Текст книги "Орел Шарпа"

Автор книги: Бернард Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

Глава десятая

– Проклятье, Шарп! Я все равно тебя сломаю! И позабочусь о том, чтобы ты лишился всех званий! Ты вернешься на ту помойку, в которой родился! – Лицо Симмерсона перекосил гнев, даже огромные уши покраснели. Он стоял рядом с Гиббонсом и Форрестом; майор безрезультатно пытался успокоить сэра Генри, но полковник нетерпеливо сбросил его руку со своего рукава. – Я отдам тебя под суд военного трибунала. Напишу кузену. Шарп, ты конченый человек! Понял?

Шарп стоял в противоположном конце комнаты, стараясь сохранить невозмутимое выражение лица и не показать гнева и презрения, которые он испытывал. Лейтенант выглянул в окно. Полк вернулся в Пласенсию, сейчас они находились во дворце Мирабель, где размещался временный штаб Уэлсли. Шарп разглядывал улицу и набегающие друг на друга крыши хижин бедняков, теснящихся за городскими стенами. По улице проезжали экипажи с великолепными, роскошными кучерами в ливреях – испанские дамы в вуалях спешили куда-то по своим таинственным делам.

Батальон добрался сюда накануне вечером, раненых доставили на телегах, запряженных мулами. Харпер уверенно утверждал, что скрип крепких надежных колес напоминает вой привидений. К нему примешивались крики и стоны раненых. Многие погибли по дороге; другие расстанутся с жизнью, став в следующие несколько дней жертвами гангрены. Шарп был арестован, у него отобрали саблю, он маршировал рядом со своими верными стрелками, которые решили, что мир окончательно спятил, но они непременно отомстят за своего командира, если Симмерсон сдержит свое обещание.

Дверь открылась, и в комнату вошел подполковник Лоуфорд, лицо которого оставалось совершенно непроницаемым. На нем не было ничего похожего на оживление, которое Шарп заметил, когда они встретились пять дней назад. Лоуфорд окинул присутствующих холодным взглядом – как и все остальные в армии Уэлсли, он чувствовал себя униженным и опозоренным потерей королевского знамени.

– Джентльмены, сэр Артур сейчас вас примет. Десять минут.

Симмерсон прошел в открытую дверь, Гиббонс – за ним. Форрест показал Шарпу, чтобы тот был следующим, но Шарп остался стоять на месте. Майор улыбнулся ему безнадежной улыбкой человека, опутанного паутиной вины и оказавшегося в самом центре кровавой бойни.

Генерал сидел за простым дубовым столом, заваленным бумагами и нарисованными от руки картами. Симмерсону негде было сесть, поэтому четыре офицера выстроились перед столом, словно нашкодившие школьники перед разгневанным директором. Лоуфорд остался стоять за спиной генерала, который не обращал на них никакого внимания, только писал что-то на листе бумаги. Наконец он закончил, его лицо словно окаменело.

– Ну, сэр Генри?

Глаза сэра Генри Симмерсона метались по комнате, точно он пытался отыскать вдохновенные слова, написанные на стенах кабинета. Голос генерала звучал холодно. Полковник облизал губы и откашлялся.

– Мы уничтожили мост, сэр.

– И ваш батальон.

Это было сказано тихо. Шарп уже видел Уэлсли в таком состоянии, когда тот прятал гнев за тихими, внешне ничего не значащими словами.

Симмерсон фыркнул и вскинул голову.

– В этом нет моей вины, сэр.

– Ах так! – Брови генерала полезли вверх, он положил перо и откинулся на спинку кресла. – А чья в этом вина, сэр?

– С сожалением должен вам сообщить: лейтенант Шарп ослушался приказа, доведенного до его сведения несколько раз. Майор Форрест свидетель: я отдавал приказ лейтенанту Гиббонсу, который затем передал его Шарпу. По вине лейтенанта Шарпа батальон лишился прикрытия, он нас предал. – Симмерсон говорил уверенно и с чувством, заранее приготовив обвинительную речь. – Я прошу вас, сэр, отдать лейтенанта Шарпа под суд военного трибунала...

Уэлсли поднял руку и остановил поток слов, бросив короткий взгляд на Шарпа. В голубых глазах генерала было что-то пугающее, они смотрели и оценивали, но понять, о чем думает сэр Артур Уэлсли, было совершенно невозможно. Глаза переметнулись на Форреста.

– Вы слышали этот приказ, майор?

– Да, сэр.

– А вы, лейтенант? Что произошло? Гиббонс вскинул брови и посмотрел на Шарпа.

Его тон был скучающим, высокомерным.

– Я передал лейтенанту Шарпу, что он должен расставить своих стрелков в соответствии с приказом полковника Симмерсона, сэр. Он отказался. Капитан Хоган встал на сторону Шарпа.

Симмерсон казался довольным. Пальцы генерала выбивали дробь по столу.

– Ах да, капитан Хоган. Я видел его час назад.

Уэлсли вытащил листок бумаги и принялся его внимательно изучать. Шарп не сомневался, что это самое настоящее представление. Уэлсли прекрасно знал, что написано в бумаге, но специально нагнетал напряжение. Голубые глаза снова остановились на Симмерсоне, голос звучал почти ласково:

– Я прослужил вместе с капитаном Хоганом много лет, сэр Генри. Он был в Индии. И я всегда считал его человеком, которому можно доверять.

Уэлсли поднял брови, словно приглашая Симмерсона выдвинуть свои возражения. Тому не оставалось ничего иного, как принять приглашение.

– Хоган инженер, сэр. Ему трудно в полной мере разобраться в целесообразности размещения воинских подразделений. – Симмерсон был ужасно собой доволен, всячески стремился продемонстрировать генералу, что, несмотря на политические разногласия, не держит на него зла.

Где-то громко пробили часы – десять долгих, четких ударов. Пальцы Уэлсли по-прежнему выбивали барабанную дробь на столе, а потом он неожиданно посмотрел на Симмерсона. Очень пристально.

– В вашей просьбе отказано, сэр Генри. Я не отдам лейтенанта Шарпа под суд военного трибунала. – Он помолчал немного, потом заглянул в бумагу и снова уставился на Симмерсона. – Кроме того, нам необходимо принять ряд решений насчет вашего батальона, сэр Генри. Так что, я думаю, вам следует немного задержаться.

Лоуфорд направился к двери. Голос Уэлсли был жестким, холодным, безапелляционным, а вот Симмерсон взорвался и возмущенно завопил:

– Он потерял мое знамя! Он не выполнил приказ!

Кулак Уэлсли с грохотом опустился на стол.

– Сэр! Я знаю, какой приказ он нарушил! Я тоже не подчинился бы такому приказу! Вы предлагали ему послать стрелков против кавалерии! Это так, сэр?

Симмерсон промолчал. Он был потрясен взрывом гнева, который окатил его удушающей волной.

Уэлсли продолжал:

– Во-первых, сэр Генри, вам не следовало переводить свой батальон на другую сторону моста. В этом не было необходимости, вы зря потратили драгоценное время и повели себя как идиот. Во-вторых, – Уэлсли загибал пальцы, – только полнейший кретин выставляет небольшой отряд против кавалерии. В-третьих, вы опозорили армию, на создание которой я потратил целый год, перед врагами и союзниками. В-четвертых, – голос Уэлсли походил на хлыст, наносящий безжалостные удары, – в этой жалкой битве только лейтенант Шарп проявил себя должным образом. Насколько я понимаю, сэр, он сумел отбить один из двух потерянных вами штандартов, а кроме того, захватил французскую пушку и успешно ею воспользовался против наших врагов. Это так?

Все молчали. Шарп смотрел прямо перед собой, на картину, висящую за спиной генерала. Он услышал шелест бумаги. Уэлсли взял листок со стола и заговорил немного тише:

– Вы потеряли, сэр, кроме королевского знамени, двести сорок два человека убитыми и ранеными. Вы лишились одного майора, трех капитанов, пяти лейтенантов, четырех прапорщиков и десяти сержантов. Мои цифры верны? – И снова все промолчали. Уэлсли поднялся на ноги. – Ваши приказы, сэр, были приказами полнейшего дурака! В следующий раз, сэр Генри, я вам советую сразу вывесить белый флаг, пусть французы не тратят силы на то, чтобы достать оружие из ножен! С работой, которую вы должны были сделать, могла справиться одна рота; дипломатия потребовала от меня послать батальон, и я отправил Южный Эссекский, сэр, чтобы ваши люди посмотрели на французов и поняли, что это такое. Я ошибся! В результате одно из наших знамен сейчас на пути в Париж, где его пронесут по улицам на потеху ликующей толпе. Вы скажите, если я вас несправедливо обижаю.

Симмерсон побелел. Шарпу еще не доводилось видеть, чтобы Уэлсли так сердился. Казалось, он забыл обо всех остальных и бросал слова в Симмерсона с мстительной яростью.

– У вас больше нет батальона, сэр Генри. Он прекратил свое существование в тот момент, когда вы бросили людей и знамена! Южный Эссекский – это полк, состоящий из одного батальона, верно? – Симмерсон кивнул и что-то пробормотал. – Так что вряд ли вам удастся восполнить потери, затребовав новых людей из Англии. Я очень сожалею, сэр Генри, что не в моих силах отослать вас назад, домой! Я не могу этого сделать! Парламент, Хорсгардз[4]4
  Хорсгардз – здание в Лондоне, в котором расположены некоторые отделы английского военного министерства.


[Закрыть] и лезущие не в свое дело политики, вроде вашего кузена, связали мне руки. Я объявляю ваш батальон резервным. Сам назначу новых офицеров и позабочусь о пополнении. Вы будете служить под командованием генерала Хилла.

– Но, сэр... – Симмерсон был потрясен услышанным.

Стать батальоном резерва? Немыслимо! Заикаясь, Симмерсон начал было протестовать. Уэлсли перебил его:

– Я передам вам список офицеров, сэр. Вы хотите сказать, что уже обещали кому-то повышение?

Симмерсон кивнул. Уэлсли посмотрел на листок бумаги, который держал в руке.

– Ну и кого же, сэр Генри, вы назначаете командиром роты легкой пехоты?

– Лейтенанта Гиббонса, сэр.

– Вашего племянника?

Уэлсли молчал, дожидаясь ответа Симмерсона. Полковник снова кивнул. Уэлсли повернулся к Гиббонсу.

– Вы были согласны с приказом вашего дяди выставить отряд стрелков против кавалерии?

Гиббонс попался в ловушку. Он облизал губы, пожал плечами, но в конце концов был вынужден кивнуть.

– В таком случае совершенно очевидно, что вы не подходите для того, чтобы командовать ротой пехотинцев. Нет, сэр Генри, в качестве командира роты вы получите одного из самых лучших офицеров британской армии. Я произвожу его в чин капитана.

Симмерсон промолчал. Гиббонс побледнел от гнева. Лоуфорд ухмыльнулся, глядя на Шарпа, и тот почувствовал, что еще не все потеряно.

Генерал переводил глаза с Шарпа на Симмерссона.

– Мне кажется, есть мало офицеров, более подходящих для того, чтобы командовать ротой легкой пехоты, чем капитан Шарп.

Шарп ликовал, он не стал жертвой несправедливости! Заявления Симмерсона – пустая болтовня, лейтенант превратился в капитана! Капитан Шарп! Он почти не слышал, что говорил Уэлсли, потому что одержал безоговорочную победу. Враг раздавлен. Капитан Шарп! Разве имеет какое-то значение, что он произведен в чин капитана временно, что его еще должно утвердить военное министерство? На данный момент хватит и этого. Капитан! Капитан Ричард Шарп из резервного батальона.

Уэлсли закончил разговор. Симмерсон попытался предпринять последнюю попытку:

– Я напишу... – Полковник был возмущен, но изо всех сил старался сохранить остатки собственного достоинства, утонувшего в потоке презрения Уэлсли. – ...Я обращусь в правительство, сэр, и они узнают всю правду!

– Можете делать все, что пожелаете, сэр, но, надеюсь, вы мне позволите продолжить вести эту войну. До свидания.

Лоуфорд открыл дверь. Симмерсон отсалютовал и офицеры повернулись, чтобы уйти.

– Капитан Шарп!

– Сэр?

Впервые его назвали «капитан».

– Прошу задержаться. Мне нужно с вами переговорить.

Лоуфорд закрыл дверь. Уэлсли посмотрел на Шарпа, лицо его было мрачным.

– Вы не подчинились приказу.

– Да, сэр.

Уэлсли закрыл глаза; казалось, он очень устал.

– Я не сомневаюсь, что вы заслуживаете чин капитана. – Генерал открыл глаза. – Удастся ли вам его сохранить, совсем другое дело, В этом вопросе от меня ничего не зависит, и вполне может так случиться, что в данных обстоятельствах министерство отменит мое решение. Вы это понимаете?

– Да, сэр!

Шарпу казалось, что он все понимает. Врагам Уэлсли всего год назад удалось заставить его оправдываться перед специальной комиссией, а сейчас те же самые враги хотели только одного – чтобы он потерпел поражение. Сэр Генри был одним из этих врагов, и наверняка полковник уже занят составлением письма, которое отошлет в Лондон. В письме будут приведены самые жестокие обвинения в адрес Шарпа, и тот факт, что генерал встал на его сторону, может означать серьезные неприятности и для самого Уэлсли.

– Спасибо, сэр.

– Не благодарите меня. Может получиться, что я вам только навредил. – Он посмотрел на Шарпа, и в его взгляде появилось едва заметное отвращение. – У вас очень странная манера, Шарп, вы заслуживаете поощрения методами, которые достойны самого серьезного порицания. Я понятно говорю?

– Да, сэр.

Что значат эти слова? Может быть, Уэлсли хочет сказать, что встреча закончена? Шарп постарался скрыть свои чувства.

На лице Уэлсли промелькнул гнев, но он справился с собой и неожиданно хитро улыбнулся.

– Я рад, что у вас все в порядке. – Генерал откинулся на спинку кресла. – За вашей карьерой очень интересно наблюдать, Шарп, хотя меня и преследует опасение, что она может неожиданно и несвоевременно закончиться. До свидания, капитан.

Он снова взял в руки перо и начал царапать что-то на листке бумаги. У Артура Уэлсли хватало проблем. Испанцы не обеспечили британскую армию провиантом, как обещали, деньги для армии тоже не прибыли, кавалерия нуждалась в гвоздях и подковах, недоставало повозок и волов... А сверх всего, испанцы сами не знали, чего хотят, – сегодня они выступают за активные боевые действия и славные победы, а завтра умоляют об осторожности и отводе войск.

Шарп вышел из кабинета.

Лоуфорд последовал за ним в пустую приемную и протянул руку:

– Поздравляю.

– Спасибо, сэр. Резервный батальон, да?

– Вряд ли это обрадовало сэра Генри. – Лоуфорд рассмеялся.

Он был совершенно прав. В любой армии существовали небольшие отряды, вроде стрелков Шарпа, которые не входили ни в какое подразделение. Чаще всего это были самые настоящие отбросы армии, и командующий, когда их набиралось достаточное количество, собирал всех во временный резервный батальон. Кроме того, таким образом генерал получал возможность повышать в чине – пусть и временно – тех людей, кто, по его мнению, этого заслуживал, но причина неудовольствия Симмерсона заключалась вовсе не в этом. Превратив разбитый Южный Эссекский в резервный батальон, Уэлсли стер имя «Южный Эссекский» из списка подразделений, составляющих его армию; этим генерал постарался уязвить гордость сэра Генри, хотя Шарп и сомневался, что человек, так спокойно отнесшийся к потере королевского знамени, будет долго переживать из-за унижения батальона. Вероятно, эти мысли отразились у него на лице, потому что Лоуфорд сказал:

– Тебя беспокоит Симмерсон?

– Да. – Не было смысла отрицать очевидное.

– Тут ты прав. Сэр Артур сделал все, что смог: повысил тебя в чине и, поверь мне, написал домой, где сообщил о твоих подвигах в самых лестных выражениях.

Шарп кивнул.

– Но...

Лоуфорд пожал плечами. Он подошел к окну и, отодвинув тяжелые бархатные шторы, посмотрел на долину, расстилающуюся за городскими стенами; она была залита безжалостно палящим солнцем.

– Да. Существует и «но».

– Расскажите.

– Симмерсон очень влиятелен. – Лоуфорду было явно не по себе. – У него множество знакомых среди людей, занимающих высокое положение. – Он снова пожал плечами. – Боюсь, он сделает все, чтобы навредить тебе как можно сильнее, Ричард. Ты стал пешкой в игре политиков. Симмерсон дурак, никто с этим не спорит, но его приятели в Лондоне не захотят, чтобы он выглядел дураком. Им понадобится козел отпущения. Ведь Симмерсон – нечто вроде их представителя, понимаешь? – Шарп кивнул. – Когда он напишет из Испании и расскажет, что война ведется неправильно, его письмо будет зачитано в парламенте! И не имеет никакого значения, что он абсолютно не в своем уме! Симмерсон – их голос, их представитель на войне, и, потеряв его, они потеряют доверие. Шарп устало кивнул:

– Иными словами, будет сделано все, чтобы пожертвовать мной ради спасения Симмерсона?

– Боюсь, да, – проговорил Лоуфорд. – А то, что сэр Артур тебя защищает, будет расценено как политический шаг.

– Но ради всех святых! Я же ни в чем не виноват!

– Я знаю. Знаю. – Лоуфорд попытался успокоить Шарпа. – Это не имеет никакого значения. Симмерсон выбрал тебя в качестве виновника всех своих несчастий.

Шарп знал, что все обстоит именно так. Он будет в безопасности в течение нескольких недель. Уэлсли проникнет на территорию Испании, вступит в сражение с французами, а после этого прибудет письмо из министерства, короткое простое письмо, которое положит конец его карьере военного. Шарп не сомневался, что о нем позаботятся. Самому Уэлсли наверняка будет нужен управляющий поместьями, или он порекомендует Шарпа кому-нибудь из своих друзей. Но вся оставшаяся жизнь пройдет под знаком того, что именно он виновен в захвате французами королевского знамени Южного Эссекского батальона. Такова будет официальная версия. Он вспомнил свой последний разговор с Ленноксом. Неужели шотландец предвидел, что все будет именно так?

– Есть еще и другой путь, – тихо сказал Шарп.

– Какой? – удивился Лоуфорд.

– Когда я понял, что знамя потеряно, я принял решение. А еще дал обещание умирающему офицеру. – Слова звучали ужасно мелодраматично, но ведь это было правдой. – Я пообещал ему поменять знамя на Орла.

В комнате повисла тишина, а потом Лоуфорд тихонько присвистнул.

– Этого никто и никогда не делал.

– Но ведь они сумели забрать наше знамя? Легко сказать! Шарп знал, что, в отличие от Симмерсона, который не мешал французам пленить королевское знамя, они сделают все, чтобы Шарп не сдержал слово. В последние шесть лет французы стали появляться на поле боя с новыми штандартами. Позолоченные орлы на длинных шестах заменили старые знамена. Говорили, что император лично вручает полку Орла, который становится не просто знаком данного полка – это символ гордости французов за свой новый строй. Захватить Орла означало нанести оскорбление самому Бонапарту.

– Я не имею ничего против того, чтобы заменить знамя Симмерсона на Орла. Но меня возмущает, что мне придется расчистить себе путь, вырезав роту французских гренадер, ради того, чтобы остаться в армии.

Лоуфорд промолчал. Он знал, что Шарп прав; он мог заставить тех, кто заседает в Уайтхолле, отказаться от своих намерений свалить всю вину на него, только совершив такой подвиг, что они будут выглядеть полнейшими идиотами, если захотят превратить его в козла отпущения. Сам Лоуфорд считал, что Шарп сделал вполне достаточно: отвоевал второе знамя и захватил пушку, но в переложении Симмерсона доклад о его поступках будет перевернут с ног на голову. Чтобы получить возможность остаться в армии, Шарп должен рискнуть жизнью, совершить какой-то выдающийся поступок. Шарп насмешливо улыбнулся и хлопнул по пустым ножнам.

– Кто-то однажды сказал, что в нашем деле в расчет идет только последнее сражение. – Он помолчал немного, а потом добавил: – Если, конечно, ты не обладаешь влиянием и деньгами.

– Да, Ричард, если ты не обладаешь деньгами и влиянием.

– Спасибо, сэр. – Шарп усмехнулся. – Пойду присоединюсь к ликующей толпе. Насколько я понимаю, мои стрелки остаются со мной?

Лоуфорд кивнул.

– Удачи тебе.

Он задумчиво посмотрел Шарпу вслед. «Если кто-то и может отобрать у французов Орла, – подумал Лоуфорд, – так это новоиспеченный капитан Шарп». Он стоял у окна и смотрел, как Шарп вышел на залитую солнцем улицу и надел на голову потрепанный кивер; в тени его поджидал великан-сержант – на такого Лоуфорд не задумываясь поставил бы сто гиней, если бы дело дошло до рукопашного боя. Сержант подошел к Шарпу, они о чем-то коротко поговорили, и сержант треснул офицера по спине, а потом издал такой громогласный вопль, что его услышал Лоуфорд, находившийся на втором этаже резиденции.

– Лоуфорд!

– Сэр? – Лоуфорд вошел в соседнюю комнату и взял бумагу из рук Уэлсли. Генерал обмакнул перо в чернильницу.

– Вы ему объяснили?

– Да, сэр.

– Бедняга. – Уэлсли покачал головой. – Что он сказал?

– Сказал, что рискнет, сэр.

– Рискнуть придется всем, – фыркнул Уэлсли. Потом взял другой листок бумаги. – О Господи! Нам послали четыре ящика аммиака, три – глауберовой соли и двести костылей! Они думают, у меня тут госпиталь, а не армия!

Глава одиннадцатая

Ботинки гвардейцев Голдстрима так стучали по каменным плитам мостовой, что по пустой улице разносилось гулкое эхо и стихало где-то в закоулках. Следом маршировали роты 3-го гвардейского, за ними шли первый батальон 61-го полка, второй – 83-го, а затем четыре батальона Королевского немецкого легиона. Шарп, стоявший на ступенях церкви, наблюдал за проходящими мимо немцами.

– Отличные солдаты, сэр.

Форрест, который дрожал от холода, несмотря на то что был в шинели, вглядывался в темноту.

– Кто это такие?

– Королевский немецкий легион.

– Мне не доводилось видеть их раньше. – Форрест поглубже засунул руки в карманы шинели.

– Неудивительно, сэр. – Немцы были иностранным корпусом армии и по закону не имели права приближаться к британским островам дальше острова Уайт.

Часы на церкви пробили три. В три часа ночи, семнадцатого июля 1809 года, в понедельник, британская армия покидала Пласенсию. Мимо прошла рота 60-го полка, еще одно немецкое подразделение, которое почему-то называлось очень странно – Королевские американские стрелки. Форрест заметил, что Шарп грустно смотрит на браво шагающих стрелков в зеленых мундирах с черными поясами.

– Скучаете по дому, Шарп?

– Скорее жалею, что это не другой полк стрелков, сэр. – Шарп ухмыльнулся в темноте.

Ему не хватало разумного уклада 95-го полка, в то время как батальон Симмерсона все больше и больше погружался в пучину подозрительности и мрачности.

– Я сожалею, Шарп. – Форрест покачал головой.

– Не стоит, сэр. По крайней мере, я стал капитаном.

– Он показал мне письмо, – тихо произнес Форрест.

Шарп понял, о чем речь. Форрест уже дважды упоминал про письмо, ему все время хотелось извиниться перед Шарпом. Нарушение воинского долга, невыполнение приказа, слово «измена» появлялось многократно на страницах отчета сэра Генри о действиях Шарпа в Вальделаказа; но в этом не было ничего удивительного. Больше всего беспокоила Шарпа просьба Симмерсона, высказанная в самом конце письма: он хотел, чтобы Шарпа отправили лейтенантом в какой-нибудь батальон Вест-Индии. Никто никогда не покупал чины в этих батальонах, несмотря на то, что продвижение по службе здесь происходило быстрее, чем везде, а Шарп даже знал офицеров, которые подавали в отставку, только чтобы не попасть на эти пропитанные солнцем острова, где царит смертельная скука.

– Этого может не произойти, Шарп, – сказал Форрест, однако, судя по его тону, он не сомневался в том, что судьба Шарпа решена.

– Да, сэр.

«Этого не произойдет, если я смогу что-нибудь сделать», – подумал Шарп. Он представил, как держит в руках Орла. Только Орел может спасти его от островов, где лихорадка сокращает человеческую жизнь всего до одного года, только Орел может спасти от страшной болезни, превращавшей просьбу Симмерсона в самое настоящее требование смертного приговора, если только Шарп не подаст в отставку и не откажется от карьеры военного, которой он с таким трудом добивался.

Промаршировали почти все воинские подразделения. Пять полков драгун и гусар Королевского немецкого легиона, около трех тысяч кавалеристов, а за ними целая армия мулов, нагруженных кормами для бесценных лошадей. Тяжелая артиллерия, маленькие кузницы и опять мулы, провиант и все необходимое для жизни армии. Тишину спящих улиц нарушила пехота. Двадцать пять батальонов пехоты в старой грязной форме и изношенных ботинках, люди, которые должны были противостоять лучшим в мире кавалеристам и стрелкам; а вместе с пехотой шли еще мулы с поклажей, дети и женщины.

Батальон выбрался на дорогу, ведущую через реку, когда уже взошло солнце, и., если предыдущие дни были жаркими, сейчас казалось, что природа твердо решила испечь все вокруг, а почву превратить в сплошной камень. Армия ползла по огромной высохшей долине. Поднимаемая пыль висела в воздухе, лезла в нос и рот, липла к разгоряченным лицам. Не было даже намека на ветерок, только пыль, зной, немилосердное солнце, жгущий глаза пот и бесконечный грохот сапог по белой дороге. В одной из деревень был пруд, который проходящая кавалерия превратила в липкую вонючую грязь, но солдаты давно опустошили свои фляги и теперь пытались собрать тухлую воду с поверхности клейкой массы.

Больше не за что было благодарить судьбу. Вся остальная армия презирала и избегала резервный батальон, словно его солдаты заразились какой-то страшной болезнью. Потеря знамени запятнала репутацию армии, и, когда батальон остановился на ночь, полковник драгун не пустил их на довольно просторную ферму, потому что не хотел иметь ничего общего с полком, который так опозорился. Моральный дух батальона к тому же страдал от недостатка пищи. Стадо скота, покинувшее вместе с армией Португалию, уже давно было съедено, провиант, обещанный испанцами, так и не поступил, люди голодали, мрачнели и становились все более забитыми из-за жестокого обращения Симмерсона.

Полковник сумел отыскать свое собственное объяснение потере знамени: виноват был Шарп и стрелки, и, поскольку он никак не мог наказать первого" в его власти было выместить злобу на солдатах. Только рота легких пехотинцев сумела сохранить какие-то остатки гордости. Солдаты восхищались своим новым капитаном. Весь батальон считал Шарпа заговоренным счастливчиком, человеком, против которого бессильны вражеские пули и сабли. Его рота не сомневалась – солдаты народ суеверный, – что Шарп принесет удачу в бою, сумеет сохранить им жизнь, и в качестве доказательства приводили его поведение во время сражения у моста. Стрелки Шарпа соглашались с этим, они всегда знали, что их командир – человек везучий, и ликовали по поводу того, что он получил новый чин. Шарп чувствовал себя неловко из-за их радости, краснел, когда ему предлагали выпить испанского бренди, которое солдаты прятали в ранцах, и, стараясь скрыть смущение, делал вид, что у него куча неотложных дел.

В первую ночь марша из Пласенсии он лежал в поле, завернувшись в шинель, и думал о мальчишке, который, спасаясь от правосудия и переполненный самыми разнообразными страхами, шестнадцать лет назад записался в армию. Мог ли представить себе тот мальчишка, что наступит день, когда он станет капитаном?

Во время второй ночевки батальону повезло больше. Они остановились неподалеку от какой-то безымянной деревушки, солдаты разбрелись по лесу, собирая ветки и хворост для костров, чтобы заварить листья чая, которыми были забиты их карманы. Возле оливковой рощи расставили посты. Французы вырубали все подряд и, таким образом, на многие годы лишали расположенные поблизости деревни урожая. Уэлсли строжайше запретил трогать оливковые деревья.

Офицеры Южного Эссекского – батальон по-прежнему продолжал называть себя этим именем – расположились на постоялом дворе. Очевидно, здесь проходила дорога из Пласенсии в Талаверу, и деревенская гостиница была большой и просторной, а за ней, в уютном саду под кипарисами, стояли столы и скамейки. Закрытый с трех сторон двор выходил на реку, на противоположном берегу которой солдаты устраивались на ночь в роще пробковых деревьев. В рощу забредали свиньи, и, сняв форму, чтобы проверить, нет ли в швах вшей, Шарп почувствовал запах мяса, жарящегося на маленьких кострах, видневшихся сквозь листву. За такую охоту полагалась смерть через повешение, но ничто не могло остановить голодных солдат. Офицерам военной полиции тоже не хватало провизии, а осторожно предложенный кусочек жареной свинины обеспечивал молчание и слепоту полицейского. Двор постепенно заполнялся офицерами из нескольких дюжин батальонов, расположившихся в деревне. Дневная жара спала, вечер был приятно теплым и ясным, звезды, появившиеся на небе, напоминали костры огромной армии, конца которой не видно. Из гостиницы доносились звуки музыки и веселый хохот – офицеры убеждали испанских танцовщиц чуть повыше задирать юбки.

Шарп прошел по переполненному залу и заметил в углу Симмерсона, который играл в карты со своими прихлебателями. Гиббонс тоже был там, теперь он стал постоянным представителем «штаба» Симмерсона; а еще возле стола находился весьма неприятный лейтенант Берри. Шарп вспомнил девушку. Он видел ее несколько раз после возвращения из Вальделаказа и неизменно чувствовал укол ревности. Однако тут же заставлял себя не думать об этом – офицеры батальона и без того достаточно разобщены. Сторонники Симмерсона плясали под его дудку и не уставали повторять, что он не виновен в потере знамени, однако многие открыто заявляли о том, что поддерживают Шарпа. Ситуация сложилась очень непростая, но сделать тут ничего было нельзя.

Шарп снова вышел во двор. Под одним из кипарисов сидели Форрест, Лерой и группа младших офицеров. Форрест подвинулся на скамейке, чтобы Шарп мог сесть.

– Вы никогда не расстаетесь со своим ружьем?

– Чтобы его украли? – спросил Шарп. – А меня заставили за него платить?

– Вы уже рассчитались за ошейники? – улыбнувшись, спросил Форрест.

– Нет еще. – Шарп поморщился. – Но теперь я официально отношусь к батальону, так что, полагаю, долг будет вычтен из моей зарплаты, только вот неизвестно, когда она прибудет.

Форрест показал ему на бутылку вина:

– Пусть это вас не беспокоит. Сегодня за вино плачу я.

Офицеры весело прокричали приветствие в адрес Форреста, а Шарп незаметно коснулся кожаного мешочка, висевшего у него на шее. Мешочек потяжелел на шесть золотых монет благодаря мертвецам на поле Вальделаказа.

Шарп выпил немного вина.

– Отвратительное!

– Я слышал, – сухо произнес Лерой, – что когда крестьяне топчут виноград, они не тратят время на то, чтобы отойти в сторонку и облегчиться.

Наступило минутное молчание, а потом все заговорили одновременно и весьма возмущенно. Форрест с сомнением заглянул в свою кружку:

– Не верю.

– В Индии, – заявил Шарп, – кое-кто из местных жителей считает, что пить собственную мочу очень полезно.

– Не может быть! – Форрест вытаращил на него глаза.

– Чистая правда, майор, – вмешался Лерой, – я видел, как они это делают. Кружку в день. Будьте здоровы!

Все принялись дружно протестовать и возмущаться, но Шарп и Лерой упорно настаивали на своем. Дальше разговор шел про Индию, про сражения и осады, про необычных животных и места, где хранятся несметные сокровища. Заказали еще вина, с кухни принесли еду – не свинину, аромат которой так соблазнительно витал в воздухе, а жидкое жаркое, состоявшее в основном из овощей.

Сидеть под кипарисами было так хорошо!.. Шарп вытянул под столом ноги, прислонился к стволу дерева, стараясь расслабиться и сбросить накопившуюся за день усталость. Несмотря на разговоры и смех, он слышал стрекотание насекомых, населявших испанскую ночь. Позже он перейдет на другой берег и посмотрит, как устроилась его рота, позволит мыслям отправиться в долгий путь туда, где французские офицеры пьют вино, совсем как они сейчас, где солдаты на берегу реки, похожей на эту, готовят на кострах ужин. А где-нибудь, наверное в углу гостиничной комнатушки, ничем не отличающейся от той, в которой остановился он, стоит Орел.