Текст книги "Мартин Лютер. Его жизнь и реформаторская деятельность"

Автор книги: Берта Порозовская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Если “Обращение к дворянству” заключало в себе программу церковной и общественной реформы, то в вышедшем вслед за тем латинском сочинении “О вавилонском пленении церкви” Лютер подвергает радикальной реформе догматическую сторону католицизма. Лютер сокращает число таинств и указывает их истинное значение. Он признает только три таинства – крещение, причащение и покаяние (впоследствии он сохранил только первые два). Относительно причастия он требует, чтобы оно совершалось под обоими видами, и отвергает католическое учение о транссубстанции, настаивая на буквальном смысле слова: сие есть тело мое и так далее. Брак он считает гражданским установлением, а требования чувственности признает вполне законными, причем с почти античной непринужденностью допускает даже в некоторых случаях возможность бигамии. Впрочем, эти вольности, вызвавшие большие нарекания, были вычеркнуты из позднейших изданий.

Эти два сочинения завершают разрыв Лютера с римской церковью. Хотя в глазах многих современников и отчасти в его собственных разрыв с папством все еще был яснее, чем разрыв с самой церковью, но люди более проницательные не могли не заметить теперь, что Лютер восстает уже не против одних только искажений догмы и злоупотреблений курии, но против самих основ и сущности римского католицизма. В то же время изменился и сам характер борьбы с Римом. Если вначале реформатор только желает указать душам истинный путь к спасению и сражаться за свое учение лишь с помощью слова, то теперь он ждет уничтожения антихристианских установлений уже не от самой церкви, а призывает к этому светскую власть с ее внешними средствами. В этой стадии своего развития Лютер является не только реформатором, но и революционером, хотя, конечно, слово “революционер” не следует понимать в современном смысле этого слова. Революция, которую проповедовал он, должна была начаться не снизу, а сверху, так как он хотел, чтоб реформу церкви взяло в свои руки само правительство.

А что же делал в это время Рим? Почему церковь, до сих пор не стеснявшаяся с еретиками, медлила обратиться к своему последнему и неотразимому аргументу – к церковному отлучению и проклятию? Объясняется это очень просто. Дело в том, что внезапная смерть Максимилиана, последовавшая в 1519 году, и обусловленное ею междуцарствие доставили курфюрсту Фридриху первенствующее значение в Германии, а этот государь так открыто выказывал свои симпатии к еретику-монаху, что римским политикам волей-неволей приходилось сдерживаться. Однако после Лейпцигского диспута Лютер так быстро и решительно порывал одну за другой все нити, связывавшие его с Римом, что дальнейшая снисходительность становилась уже опасной. Доктор Экк сам поехал в Рим, чтобы выхлопотать буллу против своего противника, и сам же имел бестактность привезти ее в Германию. Но оказалось, что Рим перехитрил: благоприятное время было упущено, булла явилась слишком поздно.

Книга “О вавилонском пленении церкви” вышла в свет в начале октября, но Лютер уже раньше знал, что Экк приехал с буллой против него: 21 сентября она была уже открыто вывешена в Мейсене. Папа, осудив учение Лютера как еретическое, давал ему 60 дней сроку, чтобы одуматься и отречься от этого учения. В то же время Мильтиц – видимо, уже на свой страх – не переставал хлопотать о мирном соглашении. Он уверял Лютера, что если он напишет папе, что ничего не имеет против его личности, то последний возьмет буллу назад. Чтобы исполнить желание друзей, Лютер согласился на этот шаг, хотя и не придавал ему никакого значения. Открытое письмо к Льву X было помечено числом, предшествующим обнародованию буллы, как будто он и не знал о ее существовании, но по своему содержанию и тону не имело уже ничего общего со смирением. Оно является скорее прощальным посланием, чем попыткой к примирению. Правда, Лютер уверяет, что никогда не говорил против личного характера и нравов Льва X, что было действительно верно; но в то же время он высказывает ему прямо в лицо самые резкие упреки по поводу образа действий папского престола. Он сам, папа, – говорит Лютер, – должен признаться, что этот престол хуже и гнуснее Содома и Гоморры. Лютер уверяет, что желает папе всего лучшего, но именно поэтому советует ему отказаться от своей власти и удовольствоваться маленьким приходом или жить доходами со своего отцовского наследия.

К этому письму Лютер присоединил небольшую, только что вышедшую из-под его пера книжку под заглавием: “О свободе христианина”. Это не полемическое сочинение, а небольшой богословский трактат, предназначенный для массы. Для последней Лютер излагает здесь всю “сумму христианской жизни”. Он выставляет два внешне противоречащих друг другу положения: 1) христианин есть свободный властелин над всем и никому не подчинен, и 2) христианин всем слуга и всякому подчинен. Дело в том, что христианин вмещает в себе двоякое естество – духовное и телесное. Верой в Христа, а не добрыми делами, этот внутренний духовный человек достигает спасения, и оправданный таким образом христианин не нуждается уже ни в каких внешних актах, ничто не может ему повредить и он сам становится господином всего. Но христианин не только “духовный и внутренний” человек, но и телесный и наружный, поэтому он должен смирять свою плоть и творить добрые дела; и как Христос, живя среди людей, уничижал себя и служил людям, так и он должен сделаться рабом людей и служить им не ради спасения, чтоб угодить Богу, ибо спасение дается только верой, а добровольно, в силу любви, проистекающей из веры.

К замечательному прощальному посланию к папе эта книжка была не менее замечательным приложением. Ею реформатор хотел показать папе, какого рода работами он охотнее всего бы занимался, если бы “безбожные льстецы папские” ему не мешали. И действительно, после прежних страстных полемических и обличительных трудов эта книжка особенно поражает своей спокойной задушевностью. Вместе с “Посланием к дворянству” и “Вавилонским пленением церкви” она является одним из главных реформационных произведений Лютера.

Что касается буллы, то Лютер вначале делал вид, что считает ее подложной; но скоро написал против нее сочинение “Против буллы антихриста” и возобновил свою апелляцию к свободному христианскому собору, в котором, по его мнению, должны были заседать не только духовные, но и миряне.

Рядом с ним Гуттен бурно призывал нацию к всеобщему восстанию против римской тирании. Из Эбернбурга, замка Зиккингена, где Гуттен устроил свою собственную типографию, он высылал одно за другим горячие воззвания к императору, князьям, духовенству, ко всем “свободным чадам немецкой земли”. Здесь вышла знаменитая “Булла ревущего Льва” с язвительными примечаниями Гуттена и предисловием к возлюбленным немцам. “Меч папский, – говорилось тут, – повис над головой не одного Лютера, а всего народа; его дело есть дело всей Германии”.

Результаты этой агитации сказались в том приеме, который был оказан булле. Только немногие правительства согласились опубликовать ее, при явном неудовольствии народа. Курфюрст Фридрих наотрез отказался исполнить волю папы, пока не будет доказана виновность Лютера беспристрастными судьями. Ввиду такого настроения народа Лютер решился на неслыханный шаг: 10 декабря 1520 года торжественное шествие из студентов и профессоров, приглашенных реформатором, направилось к Эльстерским воротам Виттенберга, и здесь папская булла, предшественницы которой не раз свергали с престола гордых королей и присуждали к пламени смелых новаторов, была истреблена огнем при восторженных кликах собравшейся толпы. Этим актом разрыв с Римом был оповещен всему миру.

Итак, средство, столько раз успешно практиковавшееся церковью, оказалось недействительным. Проклятие церкви не лишило еретика народных симпатий, и смелость его только возрастала по мере того, как Рим обнаруживал свое бессилие. Оставалось одно – обратиться за помощью к высшей власти в империи.

Но на нее же возлагала свои надежды и партия Лютера. Положение вещей было таково, что Лютер мог писать в ответ на призыв Гуттена к насильственным действиям: “Я не хотел бы, чтобы боролись за Евангелие насилием и убийством. Словом побежден был мир, словом была создана церковь, словом она опять будет восстановлена”.

И в самом деле, если внимательно присмотреться к тем факторам, которые участвовали в движении против церкви, то надежда реформатора на то, что реформа совершится только силою слова, без кровавой борьбы и насильственных переворотов, покажется нам вполне основательной. Ведь с тех пор, как появились знаменитые тезисы, движение успело принять такие размеры, каких никто и не ожидал вначале. Самый могущественный и влиятельный из немецких князей явно сочувствовал делу Лютера и не обращал внимания на папские протесты. Дворянство и городское сословие, среди которых проповедь реформатора имела особенный успех, были хорошо представлены на сеймах. Из духовных князей архиепископ Магдебургский и Майнцский, который более всего должен был считать себя задетым проповедью Лютера против индульгенций, сохранял двусмысленно-выжидательное положение и, видимо, не прочь был занять место примаса в национальной германской церкви. Старые жалобы сеймов на церковные злоупотребления раздавались теперь особенно громко и настойчиво. Таким образом, сейм мог взять в свои руки церковную реформу, а епископат сделал бы со своей стороны необходимые изменения в богослужении.

Очевидно, все зависело от того, как отнесется к религиозному движению в Германии новый император Карл. Никто еще не знал его образа мыслей и характера. Тем не менее, приверженцы реформы возлагали на него большие надежды, так как он, очевидно, питал большое доверие к Фридриху Мудрому, главным образом содействовавшему его избранию, и выражал желание руководствоваться его советами. Кроме того – и это самое важное – собственные политические интересы должны были побудить императора принять сторону Лютера против папы. Вспомним, что Рим в течение последних десятков лет стал государством более чем когда-либо светским и в силу собственных политических интересов всегда держал сторону Франции. Новое движение против курии могло оказать императору большие услуги, и это понимали многие при Мадридском дворе: 12 мая Мануэль, поверенный Карла V, писал ему: “Ваше Величество должны поехать в Германию и там оказать некоторую благосклонность некоему Мартину Лютеру, который находится при саксонском дворе и предметом своей проповеди внушает опасение римскому двору”.

Но надежды приверженцев реформы, несмотря на всю их основательность, не оправдались. Проповедью Лютера император действительно воспользовался, но совершенно в другом смысле, чем они ожидали.

Начать с того, что Карл, несмотря на свое немецкое происхождение, не имел в себе ничего немецкого – он даже плохо говорил на этом языке – и вся национальная сторона движения не находила в его душе никакого отклика. К тому же он был воспитан в строго католическом духе. Империю он понимал в чисто средневековом смысле, в тесной связи с единством церкви, которую считал своим долгом поддерживать при каких бы то ни было обстоятельствах, все равно, какова бы ни была церковь сама по себе. Папство и императорская власть, говорил Карл, установлены Богом, как две высшие власти, долженствующие идти рука об руку. Таким образом, с его стороны не могло быть и речи о разрыве с Римом. Проповедь Лютера сослужила ему, однако, свою службу. Обещанием уничтожить ересь в Германии он добился от папы обещания помощи в предстоявшей войне с Францией. В сущности, Карл принял решение по делу Лютера еще раньше, чем состоялся сейм, на котором он должен был обсуждать с имперскими чинами важнейшие дела Германии. И только благодаря заступничеству Фридриха и давлению общественного мнения Карл согласился пригласить Лютера в Вормс, и то лишь для того, чтобы предложить ему отречься от своего учения.

Лютер с радостью принял это приглашение. От горел желанием засвидетельствовать пред лицом всей Германии истину своего учения. Ни предостережения друзей, опасавшихся за его жизнь, ни угрозы врагов не могли поколебать его решимости. Когда на последней остановке пред Вормсом Спалатин советовал ему вернуться назад, напоминая об участи Гуса, Лютер отвечал: “Гус был сожжен, но истина не погибла с ним. Я пойду вперед, хотя бы в меня целилось столько дьяволов, сколько черепиц на крышах”.

На самом деле, путешествие отлученного от церкви еретика походило на настоящее триумфальное шествие. Впереди Лютера ехал посланный за ним императорский герольд; по пути к нему присоединялись многие друзья. Во всех городах, через которые он проезжал, народ толпами выбегал ему навстречу, горя желанием увидеть человека, осмелившегося бросить перчатку римскому колоссу. Особенно блестящий прием был оказан Лютеру в Эрфурте. Весь состав университета вышел ему навстречу за две мили от города; его приветствовали речами и стихотворениями. В самом Вормсе, куда он прибыл 10 апреля, народ встречал его с бурным энтузиазмом.

Уже на другой день Лютер был приглашен в собрание сейма, и тут только он узнал окончательно, что ему не дадут возможности публично защищать свое учение. Это обстоятельство в связи с подавляющим впечатлением, которое должно было произвести на непривычного к свету монаха это блестящее собрание высших сановников империи, на короткое время как будто поколебало его мужество. Он был смущен, говорил тихо, едва внятно. Лютеру предложили только два вопроса: признает ли он все поименованные тут же сочинения своими и хочет ли отречься от них? На первый вопрос он ответил утвердительно, а относительно второго, ввиду его важности, попросил дать время для размышления. Император согласился ждать до следующего дня.

Но когда на следующий вечер он снова явился в собрание, в тоне его уже не было заметно ни малейшего смущения и колебания. На этот раз вчерашний вопрос был предложен ему в более мягкой форме: хочет ли он защищать все свои сочинения или готов отказаться от некоторых пунктов своего учения? На это Лютер отвечал решительно и ясно: в некоторых из своих книг он излагает такие евангельские истины, которые признаются и его врагами; от них он, конечно, отказаться не может. В других он нападает на превратное учение и законы папства, относительно которых никто не станет отрицать, что они насилуют совесть христиан и поглощают все богатство германской нации: если он отречется от этих книг, то станет сам пособником тирании и алчности. В третьих, наконец, он нападает на отдельных лиц, защищающих эту тиранию: он сознается, что в своей полемике с ними бывал часто более резок, чем подобало, но и от этих сочинений отречься не может, так как это значило бы предоставить торжество противной стороне. Он готов отказаться от своего учения лишь в том случае, если ему докажут его ошибочность на основании Св. Писания. Мало-помалу речь Лютера разрослась в настоящий обвинительный акт против папства. Он закончил просьбой, обращенной к императору и нации, не осуждать божественного слова, чтобы не навлечь на себя много бед и не омрачить нового правления таким зловещим началом.

После небольшого перерыва, во время которого происходили совещания о том, следует ли дать Лютеру возможность защищать свое учение, официал Трирского архиепископа сделал ему от имени императора строгое замечание насчет неприличия его речи и потребовал ясного категорического ответа на предложенный раньше вопрос. Вступать с ним в состязания и доказывать ошибочность его мнений нет никакой надобности, так как он давно уже осужден Констанцским собором. Если же он откажется от своей ереси, то насчет других пунктов с ним можно будет потолковать.

На это Лютер отвечал: “От меня хотят прямого, ясного и категорического ответа. Хорошо, я отвечу вам прямо, без всяких изворотов. Я не могу подчинить своей веры ни папе, ни соборам, ибо ясно как день, что они часто впадали в заблуждения и даже противоречия с самими собою. Поэтому, если меня не убедят свидетельствами из Св. Писания или очевидными доводами разума, если меня не убедят теми самыми текстами, которые я привел, и если таким образом мою совесть не свяжут словом Божиим, то я не могу и не хочу отказываться ни от чего, ибо не подобает христианину поступать против совести. Я весь тут перед вами. Я не могу иначе. Бог да поможет мне. Аминь”.

Речь Лютера, которую он произнес на латинском языке, а потом повторил по-немецки, произвела на присутствующих совершенно различное впечатление. Испанцы не могли понять, как мог такой незначительный человек, обнаруживший в своей речи так мало учености, произвести в Германии столь сильный соблазн, а Карл, как передают, заметил даже вслух: “Меня-то, по крайней мере, этот монах не сделает еретиком”. Но немецкие князья, Фридрих Мудрый, Эрих Брауншвейгский и Филипп Гессенский, не таясь, гордились своим мужественным соотечественником.

Дело, однако, на этом не кончилось. Большинство имперских чинов, желавших церковной реформы, не могло мириться с безусловным осуждением человека, который являлся таким красноречивым и мощным выразителем всеобщих стремлений, и готово было взять его под свое покровительство с одним лишь условием, – чтобы он отказался от тех положений, которые, противоречили постановлениям Констанцского собора и, таким образом, неминуемо вели к расколу в церкви. С этой целью назначена была даже комиссия из высших светских и духовных лиц, под председательством одного из курфюрстов, архиепископа Трирского, с целью склонить Лютера к уступкам. Но и эта попытка осталась без результатов. Лютер был прежде всего религиозным реформатором, и, как ни близка была его сердцу национальная оппозиция папству, никакая перспектива внешних церковных реформ не могла побудить его к уступкам в том, что касалось вечного спасения людей. Видя, что срок, предоставленный ему охранной грамотой, истекает, он попросил позволения вернуться в Виттенберг.

Вскоре после этого разъехались и князья, расположенные к реформатору, и тогда только 25 мая император решился представить оставшимся чинам декрет об опале Лютера, написанный папским нунцием и помеченный задним числом (8 мая) – с очевидной целью убедить народ, будто постановление это составлено по единодушному приговору курфюрстов и чинов.

Благодаря Вормскому эдикту папская булла получала, наконец, силу и значение. Лютер, как осужденный церковью еретик, подвергался опале вместе со своими последователями, друзьями и покровителями. Всякий верный подданный императора и добрый католик обязан был схватить его и передать в руки властей; сочинения же его обрекались сожжению.

Но Фридрих Мудрый, уезжая из Вормса, решил уже не покидать Лютера на произвол врагов. По условленному заранее плану последний на обратном пути из Вормса подвергся в одном лесу нападению неизвестных вооруженных людей и, разлученный со своими спутниками, не посвященными в тайну, был отвезен в уединенный замок Вартбург.

Биографы-протестанты не могут найти достаточно восторженных выражений, чтобы прославлять мужество Лютера, отправившегося на Вормский сейм, несмотря на угрожавшую ему опасность. Вряд ли, однако, последняя была так велика, как ее представляют. Не говоря уже об охранной грамоте императора (всеобщее осуждение, вызванное вероломством Сигизмунда по отношению к Гусу, служило гарантией, что подобный поступок не повторится еще раз), Лютер не мог не знать, что найдет в Вормсе могущественных заступников. Уже одни упорные старания папских легатов отговорить императора от приглашения на сейм опасного монаха должны были убедить последнего, что его не только не хотели завлечь в западню, но даже боятся его появления. И действительно, малейшая попытка посягнуть на свободу народного героя могла привести тогда к серьезным беспорядкам. Дворяне, собравшиеся в Вормсе, все время составляли при нем добровольную стражу. К нему на квартиру приходили рыцари и князья и громко выражали свое сочувствие. Когда стало известно в народе, что Лютер на сейме соглашался отречься, если ему докажут его заблуждение, но никто не хотел опровергать его – что было принято за доказательство бессилия, – общее волнение достигло крайних пределов. Папские легаты боялись показываться в народе. Ночью к воротам ратуши было прибито объявление о заговоре 400 рыцарей против архиепископа Майнцского и о готовящемся восстании крестьян.

Тем не менее, хотя Лютер, отправляясь в Вормс, и не шел на явную мученическую смерть, момент этот по справедливости считается самым блестящим в жизни реформатора. И действительно, трудно представить себе зрелище более величавое и захватывающее, чем то, какое представляла зала заседаний Вормского сейма в достопамятный день 18 апреля 1521 года: с одной стороны, эта блестящая толпа светских и духовных государей с императором Карлом во главе, встревоженная голосом ничтожного монаха и желающая заглушить его во что бы то ни стало, с другой – этот самый ничтожный монах, одинокий во всей толпе, но сильный своей верой, громко и бесстрашно объявляющий всем, что в жизни человеческой есть сторона, в которую не может вмешиваться никакая посторонняя сила. Лютер в Вормсе – не основатель новой церкви; он еще не замкнул своего учения в известные неподвижные рамки, не воздвиг на месте поверженного кумира – церковной традиции – нового кумира в виде буквы Писания, отступление от которой грозит вечным осуждением слишком пытливым умам. Лютер в то время – лишь представитель самого чистого индивидуализма, и его речь, обращенная к представителям нации, является не только смелым вызовом Риму, как принято говорить, но торжественным провозглашением неведомого до сих пор принципа свободы совести, свободы мысли.

Мартин Лютер, 38 лет, в одежде августинского монаха. По гравюре Л. Кранаха, 1521 г.