Текст книги "Предложенные пути к свободе"

Автор книги: Бертран Артур Уильям Рассел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Наконец, третьей естественной предрасположенностью к общественному злу мы выделили зависть, которая у многих вырастает из неудовлетворённости, воспитанной несвободным развитием, духом противоречия и недостижимостью воображаемого счастья. Проповедью тут не поможешь, в лучшем случае изменишь проявление завидливости, приучишь к изысканному её сокрытию. Те немногие, в ком независимо от ситуации преобладает великодушие, может, на проповедь и купятся, остальные же могут вылечиться от зависти только освободившись и насладившись жизнью. Сложно ожидать широты ума и сердца от людей, чьи элементарные инстинкты не удовлетворены, кто лишён досуга и любви, солнечного света и зелёного лужка. Возвышенные качества нечасты и у счастливчиков, ведь они смутно, но осознают, что благоденствуют за счёт несправедливости и незаметливости в отношении обделённых. Стань щедрость и доброта общераспространённой, и об элементарных желаниях человека будут заботиться лучше, как и осознавать распределение счастья между всеми (кто не пострадал от специфических несчастий) возможным и обязательным. Живущий полнокровной жизнью мир не будет стремиться к войне, не будет отравлен враждебностью человека, ограниченного нынешним существованием. И такой мир вполне достижим человечеством, его отделяют от нас препятствия устранимые, не навязанные нам бездушной природой. Истинные препятствия лежат в людской душе, они преодолимы твёрдой и информированной надеждой.

7. Культура при социализме

Социализм разрекламирован как средство повышения благополучия рабочего класса и именно материального благополучия. Таким образом, для тех, кто не ориентирован на материальное, социализм не предлагает ничего. Некоторые апологеты социализма, в том числе Маркс, предвидят (скорей всего, иррационально) наступление золотого века, при котором отпадёт нужда в каком угодно развитии. Лично я не знаю, насколько наш век мятежней предыдущего или насколько он развращён идеей эволюционности, но по какой бы то ни было причине мы всё же утратили веру в статичное совершенство и одобряем лишь такой общественный строй, который содержит в себе стимул для развития в нечто ещё лучшее. Такие сомнения побудили теоретиков социализма задуматься, насколько предлагаемая ими система уживается с наукой и искусством, не получится ли трафаретное общество, для которого развитие затруднено.

Ведь комфорта недостаточно. Многие мещане не просто игнорируют свои широчайшие возможности к повышению качества общественной жизни, а и отказывают себе в том, что заслуживает называться счастьем. Умножение таких людей в числе едва ли несёт в себе ценность, и сводись социализм всего лишь к обеспечению всем людям образа жизни и мыслей наиболее апатичных представителей буржуазии, мало кто вдохновится подобной идеей.

«Истинное предназначение общежития… – по мнению Накè, – в том, чтобы учиться, открывать и узнавать. Пищеварение, сон, жизнедеяетельность, по сути, лишь вспомогательные средства. Отнюдь не этим мы отличаемся от скотов. Смысл всего – знание. Если придётся выбирать между материальнообеспеченным человечеством, содержащимся подобно стаду овец на полянке, и человечеством нуждающимся, но местами производящим крупицы вечных истин, то я выберу последнее».

Сказанное можно парировать соображением, что те, кто имеет досуг и возможности наслаждаться «вечными истинами», вполне могут преувеличить свою значимость и переложить тяготы труда на остальных людей. Вообще-то так и есть, но подобная постановка вопроса отвлекает от рассмотрения необходимости думать о прогрессе. Если взглянуть в целом, то разделение общества на ищущих знание и прозябающих в нищете в конце концов обещает куда больше блага, нежели введение всего человечества в состояние пассивного комфорта. Что бедность – это очень плохо, действительно истина, однако не будет истиной признать, что материальное благополучие – это очень хорошо. Что по-настоящему ценно для общества, так это высшие блага, поддерживающие жизнедеятельность ума. Который притом жив не одними лишь знанием да идеями, а для своего здоровья инстинктивно требует участия в жизни общества. Очищенная от общественного инстинкта мысль, например, художественная, впадает в излишнее жеманство. Искусство вдохновлено потребностью послужить идеальному человечеству, и лишь это даёт смысл разуму, как и разум даёт смысл существованию нашего человечества. Так насколько же социализм развивает или тормозит мысль? Останется ли ему стимул для развития, предохраняющий от застоя, подобного византийскому?

Отвечая на этот вопрос, мы в каком-то смысле позабудем дух демократии. Да, благо общества заключено в его членах, однако в некоторых людях заключено сильнее, чем в прочих. Некоторые люди обладают проницательным и разносторонним разумом, позволяющим ценить и помнить то, что знали и думали их предшественники; а также открывать новые области, в которых отыскивается подлинное наслаждение ищущего ума. У других есть сила создавать красоту, материализовывать неуловимые видения и так делиться ими со всеми, доставлять всем удовольствие. Подобные люди значительно счастливее остальных и тоже очень важны для жизни общества. Они получают бóльшую долю общих благ, чем прочие люди, но и вкладывают в общее благо также больше всех. Они выделяются из масс и не могут полностью подходить под схемы демократического равенства. Общественный строй, который делает их творчество непродуктивным, выносит приговор сам себе, даже если этим самым что-то и выгадывает.

Что прежде (и сложнее в наш коммерциализированный век) всего нужно понять, это невозможность воспроизведения лучших результатов творческой деятельности при помощи системы денежного вознаграждения. Обеспечение и поощрение духовной атмосферы очень важны, однако при них финансовая помощь излишня, а без них – недостаточна. Признание, даже в виде денежной премии, может порадовать престарелого учёного, который всю жизнь боролся с академической предвзятостью, или осмеянного художника, рисующего в отличной от традиционной манере, но их труд всё равно вдохновлялся не надеждой на это. Из всего, что достигнуто творчеством, самое важное навеяно порывом, не выразимым в количественном отношении; и лучший способ этому посодействовать – это не наградить задним числом, а создать обстоятельства, не дающие погаснуть искре вдохновения, дать простор для деятельности, которая её разжигает. В отношении последнего нынешняя общественная система наиболее дефективна. А лучше ли будет при социализме?

Не думаю, что можно ответить без уточнения, о каком именно социализме речь: в некоторых своих формах социалистическое общество подействует даже более разрушительно, нежели капиталистическое; в других следует ожидать лучшей ситуации. Влияние социализма сказывается на трёх сторонах творчества:

на обучении технике процесса,

на свободе следовать творческому импульсу,

на возможности пользоваться признанием публики, пусть и небольшим.

Мы можем удалить из обсуждения личностные и нематериальные предпосылки, под влиянием которых одни эпохи становятся великими, а другие – бездарными: не вследствие их неважности, а вследствие их малопонятности, мешающей строить на их основе какие-либо экономические и политические рекомендации. Три оговоренных условия творчества являются наиболее заметными, чтобы их учёт оказался полезным или вредным с точки зрения современного знания. Ими и ограничимся.

Творческая подготовка. Что в науку, что в искусство путь лежит через одно из двух обстоятельств. Надо либо родиться в богатой семье, способной содержать будущего гения на время получения им образования; либо в самом раннем возрасте проявить настолько много таланта, чтобы жить стипендией до поры, когда человек станет зарабатывать своё существование. В последнем варианте приходится всецело полагаться на удачу, что не пройдёт ни при какой форме социализма, упорядочивающего всякую прибыль, – апологеты капитализма подчёркивают это как серьёзную утрату и, думаю, справедливо. Но богачи из первого варианта не просто малочисленны, а и не всегда более одарённы по сравнению с менее везучими ровесниками. Если преимущества обеспеченных талантов расширить, хотя бы с грехом пополам, на всех, кто способен плодотворно работать в науке или искусстве, это дало бы верный результат и сократило бы бесполезную трату природных дарований. Другой вопрос, как это осуществить?

Соревновательная система начисления стипендий, хоть и лучшая, но всё же плохая. Она воспитывает соперничество в работе молодёжи; приучает узнавать лишь то, что поможет на экзамене, а не то, что важно или интересно душе; при этом вознаграждается способность к поверхностным ответам на ряд вопросов, а не способность к малозаметному длительному преодолению теоретических затруднений. Что, наверное, хуже всего этого, так именно перенапряжение в юности, приводящее к утрате учебного запала, интереса к предмету по мере взросления. Именно это притупляет остроту восприимчивости к науке.

При диктатуре пролетариата экзаменационную состязательность очень легко обострить, отчего ущерба будет на порядок больше. Госсоциалисты склонны умиляться бюрократическими идеалами: организованностью, аккуратностью, любовью к учёту и статистике, поощрением трудолюбия и повышенной экономностью. Такие люди начнут отстаивать, что бесплатное высшее образование слишком дорого обходится обществу, а толк даёт только при обучении исключительно способных. Значит, нельзя учить кого попало, надо учить лишь обещающих наибольшую пользу. Данная риторика взывает к практическому рассудку, и отвечать на неё очень сложно. Всё же бунт против последствий соревновательности составляет основу социалистического протеста, и хотя бы только это должно побудить к поиску лучшего решения.

Гораздо более простым и по-настоящему эффективным решением будет бесплатность образования для людей обоего пола до достижения 21-летнего возраста. До этого возраста большинство людей будут сыты учёбой по горло и предпочтут зарабатывать деньги – так сработает отбор тех, кто мотивирован потратить годы на удовлетворение своих интересов. Среди отобранных по наклонностям наверняка окажутся все, кто достаточно одарён. Несомненно, в их рядах затесаются студенты менее способные: не только тот, кто хорошо рисует, мечтает стать художником. Но и этот балласт общество вынесет без ущерба для себя, ведь их будет несоизмеримо меньше, чем сейчас, когда в заведениях держат богатых лентяев. Всякая политика, борящаяся с подобными тратами, должна привести к ещё большему убытку от выплёскивания ребёнка из ванны вместе с водой. Бесплатное образование до любой степени для всех желающих – это единственная система, которая совместима с принципами свободы и которая даёт обоснованную надежду на полнейшее использование дарований. Предложенная система равно осуществима при социализме и при анархии; теоретически она не противоречит и капитализму, но по духу слабо с ним совместима без коренного преобразования экономики. Это может использоваться и в социалистической пропаганде, ведь сколько талантов вырождается в низших классах.

Свобода творческого самовыражения. Если учёба пошла человеку впрок, его способности лучше всего проявляются при полной свободе следовать своим наклонностям; делать то, что кажется ему хорошим безотносительно к «авторитетному мнению». В наш век это достижимо либо личными средствами, либо заработками, не отнимающими всех сил человека. При социализме все личные средства будут экспроприированы, и если это не повредит культуре, то хотя бы увеличит шансы большему числу талантов. Те, кто использовал частную собственность на творчество, немногочисленны, но очень важны: это Мильтон, Шелли, Китс, Дарвин. Вряд ли бы они сделали настолько большой вклад в культуру, если бы им пришлось зарабатывать на жизнь. А Дарвина даже из преподавательского штата исключат за его скандальные теории.

Тем не менее огромное число творческой работы осуществлено по совместительству с нетворческим трудом. Научно-исследовательская работа совмещается, в основном, с преподаванием. Против этого глупо протестовать, ведь преподавание забирает не так уж много времени, да и наука органически совместима с научением. Те же преимущества для композитора, отправляющего функции исполнителя, хотя без исполнения ему придётся либо владеть капиталом, либо потворствовать обывательским вкусам. В области изобразительного искусства обычно непросто держаться на плаву с той же потребностью либо в совершенстве, либо в посторонней работе. Это одна, но не единственная причина, почему наука лучше процветает, чем искусство.

Социалистическая бюрократия найдёт простой выход из этих проблем. Из знаменитых авторов и учёных она сформирует орган, который будет оценивать творчество молодёжи и выдавать лицензнии на всё, что им понравится. От лицензированного творца потребуется исполнение долга перед обществом – обязательного выполнения плана шедевров и открытий в удовлетворительном для жюри качестве. Со временем творец сам станет членом жюри, которое успеет убедиться в правильности, стандартности и следовании традиции со стороны кандидата. Не заслужившим лицензии придётся зарабатывать чем-то другим. Эта политика лучше всего соответствует государственному социализму.

В таком мире не будет места ничему, что лояльно к другу красоты. Искусство возникает из дикой, анахистской части человеческой природы – автора и чиновника всегда разделяет взаимная вражда. Испокон веков кажущийся бесполезным творец выигрывает у бюрократа битву за сердца человечества, жизнь которого он освятил праздником. Если творческий хаос в душе творца подчинится порядку добродушного и безмозглого чиновника, то исчезнет радость жизни и самый порыв к существованию оборвётся. Наше настоящее с его ужасами стократно лучше мумифицированного светлого будущего. Рискованная анархистская авантюра неизмеримо прекраснее социалистической государственности, укладывающей в прокрустово ложе всё, что ценно спонтанным и вольным. В страшном сне художники и эстеты видят установление социалистического идеала, однако в сущности он искусства не отменяет, только подвергает опасности. Уильям Моррис был социалистом во многом потому, что был художником, и в этом оставался рациональным.

Невозможно процветать творчеству там, где творец должен доказывать свои способности авторитетному органу, чтобы ему разрешили следовать за вдохновением. Всякий большой художник почти уверен, что не пройдёт комиссию из общепризнанных экспертов. Творчество с оглядкой на вкусы старших само по себе враждебно вольному новаторству, не говоря уже о сложности так творить. А борьба за разрешение будет питать зависть, клевету и интриги, превратит культуру в банку с пауками. Единственное, что даст запланированное творчество, – это устранение плутов. Творить можно только на свободе.

При правильном социализме художник способен сохранить свободу двумя способами.

Можно кормиться нетворческой работой по нескольку часов в день и получать за неё меньше, чем получают отрабатывающие полную смену. В оставшееся время сбывать свои работы всем желающим. Подобная система имеет много преимуществ. За каждым останется право на творчество при условии согласия на некоторые лишения. Кого хлебом не корми – дай порисовать, это ничуть не отпугнёт, зато наверняка отсеет дилетантов. В наш век многие начинающие художники добровольно морят себя нищетой, которую можно значительно смягчить сокращением рабочего дня при социализме. Некоторые сложности даже показаны для оценки тяги к искусству и степени удовлетворённости человека его деятельностью.

Другая возможность открывается, если каждому человеку бесплатно и в равной степени поддерживают его существование независимо от того, как он работает (смотри §4). У анархистов человеку разрешается и вовсе не работать, а жить на, сказать, тунядский оклад, достаточный для жизни, но недостаточный для удовольствий. Если художник хочет посвятить всё своё время творчеству, ему тунеядский оклад очень подходит. У кого интерес к другим странам, тот может ходить пешком, наслаждаться свежим воздухом и ясным солнышком, уподобляться перелётным птицам, быть лишь ненамного менее счастливым. Подобные Максимы Горькие расцветят однообразную жизнь общества, поделятся своим мировоззрением, которого нет у стабильных домоседов, привнесут в нашу убийственно трезвую и серьёзную цивилизацию значительно более необходимый элемент беспечности. Если подобных людей чересчур прибудет, они могут стать бременем трудящихся, однако мне не кажется, что найдётся много чудаков, способных наслаждаться свободной бедностью вместо несложного, приятного и проплаченного труда. Оба этих выхода позволяют совместить свободу творчества с социалистическим достатком, причём свобода будет полнее и распространённее, чем доступна сейчас без капитала.

Но всё равно останутся определённые затруднения вроде книгоиздания. Социализм не потерпит частных издательств, а оставит единственного издателя в лице государства; синдикалисты и гильдеисты тоже собираются сформировать Издательскую федерацию, контролирующую всю эту профессию. И кому при этом решать, чтó заслуживает прочтения? Мы напрашиваемся на риск, куда более серьёзный, нежели Индекс запрещённых книг. Социалистическое государство наверняка не пропустит в печать литературу, критикующую государственный социализм. А если последнее слово оставить за Издательской федерацией, можно ли надеяться на популяризацию идей, не согласных с такой системой? И почему бы аналогичную цензуру не предвидеть в уже обсуждавшихся трудностях служителей изобразительного искусства? Проблема остра и не будет иметь разрешения без освобождения литературы.

Кропоткин, который верит в совмещение ручного и умственного труда, считает, что литераторы должны сами быть наборщиками, переплётчиками и прочими полиграфическими работниками. Чуть ли не весь производственный цикл книги должен быть осуществлён её автором. Впору засомневаться, что полиграфическая промышленность напасётся авторами, да и в любом случае им не стоит отнимать время от литературной деятельности ради труда, который лучше и быстрее выполняется кем-то другим. Это, конечно, не затрагивает наш вопрос о допуске рукописи к публикации. Кропоткин предлагает цензуру Писательской гильдии, если таковая вообще совместима с анархией. Гильдейская комиссия будет отбирать из предложенных рукописей наиболее достойные. Разумеется, что рукописи попадут туда по блату, и автору придётся набирать книгу конкурента, да ещё и расхваливать, чтобы добиться признания. Вряд ли тут можно ожидать гармоничного сочинительства и нетрадиционных публикаций. Книги того же Кропоткина при подобной системе так рукописными и останутся.

Единственным способом противостоять этим затруднениям – что при социализме, что при нацгильдиях, что при анархии – мне представляется оплата публикации автором, если гильдия или государство отказываются делать это за свой счёт. Понятно, что это не в духе социализма, но ничего другого в поддержку свободы я предложить не могу. Оплата может осуществляться исполнением каких-нибудь трудовых обязанностей или долей властей в прибыли от публикации. Отрабатывать можно по-кропоткински в ручном полиграфическом производстве, что, на мой взгляд, не обязательно. Должно действовать непререкаемое право каждой книги на печать независимо от её содержания, если за это оплачена такса. Обласканный славой писатель может пользоваться средствами своих почитателей. Малоизвестному же автору придётся затянуть пояс, но зато отсеются те, в ком желание поделиться своими идеями не настолько сильное. Это ни в коем случае не плохо.

Возможно, такая же политика будет хороша в публикации и исполнении музыкальных произведений.

Ортодоксальные социалисты наверняка воспротестуют против наших предложений, предполагающих плату частного лица за чей-то труд. Но глупо оставаться рабом какой угодно системы, ведь любая система при жёстком исполнении может перегнуть палку. При специфической острой необходимости перегибов нужно избегать. Служителям искусства и науки умный социализм предлагает несоизмеримо больше возможностей, чем капиталистическое общество, но только лишь в случае, если форма социализма предусматривает эту конечную цель и движется к ней только что предложенными методами.

Право на оценку. Это условие не всегда, но часто кажется творцу обязательным. Речь идёт не о восторге толпы и не о слепом полуискреннем уважении к успеху, что равным образом бьёт мимо цели. Речь идёт о понимании, мистическом осознании ценности прекрасного. В нашем сплошь продажном обществе талант измерим количеством денег, которое он приносит, однако коммерческое искусство пользуется не слишком большим почётом. Можно испытывать пиетет к миллионеру, но не к одёжным крючкам или жевательной резинке, которые приносят ему доход. Если творец богатеет, он тоже заслуживает уважения, однако для публики его картины и книги – всё те же крючки да жвачка. Очень сложно сохранить творческий запал в подобной атмосфере, при успехе развращающей, без успеха озлобляющей.

Признать автора не настолько важно, как признать искусство. Очень сложно творцу жить в обществе, которое всё оценивает по полезности. Лучше всего искусство расцветает при, сказать, беспристрастности, способности прямого наслаждения внутренней ценностью предмета без оглядки на то, что будет завтра. Тому, кто наслаждается шуткой, не нужно доказывать, что она для чего-то нужна. Такова же суть всякого другого искреннего наслаждения шедевром. Борьба за существование, тяжёлый труд воспитывают серьёзность и зацикленность на проблемах, что мешает воспринимать юмор и искусство. Ожидаемые от лучшей экономической системы смягчение внутривидовой борьбы, сокращение рабочего времени, облегчение существования работников не может не обострить вкус к жизни и восхищение окружающим. А случись такое, и можно ожидать стихийного наслаждения красивыми вещами, в том числе и сделанными художниками. Однако ничего подобного нельзя ожидать от одного лишь устранения бедности: требуется распространение чувства свободы, отсутствие чувства угнетения вольного индивида. Я ничуть не ожидаю чувства свободы при диктатуре пролетариата, но некоторые другие формы социализма, которые из теории безвластия заимствуют лучшее, смогут развить это чувство в большей степени, чем способен капитализм.

Смысл прогресса и вовсе состоит в стимулировании творчества, поэтому очень многое (не только материальное) будет зависеть от ускорения темпов смены технологии производства и сельского хозяйства, что уже происходит в последнее столетие. Интерес к усовершенствованию орудий труда станет ещё более осознанным по мере участия в распределении продукции. Но мало кто станет увлекаться техническими новинками так, как увлечены нынешние капиталисты. Если природный консерватизм трудящихся окажется сильнее заинтересованности в повышении выработки, при внедрении новой технологии лучше хотя бы отчасти удержать их от неё в пользу изобретшего её рабочего. Выполнением этого условия можно обеспечить ежеминутную охоту нацгильдий за новыми изобретениями, признание ценности прикладных научных исследований. К каждой инновации будет предъявлен вопрос о возможностях уменьшения рабочего дня или увеличения продуктивности. Чем больше техника обещает досуга, тем надо ожидать знатоков науки и ценителей искусства. Отчуждения творца от обывателя станет намного меньше, чем в наше время, и это неизбежно возбудит вдохновение.

Не думаю, что мы покривим душой, если с учётом этих трёх требований откажем государственному социализму в возможности уврачевать язвы современной культуры; если признаем, что он изъязвит культуру ещё больше. Но при этом гильдеизм и даже синдикализм (при условии потачки неполным сменам) сослужат немалую услугу всему, чем хорош капитализм. Есть определённые риски, но их можно предупредить адекватным признанием ценности свободы. Этим, как и почти всем прочим, обеспечивается наилучший путь к свободе.

8. Мир, каким его можно сделать

В повседневной жизни многих людей страх играет куда большую роль, чем надежда. Люди полны опасениями за собственность, забывая наслаждаться тем, что можно сделать в своей судьбе, и тем, как можно войти в контакт с чужой судьбой.

Мы существуем не для того, чтобы существовать так.

Живущие плодотворно для себя, для своих друзей и для всего мира вдохновлены надеждой и обнадёжены радостью: они воображают себе возможное и способы его достижения. В личных отношениях они не поглощены тревогой потерять уважение и расположение, любовь и почтение они дарят бесплатно и никогда не ищут вознаграждения, которое и так всегда приходит. В своей работе они не тяготятся завистью соперников, а все мысли посвящают предмету труда. В политике они не тратят времени и эмоций на апологию несправедливых привилегий своему классу или своему народу, а пытаются сделать счастливым весь мир; снизить жадность, конфликтность, жестокость человечества; обеспечить рост вырождающимся жертвам угнетения.

Такая жизнь, одухотворённая стремлением к творчеству, а не к собственности, содержит в себе некоторое основополагающее счастье, которое не полностью устранимо неблагоприятными обстоятельствами. Указанный образ жизни предлагают евангелисты и прочие великие учителя. Те, кто этого достиг, свободны от власти страха, ведь самое ценное в их жизни не зависит от милости внешних сил. Если бы все люди собрали в кулак свою смелость и такое ви́денье мира, не дали бы себя деморализовать и разочаровать, то совсем не потребовалось бы никаких политических и экономических реформ, которые автоматически приложатся к преображению каждого человека и не встретят никакого сопротивления. Но даже после того, как весь мир стал называть себя христианским, всё равно истинные последователи Христа подвергаются гонениям. Опыт показал, что лишь немногие способны помогать изгоям ради счастья проявить свои убеждения и подпитать свою творческую надежду. Для преодоления страха недостаточно воспевать мужство и безразличие к страданиям – очень важно устранить причины страха; прожить хорошую, а не успешную в плотском смысле жизнь; предупредить ущерб неосторожным.

Изучение известных нам зол подталкивает к мысли, что все они бывают трёх разновидностей.

Во-первых, это пороки природы вроде смерти, боли и малоплодородности почв.

Во-вторых, пороки характера или способностей жертвы, например, безграмотность, безволие, агрессия.

В-третьих, пороки, зависящие от власти одной личности-группы над другой личностью-группой. Речь не только об отъявленной тирании, но также о препятствовании свободному развитию посредством насилия либо внушения.

Всякую общественную систему необходимо оценивать по выраженности этих трёх разновидностей зол.

Вдобавок между ними нет чёткой грани.

Чисто природный порок представляет собой такое ограничение, что мы никогда не можем быть уверены, что его преодолели: ту же смерть устранить невозможно, однако наука позволяет её отсрочить и довести большинство людей до старости; нельзя перестраховаться от боли, но её можно уменьшить при помощи здорового образа жизни; мы не дождёмся в бездействии каких-либо плодов от грунта, однако сам труд можно сократить и лучше обусловить.

Что касается моральных пороков, то они часто результат психического отражения пороков природных, проявляющегося в виде болезни, но также властных пороков, ведь власть портит и сверхчеловека, и ничтожество.

Да и властные пороки обостряются душевными пороками властелина, также естественными пороками, которым подвержен ни на что не влияющий человек.

Таким образом, все разновидности зла друг с другом переплетены. Но в общем говоря, при той или иной неприятности мы можем выделить ближайшую материальную причину, найти проблему в нас самих или обвинить сложившиеся отношения.

Основной управой на эти пороки являются:

для природных – естествознание;

для душевных – педагогика и свобода следованию позывам, не подразумевающим доминирование;

для властных – экономические и политические реформы, позволяющие свести к минимуму влияние человека на жизнь другого человека.

Мы начнём с третьей разновидности зол, поскольку социализм и анархизм разрабатывались для устранения именно их. Эти две идеи выражают протест против неравенства в благах, порождающего, как им кажется, неравенство в силе. Эту точку зрения прекрасно выразил Дж. Коул:

«Что, хочется спросить, лежит в основе порочности нашего общества и подлежит устранению?

На этот вопрос возможны два ответа, и я уверен, что очень многие ориентированные на благо люди выйдут на ответ неправильный. Скажут, что бедность, когда надо указать на рабство. Сталкиваясь ежедневно с постыдным контрастом роскоши и лишений, чрезмерных дивидендов и копеечных зарплат; с мучительным осознанием бесполезности от благотворительности – что частной, что общественной – так естественно потребовать устранения бедности.

Прекрасно! Вольному воля! Социалисты тоже с Вами, даром что и они отвечают неправильно.

Ведь бедность лишь симптом, а болезнью является рабство. Крайности излишеств и нищеты неизбежно следуют за крайностями привилегий и подчинения. Не по бедности порабощают, а беднеют от порабощения. А социалисту лишь бы смаковать материальные лишения, но только не осознать, что они основываются на духовной деградации рабов».

Не ожидаю услышать умного человека, который сомневается, что современная бедность важна или что её можно значительно уменьшить правильной разновидность социализма. Горстка счастливчиков свободно существует на ренту или дивиденды и вряд ли получит больше свободы при любом другом общественном строе. Но всё равно огромное большинство не только нищих, а и сравнительно обеспеченных трудящихся и даже специалистов ради денег находятся на положении рабов. Мало кому не приходится работать настолько тяжело, что не видеть и свободного часа на удовольствия или любительскую деятельность. Многие пенсионеры средних лет страдают от скуки, так и не научившись наполнять своё время, дав когда-то умереть своим интересам. И таким ещё повезло: большинство пашет до самого одряхления, посвящая свою жизнь страху обнищать; более стабильные постоянно боятся невозможности оплатить учёбу или лечение их детям; самые же невезучие никогда не наедаются досыта. И почти все, кто работает, никак не могут влиять на свою деятельность – они на долгие часы превращаются в автоматы, управляемые их начальством. Работа протекает обычно в самых гнусных условиях, болезненных и болезнетворных. И всё это единственно ради заработка, ведь сама идея, будто подобный труд может быть приятным, что работа артиста, отвергается как бесплодная утопия.