Текст книги "Мать"

Автор книги: Бертольд Брехт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Учитель. Я очень сердит. Например, я просто возмущен, что вы ко всему еще грабите ее. На днях прихожу домой и вижу: роется в своем стареньком кошельке, достает несколько грошей на членский взнос.

Василий Ефимович. Даром нам ничего не дают. Революцию делаем против нищеты, и еще надо выкладывать денежки. Мать очень строго взыскивает членские взносы. Ну что ж, говорит, на полкаравая меньше съедим ради нашего дела. Наша фирма должна богатеть, говорит она.

Стук в дверь. Машину прячут. Учитель оттирает.

Голос Павла (из-за двери). Здесь живет Пелагея Власова? Я – Павел Власов.

Учитель. Ее сын!

Павел (входит). Здравствуйте.

Все. Здравствуй.

Павел. А где же моя мать?

Учитель. У соседки.

Василий Ефимович. Сейчас вернется. Твоя мать нам говорила, что ты...

Павел. В отъезде.

Василий Ефимович (смеется). Вот именно!

Слышно, что Власова возвращается.

Рабочий. Садись сюда! Устроим твоей матери сюрприз.

Сажают Павла на стул против двери и становятся вокруг него.

Мать входит.

Мать. Павел! (Обнимает его.) Как похудел! Надо бы потолстеть, а он все худеет. Я так и думала, что долго они тебя не удержат. Как вырвался? Сюда надолго?

Павел. Вечером двину дальше.

Мать. Пальто-то хоть скинуть можешь?

Павел снимает пальто.

Учитель. Вас послушать, так вы боретесь за свободу, а в своей партии сущее рабство насаждаете. Хороша свобода! Одни только приказы да принуждения.

Мать. Видите ли, Николай Иванович, тут такое дело. Нам эти приказы не мешают, не то что вам. Нам они нужны. Мы, не в обиду вам будь сказано, на большее метим, чем вы. А свобода, она, Николай Иванович, все равно что деньги. Вот я совсем мало даю вам денег на мелкие расходы, зато теперь вы больше можете купить себе нужных вещей. Если месяц-другой поменьше тратить, потом можно истратить побольше. Против этого и вы не станете спорить.

Учитель. Я вообще отказываюсь с вами спорить. Вы ужасно неуступчивы.

Мать. Да, это верно, но нам иначе нельзя.

Василий Ефимович. А кошму-то вы достали? (Павлу.) Газета должна быть готова к восьми часам!

Павел. Так тискайте скорей!

Мать (сияя). Начинайте, начинайте! Кончим – тогда выкроим минутку! Ну что вы скажете – соседка-то и слушать меня не стала! Кошма, вишь, заготовлена детям на пальтишки. Марфа Александровна, говорю, да я ж только что видела ваших ребят, они шли из школы в пальтишках. "Какие же это пальтишки? Это просто латаные отрепки. Вся школа издевается", – говорит она. Марфа Александровна, говорю, у бедняков и пальтишки бедные. Дайте мне кошму хоть до утра. Поверьте мне, детям вашим она принесет больше пользы, если вы мне ее дадите, чем самое теплое пальто. Куда там! Не дала. Ума – ни на грош! (Вынимает из-под передника несколько кусков кошмы и подкладывает под машину.)

Учитель. А это что?

Мать. Да кошма же!

Все смеются.

Василий Ефимович. Чего же вы так долго жалуетесь на соседку?

Мать. А как же? По ее милости я воровкой стала. Кошма-то нужна нам до зарезу. А истинная правда, ее ребятишкам прямая выгода, чтоб такие газеты печатались!

Василий Ефимович. Пелагея Власова, именем революции благодарим вас за кошму!

Смех.

Мать. А завтра я ее верну. (Присевшему на стул Павлу.) Хочешь хлеба?

Василий Ефимович (у машины). А кто будет вынимать оттиски?

Мать становится к машине. Павел ищет хлеб.

Мать. Поищи в ящике.

Павел. Обо мне не беспокойся. Я даже в Сибири как-то нашел кусок хлеба.

Мать. Слышите, он корит меня! Не забочусь, мол, о нем. Дай, я хоть отрежу тебе хлеба.

Учитель. А кто будет вынимать оттиски?

Павел (отрезает ломоть хлеба, остальные печатают). Оттиски будет вынимать мать революционера Павла Власова, революционерка Пелагея Власова. А она заботится о нем? Ни капельки! Чай она ему заварила? Баню истопила? Телка заколола? Ничего подобного! Бежит он из Сибири в Финляндию под железными ударами вьюги, под свист жандармских пуль, и негде ему приклонить голову, кроме подпольной типографии. А мать вынимает какие-то оттиски, вместо того чтоб гладить его по голове.

Мать. Хочешь помочь нам – становись сюда. Андрей подвинется.

Павел занимает место у печатного станка напротив матери.

Мать. Трудно жилось?

Павел. Если бы не тиф, все было бы хорошо.

Мать. Ел-то хоть по-человечески?

Павел. Да, кроме тех случаев, когда нечего было есть.

Мать. Береги себя. Ты теперь надолго?

Павел. Если вы здесь здорово будете работать – ненадолго.

Мать. А там – тоже будет работа? Павел. Конечно! Там это так же нужно, как и здесь.

Стук в дверь. Входит Зигорский.

Зигорский. Павел, скорей уходи! Вот билеты. На вокзале тебя ждет товарищ Исай с паспортом.

Павел. А я-то думал пробыть хоть часа два. (Берет пальто.)

Мать (идет за своим пальто). Я тебя провожу.

Зигорский. Нельзя. Павлу это опасно. Вас знают все, а его никто не знает!

Мать помогает Павлу надеть пальто.

Павел. До свидания, мама!

Мать. Будем надеяться, что в следующий раз я успею отрезать тебе хлеба.

Павел. Будем надеяться. До свидания, товарищи!

Павел и Зигорский уходят.

Учитель. Бог ему поможет, Власова.

Мать. Этого я не знаю. (Возвращается к машине.) Печатание продолжается. (Декламирует.)

ХВАЛА ТОМУ, ЧТО ТРЕТЬЕ

Вечна жалоба, что быстро

Матери теряют сынов,

но я

Сохранила сына. Как сохранила?

Через третье.

Он и я – было нас двое; но нас единило

Третье – общее дело, которое мы

Вместе вели.

Часто слыхала я, как отцам

Грубят сыновья.

Сколь же лучше был наш разговор

Об этом, о третьем, родном нам обоим,

Великом деле миллионов людей!

Близкие этому делу, мы

Были близки друг другу.

Близкие этому милому делу,

Мы были милы друг другу!

X

При попытке перейти финскую границу Павел Власов был схвачен

и расстрелян

Квартира учителя.

Хор {Перевод А. Голембы.} (поют революционеры-рабочие, обращаясь к Власовой).

Товарищ Власова, твой сын

Расстрелян. Однако,

Когда он шел к стене, чтобы быть расстрелянным,

Он шел к стене, возведенной

ему подобными,

И винтовки, направленные в его грудь, и

обоймы

В магазинах этих винтовок

Были изготовлены ему подобными. Только люди эти

Ушли или были прогнаны, но для него они все же

были здесь

И присутствовали в деле рук своих. Да ведь и те,

Которые стреляли в него, были не иными, чем он

сам, и

Не вечно им быть невосприимчивыми к учению.

Конечно, он шел еще в цепях, выкованных

Товарищами

И надетых на него его товарищами, но

Гуще вырастали заводские здания, он это

Видел с пути своего,

Трубы к трубе, и так как это было утром

Ибо их всегда выводят утром, – то

Цеха были пусты, но он видел их наполненными

Тем войском, которое непрестанно росло,

Да и теперь еще продолжало расти.

Однако его

Ему подобные

Вели нынче к стене,

И он,

Который понимал это,

В то же время и не мог

Этого понять.

Входят три женщины. Они несут Библию и миску с едой.

Домовладелица (в дверях). Надо забыть все пререкания с Власовой, подойти к ней по-христиански и выразить ей сочувствие.

Входят в комнату.

Дорогая Пелагея Ниловна! В эти трудные дни вы не одиноки. Весь дом горюет вместе с вами.

Две женщины плачут. Они садятся и громко всхлипывают.

Мать (после паузы). Выпейте чайку. Это помогает. (Разливает чай.) Ну что, теперь полегче?

Домовладелица. Удивительно, как вы себя держите в руках, Пелагея Ниловна.

Ее племянница из деревни. Так и надо. Все под богом ходим.

Бедная женщина. А бог – он знает, что делает.

Мать молчит.

Мы так подумали, надо позаботиться о вас. Небось ничего толком и не варите для себя. Вот миска с едой. Только разогреть. (Протягивает миску.)

Мать. Спасибо, Лидия Антоновна. Я вам очень благодарна, что вы подумали обо мне. И вам всем спасибо, что пришли навестить меня.

Домовладелица. Милая Пелагея Ниловна, я вам и Библию принесла, на случай, если б вам захотелось почитать. Держите ее сколько угодно. (Подает матери Библию.)

Мать. Спасибо на добром слове, Вера Степановна. Библия, конечно, очень хорошая книга. Но вы не обидитесь, если я не возьму ее? Учитель уехал на каникулы и позволил мне читать свои книги. (Возвращает Библию.)

Домовладелица. Я просто подумала – не станете же вы теперь читать газеты с их политикой.

Племянница. Неужто вы их каждый день читаете?

Мать. Да.

Домовладелица. Пелагея Ниловна, мне Библия всегда приносит утешение.

Бедная женщина. А у вас его карточки не осталось?

Молчание.

Мать. Нет. Было несколько. Но мы их уничтожили, чтоб они не попали в руки полиции.

Бедная женщина. А хорошо все-таки, когда есть хоть что-нибудь на память.

Племянница. Говорят, он был очень хорош собою.

Мать. Вспомнила. Одна карточка есть. Вот розыскное объявление о нем. Он вырезал его для меня из газеты.

Женщины разглядывают объявление.

Домовладелица. Тут написано черным по белому, что ваш сын стал преступником. Он был неверующим, как и вы. Да вы и не скрывали этого. При каждом удобном и неудобном случае вы давали понять, как вы относитесь к нашей вере.

Мать. Ровно никак, Вера Степановна.

Домовладелица. Вы и сейчас не переменили убеждений?

Мать. Нет, Вера Степановна.

Домовладелица. И все еще думаете, будто человеческий разум – самое главное?

Бедная женщина. Я же вам говорила, Вера Степановна, что Пелагея Ниловна наверняка не изменилась.

Домовладелица. А на днях вы ночью ревели белугой. Я слышала через стену.

Мать. Простите за беспокойство.

Домовладелица. Да вы не извиняйтесь. Я не к тому. Но скажите – плакали вы от разума?

Мать. Нет.

Домовладелица. Вот видите. Недалеко, значит, уйдешь с вашим разумом.

Мать. Плакала я не от разума. А вот перестала плакать – от разума. То, что сделал Павел, было правильно.

Домовладелица. Почему же его расстреляли?

Бедная женщина. Видимо, все ему стали врагами.

Мать. Да. Они были ему врагами, но потому они были и врагами самим себе.

Домовладелица. Человеку, Власова, нужен бог. Человек – игрушка судьбы.

Мать. А мы говорим: судьба человека – это сам человек.

Племянница. Голубушка, Пелагея Ниловна! По-нашему, по-крестьянскому...

Домовладелица (указывая на нее). Это моя родственница, приехала погостить.

Племянница. ...по-нашему, по-крестьянскому – не так. Знаете вы, что такое зеленя на полях? У вас тут караваи на прилавке. Корову вы и не видали – молоко у вас в бутылках. Поворочались бы вы ночь без сна, когда гроза собирается. Что вам град?

Мать. Понимаю. Тогда вы и молитесь богу?

Племянница. Да.

Мать. И ходите с крестами весной и служите молебны?

Племянница. Верно, верно.

Мать. А гроза все-таки приходит, и выпадает град. И корова все-таки болеет. А нет ли у вас крестьян, застраховавшихся от неурожая и падежа? Не помогла молитва – поможет страховка. Значит, когда гроза собирается, незачем богу молиться, надо только застраховаться. Страховка – она помогает. Очень невыгодно богу так терять свой вес. Можно надеяться, что этот ваш бог скоро исчезнет над вашими полями, и тогда вы его выкинете из головы. Когда я была маленькая, все еще твердо верили, будто он сидит где-то на небе и похож на старичка. Потом явились аэропланы, и в газетах стали писать, что и в небесах все можно обмерить. И перестали говорить о боге, который в небе. Зато стали рассуждать, будто он вроде воздуха. Нигде, мол, и всюду в одно и то же время. А потом все прочитали, из чего состоит воздух и всякие там газы, и бога среди них не оказалось. Так он худел, тощал и наконец совсем, так сказать, улетучился. Теперь иногда пишут, будто он вообще лишь умственное понятие. Но это что-то подозрительно.

Бедная женщина. Так вы думаете, бог теперь не так уж важен, раз его вовсе не замечают?

Домовладелица. Не забывайте, Власова, за что бог отнял у вас вашего Павла.

Мать. Скажите лучше – царь: царь его отнял. И я не забуду, за что.

Домовладелица. Бог отнял его у вас, а не царь.

Мать (бедной женщине). Я слышала, Лидия Антоновна, что бог, который отнял у меня Павла, теперь хочет в субботу отнять у вас вашу комнату. Это верно? Бог отказал вам от квартиры?

Домовладелица. Это я ей отказала. Она не платит. Уже три срока пропустила.

Мать. А что вы сделали, Вера Степановна, когда бог велел вам три раза не получать плату?

Вера Степановна молчит.

Выгнали Лидию Антоновну на улицу. А что сделали вы, Лидия Антоновна, когда бог велел вам убираться на улицу? Попросите-ка домовладелицу, не даст ли она вам свою Библию. Замерзая на улице, неплохо полистать ее и прочесть деткам, что надо бояться бога.

Домовладелица. Почаще бы читали Библию сыну, он жил бы теперь.

Мать. Да. Но плохо. Он жил бы очень плохо. Почему вы одной только смерти боитесь? Мой сын так не боялся смерти. (Декламирует.)

Зато в ужас впадал он, видя нужду,

Которая в городах на глазах у всех.

Нас ужасают голод и обреченность

Тех, кого он гложет, и тех, кто его порождает.

Лучше бойтесь не смерти, а куцей, безотрадной

жизни!

Молчание.

Какой вам смысл бояться бога, Лидия Антоновна? Правильней бояться Веры Степановны. Павел, мой сын, погиб не по какому-то там велению господа, а по вполне точному велению царя. Вот и вас Вера Степановна выкинула на улицу потому, что человек, который сидит в особняке и ничуть не похож на бога, уволил вас с работы. При чем тут бог? В "доме отца его" много покоев – это вам говорят. А вот в Ростове их мало. А почему? Об этом помалкивают.

Бедная женщина. Дайте мне на минутку Библию, Вера Степановна. Там черным по белому написано: люби ближнего своего. А вы меня гоните на улицу. Дайте сюда Библию, я найду это место. Конечно, Павла застрелили за то, что он был рабочий и стоял за рабочее дело. (Хватается за Библию.) Дайте сюда, я найду...

Домовладелица. Нет! Для этого я Библию не дам, нет-нет!

Бедная женщина. А для чего дадите? Для какой-нибудь подлости.

Домовладелица. Это слово божье!

Бедная женщина. К чему мне ваш бог? Какой толк от него? (Пытается вырвать Библию из рук домовладелицы.)

Домовладелица. Вот я вам сейчас прочту про тех, кто зарится на чужое добро.

Бедная женщина. Дайте сюда!

Домовладелица (крепко вцепившись в книгу). Это моя книга!

Бедная женщина. И весь дом ваш, да?

Библия разлетается в клочки.

Племянница (подымает клочки). Вот и нет книжки.

Мать (убирая миску с едой в безопасное место). Лучше разорвать Библию, чем расплескать еду.

Бедная женщина. Если бы я не верила, что есть бог на небе, воздающий за доброе и злое, я сегодня же вступила бы в партию Власовой. (Уходит.)

Домовладелица. Видите, Власова, до чего вы довели Лидию Антоновну! И ваш сын рассуждал так же, вот его и расстреляли. И вы заслуживаете того же. Идем. (Уходит вместе с племянницей.)

Мать. Несчастные! (В изнеможении опускается на стул.) Павел!

XI

Смерть сына и годы столыпинской реакции притушили революционную деятельность Власовой. Весть о начале мировой войны застает ее прикованной болезнью к

постели.

Квартира учителя.

Учитель (доктору). С тех пор как умер ее сын, она все прихварывает. По дому-то она еще возится, ну а другую свою работу совсем бросила.

Врач. Она очень слаба. Вставать ей ни в коем случае нельзя. Возраст-то у нее не малый. (Уходит.)

Учитель идет в кухню и садится у кровати Власовой.

Мать. Что пишут в газетах?

Учитель. Война объявлена.

Мать. Война? А мы что делаем?

Учитель. Введено осадное положение. Из социалистических партий только большевики высказались против войны. Наша пятерка думских депутатов уже арестована и за государственную измену выслана в Сибирь.

Мать. Плохо дело. Если царь мобилизует, мы, рабочие, тоже должны мобилизовать свои силы. Я сейчас встану.

Учитель. Вам ни в коем случае нельзя вставать. Вы больны. И что вы можете сделать против царя и всех властителей Европы? Я сейчас спущусь за последним специальным выпуском. Теперь партию совсем прикончат. (Уходит.)

Хор (поет, обращаясь к матери).

Вставай! Ибо партия в беде.

Ты больна, но партия при смерти.

Ты слаба, но помоги нам!

Вставай! Ибо партия в беде!

Ты сомневалась в нас.

Брось сомнения,

Бьет час последний. Не раз ты партию бранила,

Оборви эту брань.

Над ней топор.

Вставай, ибо партия в беде!

Встань скорей!

Ты больна. Но ты нужна нам.

Не умирай, помоги партии!

Не отстраняйся! Партия идет в бой.

Вставай, партия в беде, вставай!

Во время пения мать с трудом встает, одевается, берет сумку и, шатаясь,

торопливо выходит из комнаты.

XII

Против течения

Перекресток.

Несколько рабочих уводят в кровь избитую мать за угол дома.

Первый рабочий. Что с ней такое?

Второй рабочий. Эта старуха была в толпе, которая приветствовала уходившие войска. Вдруг она крикнула: "Долой войну! Да здравствует революция!" Полицейские исколотили ее резиновыми дубинками. Мы ее оттащили за угол. Оботри ей лицо.

Рабочие. Уноси, старуха, ноги, а то тебя все-таки сцапают!

Мать. Где моя сумка?

Рабочие. Вот она!

Мать. Постойте! Тут прокламации. В них написана правда про войну и про нас, рабочих.

Рабочие. Иди домой, бабка! Правда пусть полежит в сумке. С ней пропадешь. Да и нас, если найдут ее, посадят за решетку. Неужто тебе еще мало?

Мать. Нет-нет, вы это должны знать! Невежество, вот что не дает нам подняться.

Рабочие. И полицейские.

Мать. Они тоже не знают.

Рабочие. Но наши вожди говорят нам: сперва надо помочь расколотить немцев и защищать родину.

Мать (декламирует).

Вот как! И это вожди?

Рука об руку с классовым врагом

Ведете вы рабочих на рабочих.

Ваши союзы, кропотно построенные

На грошики рабочих, уже разбиты.

Старый опыт борьбы забыт.

И забыто содружество рабочих всех стран.

Рабочие. Все теперь ни к чему: мы бастовали на многих заводах против войны. Наши стачки подавлены. Революции не будет. Иди домой, старуха. Бери мир таким, как он есть. Не бывать тому, чего вы хотите, никогда, никогда, никогда!

Мать. Прочтите хоть то, что мы говорим о положении дел. Ладно? (Предлагает им прокламации.) Даже прочитать не хотите?

Рабочие. Мы признаем, что вы нам добра хотите, но листовок больше брать не будем. Неохота в петлю лезть.

Мать. Да-а... Но подумайте: весь мир (кричит так громко, что перепуганные рабочие зажимают ей рот), весь мир живет во тьме кромешной, и доныне одни только вы были доступны голосу разума. Подумайте, что будет, если и вы сложите оружие!

XIII

1916 год.

Большевики неустанно борются против империалистической войны

Патриотический сбор меди.

Перед дверью, украшенной флагом и надписью "Патриотический сбор меди", стоят семь женщин с медной утварью; среди них мать с маленькой кружкой. Чиновник в

штатском отпирает дверь.

Чиновник. Последняя новость: наши храбрые войска, проявив беспримерное геройство, в четвертый раз отбили у врага крепость Перемышль. Убитых сто тысяч, пленных две тысячи. Главнокомандующий распорядился по всей России отменить занятия в школах и звонить в колокола. Нашей матушке России ура, ура, ура! Окошко для приема меди откроется через пять минут. (Входит в помещение.)

Мать. Ура!

Женщина Как хорошо, что наша война идет с таким успехом!

Мать. У меня только совсем махонькая кружечка. Что из нее выйдет? От силы пять-шесть патронов. А сколько из них попадет в цель? Ну два из шести. А из этих двух разве что один – насмерть. Вот из вашего котелка выйдет не меньше двадцати патронов. А вон кофейник той дамы, что стоит впереди, – это целая граната. Такая граната убивает сразу пять, а то и шесть человек. (Пересчитывает посуду.) Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь... Постой, у одной дамы две кастрюли, значит – восемь. Восемь. Значит, небольшая атака обеспечена. (Тихо смеется.) А ведь я чуть было не пожалела своей кружки. Встретилось мне двое солдат – следовало бы донести на них, – и говорят: "Неси свою медь, старая дура, чтобы войне совсем конца не было". Как вам это нравится? Ужас! Вас, говорю, надо просто-напросто расстрелять. Кружечку стоит отдать хоть на то, чтоб заткнуть ваши поганые глотки. Два патрона-то из нее выйдет. Зачем я, Пелагея Власова, отдаю свою кружечку? Для того чтобы война не кончалась!

Женщина. Что вы болтаете? Войне не будет конца, если мы сдадим медь? Наоборот, мы сдаем, чтоб война кончилась.

Мать. Нет, мы сдаем медь, чтоб война не кончалась!

Женщина в черном. Нет! Наши победят скорее и война окончится, если будет медь для гранат.

Мать. Ах, что вы! Если будут гранаты, война, конечно, не кончится. Наоборот, тогда-то ее можно будет продолжать. Пока хватает снаряжения, войну будут вести. Ведь и на той стороне небось тоже сдают медь.

Женщина (показывает на плакат). "Кто сдает медь – приближает конец войны". Вы что? Читать не умеете?

Мать. Кто сдает медь – затягивает войну! Не верьте надписи. Это для шпионов.

Женщина в черном. Почему ж вам хочется, чтоб война велась подольше?

Мать. А потому, что мой сынок за полгода станет фельдфебелем. Еще две атаки, и смотришь – он уже фельдфебель. И тогда у него будет двойное жалованье. А кроме того, мы получим Армению и Галицию. А Турция нам не нужна, что ли?

Женщина в черном. Кто нам нужна?

Мать. Турция! А деньги, которые мы взяли у Франции взаймы, их отдавать не надо, что ль? Это же, так сказать, освободительная война.

Женщина. Натурально. Еще бы не освободительная! Но из этого не следует, чтобы ей конца не было.

Мать. С полгода еще протянется.

Женщина в черном. И вы думаете, что она будет длиться, если подбавить меди?

Мать. Конечно. А солдат раздобудут бесплатно. У вас тоже кто-нибудь там?

Женщина в черном. Сын.

Мать. Видите, сына вы уже дали, теперь подбавите еще меди. Смотришь полгодика обеспечены.

Женщина в черном. Я больше ничего не понимаю. То выходит, будто война укорачивается, то будто удлиняется. Чему же верить? Муж убит. Сын под Перемышлем. Пойду домой. (Уходит.)

Начинается колокольный перезвон.

Женщина. Звон победы!

Мать. Да, мы побеждаем! Мы отдаем свои кружечки, свои котелки и кофейники, но мы побеждаем! Есть нам нечего, но мы побеждаем! Либо ты за царя и за его победу, либо ты против него. Мы побеждаем, да иначе нам и нельзя! Не то будет революция, это уж наверняка. И что тогда будет с нашим возлюбленным царем? В такое время мы должны крепко стоять за него. Поглядите на немцев. Они уже листья с деревьев жрут ради своего кайзера!

Женщина. Что вы плетете? Вот только что одна женщина убежала со своим котелком, а все из-за вас.

Работница. Зря вы ей сказали, будто она хочет затянуть войну. Никто же этого не хочет!

Мать. Как? А царь? А генералы? Вы думаете, им война с– немцами страшна? Только и знают: вперед, на врага! Победа или смерть! Так и надо. Слышите, как звонят колокола? Они же трезвонят только о победе или о смерти. А вы почему против войны? Что вы за птица? Тут, как я погляжу, собралась публика почище. А вы кто? Из рабочих? Да или нет? Лучше уж признавайтесь! Вы только примазываетесь к нашему делу. Не забывайте, что есть еще разница между нами и такими, как вы!

Прислуга. Зачем вы ее так грубо? Она ведь тоже пришла помочь родине.

Мать (работнице). Вы здесь – от чистого сердца? Этого быть не может. Да разве вам нужна война? Одно притворство! Отлично обойдемся без вас. Это наша война! Конечно, вы, рабочие, можете участвовать, никто не против этого, ни все-таки война не для вас. Лучше ступай-ка на фабрику и позаботься, чтоб тебе прибавили жалованья, и не суй носа не в свое дело. (Прислуге.) Вы можете взять ее барахло, если ей так приспичило сдать его.

Работница уходит в сердцах.

Вторая женщина. Кто она такая? Много себе позволяет.

Третья женщина. Я уже с полчаса наблюдаю, как она разгоняет народ.

Четвертая женщина. Знаете, кто она? Большевичка!

Женщины. Кто?

– Это большевичка, и притом хитрющая.

– Не связывайтесь с ней. Не слушайте ее.

– Берегитесь большевизма, у него тысяча обличий.

– Где полицейский? Он ее живо заберет!

Мать (выходит из очереди). Да, я большевичка. А вы все – убийцы! Никакой зверь не отдает своих детенышей так, как это делаете вы, – без смысла, без разума, на злое дело. Стоило бы вырвать у вас чрево! Да иссохнет оно, чтобы бесплодными стали вы! Вашим сынам незачем возвращаться домой. К таким-то матерям! Стреляя во имя злого дела, достойны они быть застреленными за это злое дело. А их убийцы – вы.

Первая женщина (оборачиваясь). Вот я вам покажу, большевичка!

Чиновник. Окошко для сдачи меди открыто.

Женщина с кофейником в руках бросается на мать и бьет ее по лицу. Другая

тоже оборачивается и плюет. Потом все три женщины входят в двери.

Прислуга. Вы не расстраивайтесь. А вот посоветуйте, что мне делать. Я знаю, что вы, большевики, против войны, но я в людях живу! Как мне вернуться с этой посудиной к хозяевам? Моя бы воля – я б ее не отдавала. Но если я не отдам, никому от этого пользы не будет, а меня выгонят. Что же мне делать?

Мать. В одиночку ты ничего не сделаешь. Раз хозяева приказали – отдай посудину. По приказу хозяев люди, такие как ты, изготовят из нее снаряды. И люди, такие как ты, будут ими стрелять. Но они же будут решать – в кого! Приходи сегодня вечером на... (Говорит ей адрес на ухо.) Там будет рабочий с Путиловского завода, и мы тебе объясним, как надо вести себя. Но смотри: об адресе – ни гу-гу, кому знать его не положено.

XIV

1917 год.

В рядах бастующих рабочих и восставших матросов шагает Пелагея

Власова – Мать

Улица.

Иван. Когда мы подошли к Любинскому проспекту, нас было уже много тысяч. Пятьдесят заводов бастовало, стачечники присоединились к нам, протестуя против войны и царского самовластья.

Василий Ефимович. Зимой тысяча девятьсот шестнадцатого-семнадцатого года бастовало двести пятьдесят тысяч рабочих.

Прислуга. Мы несли плакаты: "Долой войну!", "Да здравствует революция!" и красные знамена. Наше знамя несла шестидесятилетняя старуха. Мы сказали ей: не тяжело тебе? Дай знамя нам. Но она ответила...

Мать. Нет, сейчас не дам. А когда устану, тогда ты понесешь. Потому что еще много дел у меня, Пелагеи Власовой, вдовы рабочего и матери рабочего! Много лет назад, замечая, что сын голодает, я только горевала. И от этого ничего не менялось. Потом я помогала ему в борьбе за болотную копейку. В те времена мы устраивали мелкие стачки, чтоб поднять заработную плату. А сейчас – мы участники исполинской забастовки военных заводов и бьемся за власть в государстве.

Прислуга. Многие говорят: никогда не исполнится то, чего вы хотите. Довольствуйтесь тем, что у вас есть. Мощь хозяев несокрушима. Вас снова и снова будут побеждать. Даже многие рабочие говорят – не бывать этому никогда!

Мать (поет).

Пока ты жив, не говори – "никогда"!

Несокрушимое – сокрушимо,

Тому, что есть, будет конец.

Когда властители откомандуют,

Начнут говорить подвластные.

Кто смеет сказать – "никогда"?

Кто виноват, что гнет не сломлен? Мы сами.

Кто должен его сломить? Тоже мы.

Кто был побежден, вставай во весь рост!

Кто погибал – бейся!

Если ты понял все, кто сможет тебя

удержать?

Побежденный сегодня – победителем будет

завтра.

Из "никогда" рождается "ныне".

ПРИМЕЧАНИЯ

Примечания переведены Н. Манушиным

I

Пьеса "Мать", написанная в стиле учебных пьес, но требующая актеров, пьеса антиметафизической, материалистической, неаристотелевской драматургии. Эта драматургия не рассчитана столь безоговорочно, как аристотелевская, на самозабвенное "вчувствованье" зрителя, а также в значительной мере по-иному использует некоторые средства психологического воздействия, например, такие, как катарсис. Не задаваясь целью отдать своего героя во власть неотвратимого рока, воплощенного в окружающем мире, она равным образом не стремится отдать зрителя во власть суггестивного театрального переживания. Для того чтобы научить своего зрителя определенному практическому поведению, направленному на изменение мира, она должна уже в театре привить ему принципиально иное отношение к театральному зрелищу, отличное от того, к чему он привык. Ниже следует описание некоторых опытов, которые были проведены при постановке пьесы "Мать" в Берлине в 1932 году и в Нью-Йорке в 1935 году.

II

ОПОСРЕДСТВОВАННОЕ ВОЗДЕЙСТВИЕ ЭПИЧЕСКОГО ТЕАТРА

В первой постановке "Матери" (художник Каспар Неер) сцена не должна была изображать какую-либо реальную обстановку: она, так сказать, сама выражала свое отношение к происходящим событиям – она цитировала, рассказывала, подготовляла и напоминала. В своих скупых намеках на мебель, двери и т. д. она ограничивалась предметами, которые участвовали в спектакле, то есть такими, без которых действие не могло бы развиваться или развивалось бы иначе. Система металлических труб позволяла быстро менять декорации; вертикальные трубы – несколько выше человеческого роста – были укреплены на полу сцены на различных расстояниях друг от друга; на них монтировались горизонтальные раздвижные трубы, которым можно было придать любую длину и на которых крепился холст. В промежутках между трубами висели в рамках настоящие, не бутафорские деревянные двери. Сцена в Нью-Йорке (художник Макс Горелик) была оформлена аналогично, но более стабильно. На большой экран, помещенный на заднем плане, проецировались титры и фотодокументы; они оставались там на протяжении всей сцены, поэтому экран заодно служил и своего рода кулисой. Сцена показывала, таким образом, не только наметки реальной обстановки – с помощью титров и фотодокументов она отражала тот могучий духовный подъем, который сопровождал происходящие события. Проекции отнюдь не служат просто механическим вспомогательным средством – это не дополнение и не подстрочник; они даются не в помощь зрителю, напротив – они препятствуют его полному "вчувствованью", прерывают его механическое следование за ходом пьесы. Они делают воздействие опосредствованным. Тем самым они становятся органической частью произведения искусства.

III

ПРОЕКЦИИ

БЕРЛИНСКАЯ ПОСТАНОВКА

Сцена I (стр. 401)

Пелагеи Власовы всех стран

Сцена II (стр. 403)

Борьба за копейку

Сцена III (стр. 409).

Фото: "П. Сухлинов, хозяин завода "Сухлинов и Кo"

Сцена IV (стр. 415)

"Теория становится материальной силой, как только она овладевает массами"

(Маркс)

Сцена V (стр. 418)

Первое мая. Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Сцена VI (стр. 421)

"Трудящиеся тянутся к знанию, потому что оно необходимо для победы"

(Ленин)

Сцена VI (стр. 421)

Партийный билет Пелагеи Власовой с ее фотокарточкой; сверху надпись: Членский билет Российской социал-демократической рабочей партии (большевиков) на имя Пелагеи Власовой из Твери.

Сцена VII (стр. 431)

"Докажите, что вы можете бороться!"

(Из обращения Ленина к женщинам)

Сцена VIII (стр. 434).

Эмблема серпа и молота, помещенных порознь, то есть рядом друг с другом, и соединенных союзом "и".

Сцена VIII (продолжение) (стр. 434)

Эмблема серпа и молота, соединенных крест-накрест. Сцена IX (стр. 439)

"Необходимо содействовать всякому пробуждению социальной жизни и деятельности женщин, чтобы они могли преодолеть узость своей мещанской, индивидуалистической домашней и семейной психологии".

(Ленин)

Сцена X (стр. 444)

"Религия есть _опиум_ народа".

(Маркс)

Сцена XI (стр. 449)

Фотографии воюющих: русский царь, германский кайзер, Пуанкаре, Вильсон, Грей.