пути с голосом "живого" что-то произошло. Казалось, вместе с ним со сдвигом на доли секунды говорит кто-то еще. С компьютером "живой" был связан напрямую, так что здесь причину искажения искать было нечего. Дефект синхронизации? Пожалуй, даже не дефект. Просто действие фактора времени. Я мог за считанные минуты скорректировать ошибку, что и поспешил сделать. Но тут же невольно подумал о Земле. О людях, запрограммировавших себя на целую вечность. Конечно, развитие человечества не прекратится. Просто оно будет протекать медленнее, возможно несколько иначе. Только вот достанет ли людям сил корректировать на себе ошибки, вытекающие из воздействия фактора времени? Того времени, от пагубного влияния которого они, как им кажется, освободились?

Однако довольно философствовать! Моя "деликатная миссия" как раз тем и хороша, что не требует рассуждений. Нужно лишь добраться до цели, а потом действовать. Думать только о том, что предстоит сделать. Делать только то, что как следует обдумал. И не пытаться фантазировать о том, что будет, когда все кончится. Ибо могло быть и так, что окончится слишком рано и не останется никого, кто мог бы меня этим попрекнуть.

Через две недели двигатели заработали активнее. За орбитой Урана предстояло снова пересечь плоскость эклиптики, а также раз навсегда установленные орбиты, по которым двигались на равных расстояниях тяжелые квазарные автотанкеры обеспечения, названные так в честь первого открытого людьми тела, двигающегося со скоростью, превышающей скорость света. Вероятность столкновения в пустоте даже в районах наиболее активного движения невероятно мала. Тем не менее она существует. И свести ее к нулю невозможно. Самое большее – можно соблюдать особую осторожность. А в пустоте лететь осторожно – значит лететь быстро. Не то, что на Земле. Опять – фактор времени. Следовало до минимума сократить период пребывания в опасном районе.

Двигатели набрали максимальную мощность, возможную в пределах Солнечной системы. Я перескочил на "другую сторону" пользуясь языком пилотов, – даже не заметив когда. Мне показалось, что в голосе "живого" прозвучало облегчение. "Рановато", – подумал я, словно обнаружил это облегчение не в мертвом аппарате, а в самом себе.

Уже месяц я сидел перед экранами. Диагностическая аппаратура все это время работала непрерывно. Если я просыпался в меру отдохнувшим, если мои сердце и мозг были в норме, то этим я обязан исключительно информеду, который регулировал обмен веществ, кровообращение, корректировал реакции на раздражители. Даже освещенность таблиц изменялась по мере притупления реакции глаз на определенные цвета. Я просыпался, смотрел на экраны, считывал данные, засыпал.

Наконец на высоте Плутона наступил тот желанный момент, о котором я уже не смел и мечтать. Едва слышный шум, доносившийся с кормы, стих. Наступила абсолютная тишина. Это произошло так неожиданно, что в первый момент я ощутил только какое-то неуловимое изменение. "Живой", синхронизацию которого приходилось теперь корректировать раз в несколько дней, объяснил, что компьютер выключил двигатели. Экранированный корабль, отрезанный от всех возможных носителей информации, шел по инерции, словно одна из множества глыб в поясе астероидов. Ожидание окончилось.

С орбиты Трансплутона я спускался по спирали, вычисленной с точностью до долей миллиметра. Я уже не был одинок. В пределах действия генераторов антиматерии, установленных на моей скорлупке, оказалась совершеннейшая из конструкций, когда-либо созданных человеком. Система столь совершенная, что, когда ее действия разошлись с намерениями человека, он не придумал ничего иного, как послать самый малый из своих корабликов, камуфлируя его под осколок старого, обгоревшего камня. И при этом не очень-то рассчитывал на то, что камуфляж спасет пилота. Да и что значил пилот по сравнению с тем, о чем предпочитали не думать даже такие люди, как Грениан!

Единственное, чем я мог воспользоваться, чтобы не промахнуться, – ферроиндукционные датчики. Мои шефы на базе вели себя так, словно это решало дело. Система тренинга, снаряжение, подбор сигнальных программ – все было направлено на то, чтобы не промахнуться. Дальше – уже не их забота. И не удивительно. Они не знали ничего, не могли дать мне ни одного совета, который не сводился бы к материнскому: "Береги себя, сынок". Но на это не отважился даже Митти.

Я сосредоточил все внимание на приборах. Спал по три часа в сутки. Двигался в темпе, который мог повергнуть в меланхолию даже готовящуюся перейти в мир иной черепаху. Момент, когда стрелки ферроиндукционных датчиков дрогнули и застыли в рабочих положениях, я воспринял как событие, долженствующее наступить именно здесь и точно в этот момент. Проворчал нечто вроде "слушаюсь", запустил умформеры и проверил, горит ли контрольная лампочка магнитов. Затем ленивым движением отблокировал прицельные автоматы. Словно так уж важно было, пошлю ли я сноп антиматерии метром левее или метром правее.

Тормозить я не мог. Плыл со скоростью пушинки, летящей над слегка разогретой лужицей. Но я не был пушинкой, и в кораблике моем было шесть тысяч тонн массы покоя. Я столкнулся с панцирем пантомата так аккуратно, что мне мог бы позавидовать стальной слон, которого впустили за завод, где делают пистоны. Весь хитроумный маскарад, радиотишина, отказ от пеленга – все оказалось пока достойным сожаления гротеском. Конечно, после удара я снова взлетел в пространство, словно воздушный шарик, отскочивший от потолка. Удар придал мне ускорение, которому я мог противопоставить только одно: двигатели. Я ударил из главного сопла. Ракета задрожала и зависла, прежде чем бесконечно медленно снова двинуться вперед, точнее, вверх, потому что корпус пантомата, по сравнению с которым мой корабль казался ракетой, садящейся на огромном сателлитном космодроме, висел прямо надо мной. На сей раз удар был слабее. Магниты сработали мгновенно. Наступила неподвижность. Тупо срезанный нос ракеты прилип к панцирю пантомата, будто ключ в хорошо пригнанном замке.

Я переждал несколько секунд. Тишина. Передо мной раскинулось металлическое небо, слегка выпуклый диск размерами с земной космодром. Но все это было там, вне ракеты. Здесь же я видел только огоньки датчиков, серое свечение экранов и глубокую тьму за иллюминаторами.

Впервые за девять недель я сел. Провода диагностической аппаратуры качнулись и последовали за движениями моей головы. Я не спеша сбросил с себя весь этот балласт. Стало немного посвободней. Я протянул руку за спину и включил генератор магнитного поля. Некоторое время следил за движениями контрольной стрелки стабилизатора. Порядок. Долгое пребывание в непосредственной близости от гигантской конструкции пантомата могло кончиться магнитным ударом. Теперь это мне уже не угрожало. Как все по-детски просто. Сейчас я спрошу, в чем дело, прикажу нескольким десяткам информационных комплексов пантомата, из которых каждый превышает размерами Собор Парижской богоматери, чтобы они вели себя пристойно, и еще успею к завтраку вернуться в ракету.

Для начала покончим с тишиной.

Экранировка ракеты либо сделала свое дело, либо вообще никогда не была нужна. Так или иначе, теперь следовало освободиться от нее. Все было продумано до мелочей: достаточно четырех до автоматизма отработанных движений. В действительности это отняло у меня целый час. Я покончил с экраном, потом нажал клавишу пульта и подождал, пока появится новый огонек – ракета раскинула паутину антенн. Меня тут же оглушило. Словно заснув в горном заповеднике, я вдруг проснулся посреди цеха металлорежущих станков. Прошло несколько минут, прежде чем из хаоса перемешавшихся, оглушительных разрядов и потрескиваний я начал вылавливать более или менее связную информацию.

Я сложил кресло. Теперь можно было перейти в грузовой отсек. Размонтировал "живого", притащил пульт связи и укрепил его на прежнем месте. Кабина постепенно принимала нормальный вид. Я опять был на корабле, пригодном для пребывания в полете по меньшей мере одного человека.

В наушниках гремело от кодированных сигналов. Я сел, включил запись и начал слушать. Минута за минутой, час за часом я регистрировал непрерывно идущие сообщения, излучаемые центральным селектором пантомата. Наконец сдался. Аппаратура работала нормально. Пантомат решал проблемы, задаваемые специалистами, отвечал на вопросы, непрерывно поступавшие со всех точек Земли. Если здесь и происходило что-то, что пантомат считал нужным скрыть от своих создателей, то таким способом я не мог узнать ничего. Во всяком случае, не больше тех, кто сидел сейчас в домашних шлепанцах возле даторов.

Я старался сосредоточиться. Можно еще проверить температуру, герметичность панциря, его оболочки, напряженность излучения. Можно вообще заняться множеством полезнейших вещей. Например, спросить пантомат, зачем он это делает. Мое присутствие давно перестало быть для него тайной. Ответ придет мгновенно. "Нуль", – и другого не будет, потому что другой ответ мог бы звучать только так: – "Со страха".

Я осмотрел аппаратуру скафандра. Проверил энергетические блоки вычислителя, лазерного пистолета и рефлекторов. Заблокировал рули, включил внешнюю запись, дистанционное управление и быстро, будто боясь раздумать, открыл люк.

Тишина. Витающие в пространстве голоса, шушуканье звезд, переговоры людей и машин остались позади, в кабине.

Придерживаясь за обрез люка, я выплыл наружу. Подошвы ботинок прилипли к корпусу ракеты. Я сделал глубокий вдох и почувствовал, что не хватает воздуха. Резко, если можно говорить о резкости движений в невесомости, где человек двигается, словно внутри огромного баллона со сжатым газом, подкрутил вентиль. Кислорода было вдосталь. По меньшей мере на двенадцать часов. Экономить незачем.

Я включил рефлектор. На корпусе ракеты зажглись серебристо-белые полосы. Посмотрел наверх. Не дальше чем в четырех метрах надо мной чернела бесформенная масса. Свет увязал в ней, словно в невероятно плотной туче. Панцирь пантомата был покрыт чем-то вроде толстого слоя сажи. Края слегка выпуклого диска разбегались в темноту, только полное отсутствие звезд в пределах видимости свидетельствовало о его размерах.

Я сделал два шага к носу корабля. Остановился. Поверхность панциря качнулась и опасно приблизилась к моему шлему. Словно сама вечная ночь пустоты склонилась надо мной. Мне вдруг показалось, что из-за обитой черным бархатом плиты за мной следят чьи-то глаза.

Я вздрогнул. И неожиданно меня охватил гнев. Черт побери! Просидеть месяц в консервной банке, чтобы добраться сюда, а когда это уже произошло, вести себя так, будто никогда в жизни не видел стартового поля. "Это всего лишь машина, сказал я себе. – Машина. Орудие. Может быть, немного побольше других. Скажем так: универсальное орудие. С ним что-то приключилось. Заржавел какой-то винтик. Надо помочь".

На мгновение я отключил магниты. Поджал ноги и резко выпрямился. Ну, не очень резко. И все равно переборщил. Снова включил магниты и выкинул руки вверх. Магниты сработали. Я застыл на четвереньках, словно приготовившись к старту на стометровку. Несколько секунд не двигался. Неожиданно в ушах прозвучала любимая поговорка Митти: "Самое приятное на свете – не делать ничего, а потом передохнуть..." Я улыбнулся. Если б кто-нибудь сейчас увидел меня, ему было бы о чем вспоминать до конца дней своих. И не только ему. До конца дней своих...

6 С каждым шагом из тьмы выныривали новые скопления звезд. И каждый шаг был бесконечно долгим. Только постоянная смена звезд придавала мне духу и позволяла идти дальше.

Тьма пустоты уравняла микроскопическую пылинку – порождение земной цивилизации – с бесконечностью пространства, но граница между этими мирами отсутствовала. Разумеется, все было б иначе, если бы пантомат, как запланировали его создатели, вращался вокруг своей оси. Неподвижные сейчас звезды закружились бы огненным хороводом, словно огни луна-парка, когда на них глядишь с карусели. Можно назвать это психозом, хронофобией и бог знает как еще, но я чувствовал угрозу в окружающей неподвижности. Столь же реальную, как и то, на чем я стою. Потому что пантомат ведь должен – должен! – вращаться вокруг собственной оси.

Со лба струился пот. Я остановился и облизнул губы. Они были влажными и холодными. Я снова увеличил приток кислорода. Белый сноп света, падающий из рефлектора, описал дрожащий полукруг. В темноте чуть сбоку что-то блеснуло. Оказалось, это толстая крышка люка в кольце автоматических прижимов.

– Итак, мы на месте... – сказал я вслух. Шлем ответил приглушенным гудением. Так звенит муха в деревянной кружке.

Приятно было, опустившись на колени, освобождать один за другим пламентовые прижимы, на которых не было идиотской сажи-бархата, украшавшей панцирь. Внутри ждут освещенная кабина, легкий тренировочный комбинезон, ванна, послушная первому жесту аппаратура. Свое, земное. Магниты раскрывались беззвучно. Кто сказал, что стены ограждают от звуков? По-настоящему хранить тайну может только пустота.

Крышка дрогнула. Ее край приподнялся на несколько сантиметров. Образовалась щель. Но там, внутри, таился мрак гораздо более плотный, чем космическая тьма. Рука, сжимавшая захват, остановилась на полпути. Я замер в ожидании чего-то, что, казалось, должно было вот-вот выползти из-под едва приоткрытой крышки и воспользоваться представившейся впервые с момента зарождения возможностью затеряться в космосе. Я непроизвольно выключил рефлектор. Взгляд нащупал несуществующие контуры какой-то фигуры, начал угадывать ее форму, воссоздавать ее живой образ.

По телу прошла дрожь. Это был уже не страх, а физическое отвращение, омерзение, которое вызывают в человеке формы жизни, так же отличные от всего, к чему привык обитатель Земли, как свет Солнца отличается от вспышки аннигиляции. Я уже не видел ничего, не придумывал никаких фигур, застыл, не смея пошевелиться. Вылези сейчас из приоткрытого люка действительно какое-то существо, ему бы и в голову не пришло, что перед ним представитель высокоразвитой Солнечной цивилизации. Скорее всего, оно решило бы, что я – элемент конструкции неведомого назначения и, вероятно, не вполне удачный.

Так продолжалось добрый десяток минут. Наконец я взял себя в руки. Одним рывком откинул крышку. Дрожь в коленях унялась.

Я наклонился, снова включил рефлектор и направил сноп света отвесно вниз, если, конечно, считать, что низ был там, в центре пантомата. В нескольких метрах от меня что-то разгорелось, будто луч уперся в зеркало воды. Но это не был колодец. Свет свободно бежал во всех направлениях, не наталкиваясь на стены, выхватывал пучки проводов, мощные связки криогенных кабелей. Система информационных каналов мозга работала на принципе сверхпроводимости. Однако здесь, среди космической тьмы, мысль о температурах внутри кабелей не вызывала дрожи.

Вглубь вела лесенка, ступеньки которой покрывал шершавый материал, напоминавший резину. Я закрепил рефлектор, повернулся и, стараясь не задеть баллонами обрез люка, начал спускаться.

Лесенка привела на узкую галерейку, окруженную невысокими перилами – что-то вроде полки, висящей в пустоте. Свет рефлектора не доходил до ее противоположного конца. Сама галерейка, выложенная толстым слоем эластичного материала, напоминала помост вдоль стен машинного отделения на древних кораблях. Однако там, где полагалось быть двигателю, "не было ничего.

Только оторвавшись от лесенки и перегнувшись через поручни, я увидел, что все вокруг заполняют бесчисленные многоэтажные сооружения. Так мог чувствовать себя герой сказки, перенесенный внутрь турбогенератора.

Круг света скользил по толстым трубопроводам, конусообразным сталактитам, впадающим несколькими этажами ниже в полушаровые вздутия рабочих секций, выхватывал узлы коллекторов, похожие на гигантские мотки шерсти. Между ними раскинулись свободно висящие в пространстве миниатюрные модели звездных систем. Они оживали на мгновение, вспыхивали, попадая в луч света, приближались, вырастали в размерах. Их мнимое движение продолжалось так долго, что глаз успевал охватить весь очередной комплекс. Казалось, под ударом света паутинообразные сооружения, спирали и клубки неожиданно замирали, прекращали свою деятельность, чтобы возобновить ее с наступлением темноты. Застывали, как застывают некоторые насекомые под взглядом человека.

Я направил рефлектор в конец галерейки и, уставившись в постоянно отступавшую точку, в которой увязал свет, двинулся вперед. Подошвы отскакивали от покрытия, как на батуте. Я подтянул ремни баллонов и пошел быстрее. Еще несколько секунд – и мрак впереди поредел. Дверь. Я не останавливаясь подошел так близко к стальной плите, что еще шаг – и навалился бы на нее всем телом. Коснулся пальцами замка и неожиданно ударился о дверь. Только через несколько секунд до меня дошло, что замок не сработал.

Медленно выпрямившись, я потянулся к ручке. На этот раз внимательно ощупал ее, прежде чем сжать на ней пальцы. Обычный магнитный замок, какие встречаются на всех внеземных объектах. Он должен мгновенно открываться, среагировав на тепло, просачивающееся сквозь перчатку.

Я снова нажал. Старательно, будто показывая гостю с другого края галактики, как это надо делать. Впустую. Ручка мягко повернулась, но дверь не дрогнула. Я опять почувствовал на висках и шее теплую влагу. Попытался еще раз. Не отводя руки, толкнул дверь. Сильнее. Потом навалился на нее со всей силой, на какую способен человек в отсутствие гравитации. А я считал себя не самым слабым из людей. Неожиданно для самого себя крикнул.

Это отрезвило меня.

Замок в порядке. Дверь тоже. Просто я не из тех, кого здесь привечают.

Я отступил и нащупал ручку пистолета. За дверью, в небольшом шаровом помещении, обстановку и оборудование которого я знал как свои пять пальцев, детальнейшим образом изучив на специальном тренажере, священнодействует "шеф", как его называли на Бруно. Центр управления мозгом. Тут сосредоточиваются все идущие извне импульсы, и сюда же они возвращаются после предварительной селекции. Тогда "шеф" выдает задание отдельным секциям, приводит в действие такое количество групп, которое необходимо для решения поставленной задачи. Здесь программируется необходимое расширение емкости пантомата, отсюда идут приказы в секции. В помигивающем тысячами огоньков параллелепипеде посреди зала сосредоточены знания, которыми не в состоянии овладеть ни один человек. Единственное место во всем гигантском объеме, заполненном чистейшей сгущенной тьмой, где блеск датчиков и экранов мог вернуть человеку ощущение того, что этот висящий в пространстве колосс создан им для него. При условии... что человека туда пустят.

Пистолет применять нельзя. Самый короткий лучик прожжет замок, но не остановится на этом. А "шеф" пантомата, мозг мозга, хорошо защищен. Слишком хорошо, чтобы стоило рисковать.

Конечно, в одиночку мне не справиться. Но в грузовых отсеках корабля лежат такие привычные на Земле "существа", что их присутствия там просто не замечают.

Я нащупал плоскую коробочку на левой руке и послал сигнал вызова. Теперь оставалось только ждать.