Текст книги "Патриот (СИ)"

Автор книги: Берта Рокавилли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

   – Ну жил.

   – А между Первомайским и нашим вы где жили?

   Федор покривился:

   – На Брайтоне.

   – У-у. Вам вызов из Израиля, очень старый, пересылается с адреса на адрес, хорошо, что сами пришли.

   – Откуда? – тихим голосом переспросил Федор.

   – Из Хайфы, – и после паузы: – Вы что, никогда не были в Хайфе?! – презрительно осведомилась паспортистка.

   Распечатали тут же. Письмо было от нотариуса. Некий Кочмар из Хайфы преставился, не оставив прямых наследников, и Федя оказался его внучатым племянником. По завещанию ему отходил дом и небольшой счетец в банке. Зачем Федя приходил в ОВИР, он так и не вспомнил до самого подъезда.

   – Ну, ты прямо как Андропов! – воскликнула теща, доставая коньяк.

   – Да причем тут Андропов?!

   – А он все с евреями боролся, а у самого мама...

ПАТРИОТ

 

Чем одностороннее мнение, тем доступнее

оно для большинства, которое хочет,

чтобы хорошее было непременно хорошим,

а дурное – дурным, и которое слышать не хочет,

чтоб один и тот же предмет вмещал в себя

и хорошее и дурное.

В. Белинский

   В тот год весна очень долго промурыжила ожидающих ее, но потом, на майские, зацвело все сразу – и подснежники, и яблони, и черемуха. Шутили, что весны не было – сразу лето. Федор наконец-то получил ключи от квартиры и, забыв о традиционных в этот праздник шашлыках, метался между желанием рвануть туда – потоптать бетонные полы и оглядеть голые стены – или купить чего-нибудь вкусненького и отпраздновать с женой это долгожданное событие. Перевесило второе. Уже восемь лет супруги Кочмар кормились овсянкой, а из покупаемой раз в месяц курицы делали несколько разнообразно экономных блюд. Причем готовил Федор сам, ибо на его взгляд Татьяна была недостаточно экономна, т.е. экономна, но не так, как это необходимо, когда выплачиваешь страшные деньги за квартиру. Восемь лет они развлекались тем, что рисовали планы будущего гнезда, ходили по мебельным и строительным магазинам, чтобы поглазеть, приценялись к плитке и паркету, выясняли, чем шведская сантехника лучше итальянской. На момент описываемых событий Федя с Таней уже были специалистами по обустройству и ремонту – дайте только поле для деятельности. И вот это поле появилось.

   Выкладывая из сумки семгу и икру, сервелат и французский коньяк, горячий лаваш и сулугуни, Федор наслаждался изумлением жены и тещи:

   – Ты же язвенник!

   – Раз в жизни я могу поразвратничать! Таисья Андревна! Рюмки неси!

   – Премию дали?

   – Все мои премии здесь, – Федор побренчал ключами. – Завтра пойдем. Ты уже придумала, в какой цветовой гамме мы сделаем спальню?

   Квартира у Федора уже когда-то была. По окончании института он попал по распределению на завод, отработал энное количество лет инженером, написал пару жалостных писем руководству и квартиру получил. Но к тому времени брат, уехавший за море (он был тем самым мозгом, что утек за рубеж в перестройку), так растравил душу своими восторженными письмами и саркастическими замечаниями про «родной савок», что Федор – ах, как он клял себя потом за этот поступок! – бросил все и рванул в Америку. Человек способен избежать даже Божьей кары благодаря своему везению или уму, но никто не избавит его от того вреда, который он наносит себе сам.

   У него были все шансы пробиться: бешеный напор, подходящий возраст, владение языком, техническое, что немаловажно, образование. Но он не пробился. Конечно, там были бывшие соотечественники и еврейские организации, помогающие своим и работой и жильем, но русскому человеку (в данном конкретном случае – белорусскому) приходилось рассчитывать только на себя. И ведь, что самое болезненное для самолюбия, Танька – учительница, смешно сказать, домоводства – работу нашла в момент, а он, такой одаренный... Вернулся – тут та же фигня. Танька сразу нашла работу, а он только через полгода. Попробовали жить у родителей – замучили воспитанием и его, ну это ладно, и Татьяну, что, конечно, не способствовало семейному счастью. И тогда их приютила теща, другая учительница – русского языка и литературы. Вернее, теща – это третья училка в Фединой судьбе. Первая была еще тогда, в пубертатный период, натаскивала его, безусловно одаренного, но хилого подростка, по английскому перед выпускными экзаменами. На робко высказанную Федей любовь она сказала: «Когда ты еще был мутной каплей, я уже была женщиной», – и снисходительно посвятила его в мужчины. Может быть, потому всю оставшуюся жизнь он пытался доказать – именно учительнице – свою значимость. И этот неудачный рывок на Запад тоже был попыткой что-то доказать. И теперь вот эта икра, этот коньяк, этот торт. Ему сорок пять лет, и завтра, нет, сегодня он собирается начать новую жизнь. Пора уж.

   – Федя, пост ведь, – робко взывала Таисья Андреевна.

   – Ты вот, дорогая теща, в церковь ходишь, а поди и не знаешь, что Иисус из Назарета проповедовал иудаизм.

   – Федя, побойся Бога!

   – Да! – ехидно продолжал Федя. – По Евангелиям получается, что ни одной заповеди Торы он не опровергает, просто хочет очистить старую веру от наносного, от излишнего обрядоверия и, самое главное, утвердить, что богоизбранность не по крови, а по совести, т.е. возможна и у язычников. Этого, конечно, евреи допустить не могли и заслали Савла. Но как он ни боролся, ничего не получалось. И тогда первосвященники сказали: «Мы тебя внедрим, будешь работать под прикрытием!» И внедрили, и стал он апостолом Павлом, и извратил учение так, что обрядоверия стало еще больше, а богоизбранности нашей – ни шиша! Смотрите сами: то, что Павел утверждает в Посланиях, никоим образом не следует из Четвероевангелия...

   – Да ну тебя к лешему, Федя! – говорила теща, но червь сомнений уже грыз ее душу. – Лучше кушай, поправляйся.

   После непривычно роскошной трапезы, когда желудок начинает давить на глаза, включили телек. Там какой-то крутой московский холостяк, омерзительно нарядный мужчина, высказывался о предполагаемой невесте: «Ну, хотелось бы, чтобы она была из какого-нибудь старинного рода, ну, типа Долгоруких. И чтобы была мастером спорта, ну, типа Алины Кабаевой. И конечно, чтобы ее родители были богатые. Нет, я не жадный, я и сам богатый, но бедные, дорвавшись до денег, становятся слишком алчными. А если девушка богатая, но не от родителей, а своим трудом всего добилась, то это автоматически означает, что психика у нее травмированная. С такими жить невыносимо...»

   – Правильно, – заметил Федор, разрезая белопенный торт. – Богатые тетки стремятся занять в семье доминирующее положение, и тогда вместо мирного домашнего очага получается поле боя.

   – Семья в любом случае – столкновение двух воль. Либо ты свою навязываешь, либо тебе. Тут все зависит от того, у кого характер тверже.

   – Конечно! Так если она в бизнесе, естественно, что у нее характер затвердел! – он продолжал разглагольствовать, держа на лопатке аппетитный кусок торта, а его изголодавшиеся за восемь лет дамы не столько слушали, сколько следили за движением руки, но Федор не торопился – надо было закончить мысль, а мысли его, как известно, скакуны. – Нормальному мужику нужна и баба нормальная, т.е. ее должны занимать только кухня и дети.

   – Наши мужчины как отечественный автопром, – не удержалась Татьяна, хотя и знала, что в этом вопросе спорить с Федором означает испортить вечер и нажить бессонницу. – Поскольку они не могут соответствовать высоким стандартам, они хотят, чтобы была снижена планка, устранены конкуренты. Пусть женщина стоит пониже, тогда они не будут выглядеть такими ущербными. Но это порочный круг. Женщина, которой интересна только семья, никому не интересна, даже собственному мужу. Вы превращаете жен в наседок, а сами идете к любовницам.

   – Я не иду! – гордо заключил идеальный муж и положил, наконец, Татьяне торт. – Я всё в дом несу. И если б средства позволяли, ты бы дома сидела, пироги пекла. Вот вы думаете, почему общество в упадке? Потому что суфражистки отстояли право женщин работать.

   – Паазвольте! – включилась теща, все еще следя за лопаткой в неторопливых руках зятя. – Суфражистки не с другой планеты прилетели. Это мужчины довели ситуацию до того, что спровоцировали возникновение суфражисток. Если в доме жрать нечего, как же не работать?

   – Да?! А работодатели в связи с этим снизили ставку, потому что желающих работать стало в два раза больше! И институт семьи пришел в упадок. Я всегда говорю: экономика – базис, а все остальное надстройка. Маркс правильно учил. Битиё определяет сознание.

   – Могу оспорить, – не унималась Татьяна, прекрасно понимая, что иногда мужу надо уступать в спорах, но, увы, истина дороже. – Институт семьи пришел в упадок, когда философы-энциклопедисты отменили бога, и весь просвещенный свет ударился в загул. А уж потом появились суфражистки. Так что еще неизвестно, где у нас базис.

   – Ну, это весьма спорный вопрос... Неоднозначный, как эвтаназия. И давайте переключим на «Культуру», не могу видеть эту мерзкую рожу.

   – Т.е. ты признаешь, что эта рожа мерзкая? – ехидно уточнила теща. – Эх! Не говори, я крут, потому что у меня молодая и красивая любовница. Может, это просто любовница жалостливая, а вовсе не ты крут, – продолжала Таисья Андреевна полемизировать с телевизором, хотя шла уже другая передача – о Николае II.

   Но и тут для Федора нашелся раздражающий фактор.

   – Я вот чего не понимаю. Например, водитель автобуса не справился с управлением, погубил и себя, и кучу пассажиров – его же за это не причисляют к лику святых! А этого за что?!

   – Он принял мученическую смерть, – благоговейным тоном пояснила теща.

   – В ту пору многие приняли мученическую смерть, вместе с женами и детьми, причем по его вине.

   – В чем же его вина?! Ну, слабый человек... Разве ж это вина?

   – Для монарха – да. Мы триста лет кормили Романовых именно ради того, чтобы в трудное время они нас защитили. Смысл монархии именно в этом и заключается. А этот в трудное время отрекся от престола: я, видите ли, слаб! Получается, мы зря их кормили.

   – Мы! – передразнила Танька. – Можно подумать, ты их кормил!

   – Ну, не я, мои предки.

   – Твои предки в ту пору жили за чертой оседлости!

   При таком повороте сюжета Федор всегда краснел начиная с ушей, бесился и начинал кричать. Усмирить его можно было, только подсунув еще более провокационную тему, чем женщины и пользовались.

   – О! Смотри! Гей-парад показывают!

***

   Наутро первое, что Федор сделал, это позвонил на работу и сказал, что у него разыгралась язва. Язва действительно когда-то была, но за восемь лет на овсянке зарубцевалась и теперь использовалась как предлог, чтобы с превеликим энтузиазмом взяться за ремонт. Однако, увидев квартиру воочию, пришлось пожалеть о колоссальной сумме, бухнутой вчера на чересчур сытный ужин, – там было голо. Ни сантехники, ни межкомнатных дверей, ни даже проводки. «Еще год овсянки, – с тоской подумал счастливый новосел, – а я еще вчера спьяну Таньке шубу пообещал». Вообще, опыт сделал Федю не только патриотом родной страны, но очень прижимистым патриотом. Это при советской власти можно было квартиру от профсоюза получить, а теперь, работая на капиталистов, только путем жесткой экономии. Составив приблизительную смету, он быстренько сгонял на строительный рынок и в тот же день начал обустройство. А поскольку работа была чисто механическая, оставляющая голову свободной, то мысли невольно вернулись ко вчерашнему разговору с бабами о бабах. «Конечно, бабы дуры, но они за последние сто лет сильно продвинулись, а вот мужики застыли в развитии», – примерно на этой ноте. И начались для Федора долгие вечера, полные сначала тяжелого, потом привычного, а под конец уж вовсе творческого труда – после работы, а лучше вместо. И всегда, пиля какую-нибудь паркетину, он продолжал мысленно спорить с женой.

   Споры эти Федор просто обожал, хотя и не всегда было легко. Может, потому и получалось так интересно и азартно, что не легко. Может, потому и женился. Была она на двенадцать лет его моложе, но, что примечательно, это был для нее второй брак, а для него – первый и единственный. Со странным мазохизмом он расспрашивал о первом муже и по кусочкам собрал картину, которая ему совсем не нравилась. Татьяна была замужем за евреем. По любви. Как можно любить еврея, Федор представить себе не мог и считал это нарушением психики, а, следовательно, в том, что бабы – дуры, был прав. Ну разве не железная логика? Конечно, споря с женщиной, можно было бы не проявлять столько агрессии, но, как известно, кактус – это глубоко разочарованный огурец. А Танька тоже была колючая, говорила всегда с сарказмом, и на губах ее всегда, за исключением случаев, когда она смеялась во все тридцать два зуба, играла легкая презрительная улыбка. Когда он пытал ее о любви, она никогда не отвечала прямо, а свое согласие на брак поясняла цитатой из Джейн Остин: «Одинокие женщины имеют склонность к бедности». Хотя ежу понятно, что ради денег могла бы подыскать и кого получше. Правда, Федор не пил, не курил и не гулял. И когда он ставил это себе в заслугу, Татьяна не упускала случая укусить: «Ну вот, а говоришь, русский!» Непьющий муж бесился и снова уходил пилить, строгать и приколачивать. Но, вернувшись, поужинав и сев к телевизору, патриот возобновлял спор, хотя никто его за язык не тянул.

   К примеру, купила Танька томик Игоря Иртеньева, так Федя его корешком к стене отвернул, обосновав это гнусными стишками:

   Я снял с себя российские вериги,

   В еврейской я сижу теперь парилке,

   Но, даже возвратясь к народу Книги,

   По-прежнему люблю народ бутылки.

   – Никогда ему эти строки не прощу!

   – Но это Губерман...

   – Один черт!

   Или вон, появилась на экране Людмила Улицкая – такой повод, что можно опасаться обострения язвы! – и баба умная, и еврейка, и ядовитее Таньки.

   – Вот скажи мне, Таисья Андревна, ты все ее книжки прочла, почему эта зараза евреев выводит такими душечками, а русскую женщину такой шлюхой, что волосы дыбом встают?

   – А что не так? По-моему, твоей теории это не противоречит. У нас институт семьи порушен, а у евреев нет, у них семья на первом месте.

   – Как это порушен?! Надо аборты запретить, и все сразу наладится!

   – И про это там тоже есть, почитай.

   – Не буду я бабские бредни читать, да еще такие, которые детоубийство оправдывают! Я уверен, что это специально для русских написано, чтобы русские вырождались.

   – Что же вы не жалеете миллионы сперматозоидов, что гибнут в ванных комнатах по вине мужских журналов?! – возмутилась Татьяна. – Не женятся и детей не рожают, потому что положиться не на кого. У русских есть обычай – взять у своих детей и отдать «ближнему» – другу, соседу, собутыльнику. Что, конечно, не способствует благополучию народа в целом. Еврей никогда так не сделает, поэтому им пять тысяч лет, и они благоденствуют, а нам едва тысяча, и мы агонизируем.

   – Да, и все эти века они из нас кровь пьют! Ты думаешь, антисемитизм на ровном месте возник? Они при польском нашествии были нашим-вашим, в русско-японскую войну японцам деньги ссужали, потому и начались у нас еврейские погромы!

   – Так самозабвенно цитировать чужие мысли можно, только не имея своих.

   – Они в южных областях России нас целенаправленно спаивали!

   – Это ты в газете прочел? А кто эту газету писал, знаешь? Этот сценарий был обкатан в Европе: тамошние короли денег назанимали, а когда отдавать стало нечем, сказали народу «фас», и народ побежал евреев громить. Кстати, когда у них евреи кончились, они стали громить ломбардцев. А у нас сей достойный метод был принят на вооружение Александром III, чтобы отвлечь массы от социальных проблем. И народ верит с готовностью. Но ты-то, Федя, во всем остальном вроде бы интеллигентный человек, должен понимать, где правда, а где политология. Левитана, к примеру, трижды за черту оседлости высылали. А уж более русского художника, наверное, и назвать нельзя.

   – Шишкин.

   – Гнида твой Шишкин! Присвоил себе авторство медведей, написанных его другом.

   – Да ты Солженицына почитай, дура!

   – Почитай Войновича, наивный бялорусский юноша!

   – Ты прямо как Андропов, Федя, – подлила масла в огонь теща.

   – Юдофилы! – кричал Федор, а назавтра с утра уходил пилить и строгать, чтоб не видеть этих вражьих лиц в собственной вроде бы семье. – За шубой-то когда пойдем? – примирительно спрашивал он по возвращении. И они шли в так называемый «Мир кожи и меха», где, конечно, все было дорого, но отнюдь не так желанно, как думали маркетологи. Дело в том, что в России холодно. Вот беда-то. А сделать вещь и теплой и красивой одновременно современный дизайнер, видимо, не в состоянии.

   – Все дизайнеры – педерасты, – громко говорил Федор, и эхо разносило его голос по малолюдному торговому залу с прекрасной акустикой, – все они заинтересованы, чтобы женщины часто болели и рано умирали, а потому дубленки и шубки в моде либо короткие, чтобы дуло снизу, либо с открытой грудью, чтобы дуло сверху, либо с расклешенными рукавами, чтобы задувало по бокам. Также в их интересах, чтобы вы, дуры, выглядели как можно хуже. Так и возникли джинсы с низкой талией и кофты, уродующие фигуру. И что примечательно, дуры безоговорочно доверяют дизайнерам! Вон, посмотри, красавица с 42 размером ноги носит туфли с длинными носами – чтобы еще длиннее казались! Пропорция – душа и сущность жизни. Еще Леонардо говорил.

   Татьяна поначалу на него шикала, но потом развеселилась и купила дубленку на Черкизовском рынке – не дизайнерскую, из Турции, чем Федю несказанно обрадовала: все-таки ремонт еще не закончен.

   Как ему было противно, когда она слушала своих любимцев на пластинках – он сразу же находил в их песнях тысячи недостатков. Ему как воздух было необходимо ее внимание, и он не хотел делиться им с каким-то Кашиным, каким-то Шаовым и прочими евреями.

   – Таня, как ты можешь это слушать? Это же вторично! Обо всем этом уже пел Высоцкий!

   – А до Высоцкого об этом уже писал Пушкин, а до него – Хайам. Что же, и Пушкин вторичен?

   – Ну, допустим, Пушкин-то наш, а эти-то тебе чем близки? Ведь они же нас и за людей-то не считают. Они же богоизбранные!

   – Так ты завидуешь?

   – Я просто возмущаюсь, почему это один народ, причем отнюдь не лучший, считает себя богоизбранным. На каком, простите, основании?

   – Но ведь и тебе ничто не мешает считать себя богоизбранным. Ты родился в интеллигентной семье, а мог бы в маргинальной. Ты наделен талантом, и может быть, не одним. Ты не умер во младенчестве – а ведь мог бы. Тебя не выперли из института и не ухондокали на военных сборах. Ты сгонял в эмиграцию и вернулся живым, да еще и смог заново восстановиться и на работе, и в обществе. Значит, зачем-то ты Богу нужен, как-то он тебя выделяет среди прочих. Тебе нужно только субботу соблюдать и мясное от молочного отделять.

   – Типа они все талантом наделены, а потому и уверены в своей исключительности?

   – Ты же сам говорил, что ни одного дворника-еврея никогда не видел, а если и видел еврея-алкоголика, то это непременно был интеллигентный алкоголик.

   – Ох, Танька! Не любишь ты свой народ!

   – Федя, а ты любишь тех ребят, что в нашем подъезде слова нехорошие пишут, в лифте писают и в парке скамейки ломают? Я, например, не могу себе представить еврейского мальчика, который после музыкальной школы относит скрипочку домой и идет вандалить.

   – Конечно! Русские – сплошные вандалы!..

   – А вот давай я тебе про своих школьных подруг расскажу. Танька Петрова и Танька Смирнова. Были мы три Таньки, через резиночку вместе прыгали. Петрова была из пролетарской семьи, а у Смирновой родители в симфоническом оркестре играли. Так вот, поручили нам стенгазету рисовать, а поскольку ни у меня, ни у Петровой условий не было, то пошли к Смирновой – у нее была своя комната. Сидим, рисуем, приходит мать ее и зовет нас откушать, чем бог послал. Откушали, попрощались, выходим, и Петрова с ужасом в глазах у меня спрашивает:

   – Что, у Смирновой мать еврейка?!

   – Да у нее и отец, вообще-то, еврей.

   – Никогда больше к ней не пойду!

   – Было нам тогда, Федя, лет по двенадцать. Ты что же думаешь, что это ее собственное мнение, основанное на опыте и анализе социальных проблем?

   – Зачем опыт? Это у русского человека в крови.

   – Ничего у него нет в крови! А вот папа-пьяница и мама-курица сидят на кухне вечерком и обсуждают, почему они так плохо живут, и приходят к выводу, что из-за евреев, а дети с младенчества это слушают и потом считают это своими искренними убеждениями.

   Существует масса интереснейших тем для размышления. И если человек непрерывно думает о национальном вопросе, проблемах феминизма, футболе и битлах, т.е. о чем трещат СМИ, то это свидетельствует о несамостоятельности его мышления, о ведомости и внушаемости. И Татьяна не раз намекала ему на то, что все это не его собственные мысли, а впитанные из эфира (или же, что еще хуже, в детстве от родителей), но согласиться с этим он, конечно, не мог по причине своей мужской гордости. И на другой вечер снова затевал:

   – Если у них семья на первом месте, что же вы со своим Абрашкой так быстро развелись?

   – Хорошему еврею нужно потомство, ему без этого свет не мил.

   – Ну я же как-то смирился.

   – Ты плохой еврей.

   И Федор снова багровел и уходил утешаться физическим трудом на благо семьи.

***

   Шопинг – он как русский бунт, бессмысленный и беспощадный. Вступать в контакты с людьми, а уж тем более с продавцами для Татьяны было крайне мучительно – ей общения в школе хватало. Однако стремление к совершенству непреодолимо, да и потом, жизнь – это вечное обновление. И неизбежно настал день, когда в новую, уже отделанную квартиру понадобился палас. Чтобы не особо ворсистый – планировались домашние животные, пуха будет много. Такой простенький лысенький палас, привет из 80-х.

   Обошла она все, что только можно было обойти, аж буксы горят, но выбор невелик: либо на рынке готовый палас, довольно лысенький, недорогой, но с рисунком, либо у старика Хоттабыча ковролин по мерке вырезать и оверлочить (и будет это стоить ого-го). А в новый дизайн ну никак нельзя с рисунком! Но и не хотелось снова на овсянку переходить.

   Танька рванула на рынок «Суперстрой» теплым субботним утром, пока Федя кухню монтировал, а Таисья Андреевна перетаскивала помидорную рассаду из квартиры на дачу. В торговых павильонах было пустовато. Спрос меньше, чем предложение. Продавцы скучают, смотрят жалостно: купи что-нибудь! Но суровая преподавательница домоводства целенаправленно идет за ковролином – и счастье! Там есть то, о чем она так долго мечтала! Продавец сидит в уголке и разговаривает по мобильному телефону. Таня к нему, а он встает и выходит на улицу – поговорить. И так несколько раз. Ну не нужны ему покупатели!

   Нескоро она получила ответ на свой вопрос. Не оверлочат. Может, это никому не нужно? Может, она со своим сумасшедшим мужем выдумала эту проблему, и количество таких умников столь ничтожно, что ради них не стоит покупать оверлок? Ведь это же хлопотно, дополнительные затраты – нитки, пошивальщик. Но Танька вовремя вспомнила о другом рынке. Погода хорошая, муж занят, спешить некуда.

   То, что происходило на этой точке, Татьяна в лицах рассказывала мужу за ужином. Павильончик такой же, с небольшой разницей – не протолкнуться от покупателей. Продавцы – пятеро азербайджанцев, братьев или кузенов. Шутки, смех, пыль от разрезаемых паласов, жужжание оверлока. Двое мерят и режут, один шьет, двое ворочают тот ковер, который обшивается. Быстро, сноровисто, людей ждать не заставляют. По углам никто не прячется, по мобильному никто не разговаривает, даже не курит никто. Подошла бродячая торговка:

   – Мальчики, парфюм не желаете?

   – Мы нерусские, зачем нам парфюм? – игриво спрашивает старший.

   – Как это зачем? Чтоб вас больше любили!

   – Кто ж нас полюбит, мы нерусские! – успевает сострить тот, что работает на оверлоке, да еще и на Татьяну глазом сверкнув. – Говорят, понаехали, Москву это... загрязнили, – и снова глазом зырк. Собственно, даже назвать эту команду тем уничижительным словом, которым клятые москали окрестили всех кавказцев, язык не повернулся бы. Ну вот, к примеру, Мусаиб из фильма «Свинарка и пастух» – он черный понаехавший или как?

   Танька от радости обомлела, палас выбрала, отрезала да еще и попросила уголки закруглить. Мусаиб плечами пожал, но закруглил. Шьют, сами шутки шутят. Ну тут училка совсем обнаглела, говорит: мне машина нужна до дома, сама не дотащу. Честно – не надеялась, просто так спросила. И конечно, если б отказали, дотащила бы за милую душу. Что ответил бы любой русский продавец?! Но ребята по-своему покалякали и сказали:

   – За 200 рублей вас устроит?

   Доехала Татьяна Павловна в «Лексусе» с кондиционером, рулон на заднем сиденье. А ведь тот парень на рынке, прикованный к своему мобильнику, наверное, думает, что не сезон, что его товар сейчас никому не нужен, что в субботу все на дачах или что их старик Хоттабыч сманил, или что бум по обустройству и ремонту прошел – да тысячу мыслей обдумывает, кроме одной – что он сам виноват. Ведь он дивно прекрасен, как киношный Садко, но если б Тане не повезло с этими кавказцами, она бы скорее всю зарплату Хоттабычу отдала, чем к нему, лодырю, вернулась.

   Федя, конечно, доказывал, что этот случай – исключение, но был еще один эпизод, когда Татьяне надо было купить шелковые кисти для штор. Недалеко от школы, где она учила маленьких бестолочей шить фартуки и рубашки, магазин по рукоделию держит армянская семья. Все они там работают, от бабушки до внучки, даже собачка с ними в магазине обитает. Там всегда шумно, и человеку психологически трудно туда ходить – чувствуешь себя лишним, как на чужом сугубо семейном обеде. И вот эти несчастные кисточки Таня решила купить рядом с домом – там-то тихо, даже уныло, и все русские. Приходит, выбирает, девочка за прилавком вяло наблюдает и жует свой «Орбит без сахара». О том, что жевательная резинка делает узколобую девушку еще более узколобой, даже не подозревает. Татьяна говорит, что ей нужно, а эта полуварёная курица разводит руками:

   – Я не знаю, какая цена, ценник потерялся.

   – И что, мне пойти домой, или вы все-таки попробуете узнать цену? – она имела в виду посмотреть книги, позвать менеджера, в конце концов, посмотреть цену на такой же товар другого цвета. Ответ был гениальный:

   – Но я же не знаю цену!

   На этот раз праздник устроила жена. И тортик, и кагорчик, и ананас с листьями – сроду не ели, думали, что иначе чем в компоте ананасов не бывает. И вот под тортик да под кагорчик включили DVD «Свинарка и пастух».

   – Так что и за кистями пришлось идти к армянам, как и с паласом, – рассказывала Татьяна под наизусть знакомый фильм. – Ну, а если, допустим такую ересь, я националистка, что мне делать? Если бы я принципиально не желала нести деньги инородцам? Ты считаешь, что все неудачи русского так или иначе происходят по вине еврея. Вот в этой истории нет ни одного еврея!!! Только девочка-размазня и распрекрасный Садко, который хочет только на гуслях играть и евреев громить. И я больше скажу, в отдаленных населенных пунктах, где нет евреев и никогда не было, всегда находился колдун, или ведьма, или просто тётка с дурным глазом, из-за которой дети болели, у коров молоко пропадало, посевы гибли и все прочие несчастья случались. Потому что жить в России тяжело, и обидно, когда никто не виноват. И в тысячу раз обиднее, когда виноват ты сам. Сознаться самому себе, что некого винить – пожалуй, самое трудное. А если пошел, соседа погромил, то это как терапия – стресс снимает.

   – Таня! Ты договоришься до того, что и Ходорковский – жертва, и Березовский, и Абрамович, и мы к ним несправедливы! Ты послушай хоть раз «Эхо Москвы» и сразу станешь антисемиткой!

   – Природа любого политика фекальна. Наверху может быть только то, что не тонет. Ты видишь только тех, кто наверху – и из евреев, и из наших. Что тебе Семен, лаборант твой сделал? Или он тоже в сионистском заговоре замешан? А вон Прохоров весь насквозь русский, а какая фекалия! У моей коллеги папаша восемь детей народил, никогда нигде не работая, все на государство полагался. Она как пошла работать в шестнадцать лет, так и не разгибается. У другой отца уволили с работы в начале 90-х, и он уже 17 лет сидит дома. Дворниками таджики работают, а наши не идут, наши дома сидят, из жен и дочерей, суфражисток проклятых, кровь пьют.

   – Ну, а я? Разве я пьяница и ленивец? А ведь я тоже народ.

   – Если ты не пугаешься при слове Кафка, какой ты на фиг народ?! Они ведь верещали до перестройки: у нас нет свободного предпринимательства! Дайте нам свободно торговать, и мы станем успешными и богатыми, как на Западе! А лучше – как на Востоке! Союз развалили, можно сказать, ради того, чтобы этот грёбаный Садко имел возможность свободно предпринимательствовать! И что же, такие колоссальные жертвы – зря? На, торгуй, мать твою за ногу, все равно руками ничего делать не умеешь! Так нет же! Он и торговать тоже не хочет. Не может. Это хлопотно. А если оверлок установить, так народу припрется целая куча, и на этом оверлоке еще и работать придется от зари до зари, как те, в Тушино. А когда же с подружкой по мобилке поболтать? А покурить? А детективчик новый почитать? Или вы думаете, что у тех, с «Лексусом», нет мобильных телефонов?

   – И это ничего, что наши девчонки выходят замуж за инородцев, как в фильме, – задумчиво сказала теща. – Может быть, их дети унаследуют русскую загадочную душу, а работать станут, как мусаибы. Вон, Мусаиб, наверное, помог бы теще с рассадой, а на русских какая надежда! – Таисья Андревна не могла простить зятю пренебрежительное отношение к даче, он называл Россию Страной Вечнозеленых Помидоров, несмотря на весь свой патриотизм.

   – Да вы обе травмированные в раннем возрасте! Если у вас был мерзкий папаша, то у вас на всю жизнь осадок остается, что все мужики – дрянь.

   – Почему это я травмированная? – возмутилась теща, – Танька-то может быть, ее отец ни рыба ни мясо, ни галифе ни ряса. А мой отец военным был, до преклонных лет дослужил. Расстегнул портупею и рассыпался. Не мог без дела, а пьянствовать не научился.

   – Ну! А разве это не пример русского человека?! – победно воскликнул Федя.

   – Вообще-то, мой неистовый оппонент, он тоже не пугался при слове Кафка. Лучше всего у нашего человека получается работать ментом на рынке, ходить по рядам и собирать с мусаибов дань. Вот тут ему равных нет – он на своем месте; в порядке и самолюбие, и природную лень не приходится преодолевать.