Текст книги "Другой мужчина"

Автор книги: Бернхард Шлинк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

12

Спустя несколько дней Другой вытащил из кармана пиджака конверт, положил его на стол.

– Я получил важное известие. – Он погладил конверт. – Меня собирается навестить известная скрипачка – как вы понимаете, я не могу назвать ее имени. Мне хотелось бы устроить прием в ее честь. Вы еще задержитесь у нас? Позвольте пригласить вас на этот прием.

Впрочем, речь шла не столько о приглашении, сколько о просьбе оказать финансовую поддержку.

– Вы сможете прийти? Превосходно. Тогда нельзя ли попросить вас помочь мне в моих временных затруднениях? Я сейчас занимаюсь операциями с недвижимостью, которые затянулись дольше, чем мне бы хотелось. Отсюда некоторые проблемы с наличностью, из-за которых не должен пострадать уровень затеваемого приема, не так ли?

– На какую сумму вы рассчитываете?

Он взглянул на Другого – тот вновь выглядел довольно ухоженным в своей тройке, галстук гармонировал с платком в нагрудном кармане. Галстуки и платки часто менялись, костюмов имелось два, а пара черных штиблет с будапештским дырчатым узором была всегда одной и той же. Ему лишь сейчас пришло в голову, что на совместных прогулках по парку Другой всегда тянул на асфальтированные или посыпанные гравием дорожки, чтобы поберечь обувь. Он обмолвился насчет затянувшихся операций с недвижимостью – не значит ли это, что он живет в роскошной вилле в качестве консьержа? Деньги он решил Другому дать. Прием предоставит возможность увидеть друзей и знакомых Другого. Возможность разоблачить его перед друзьями и знакомыми.

– Вы знаете ресторан под названием «Виктор Эммануил», что находится в двух кварталах, налево отсюда? Это лучший из итальянских ресторанов, в нем есть помещение, выходящее во внутренний дворик. Там можно устроить закрытый прием для званых гостей. С хозяином мы знакомы. Больше трех тысяч марок на ужин для двадцати персон он не потребует.

– Ужин? По-моему, вы хотели устроить прием.

– Он и будет устроен в таком виде. Так выручите с деньгами?

Он еще не успел кивнуть, а Другой уже принялся строить планы. Какие блюда будут подаваться. При хорошей погоде аперитив будет сервирован во дворике. Там же будут произноситься приветственные речи. Рассказывал, кого намеревается пригласить.

Список приглашенных – об этом шла речь за каждым следующим завтраком. Постепенно из перечня возможных гостей, которых он перебирал и описывал, складывались черты, характеризующие его собственную жизнь. Он рассказывал о театре, которым когда-то владел, о людях, причастных к театру и кино, знаменитыми они не были или же перестали быть таковыми, но все-таки некоторые имена казались знакомыми. Упоминался бывший полицай-президент, бывший каноник, некий профессор, директор банка; каждому из них была некогда оказана услуга, поэтому все они с удовольствием откликнутся на приглашение. Какого рода услуга? Полицай-президент получил кое-какую полезную информацию о заложниках, профессор и директор банка не смогли сами вовремя заметить, что у их отпрысков есть проблемы с наркотиками, а канонику помогли уладить неприятности, связанные с нарушением целибата. Хотелось также пригласить первую и вторую доску шахматной команды, где сам он выступал на третьей доске. Среди людей, занимающихся недвижимостью, с которыми он сейчас имел дело, мало кто обладал должным форматом, тем не менее кое-кто мог бы попасть в список приглашенных.

– Что касается моих международных связей, то здесь, к сожалению, есть ограничения. В этих кругах конфиденциальность ценится превыше всего.

Перебрав в очередной раз одни и те же фамилии, Другой сказал:

– Да, и мой сын.

– У вас есть сын?

– Мы с ним почти не общаемся. Вы же, наверное, помните, как раньше обстояло дело с внебрачными детьми. Ты платил алименты, но посещать ребенка, проводить с ним каникулы не позволялось. Во всяком случае, мой сын знает, что я его отец. – Он покачал головой. – Правда, боюсь, что он несколько предвзято относится ко мне. Впрочем, именно поэтому было бы неплохо, чтобы он увидел меня в окружении моих знакомых, не так ли?

Через несколько дней эйфорического обсуждения планов у Другого начала проявляться робость. Он получил следующее письмо, где указывалась дата приезда. «Через две недели, в субботу. Ресторан свободен, но надо спешить с приглашениями. А вдруг никто не придет?»

– Почему бы не попросить в приглашениях дать ответ?

– Само собой. Однако ведь могут последовать не только подтверждения, но и отказы. Как бы лучше сформулировать… «По случаю приезда скрипачки… имею честь пригласить Вас на ужин в ресторан "Виктор Эммануил"». Или так: «По случаю пребывания альтистки… в нашем городе имею честь…» Нет, лучше опустить ее имя и написать: «Давняя знакомая и знаменитая альтистка прибыла в наш город. Имею честь пригласить Вас на совместный ужин…» Нет, надо поменять местами: «Знаменитая альтистка и давняя знакомая…»

– Имя я бы опустил. Лапидарные приглашения выглядят эффектней.

Имя он опустил, но от знаменитой альтистки и давней знакомой не отказался. За две недели до срока приглашения были доставлены по адресам. Началось ожидание подтверждений и отказов.

Со смешанными чувствами наблюдал он за тем, как Другой занимался приготовлениями, томился надеждами и опасениями. Если целью была месть, то приглашения давали возможность свершить отмщение, хотя пока оставалось неясным, в какой форме это может произойти. Поэтому вместе с Другим он надеялся на подтверждения приглашений. Помогал ему советом и деньгами. Но одновременно он был не в силах желать Другому добра, пусть даже это будут подтверждения приглашений. Ведь Другой был пижоном, хвастуном, краснобаем и неудачником. Другой вторгся в его брак. По всей вероятности, он вторгался и в другие браки. Вероятно, и деньги брал не только у него, но обманывал и других. Однажды вечером они отправились вдвоем в ресторан «Виктор Эммануил», чтобы проинспектировать помещение и меню. Паштет «Триколоре», телятина с полентой и конторни, на десерт «торта ди рикотта», вино – pinot grigio и barbera. Кухня была отменной, но Другой все время беспокоился: не грубоват ли паштет? Хватало ли розмарина в телятине? Стоило ли брать конторни? Его беспокоило – соберутся ли гости, придет ли сын, удастся ли приветственная речь, он спрашивал, чем бы еще можно было достойно отметить приезд знаменитой альтистки и давнишней знакомой. Он доверительно сообщил, что речь идет о женщине, которая была ему некогда очень близка. Тут ему пришло в голову, что перед ним сидит прежний сосед этой женщины. «Мы уже говорили о ней, помните? Это весьма добропорядочная женщина, не поймите меня превратно».

13

Большинство приглашенных ответили отказом. Подтверждения пришли от нескольких знакомых из театра и кино, от каноника, от второй доски из шахматной команды и от сына. Вместо отказавшихся были приглашены другие. Но эти дополнительные приглашения представлялись Другому не слишком убедительными, многих он знал слишком поверхностно, либо полагал, что эти гости не произведут должного впечатления.

По мере нарастания сложностей, связанных с подготовкой банкета, который планировался в качестве выдающегося события, Другой все больше тушевался. «Видите ли, в последнее время я жил довольно замкнуто, не вращался в обществе. Сами знаете, как это бывает: то предпочитаешь отшельничество, то светскую суету. Я надеялся с помощью этого банкета вернуться в общество. Рад, что вы собираетесь прийти. Я ведь могу на вас положиться, правда?» Однажды, возвращаясь из туалета на террасу кафе и проходя мимо телефона, он услышал, как Другой говорил кому-то о своем старом приятеле, бывшем госсекретаре министерства внутренних дел. Поинтересовался: «Что это за госсекретарь, с которым вы приятельствуете?» – «Это вы. Разве вы не говорили, что работали в министерстве? А ведь я сразу вижу птицу по полету, даже если мне не сообщают подробностей».

Перед кем предстоит разоблачать Другого на банкете? Перед гостями, перед такими же неудачниками? Иногда он фантазировал, как скажет, что знаменитая альтистка приехать не сможет, о чем предупредила его, своего прежнего соседа, написавшего ей письмо в предвкушении встречи, ответным письмом. Дескать, она попросила его огласить свое письмо на банкете. Тут он выставит Другого на посмешище, не грубо и напрямик, а с показной деликатностью и любезностью. «Рада, что твоим надеждам наконец-то удалось свершиться. Мне очень хотелось отпраздновать с тобой и гостями твой успех. Понимаешь ли ты, что я горда не только тобой, но и собой? Я верила в тебя в ту пору, когда никто не верил, и помогла тебе деньгами. А теперь ты показал всему миру, чего ты стоишь!»

Он был почти уверен, чем именно Лиза помогла Другому – деньгами. Несложно было выяснить, что одиннадцать лет назад Другой довел свой театр до банкротства. Достаточно было переговорить с нынешним владельцем театра. Он не стал наводить справок в банке Лизы. Но от наследства, которое Лиза получила как только они поженились, после ее смерти почти ничего не осталось. Это озадачило его, когда он закрывал ее банковские счета, ибо, если бы она потратила эти деньги или отдала их детям, ему стало бы это известно. В первые годы совместной жизни эти деньги облегчили бы их положение, но они решили приберечь их на крайний случай. До крайнего случая дело не доходило, вскоре они стали зарабатывать больше, чем тратили. Так что было от чего озадачиться. Однако после ее смерти не было настроения выяснять, когда и куда исчезли пятьдесят тысяч марок.

Он так и не написал письмо, которое должно было разоблачить Другого. Он сочинял мысленно отдельные абзацы, но когда подсаживался к столу, то записать их как-то не хватало энергии. Сначала казалось, что еще остается много времени. Потом состав возможных гостей сделал проблематичной саму эту затею.

Но дело было не только в недостатке энергии. Слабели его ревность и досада. Да, он чувствовал себя обманутым и обокраденным. Но разве Лиза не расплатилась за это с лихвой? И разве она не принадлежала ему в последние годы в такой мере, о какой Другой даже понятия не имел? О чем у него вообще имелось понятие? Просто Лизе было тогда тяжело, иначе у этого неудачника, фанфарона вообще не появилось бы ни малейшего шанса. Он был слишком жалок, чтобы давать повод для ревности и досады.

Он решил уехать. Вначале хотел наведаться к Другому в его подвал. Потом отложил разговор до следующего завтрака.

– Я сегодня уезжаю.

– И когда же вернетесь? Ведь осталось всего три дня.

– Я не вернусь. И деньги возвращать не надо. Устройте банкет для тех, кто придет. Только Лизы не будет.

– Лизы?

– Да, Лизы. Вашей Темновласки, моей жены. Она умерла прошлой осенью. Вы переписывались не с ней, _а со мной.

Голова Другого поникла. Он убрал руки со стола, положил их на колени, его плечи опустились, голова поникла еще ниже. Подошедший разносчик газет молча протянул ему газету и так же молча убрал. Кельнер спросил: «Еще что-нибудь желаете?» – но не получил ответа. К тротуару подъехал кабриолет, остановился в зоне, запрещенной для парковки; из него со смехом вышли две женщины и, смеясь, сели за ближайший столик. От столика к столику, обнюхивая их и ноги посетителей, бродил терьер.

– Отчего она скончалась?

– Рак.

– Она очень страдала?

– Она совсем исхудала, настолько, что я мог поднять ее одной рукой. Боли были не слишком сильными, даже в конце. Сейчас умеют с этим справляться.

Другой кивнул. Потом он поднял глаза:

– Вы прочли мое письмо?

– Да.

– И захотели выяснить, кем я был для Лизы? Кто я такой? Решили отомстить?

__ Что-то вроде того.

– Ну как, выяснили? – Не получив ответа, Другой продолжил: – Мести не потребовалось, поскольку я и без того неудачник. Ведь так? Хвастун, который похваляется старыми временами, будто это был золотой век, а не банкротство и тюрьма. Что? Этого вы не знали? Зато теперь знаете.

– Как это случилось?

– Ваша жена оплатила мои долги и услуги адвоката, который вел второй процесс, но вступил в силу условный срок, результат первого процесса. Я пытался спасти мой театр.

– Но за это…

– …в тюрьму не сажают? Сажают, особенно если ты ведешь себя так, будто все обстоит лучше, чем на самом деле, будто у тебя есть деньги, хотя их нет, будто необходимые контракты заключены, хотя нигде нет даже намека на заинтересованного партнера, будто имеются договоренности с актерами, которые не ведают об этом ни сном ни духом. Да вы же все это знаете. Вы же сами написали, что я приукрашиваю действительность, не так ли? Да, приукрашиваю. Да, я вижу вещи более прекрасными, чем они есть. Это происходит потому, что я способен открывать красоту там, где для вас ее нет.

Другой выпрямился.

– Нет слов, чтобы выразить, как я скорблю о Лизе. – В глазах его появился вызов. – А вас мне не жаль. И вот в чем дело. Лиза осталась с вами, потому что любила вас, причем в плохие времена даже больше, чем в хорошие. Не спрашивайте меня почему. Зато со мной она была счастлива. И я скажу вам почему. Потому что я хвастун, краснобай, неудачник. Потому что мне не дано быть чудовищем вроде вас со всеми вашими угрюмыми достоинствами, высокой эффективностью, безупречностью. Потому что со мною мир становится прекрасней. Вы видите лишь то, что он вам являет, а я – его сокровенность. – Он встал. – Я должен был догадаться. В письмах звучала та же угрюмость, которая присуща вам. Я просто приукрасил их для себя. – Он улыбнулся. – Прощайте.

Он вернулся домой. За дверью лежали письма, которые почтальон бросал в дверную прорезь, и извещения о пришедших в почтовое отделение бандеролях. С тех пор как он попросил домработницу пересылать письма, она дома не появлялась. Она даже не выбросила мусор, вынесенный перед отъездом из кухни и оставленный в прихожей. Теперь вонь доносилась отсюда на лестницу. Любимые цветы Лизы, за которыми он ухаживал в память о ней, засохли, посерели, скукожились на потрескавшейся земле.

Он сразу же принялся за работу. Вынес мусор и цветы, убрал кухню, разморозил и вымыл холодильник, пропылесосил гостиную и спальню, сменил постельное белье, положил грязное в стиральную машину. Он сходил на почту, забрал те бандероли, что еще не были отправлены обратно, сделал покупки в магазинах, заглянул в сад, чтобы прикинуть, чем придется заняться там в ближайшие дни и недели.

Под вечер он устал. Лишь к полуночи белье было достирано и развешено для сушки. Он чувствовал удовлетворение. Завершена неприятная глава. Порядок в доме наведен. Со следующего утра можно начать обычную жизнь.

Но утром он проснулся с тем же ощущением, которое бывало у него до поездки. Светило солнце, щебетали птицы, от окна веял ветерок, белье пахло свежестью. Поначалу он даже чувствовал себя счастливым, пока все не вспомнилось снова: письма, адюльтер, ревность, досада, злость. Нет, ничего не завершено. Ему нигде не удалось дойти до конца. До какой-то нижней точки, с которой можно было бы все начать сначала; он не мог ни вернуться к старой жизни, ни зажить новой. Прежняя жизнь была жизнью с Лизой, даже после ее смерти, даже после того, как он узнал об ее адюльтере и испытал ревность. Сражаясь с Другим, он потерял Лизу. Она стала ему чужой, такой же чужой, как и Другой, всего лишь неким обстоятельством в расчетливых планах мести наряду с другими обстоятельствами, среди которых числились любовь, ревность, расследование дела и от которых он теперь устал. Она лежала с ним здесь, рядом; даже после ее смерти воспоминания оставались так живы, что иногда казалось, будто достаточно протянуть руку, чтобы коснуться ее. И вот теперь постель опустела.

Он принялся за работу в саду. Косил траву, подрезал кусты, копал, полол, купил и посадил новые растения, обнаружил, что у скамейки под березой нужно переложить плитки, а выходящую на улицу ограду следует покрасить заново. Провозившись в саду два дня, он увидел, что работы хватит еще на три, четыре, даже на пять дней. Однако уже на второй день стало ясно: орудуя лопатой, граблями или садовыми ножницами, можно привести в порядок клумбу, куст роз или саженцы самшита, но привести в порядок собственную жизнь этим не удастся.

Не верил он больше и в падение, которое будет продолжаться до тех пор, пока не будет достигнуто дно, после чего может начаться новый подъем. Ведь падения бывают и совсем другими. После таких падений можно разбиться, переломать руки и ноги, свернуть себе шею. На третий день он бросил работу. Близился полдень; убрав кисти и краску, он повесил на незаконченную ограду табличку «Осторожно, окрашено!». Достал расписание, нашел поезда до южного города. Следовало спешить. Банкет должен был начаться в семь вечера; Другой часто называл это время и указал его в последнем письме Лизе, которое обнаружилось в накопившейся почте.

Уже сидя в поезде, он размышлял, не стоит ли выйти на следующей станции и вернуться, а приехав в город, подумал, не лучше ли будет просто поехать в отель, чтобы провести здесь пару дней, наслаждаясь красотами юга. Однако водителю такси он дал адрес именно ресторана «Виктор Эммануил», вышел там и сразу прошел в банкетный зал. Двери зала были открыты во внутренний дворик, где парами или тройками стояли гости с бокалами и маленькими тарелочками, Другой перемещался от группы к группе. На нем были темный шелковый костюм, темная рубашка, галстук, из нагрудного кармана выглядывал платочек, на ногах красовались знакомые черныe штиблеты с будапештским дырчатым узором, темные волосы уложены, лицо оживленно, движения изящны и уверенны – он чувствовал себя звездой. Взял костюм напрокат? Покрасил волосы? Надел корсет или ухитряется втягивать живот? Пока он задавался этими вопросами и пытался втянуть собственный живот, Другой заметил его и подошел.

– Как хорошо, что вы здесь!

Другой повел его знакомить с гостями, представляя «госсекретарем в отставке». Уж если я удостоился чести стать госсекретарем, то кто же тогда на самом деле этот каноник, эти актеры и актрисы? Кем являются на самом деле смущенно улыбающийся человек, якобы крупный специалист по операциям с недвижимостью, и шумные женщины, якобы представляющие Haute Couture? Что касается второй доски, то тут все было чистой правдой – пенсионер, водивший в прошлом тяжелые грузовики; он сопровождал описание своих шахматных партий теми же размашистыми жестами, которыми отправлял грузовик в крутой вираж. Настоящим был и сын, телевизионный техник лет тридцати, который разглядывал отца и его гостей со спокойным, но несколько удивленным любопытством.

Другой мастерски исполнял роль радушного хозяина. Он не упускал из виду ничего – ни опустевшего бокала или тарелки, ни одиноко стоящего гостя, ни заминки в чьей-то беседе: делал знак официанту, затевал разговор с одиноким гостем, заново тасовал группы собеседников до тех пор, пока рядом не оказывались люди, которым было действительно интересно поговорить. Через полчаса дворик был полон разноголосицы.

Когда стемнело, Другой пригласил гостей в банкетный зал. Здесь столы были сдвинуты в длинный ряд. Другой усадил каждого на отведенное ему место. Во главе стола справа от себя он расположил отставного госсекретаря, слева – каноника: к ним подсадил по даме из мира «высокой моды». Когда все расселись, он встал. Заметив это, гости смолкли.

– Я пригласил вас, чтобы отпраздновать с вами приезд моей доброй знакомой. Но она не приедет. Она умерла. Поздравительный банкет превратился в поминальный ужин. Это не значит, что жизнерадостность нам сейчас противопоказана. Я, например, очень рад тому, что вы здесь собрались, мои друзья, мой сын, муж Лизы. – Другой положил ему руку на плечо. – Значит, мое прощание не произойдет в одиночестве. И оно не должно быть скорбным, потому что Лиза была натурой жизнерадостной.

Неужели моя жена была действительно жизнерадостной натурой? Он почувствовал приступ ревности. Он не хотел, чтобы она была жизнерадостной не с ним, а с Другим, или хотя бы более жизнерадостной с Другим, чем с ним. Он постарался вспомнить, как Лиза бывала счастливой, лучилась радостью, улыбалась ему, смеялась, пытаясь заразить его своим счастьем, связанным с детьми, музыкой или садом. Это были редкие моменты. Жизнерадостная натура?

Другой продолжал говорить о том, каким прекрасным музыкантом была Лиза, о богатстве ее репертуара, о глубине интерпретации музыкальных произведений, он превратил ее, приукрашивая действительность, из второй скрипки в солистку. Он поведал о том, как слышал в ее исполнении в Милане адажио из скрипичного квартета опус 76 № 3 Йозефа Гайдна. Он говорил так, будто слышал ее исполнение, слушал приливы и отливы мелодии, скрипка словно совершала легкий и в то же время точно размеренный танец. Низкие ноты поначалу сопровождались как бы тихим всхлипыванием, но потом скрипка будто подбадривала мелодию маленькой арабеской, возрождающей новые надежды. Затем мелодия начала новый цикл взлетов и падений, за энергичным взлетом последовал гордый аккорд, своего рода пауза, отдых на открытой веранде, после чего можно спуститься по широкой лестнице в прекрасный сад, чтобы весело, но _с чувством собственного достоинства, благодарностью и восхищением распрощаться. А скрипка опять танцевала, мелодия плавно взлетала и опускалась, затем вновь следовал гордый аккорд, будто выход на веранду, откуда исполненной достоинства походкой спускаются по широкой лестнице в роскошный сад, чтобы в конце концов распрощаться вежливым и благодарным поклоном. Но затем арабеска повторялась, будто для того, чтобы подчеркнуть гордый аккорд, этот момент пребывания на веранде, и чувство достоинства, с которым совершался последующий спуск по лестнице, все это сохранялось с большим разнообразием вариаций. Но при каждом повторе мелодия совершала все более смелый скачок к аккорду, будто выражая некий протест.

Другой сделал паузу. Может, он слышал этот опус вечером перед первой встречей? В долгих гастрольных поездках оркестра всегда выступал и квартет, состоявший из концертмейстера с Лизой, альтисткой и виолончелистом. Вероятно, он увидел Лизу на выступлении квартета и влюбился в нее. Влюбился, потому что эта хрупкая женщина играла с такой силой, ясностью и страстью, что ему хотелось получить хотя бы частицу этого? Да, она играла именно так. Когда их знакомство только начиналось, он тоже воспринимал ее игру схожим образом. Потом воспринимал это уже не столь остро. Ведь Лиза стала его женой. Она играла вторую скрипку за первым пультом, зачастую отсутствовала вечерами дома, порой как раз тогда, когда он в ней нуждался, причем и зарабатывала-то не особенно много.

Пожалуй, Другой ничего не приукрасил, превратив Лизу в солистку. Просто он видел, какой прекрасной скрипачкой она была. А была ли она солисткой или нет, первой или второй скрипкой, знаменитой или не очень – это представлялось ему не столь важным. Он не приукрашивал, он чувствовал, он видел прекрасное там, где остальные не могли разглядеть его, и лишь заимствовал те атрибуты, которые обычно нужны людям для выражения своего восхищения. Если остальные могли представить себе прекрасную скрипачку только в качестве знаменитости, то и ему не оставалось ничего иного, как говорить, насколько она знаменита, а не насколько она прекрасна. Точно так же он видел себя в роли кризисного менеджера, игрока в поло или владельца увешанного медалями добермана. Возможно, у него действительно были задатки для того, чтобы быть таким и в жизни. Ведь то прекрасное, что он прославлял, имело в высшем смысле вполне реальную основу. Во всяком случае, он рассказывал о Лизе не как о солистке, хотя по его восторженным словам гости понимали все именно так, он говорил об исполнении конкретного произведения, когда вторая скрипка играла в виде исключения решающую, яркую, запоминающуюся партию.

И слова о жизнерадостности Лизы были правдой. Дело не в том, что Лиза была жизнерадостной с Другим, а с ним не была, или была с Другим более жизнерадостной, чем с ним. Просто Лиза по-разному одаривала своей жизнерадостностью, по-разному принимала ее от других, по-разному заражала их ею. Та жизнерадостность, которую он получал от нее, была не меньшей, а именно такой, какую могло воспринять его малоотзывчивое, угрюмое сердце. Она ничего не утаивала от него. Она отдавала ему все, что он способен был воспринять.

Другой закончил свою речь и поднял бокал. Сын его поднялся, встали все и стоя выпили за Лизу. Позднее сын произнес несколько слов об отце. Каноник также выступил с речью, он поведал о святой Елизавете Венгерской и святой Елизавете Португальской, которая примирила своего мужа с сыном. Он пил слишком быстро, явно перебрал и поэтому путался. Актриса заговорила о женщинах в искусстве, начала она с музыки, но вскоре перешла на театр, а затем принялась рассказывать о себе. Постучав вилкой по бокалу и попросив заплетающимся языком внимания, встал шахматист, игравший на второй доске. Он сказал, что не склонен произносить высокопарных речей, зато у него есть пешечный дебют, который разрабатывается уже несколько лет, так вот этот дебют будет назван в честь Лизы.

Банкет продолжался до глубокой ночи. Попрощавшись со всеми, он пошел по пустынным улицам к вокзалу. Там пришлось ждать на перроне первого поезда. Он приехал домой на рассвете. Он думал о том, как пройдет дома следующее утро. Он проснется, увидит солнечный свет, услышит щебет птиц, почувствует дуновение ветерка, и ему все снова вспомнится, и все опять будет в порядке.