Текст книги "Плацдарм непокоренных"

Автор книги: Богдан Сушинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

14

Перебегая от кустарника к кустарнику, группа Беркута наконец приблизилась к первому ярусу склона, за гребнем которого кончались окаймленные ивами плавни и начиналась поросшая кустарником равнина. Однако до самого гребня оставалось еще метров двадцать довольно крутого ската, преодолеть который можно было только ползком.

Взобравшись на усеянную замерзшими комьями глины и присыпанную снегом полку, подрезающую гребень, Беркут и Мальчевский прижались к стенке обрыва и прислушались. Голоса зарождались справа. Похоже, что немцев было двое и засели они в овраге, пропахавшем склон вплоть до плавней.

Еще через несколько минут они услышали приглушенную перебранку двух солдат, долетавшую откуда-то из-за холма, видневшегося на фоне сероватого лунного сияния метрах в двадцати левее их укрытия. Днем, осматривая эти места в бинокль, Андрей установил, что сплошной линии обороны здесь нет. Впрочем, ее и не могло быть, ведь передовая все еще по ту сторону реки. Однако, помня о гарнизоне каменоломен, немцы все же оставили небольшие заградительные посты вдоль плавней, опасаясь, как бы русские не просочились еще глубже в тыл. Судя по всему, он и Мальчевский оказались сейчас между двумя такими постами.

– А по-моему, над нами чисто, командир, – прошептал Мальчевский, как только поотставшие Исмаилов и Сябрух присоединились к ним. При этом, перебегая к ним по полке, Сябрух так неуклюже подергивал туловищем и по-тыловому шлепал подошвами сапог, что, только сцепив зубы, Беркут сдержался, чтобы не гаркнуть на него или не рассмеяться.

Рядом с бесшумно передвигающимся прирожденным разведчиком Исмаиловым, младший сержант казался деревенским допризывником. И это могло бы стоить жизни не только ему.

– Слушайте внимательно, Сябрух, – спокойно, почти нежно проговорил капитан, когда тот наконец затих, втиснувшись между ним и Мальчевским. Он терпеть не мог солдат, которых война так ничему и не научила. Однако сейчас не время было воспитывать бойцов. – Подбираетесь вон к той высотке. Не доходя метров десять, ползком поднимаетесь на гребень. И затаиться. В случае необходимости, прикроете. Отходите последним. И без шума. Стрелять в крайнем случае.

– Последним – так последним, – несколько своеобразно воспринял это задание младший сержант.

– Исмаилов, – продолжал Беркут, скептически проводив взглядом Сябруха. Прижимаясь спиной к откосу, тот подкрадывался к холму как-то бочком. – В овраге – двое.

– Понял.

– Очевидно, пулеметчики.

– Канэчно, понял.

– Отставить, – еле успел схватить его за плечо капитан. – Мы с Мальчевским берем их на себя. Зайдем со стороны степи. А вы подстрахуете со стороны реки.

– Опять понял!

– Как минимум одного из них нужно взять живым. Без пальбы, естественно.

– Савсэм понял, – возбужденно прошептал Исмаилов. – Приказано одного, возьму одного.

Он ушел, а капитан осторожно, на четвереньках, чтобы не очень испачкать трофейную шинель немецкого капитана, взбираясь на гребень, с досадой подумал, что Исмаилов все равно понял его не так. Брать «языка» должны были они с Мальчевским. Дело Исмаилова – подстраховывать.

Врываясь в равнину, овраг уходил влево, перерезая им путь. И хотя был он в этих местах мелковатым, все же Беркут и Мальчевский смогли подняться и, пригибаясь, двинуться в сторону немецкого секрета.

Беркуту трудно было поверить, что в лунных сумерках пулеметчики сумели рассмотреть его фуражку, но все же каким-то солдатским чутьем они уловили, что приближается офицер, и, как только он перешагнул через небольшую илистую косу, которую даже мороз не смог сковать настолько, чтобы ноги не вязли в ней, сразу же подхватились и стали у пулемета – плечом к плечу, словно перед учебными стрельбами на полигоне.

«А ведь, похоже, из недавнего пополнения, – мелькнуло в сознании капитана. – Опытные фронтовики насторожились бы, еще издали окликнули».

– Где командир взвода? – деловито спросил он на немецком. – И вообще из какой вы роты?

– Обер-ефрейтор Кренц, – щелкнул каблуками один из них. – Командир взвода обер-фельдфебель Хитгингер находится где-то в районе плато.

– Тише, обер-ефрейтор. Вы не на плацу, – остудил его Беркут и мельком оглянулся. – Распугаете всех русских.

– Я понял.

Мальчевский чуть приотстал и явно стушевался. Но капитану это было понятно, потому что знакомо. Он вспомнил, как сам впервые вышел на улицу пригородного поселка в вермахтовской форме, решив пообщаться с немецкими солдатами. К этому нужно привыкнуть.

– Что у вас здесь слышно? – поинтересовался Беркут у немца.

– Пока вокруг спокойно, господин офицер, – обер-ефрейтор все еще не мог рассмотреть его звания, поэтому обращался несколько неопределенно.

Мальчевский остановился за спиной у Беркута. Настолько близко, что капитан ощущал его дыхание. Он оценил позицию: Сергей в любую минуту мог вынырнуть из-за него, как из укрытия, до поры до времени оставаясь прикрытым от пуль.

– Вы из пополнения? Недавно прибыли?

– Позавчера, господин капитан, – только теперь распознал его знаки различия обер-ефрейтор.

Второй номер пулемета – щуплый, детского росточка солдатик, все это время стоял молча, вытягиваясь так, словно чувствовал себя виноватым, что не в состоянии сравняться в росте со старшим расчета.

– Откуда родом? – почти машинально поинтересовался капитан и тотчас пожалел об этом. Вроде бы обычный, отвлекающий вопрос. Но все же трудно убивать человека, который только что доверчиво поведал тебе, откуда он родом и что дома его ждут мать, жена и двое-трое детей.

Так оно и случилось. Пока, немного замявшись, обер-ефрейтор робко сообщал, что родом он из-под Фленсбурга, что «на самом севере Германии, под датской границей», и что до войны окончил школу кондитеров, Беркут обошел его и остановился у пулемета. Повернувшись вслед за ним, оба пулеметчика оказались спиной к Мальчевскому. Обер-ефрейтор пытался еще что-то говорить, однако капитан резко прервал его:

– Взять ленты, колодки с патронами и перенести вон на тот холмик. Отсюда русские выкурят вас через две минуты боя.

– Но так приказал обер-фельдфебель.

– Выполнять!

Немцы переглянулись. Обер-ефрейтор неохотно поднял хорошо установленный на каменистой перемычке оврага пулемет, подождал, пока второй номер возьмется за колодки с лентами, и начал подниматься крутым склоном наверх.

– Осторожно, господин капитан, – предупредил он Беркута, – по плавням бродят русские. Могут убить.

Он произнес эти слова в тот момент, когда, сжав в руке кинжал, Андрей ступил к нему. Второй номер уже поднялся чуть выше, и Мальчевский поспешил вслед за ним. А первый замялся и, сказав это, на какое-то мгновение задержал руку, в которой затаилась его смерть. Беркут так и не поверил, что обер-ефрейтор заметил нож, который он держал лезвием вверх, за рукавом шинели. Нет, сработало обычное человеческое предчувствие.

Как бы там ни было, пулеметчик вдруг все понял, закричал, рванулся наверх, но сразу же поскользнулся, упал и, прикрывшись стволом пулемета, в ужасе замер.

Вместо того чтобы тотчас же броситься на него или выхватить пистолет, Беркут спокойно спросил:

– Что случилось, обер-ефрейтор? Что вам померещилось? – Но тот закричал еще страшнее. Отчаянным, предсмертным криком.

– Тревога! Русские! – долетело со стороны плато. Взлетела в воздух ракета. Раскроили пелену ночного покоя пулеметные очереди. Откликнулась автоматным огнем затаившаяся где-то левее засада.

Но еще до того, как поднялась стрельба, Мальчевский рванулся за вторым номером, да только, не дотянувшись до него немецким штыком, оступился, со скрежетом врубившись лезвием в камень. Окажись на месте этого немца-новичка из пополнения опытный солдат, он бы запросто скосил обоих русских. У этого же вояки хватило мужества только на то, чтобы бросить колодки и с криком ужаса рвануть за гребень оврага.

Только сейчас, словно бы вырвавшись из какого-то наваждения, капитан выхватил пистолет, но, вынырнувший из-за изгиба оврага Исмаилов, мгновенно оценив ситуацию, прошелся по обер-ефрейтору росчерком автомата в то мгновение, когда он, все еще лежа на спине, швырнул в сторону Беркута тяжелый пулемет.

– Ну что вы тут чешетесь?! – по праву опытного разведчика прикрикнул Исмаилов, наискосок преодолевая склон. – Все, засветились! Уходим!

– Мальчевский, колодки!– только теперь окончательно пришел в себя Андрей. Схватил пулемет, перепрыгнул через перемычку и побежал к плавням.

Исмаилов еще успел послать несколько очередей вдогонку второму номеру, однако достать его не смог, и сам, уже под роем пуль, еле успел скатиться в овраг.

Заслон, стоящий ближе к плато, даже попытался броситься наперехват, но отошедший после первых же выстрелов Сябрух охладил их пыл и заставил залечь.

15

Всю дорогу от косы Беркут сам нес пулемет и угрюмо молчал. Чувствуя себя виноватым в том, что произошло, он снова и снова прокручивал в памяти эпизод за эпизодом, пытаясь понять, почему в такой, удачно складывавшейся для них, ситуации он чуть было не погубил всю группу. Более двух лет действовать в тылу врага, столько раз появляться перед немцами в их форме, неплохо владеть оружием и приемами рукопашного боя… И так бездарно провести заурядную в общем-то операцию.

«Что с тобой происходит? – мрачно допрашивал сам себя Андрей. – Смертельно устал? Или попросту почувствовал смерть? Смерть… Брось, просто ты на какое-то время забыл священный закон войны: "Никогда не жалей врага!". Пока в руках у него оружие, конечно. Ты забыл об этом, ты врага своего пожалел. Ты вдруг вспомнил, что перед тобой человек, которого ты должен убить. То есть стать убийцей. Убийцей еще одного человека. И все это так. Кроме существенной "мелочи": ты на войне, и перед тобой вооруженный враг. А значит, за любую подаренную ему минуту жизни ты обязан заплатить своей собственной жизнью. Это и есть жестокая философия войны, согласно которой убивающий врага на поле брани освобождается от мук раскаяния, ибо не убийца он – воин».

Их несколько раз обстреливали, но, повинуясь воле командира, группа лишь ближе и ближе подступала к речке, прижимаясь к поросшему ивняком берегу, и уходила молча, все ускоряя и ускоряя шаг, словно вдруг потеряла всякую способность сопротивляться.

– А ведь мы неплохо прогулялись, а, чумаки несолоно хлебавшие? – пытался поднять настроение Мальчевский, когда они наконец укрылись между двумя огромными валунами и, прежде чем вскарабкиваться по каменистому склону на плато, остановились передохнуть. – Во всяком случае, одним пулеметом у немцев стало меньше.

– Этот пулемет, Мальчевский, нам достался только потому, что мы столкнулись с необстрелянными тыловичками. Будь они поопытнее, вместе с этим пулеметом принесли бы к себе в роту наши головы.

– Я так и подумал, что сначала младсержу Мальчевскому нужно было хоть немного подучить их, подготовить к нападению коменданта Беркута.

– …Однако вы здесь ни при чем, – не прислушивался к его словам капитан, – это моя ошибка.

И моя вина. Забыл простую, но жестокую, как сама война, солдатскую истину: бой не для жалостливых. Лишь на несколько минут, на несколько мгновений я забыл эту древнюю заповедь воина, а значит, перестал быть солдатом. И командиром. Грош мне цена на этом фронтовом поле, как на жнивном поле – безрукому.

Никто из бойцов не ответил. Но каждый сочувственно посмотрел на командира, мол, с кем не бывает!

На границе между плато и степью война все еще потрескивала сухими прутьями вражды. Растревоженные ночной стычкой, немцы с того берега время от времени прощупывали скалистое прибрежье косы пулеметными очередями и щедро салютовали гирляндами ракет.

При свете одного из таких салютов, уже поднявшись на плато, Беркут увидел троих спешащих ко входу в подземелье бойцов с носилками.

– Лейтенанта Глодова ранило, – объяснил тот, третий, шедший в стороне и охранявший санитаров. – Легко, правда, царапина. Немцы что-то всполошились и нас поперли. Нескольких мы сразу уложили. Остальные – в отходную. Лейтенант над одним наклонился – вроде труп трупарем. А он притворился, гад. Был всего л ишь ранен. Стоило лейтенанту отойти от него, за автомат и в спину. Считай, на одну очередь его и хватило. Хорошо хоть в ягодицу попал. Не так страшно.

– Проклятая ночь, – проговорил Беркут, только сейчас отдавая пулемет Сябруху. – Видно, не для нас взошла сегодня эта луна.

– Никогда не жалей врага, браток, – похлопал по плечу бойца охраны Мальчевский.

– А кто жалеет? Я, вон, за лейтенанта не только раненого, но и мертвых раскромсал. Первый раз в жизни, – возбужденно возразил тот, поспешая вслед за носилками.

16

– Капитан, немцы! На льду! С овчарками прут, церберы мафусаильские!

Беркут с трудом оторвал щеку от выступающего из стены камня, к которому незаметно для себя прильнул во сне, и резко повертел-потряс головой, пытаясь окончательно проснуться и понять, о чем говорит Мальчевский.

– Значит, все-таки решились атаковать с того берега?

– Решились. Уже на льду, с овчарками.

– Овчарки-то им зачем?

– Чтобы, убегая от нас, легче было огрызаться, – вежливо объяснил младший сержант.

Медленно, словно приподнимая плечами обвалившийся свод пещеры, вставал на ноги Андрей. Во сне его снова, как и наяву, швырнуло на камни. Возле танка. Взрывной волной. И боль он ощутил такую же, как вчера вечером, когда его действительно швырнуло взрывом на ближайший гребень. От переломов его спасли только солдатский батник, да то, что под плечами оказалось тело убитого немецкого обер-ефрейтора.

– Впрочем, все понятно: фрицы вознамерились повытравливать нас из подземелья. Но только откуда у фронтовиков овчарки? – спросонья, болезненно покряхтывая, размышлял он, уже направляясь вслед за сержантом к едва серевшему в конце штольни выходу.

– Так, может, немцы эти – гестаповцы или полевые жандармы?

– Когда вокруг сколько угодно фронтовиков? Что-то здесь не то.

– Но я слышал вытье этой псятины.

– Выясним, сержант, все выясним. Кстати, где наша разведка?

– Отсыпаются, Божьи дети.

Уже за несколько метров от входа Беркут почувствовал, как на него надвигается плотная масса тумана. А выйдя из штольни, увидел, что все вокруг окутано белесой пеленой, клубящейся так, словно они с сержантом вдруг оказались на вершине проснувшегося вулкана. И в этом мареве все казалось расплывчатым, загадочным и почти нереальным.

Но именно в этом призрачном видении и вырисовывалась жиденькая цепь немцев, полукольцом охватывавшая по льду реки их каменистую косу. Однако странно: цепь не двигалась. Немцы что-то выкрикивали, свистели, улюлюкали. И стреляли, но, кажется, в воздух.

– Что здесь происходит? – удивленно спросил Беркут появившегося из-за ближайшего валуна лейтенанта Кремнева. И, не дожидаясь ответа, бросился к ближайшей скале, чтобы из-за нее, с высокого утеса, еще раз, уже внимательнее, осмотреть подход к Каменоречью. – Кто здесь в роли клоунов: мы или они?

– Действительно, ведут они себя как-то странно, – согласился лейтенант. – Видите санки? Они в собачей упряжке. Но сразу видно, что к упряжи собачня не приучена. Немцы гонят ее сюда, она же все время пытается уйти в плавни.

– И в санках кто-то сидит, товарищ капитан, – Андрей узнал по голосу ефрейтора Хомутова, однако самого его, затаившегося где-то позади, под входным козырьком, не заметил. – Видать, привязан. В белом весь.

– В белом, говоришь? Привидениями попугать решили? – Беркут инстинктивно потянулся к обычно всегда висевшему на груди биноклю. Но в этот раз его там не оказалось.

– Мальчевский, бинокль, – коротко бросил он и, сонно поеживаясь от холода, стал всматриваться в то, что, покрытое белым покрывалом, смутно очерчивалось на медленно приближающихся санках. Вернее, это были даже не санки, а поставленный на полозья помост. Большой и неуклюжий.

Потому и собаки тянули его с трудом, взвывая и пытаясь вырваться из упряжки.

– Похоже, там человек, – проговорил Кремнев.

– Эгей, русские, принимайте парламентера! – зычным басом известил кто-то из немцев.

– Где пулемет, лейтенант? Прикажи умерить их веселье. Прежде всего расстреляйте собак! – крикнул Андрей уже вдогонку ему. – Пора кончать этот спектакль! Мальчевский, – принял он бинокль из рук младшего сержанта, – лишь только пулеметчик оттеснит немцев, бери пять-шесть бойцов – и на лед. Но как можно осторожнее.

– Мудрят они что-то, кардиналы эфиопские.

Несколькими короткими очередями пулеметчик уложил на лед все три собаки и сразу же прошелся по пятящейся к тому берегу цепи. При этом капитан заметил, что, поливая свинцом прибрежные утесы, немцы все же отходили слишком поспешно и никто из них не залег, не попытался помешать противнику приблизиться к таинственному «парламентеру» в саване.

– Лейтенант, усилить наблюдение за подходами к каменоломням! – распорядился Беркут. – Не исключено, что они нас просто-напросто отвлекают.

– Не похоже. Наши, береговые, немцы, отошли к краю плато. Сидят тихо.

– Это-то и подозрительно.

– Понял, – заверил его Кремнев, – сейчас предупрежу ребят.

17

Первым на лед спустился Мальчевский. Андрей видел, как он, не оглядываясь на идущих за ним бойцов, пробился через «волны» прибрежных торосов, залег и, выждав минуту-другую, быстро пополз к санкам. Вслед за ним, только значительно осторожнее, начали подбираться к «парламентеру» остальные пятеро солдат. Но все они замерли, когда из плавней неожиданно ударили несколько ППШ. И сразу же из пожелтевших, полегших островков камыша на лед выбралась группа бойцов в маскхалатах и по-пластунски начала наседать на немцев с фланга, прикрывая группу Мальчевского.

– Капитан, вон они! – вынырнул из измятой башни танка лейтенант Кремнев. – Подкрепление, нам обещанное. Прорвались-таки.

– Интересно, сколько их там.

– Десятка два, не больше. Явно не то, на что мы с вами рассчитывали. Нам бы пару взводов.

«Да уж, сколько бог послал. Только бы не увлеклись, – подумал Беркут. – Они нужны мне здесь, а не там, на льду, мертвыми…»

Но бойцы подкрепления не увлеклись. Как только им удалось отсечь немцев от группы Мальчевского, они сразу же начали ползком отходить к косе. Другая группа подкрепления, отстреливаясь от немцев, пробивалась к каменоломням вдоль берега. Им сразу же пришли на помощь солдаты гарнизона.

Еще через несколько минут бойцы Мальчевского принесли на плащ-палатке и положили перед офицерами заиндевевшее, скованное ледяным панцирем тело голого мужчины. Он сидел, поджав ноги, в позе Будды, привязанный к двум соединенным скобами бревнам, которые служили спинкой в этом кресле-санках. Лишь внимательно присмотревшись к искореженному гримасой боли лицу этого «парламентера», Беркут с трудом узнал в нем ефрейтора Арзамасцева.

– А ведь точно: он! – подтвердил Мальчевский, хотя капитан не проронил ни слова. Просто Сергей уловил тот момент, когда командир узнал своего бойца. – Повеселились, кардиналы эфиопские! А человек от смерти, от судьбы убежать хотел…

– Он не убежал, – негромко, но жестко перебил его Беркут. – Ефрейтор Арзамасцев не был дезертиром. Он получил задание пройти к нашим. Причем получил его лично от меня. – Андрей почувствовал, что губы его дрожат. Но не от холода.

– П-понял, – растерянно произнес Мальчевский, внимательно глядя на капитана. Он, конечно, не поверил ему, однако условия игры принял беспрекословно. – Если задание, тогда… совсем иной параграф. Тогда, как водится, как все… Смертью храбрых.

Еще несколько минут Беркут молча стоял над закованным в ледяной саркофаг телом, не замечая ни переминающихся с ноги на ногу Мальчевского и Кремнева, ни все прибывающих и прибывающих по одному – по двое бойцов подкрепления. Он не решился бы назвать этого человека другом. Скорее наоборот, Арзамасцев делал все возможное, чтобы отмежеваться от его распоряжений, его действий.

Многое из того, что стало сутью самой его, Беркута, жизни, воспринималось Кириллом в штыки, и этим невосприятием он довольно часто мешал командиру настраивать бойцов на операцию, на бой, на мужество. И было что-то закономерное в том, что закончил Арзамасцев свой фронтовой путь вот так: оставив гарнизон, сбежав с поля боя, что на языке военюристов всех армий называется дезертирством и карается одинаково строго и беспощадно…

Нет, он не решился бы назвать Арзамасцева своим другом, и все же этот человек был по-своему дорог ему. Вместе бежали из плена, вместе прошли чуть ли не всю Польшу и пол-Украины, вместе десятки раз находились на грани гибели. С Арзамасцевым были связаны несколько труднейших месяцев его жизни – разве этого недостаточно?

Да, сейчас, стоя над телом этого погибшего солдата, Беркуту было что вспомнить. Однако он ничего не вспоминал. Просто стоял, опустив голову и всматривался в слегка оттаявшую ледяную маску, покрывавшую лицо Арзамасцева, казавшегося теперь пришельцем из иного мира.

– Совсем забыл: записка, – вдруг вспомнил Мальчевский, извлекая из кармана листок плотной картонной бумаги.

– Что в ней? – тихо спросил капитан, все еще не отрывая взгляда от казненного.

– «Так будет с каждым, кто не сдастся до двенадцати ноль-ноль. Сигнал о сдаче – белый флаг на башне танка». По-русски написано, причем грамотно. Очевидно, полицаишко какой-то старался, писарь вавилонский.

– Это все?

– Здесь еще подпись стоит: «Немецкое командование».

– Значит, в двенадцать? Ценная информация. Похороните ефрейтора Арзамасцева по ту сторону косы. Можно не сомневаться, что до двенадцати немцы зверствовать не будут. – Он провел взглядом четверку бойцов, уносящих на шинели тело Арзамасцева, надел шапку и только тогда осмотрел столпившихся чуть в стороне, у самого входа, под козырьком, незнакомых ему бойцов.

– Старший сержант Акудинов, – переваливаясь на тонких, «кавалерийских», ногах, подошел к нему высокий худой боец в длинной, с иссеченными полами шинели. – Привел двадцать три гвардейца. Командир взвода младший лейтенант Торгуенко, сержант Казаченок и еще два гвардейца погибли. Двоих раненых оставили в деревне. Мужик вроде бы надежный. Еще трое легкораненых остались в строю.

– Как же вы сумели пройти? Такой массой?

– Разведчики помогли. Сняли пулеметный расчет, провели через окопы, а когда фрицы засекли нас, отвлекли огонь на себя. Ночь тоже подсобила. Словом, прошли. Только подморозились… основательно.

– Все в штольню. К костру. Обогреться, поесть. В вещмешках патроны?

– И гранаты. Немного еды, – гортанный голос Акудинова рождал какой-то необычный акцент, слышать который Громову еще не приходилось. Единственное, что он определил акцент этот не кавказский.

– Главное сейчас – боеприпасы, – согласился Андрей. – Лейтенант Кремнев, пополните бойцами три наших взвода. Вы, старший сержант, задержитесь. Что велено передать лично мне? – спросил он Акудинова, когда бойцы пополнения отошли к штольне.

– Извините, товарищ капитан, что не сразу… Эта сатанинская шутка с «парламентером»… Наступление завтра на рассвете. Приказано во что бы то ни стало продержаться.

– Глубокомысленный приказ, – иронично улыбнулся Глодов, держась рукой за ягодицу. Пуля действительно лишь царапнула его, но рана все еще побаливала. – Который, впрочем, не обсуждают, – добавил исключительно ради капитана. – Как и все прочие.

– Но мы уже потеснили немцев, – решил оправдаться за все существующие на их участке фронта штабы этот невесть откуда свалившийся старший сержант. – Сейчас передовая в пятнадцати километрах от реки. Это же на один бросок!

– Я еще помню те времена, когда она была значительно ближе, – заметил Глодов, стоявший так, чтобы приваливаться спиной к камню. – Тогда нам тоже обещали все тот же один, решительный бросок. Хотя претензии, конечно, не к тебе, сержант.

Длинная очередь, которой немецкий пулеметчик, засевший на берегу, справа от косы, прошелся по танку и окрестным валунам, напомнила всем троим, что спорить им, собственно, не о чем: где бы ни проходила передовая, враг всегда рядом. Поэтому ориентироваться нужно по нему. Самого же Беркута волновал сейчас не столько очередной рывок своих войск, сколько ультиматум немцев. Он посмотрел на часы: пять минут восьмого. Если немцы действительно подарят им эти пять часов – у них еще уйма времени. Вот только стоит ли дарить его немцам? Ведь это и их передышка.