Текст книги "Люди со звезды Фери"
Автор книги: Богдан Петецкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)
3
Девять приглушенных, отрывистых звуков. Девять часов утра, похожего на предыдущего и такого же, как все последующие.
Я не буду проглядывать запись. Знаю, что я там писал. Я помню лицо Реусса, таким, каким оно тогда выглядело, каждое выражение, каждое сокращение мышц этого лица, и не считаю, что имею достаточно причин, чтобы пережить это заново.
В кабине было холодно. Я встал и передвинул ручку климатизатора. Невольно скользнул глазами вглубь ниши, где располагалась аппаратура.
Мой «доктор», точная копия того, который остался на родимой базе, покоился в молчаливом бездействии. Достаточно подойти к нему, дать ток в цепи и усесться в кресло рядом. Раздастся низкий, безэмоциональный голос, опережающий мои мысли. Растолковывающий их, терпеливо и просто, как ребенку. У себя на базе я забавлялся подобными «разговорами» часами.
У себя?
Я этого не сделаю. Несмотря на то, что тот, кем я теперь стал, тоже находится у себя. Не в меньшей степени, чем те, которые там, внизу.
Я сконструировал «доктора», а точнее – воссоздал его, в первые же дни своего пребывания здесь. Не помню, на что я рассчитывал. Но, наверняка, не руководствовался мыслью об одиночестве. Если уж чем-либо, то скорее созерцанием враждебного, неприятного. Тогда я еще пытался отыскать в себе следы этого.
Убедился я в одном. Мои автоматы пригодны до тех пор, пока человек на самом деле остается самим собой. В первый раз мне это пришло в голову во время разговора с Реуссом. Потом же все это становится фарсом. Не потому, что автомат излагает, точно, упорядоченно и логично, фальшь. Фальшь эта тоже может послужить пищей для размышлений. Нет. В игру вступает самая элементарная скука. А в моем случае – и нечто большее.
Так или иначе, но мой новый «доктор» вот уже несколько месяцев молчит. И я не вижу, из-за чего бы могло прерваться его молчание.
А с климатизатором я перестарался.
Я изменил положение регулятора и ушел в центр кабины. В любом случае, аппаратурой я обеспечен. Стимуляторов у меня – полный комплект. И я могу ими пользоваться, как только пожелаю. Например, чтобы почувствовать себя в безопасности от себя же самого.
Я неоднократно повторял себе, что именно это, эта возможность, отличает меня от обитателей Четвертой. Но это неправда. И не так важно, отчего неправда.
Посмотрим, что станется с теми, внизу. Я называю так «копии», хотя это не имеет смысла. Главный экран в моей кабине, на который автоматы транслируют изображения с фермы, повешен несколько под углом. Это производит впечатление, что я наблюдаю за поверхностью с высоты космической станции.
Что с ними будет? Я знаю одно. Теперь я не стремлюсь к иллюзиям, поскольку смог обходиться без них с самого первого дня. С первой недели. С первого месяца.
Впрочем, что бы они могли сделать? И пускай перед отлетом Сеннисон и прочие и себя, и меня уговаривали, что только поэтому они позволяют мне остаться. И если они вели себя при этом так, будто сами наисерьезнейшим образом убеждены в этом.
Забавно. Я, со своей ненавистью, которой ничего не могу противопоставить, должен выискивать признаки агрессивности в копиях. Гораздо лучше, что все это – только отговорки. Даже если они и в самом деле – машины, созданные для войны.
А я кто такой? Во всяком случае, не тот субъект, которого я могу видеть в зеркале. То, что всему остальное: мозг?
Я подошел к экрану. Показалось изображение фермы, в общем виде. Я дал увеличение.
Вот они. Сидят за длинным, деревянным столом, частично прикрытым от солнца выступающей крышей веранды. Мужчины раздеты до пояса, и только Муспарт, один из трех, не знаю – который, так и не скинул с себя зеленую сорочку без рукавов, сшитую из какого-то чехла. Теперь из дома появилась Нися с большим тяжелым подносом. Один из мужчин поднялся, чтобы помочь ей.
Это он.
Я невольно отшатнулся. Но я – спокоен. Это «я спокоен», я повторяю при каждом сеансе связи. Когда я чувствую, что мне это не помешает.
Теперь ничто во мне не дрогнуло. Что-то изменилось. Я осознал это в то же мгновение, как только увидел его. Но не стал размышлять об этом. Чтобы не нарушать своего спокойствия, которое на этот раз не было надуманным.
Може. Петр. Могила первого, или – быть может – второго, находится на окруженной высокими деревьями поляне, в полутора километрах к западу от строений фермы. В той могиле должен лежать кое-кто другой.
Я.
Я?
Нися и Може справились с подносом. И присоединились к остальным. Освещенные косыми лучами заходящего солнца, за этим длинным столом, они выглядели фермерами со старинной, музейной картины.
Утром исполнился ровно месяц с моего последнего посещения Четвертой Планеты. Полечу. И не опоздаю. Я точно придерживаюсь установленного самим собой распорядка этих «визитов», словно дело в самом деле касается детально запланированного эксперимента.
Утром.
У меня есть время поразмыслить об этом. А пока меня ожидает ежедневный обход наблюдательных постов. Я проверю записи автоматов, вернусь, и как всегда, возьмусь за писанину часов до двух ночи.
* * *
– И все же, как это было… с тобой? – спросил наверно уже в пятый раз Сен.
Он мог бы и не спрашивать. И даже – не должен был.
– Не знаю, – ответил Реусс, в его голосе не было ничего, кроме смущения.
Он помнил посадку «Анимы». Мог в точности описать, как разворачивались события двадцать четвертого сентября две тысячи восемьсот тридцать второго года. Однако, все, что касалось обитателей планеты, их цивилизации, роли, которая была отведена в ней людям, оказывалось «не знаю», и Сеннисон имел уже достаточно времени, чтобы смириться с этим. Теперь он попробовал подобраться с другого бока:
– В ста метрах отсюда, – он кивнул в направлении иллюминатора, – находится могила. Знаешь, кто в ней лежит?
Реусс вздохнул и неожиданно улыбнулся. То была улыбка хулигана, которому перед операцией на нем самом хватило сил пошутить.
– Нет, – спокойно ответил он. – Но догадываюсь. Достаточно на тебя посмотреть…
– Ты сам, – выпалил Сеннисон.
Реусс кивнул.
– Этого я и ожидал, – безразличным голосом заявил он. – И все же ты ошибаешься. Вот я, сижу перед тобой.
Я воспринял это с удовольствием. Сен начинал раздражать меня. Он никак не мог расстаться с уверенностью, что вытянет из Реусса что-нибудь, что сможет сразу все прояснить. Например – описание дороги к остальным членам экипажа «Анимы». Мы уже располагали полной записью проекции его мозговых полей. Автоматы подвергали его всевозможнейшим тестам. На все это ушло битых три часа. Но Сен верит в «живое слово». И никак не хочет признать свое поражение.
– Тогда, быть может, ты соизволишь сказать нам, – резко произнес он, – кто же именно там лежит? Если ты сидишь здесь?
– Реусс, – спокойно ответил Реусс. – Но не могу сказать вам, какой из серии…
Сен прикрыл глаза. Гускина прямо передернуло.
– Это ты знаешь?! – выкрикнул он.
– В том то и дело, что не знаю…
– Гус спрашивает, – вмешался я, – знаешь ли ты, что туземцы вас, если так можно выразиться, использовали… Разумеется, – тут я повернулся к Гускину, – он об этом знает. И дал нам достаточно ясно понять это. Только вы продолжаете делать вид, что вопрос этот – табу. И играете в деликатность, которая никому не нужна, а уж Реуссу – наверняка. Скажи им, – обратился я непосредственно к нему, – как они это делают? И где? Ведь не в океане же?
Стало тихо.
– В океане, – ответил немного погодя Реусс. – Это – единственное, что я знаю наверняка. Обо всем остальном… – он пожал плечами. – Что касается той могилы, – добавил он чуть позже, глядя в глаза Сеннисону, – то в ней лежит действительно Реусс. Не какой-либо автомат, или другой объект, только внешне напоминающий Реусса, но лишенный его памяти, лишенный запечатленных в сознании и подсознании качеств, которые и характеризуют человеческую личность по мере ее развития. Самый настоящий Реусс. Это так же определенно, как то, что мы находимся в системе Фери, и что я сам – самый что ни на есть настоящий…
– Откуда ты знаешь? – В Сене проснулся провокатор.
– Я ведь это видел… К тому же, мы разговаривали…
– Реусс с Реуссом?
Он опять улыбнулся. Но тут же стал серьезным.
– Вы все еще не поняли…
С меня этого было предостаточно. Я встал, подошел к бачку и напился.
– Дай мне тоже, – попросил подлинный Реусс.
Я молча протянул ему наполненный стакан. Я, на его месте, выпил бы Красное Море, чтобы ему не пришлось расступаться по воле великого пророка. Я представил себе Сена, обращающегося к морю с молитвой, и расхохотался. Они с тревогой воззрились на меня, все трое.
Да, только вот это не Сен вышел из моря. И, что еще хуже, речь шла не о Красном Море.
Четвертый час утра. «Идиома» все так же стояла на месте своей посадки, хотя уже никто не ожидал появления уцелевших членов экипажа «Анимы». А будь даже так – это являлось бы еще одним аргументом в пользу того, чтобы немедленно стартовать на орбиту.
И все же мы не торопились. Переглядывались с Реуссом, прислушиваясь к его «беседе» с автоматами, ведь вечер и ночь. Я мечтал только об одном. Чтобы, наконец, болтовня эта кончилась, и мы отправились спать. Я просто засыпал на ходу.
После того, что Реусс только что сказал, мы знали практически все. Но нам потребовалось дьявольски много времени, чтобы понять это. Что он ничего больше не скажет, потому что говорить больше не о чем. Автоматы справились бы с этим в несколько минут.
Я посмотрел на Реусса. Он выглядел крайне усталым. Я повнимательнее пригляделся к его лицу. Вот тогда-то мне и пришло первый раз в голову, что те самые автоматы, с которыми я так сжился, которые стали для меня так же необходимы, как для другого – друзья или противники, сохраняют свой смысл лишь до тех пор, пока человек продолжает оставаться самим собой.
Любопытное открытие. Единственным его слабым местом было то, что оно могло иметь касательство только к Реуссу. И ни в какой мере не распространялось на нас.
Мы уже знали, что произошло с «Анимой». Они тоже приземлились возле океана. И не особенно тревожились насчет того, что происходит у них за спиной. Движение склона и взрыв произошли одновременно. Тотчас же рассыпались антенны.
Потеря связи не означала еще катастрофы, как мы думали раньше. Они еще смогли просуществовать нормально около двадцати минут. Подняли корабль в воздух. Убедились, что все побережье затянуто черным туманом, и решили, что единственное, что им остается, это поискать счастье в океане. Они опустились на воду в нескольких сотнях метров от берега, напротив того места, в котором произошел взрыв. Точнее, так они тогда думали.
И – ошибались. Но откуда они могли знать? Несколько минут они пытались и без каких-либо особенных происшествий оказались на дне. И даже не очень глубоко. Реусс утверждал, что до поверхности не больше тридцати метров. Зато вся аппаратура корабля, от двигателя главной тяги до зажигалки, перестала отзываться на приказы. Остановились компрессоры. Они начали задыхаться.
Так продолжалось минут десять. Не больше. А потом бортовая аппаратура, словно ничего не происходило, возобновила нормальную работу. Но не вся. Глухими ко всем попыткам и способам остались генераторы излучателей и двигатели.
Скорость, с которой обитатели океана разобрались что к чему, кое-что о них говорила. Это было для нас первым практическим упражнением, которое следовало из Реусса. Но я бы соврал, сказав, что оно было для нас утешающим.
Вслед за этим последовал ряд других указаний, не менее обнадеживающим. Реусс не знал, каким образом он сам и остальные члены экипажа покинули ракету. Он запомнил тесные, словно бы стеклянные помещения, в которых их держали. Их разъединили, но они могли общаться между собой, словно находились не дальше, чем в нескольких метрах друг от друга.
Реусс не смог определить, как долго они там находились. Им казалось, что прошли месяцы. Судя по отсчету времени, им это не только казалось. В любом случае, у них было достаточно возможностей для обмена мыслями. Но только в первые дни они говорили о том, что их поджидало. Потом же – вспоминали базу, даже Землю. Вслед за тем дошла очередь до каких-то глупых игр, позабытых с детства.
Я мог себе это вообразить. Вокруг них ничего не происходило. Настолько ничего, насколько это возможно. Они не ели, но и не ощущали голода. Физиологические функции не доставляли им никаких хлопот. Время от времени они замечали какое-то движение за стеклянными стенами своих камер, но ни разу не смогли определить его, сопоставить с ним что-либо конкретное.
Неподвижность, тишина, свет. И дружеский флирт. Надо было быть с базы на Проксиме, чтобы не свихнуться от этого.
Я упомянул о свете. Это началось позднее. Пространство возле них неожиданно прошивали невероятно яркие, невыносимые для глаз лучи. Они сами себе начинали казаться прозрачными. Чувствовали, что излучение проникает в самые крохотные клеточки их организмов, как оно расщепляет их, ощупывая каждый атом по отдельности. Их охватывал страх, что они перестают представлять из себя стабильные структуры. Реусс говорил, что это впечатление было самым сильным из всех, с которыми ему приходилось сталкиваться в жизни. Ему приходилось прикасаться к голове, плечам, шевелить руками, чтобы убедиться в их наличии, в том, что они составляют единое целое с прочими органами.
Длилось это, обычно, не дольше нескольких десятков секунд. Но повторялось все чаще. И регулярнее. Дошло до того, что они безошибочно предчувствовали каждый «сеанс». Нервная система людей превратилась во что-то типа будильника. Они не думали, что их положение может еще больше ухудшиться. Я способен в это поверить.
Но они ошибались.
Это началось сравнительно недавно. Две-три недели назад. С того дня они перестали вспоминать Землю.
Первым оказался Муспарт. После очередного светового «сеанса» Реусс спросил у него о какой-то несущественной мелочи. Муспарт ответил – на два голоса. Точнее, голос был тот же самый. Но принадлежал двум людям. Потом появились следующие. Порой Реусс, как он выразился, насчитывал до одиннадцати двойников.
С этим они освоились быстрее, чем можно было предполагать. Их нервы, должно быть, были притуплены выматывающие бездельем. Однако, они сохранили трезвость мышления. Темой их разговоров, так как несмотря ни на что, они вновь начали переговариваться между собой, вновь стало их нынешнее положение. Для тех данных, которыми они располагали, они смогли разобраться в нем достаточно ясно.
Во-первых, они установили, что «размножение» происходит во время облучения. Реусс, будучи биохимиком, даже разработал гипотезу. Согласно ей, обитатели океана добились гораздо большего, чем мы, прогресса в области пороговой логики. Это дало им знание о любых нейропсихических структурах, что, в свою очередь, явилось основой для сравнительно быстрой расшифровки, так, словно бы и не было чуждых организмов землян. При определенной технологической свободе, в которой Реусс и его товарищи убедились на собственном опыте, их «хозяева» не испытывали особых трудностей с изготовлением материала или, если это вас больше устраивает, матрицы. Более точно здесь подходило бы определение «клише».
Все остальное – дело методологии и техники. Что касается последней, они даже не пытались ее вообразить. Они ничего не видели и ничего не знали. Методология же – наоборот – казалась крайне простой. Нечто вроде спектрального анализа. Излучение с неизвестной характеристикой проходит сквозь модель и распространяется дальше, в направлении клише, или же матрицы, на которой запечатлевается запись органических и неорганических компонентов, в пропорциях, в точности соответствующих модели, подвергнутой количественному анализу. По дороге но проходит сквозь аппаратуру, которую Реусс назвал «программирующей линзой», которая фокусирует луч и обогащает его новыми, заранее предусмотренными конструкторами, импульсами. Анализ там переходит в процесс синтеза.
Разумеется, никто из них понятия не имел об излучении такой информационной насыщенности, но безопасном для исследуемого организма. Но, как я уже говорил, технику обитателей океана они обходили стороной.
Приняв это объяснение, которое ничего не объясняло, люди с «Анимы», или – быть может – уже люди с Третьей Планеты Фери, призадумались о том, чего ради хозяева океана доставляют себе столько хлопот. От ответа на этот вопрос зависело многое. Прежде всего, это могло пролить свет на то, что было для них самым важным – чем все это для них кончится.
На помощь пришло время.
Они смирились с фактом, что число их постоянно растет. К этому они попытались как-то приспособиться. Выдумывали имена, в крайнем случае обходились номерами. Но однажды убедились в отсутствии нескольких человек из своей группы.
Невыясненным образом, неожиданно, люди исчезли. Они не ощущали их отсутствия, поскольку каждый, основываясь на собственном опыте, считал, что это касается только «дубликатов», очередных копий. Они просто констатировали факт. Впрочем, поточная «продукция» заполняла пустоту в их сердцах.
Первым, кто вернулся, оказался именно Реусс. Не тот, который сидел сейчас в кресле, опутанный проводами и датчиками диагностической аппаратуры. Но это не имело значения.
На основании того, что они от него услышали, они смогли уточнить свою предыдущую гипотезу. Впрочем, теперь это становилось гораздо большим, чем гипотеза.
Людей использовали для войны против суши. Неплохая идея. Их организмы были приспособлены для функционирования в атмосфере. Так же, как обитателей океана – для существования в воде. Судьба даровала этим последним модели для создания идеальных машин, способных на осуществление самостоятельных действий на поверхности. Они воспользовались шансом. И приступили, если так можно выразиться, к серийному производству.
Из того, что один Реусс рассказывал другому, получалось, что перед человеком, замкнутом в стеклянном коконе, неожиданно оказывается свободное пространство. Впереди видна только суша. Человек инстинктивно начинает идти в сторону берега. Через несколько шагов с удивлением обнаруживает, что его руки сжимают черный предмет, своей формой напоминающий излучатель.
Потом следовало нечто такое, что Реусс, ни один из Реуссов, не мог объяснить. В какое-то мгновение человек замечал движение на суше, ничего конкретного, никакого живого существа, и знал – перед ним враг. Он решал прибегнуть к помощи неизвестного ему оружия. Вскидывал его к глазам. И тогда черный предмет начинал жить своей собственной жизнью.
Тот, кто вернулся, успевал сделать это вовремя. Иным, очевидно, это удавалось хуже. «Наш» Реусс вышел вчера из океана впервые.
Вот и все, что мы услышали из уст первого спасенного члена экипажа «Анимы».
Но так ли это?
Действительно ли человек, который находился перед нами, прилетел сюда с Земли?
Все остальное было не больше, чем дружеской игрой. Философически – прокурорской болтовней, затянувшейся до четырех часов утра. Дымовой завесой.
Любым способом, через силу, от него пытались добиться, кто же он такой. Точнее, этим занимался Сеннисон. Гус вел себя более сдержанно. Он лишь наблюдал за его попытками. Но не больше.
Было ясно, что их усилия напрасны. По одной простой причине. Реусс не знает. Как же это просто. Он – не знает. Он помнит собственное, земное детство, учебу, работу, каждую мелочь из того, из чего складывается личность человека. Друзей своих и недругов. Девушек. Но он отдает себе отчет, что каждый из его двойников, до последнего нейрона скопированный по образцу и подобию оригинала, несет в своем сознании идентичный багаж. Что он мог сказать нам? Что он – именно тот, кого мы помним по базе? Но для этого он был слишком честен. Даже нет. Он был просто исследователем. Человеком науки.
Именно непонимание того, с кем он имеет дело, заставляло Сеннисона без конца задавать вопрос: «Все же, что с тобой было?» И то же самое непонимание заставляло Реусса каждый раз отвечать: «вы все еще не поняли…»
Не знаю, кто как, а я понимал уже достаточно много, чтобы наконец-то отправиться спать. О чем и заявил им.
– Подожди, – ответил Сен таким тоном, каким извещают о приближении великой минуты. Он оставался перед Реуссом в позе фехтовальщика, который только что выбил шпагу из рук противника.
– Если тебе привили чувство враждебности к обитателям суши, то почему, черт побери, ты направил оружие в ту сторону, где находятся люди? То есть – на Жиля и Гуса. Там, на этих дюнах?
Реусс поднял голову и посмотрел на Сена с выражением человека, только что оторванного ото сна.
– Я? – переспросил он с безграничным удивлением. – Что это тебе пришло в голову? Я целился на холмы, за которыми были они…
– А нас не видел? – вмешался Гускин.
Какое-то время царило молчание. Потом Реусс провел ладонью по лбу и опустил глаза.
– Видел… – пробормотал он.
– Ну, парень, – взорвался Сеннисон.
Отдых показался мне преждевременным. Я ждал, что будет дальше.
– Ну, парень! – повторил Сеннисон. – Жители этой роскошной планеты грызутся между собой. Согласен. До уровня технологических существ здесь развилась не одна раса, как на Земле, а две. Или их больше? – мимоходом поинтересовался он.
– Две, – ответил Реусс.
Он внимательно слушал.
– Об этом потом, – махнул рукой Сен. – Сам не знаю, чего ради спросил об этом. Получается, что до определенного момента каждый из этих видов развивался самостоятельно, в собственной среде, осваивая ее и перестраивая по мере развития цивилизации. Они ничем не мешали друг другу. Ведь существует большое естественное различие между образом жизни на суше и в воде. Такое положение дел длилось до тех пор, пока одна из культур, или обе одновременно, не достигли стадии развития, на которой любая цивилизация начинает сталкиваться с явлениями биологического давления. Одновременно она является той стадией, на которой технологические существа не способны на экспансию в районы, где условия существования полностью отличны от тех, в которых они развивались. Нашей естественной средой обитания не являются, к примеру, Атлантический Океан или планеты Проксимы. И все же человек чувствует себя там вполне сносно. Это дело техники, биохимии, биоматематики, наконец… Но хватит об этом. Создавалось ситуация, в которой сосуществование рас, в условиях исключительного права каждой из них на свою собственную среду обитания, сделалось невозможным. И тем, и другим стало тесно. Я понимаю. Понимаю, что при таком положении одна из рас должна исчезнуть с лица планеты. Умереть. Я не хуже понимаю, почему эти, из океана, с такой радостью воспользовались упавшей на них с неба, в буквальном смысле, возможностью, в образе существ, приспособленных к наземному образу жизни, которых только брать, да пускать в серию, но с одной маленькой «поправкой», одним крохотным усовершенствованием, не задевающим даже глубинных слоев нейропсихической структуры.
Он замолчал ненадолго, задумался, обвел глазами меня и Гускина, потом воздел руки к нему и замер на несколько секунд в такой позе, словно позируя для портрета средневекового фанатика. Он все больше раздражал меня, хотя и не могу сказать, чем именно. То, что он говорил, не было глупостью. В отличие от предшествующего.
– Впрочем, не один я, – воскликнул он. – Любой из нас знает, как обстоит дело. Но, все же, есть одна деталь, которая для меня непонятна. И никто другой, кроме тебя, – тут он уперся взглядом в лицо Реусса, – не сможет объяснить этого. Не нам, если ты на это не способен. Себе. Сам подумай немножко. Тем тесно. Все верно. Но, черт побери, какое тебе до этого дело? Ну, привили тебе враждебность к «неземным». Бог с ним. Но ведь ты – Реусс, ты прилетел с Земли, принадлежишь к исследовательскому отряду Проксимы, у тебя в прошлом сотни научных работ, у тебя – приятели на обоих полушариях, ты сохранил память обо всем, что делало из тебя человека… Погоди, – бросил он, заметив нетерпеливый жест Гускина. – Ты высаживаешься на чужой планете, – продолжал он, вновь обращаясь к Реуссу. – Идешь на дно, вместе с кораблем. Торчишь там месяцы… многие месяцы. В один прекрасный день ты выходишь на берег – и видишь людей, которые прилетели спасать тебя, людей, на встречу с которыми когда-либо в жизни ты уже потерял надежду, так же, как и с солнцем, с небом, с миром в целом, ты останавливаешься, и что дальше? Скажи, что? Что ты делаешь? Ты смеешься? Плачешь? Бежишь в их сторону? Нет. Ты помнишь только об одном. Что напротив тебя, на холмах, враг. Враг, который впрочем, не несет никакой опасности твоей расе. Или – несет?
Последнюю фразу Сен процедил сквозь стиснутые зубы. И в ней прозвучало столько злости, что ему самому сделалось неудобно. Он выпрямился, провел по губам языком и задрал голову. Теперь взор его был нацелен на стену, сразу над окаймлением главного экрана.
– Подумай, Реусс, – продолжал он смягчившимся, чуть ли не дружелюбным тоном. – Подумай, насколько сильно должно быть в тебе то, чем заразили тебя создатели… копий. И не удивляйся, что мы хотим, что мы обязаны разобраться с тем, кто же ты на самом деле такой…
В кабине сделалось тихо. Очень тихо. После последних слов Сеннисона тишина эта еще более сгустилась. От нее звенело в ушах. И она протянулась до бесконечности.
Мне расхотелось спать. Это не значит, что я был шокирован. Сен просто вслух высказал то, о чем мы размышляли со вчерашнего вечера. И я не видел причин, по которым мы не могли бы убить на те же размышления еще пару часов этой ночи.
Тем не менее, я ждал ответа.
– Только, черт бы тебя побрал, – неожиданно добавил Сеннисон, словно вспомнил о чем-то таком, что вновь добавило ему злости, – не смей больше говорить, что мы еще чего-то не понимаем. Что мы все еще никак не можем понять…
Реусс выпрямился. И начал откреплять ремни, притягивающие его к креслу диагностической аппаратуры. Движения его были спокойными. Но сам он спокоен не был. И избегал наших взглядов.
Наконец, он справился с датчиками и кабелями, встал и начал кружить по кабине. Потом вдруг задержался перед боковым иллюминатором и уставился в ночь. Он простоял так довольно долго. А потом мы услышали его тихий, словно бы приглушенный голос:
– Вы были правы. Я должен пойти туда. Я пойду туда…
Сен сделал полшага в его направлении и замер.
– Куда, – Гус был вынужден проглотить слюну, прежде чем смог спросить: – Куда ты пойдешь?
– Туда, – ответил Реусс безжизненным тоном, – на могилу Реусса…
Он неожиданно повернулся и шагнул к Сену.
– Да, – очень серьезно произнес он, – то, о чем ты говорил, я действительно не принимал до сих пор во внимание. Это моя вина. Это я не понимал, в чем же дело, а не вы. Приношу извинения…
С меня этого было достаточно. И даже больше.
– От меня вам никакой пользы, – сказал я, вставая. – А через два часа начнет светать. Не знаю, как вы, а я отправляюсь спать. Спокойной ночи.
Никто из них не ответил. Уже в дверях меня догнал голос Гуса:
– Подожди, Жиль! – сказал он, после чего обратился к Реуссу: – Как ты думаешь, нам здесь ничто не угрожает? По крайней мере, сегодня ночью?
Реусс несколько секунд разглядывал его, словно не понимая, что это именно к нему обращаются, потом очнулся и покачал головой.
– Все, кто возвращался, выходили из океана днем. Со стороны этих, с суши, я тоже не стал бы ожидать неожиданностей. В конце концов, это дело между ними и… обитателями моря.
Еще немного – и он сказал бы «между ними и нами». Именно так это прозвучало.
Кроме того, мне показалось, что когда он заговорил о «тех, с суши», глаза его заблестели. Это была мгновенная вспышка, но она мне очень не понравилась. Однако, я мог и ошибаться.
* * *
– Ничего, только потеря времени, – ужасался Гус ранним утром следующего дня, в добрых пятнадцати километрах от места посадки «Идиомы».
Это были первые слова, которые прозвучали в кабине летуна после краткого прощания с Сеном и одним из Реуссов.
Выражение моего лица должно было свидетельствовать о неизменном интересе.
– Люди в океане, а не там. – Гус указал подбородком на виднеющиеся перед нами горы. – Хотел бы я знать, чем мы тут, собственно, занимаемся…
– Ждем, – пояснил я.
Он замолчал.
Я не знаю ничего более пригодного для размышлений, чем рассуждения о том, что именно должно происходить, вместо того, что собственно делается.
Мы уже кое-что знали об одной из сторон, принимающей участие в игре, которая происходит на планете. Верно и то, что судьба членов экипажа «Анимы» непосредственно зависит от расы, заселяющей океан. Но размышления уводят дальше. Дальше… на сушу.
Впрочем, какое значение могут иметь спекуляции на тему принятых утром решений, вопреки тому факту, что именно их мы сейчас и реализуем. Двигаемся в сторону гор. Чтобы взглянуть теперь на сухопутное население.
Мы наискось пересекли равнину, отделяющую предгорья от полосы прибрежных дюн. Теперь, вот уже несколько минут, мы ехали по широкому спуску, отходящему от наиболее выдвинутого на запад горного хребта. Каменные колоссы становились более четкими, сделались прекрасно различными, мы могли разглядеть отдельные грани и пики, пропасти, в которые падали в облаках брызг водопады, даже дороги, словно мы прибыли сюда обыкновенными туристами.
Далеко позади остался район обнаруженного вчера световода и дюны со склонами, каждое мгновение готовыми стронулись с места. Многое говорило за то, что мы приземлились именно в том месте, которое обе стороны избрали районом пробы сил. Трудно сказать, что нам уже нечего было искать там. И если мы все же решили сперва счастья с представлениями наземной цивилизации, то самым разумным было держаться на солидном расстоянии от этого «фронта».
Поэтому мы направились в противоположную сторону. Двигаясь примерно параллельно линии океана, сделав десять километров по равнине, мы повернули под углом в девяносто градусов на восток. Почти сразу же район начал подниматься. Горы были рядом.
Территория оживлялась. Серый гравий, покрытый бесформенными «шариками», уступил место рыжеватой зелени, из-под которой все чаще выступали участки голой скалы, поблескивающие кварцевыми жилами. Нос летуна уже круто задирался вверх, когда появились первые деревья. Я подумал, что здесь все происходит наоборот, на этой некогда симпатичной планетке. Возьмем, к примеру, деревья. Чего бы ради они стали расти на равнине, когда им гораздо проще буравить корнями камень?
Впрочем, с нашей точки зрения, они напоминали скорее древние достопримечательности, а не растения. Их крохотные листочки, скорее даже – чешуйки, образовывали сплошные зеленые стены. За иллюминаторами кабины порой раздавались вполне ощутимые порывы ветра, деревья, однако, сохраняли неподвижность. Они росли на одинаковом, довольно изрядном расстоянии друг от друга и создавали впечатление, что что бы ни произошло, они воспримут это с достоинством. Были они чуждыми и несимпатичными.
