Текст книги "Дилемма"
Автор книги: Бернадетт Энн Пэрис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
Б. Э. Пэрис
Дилемма
Посвящается М. – источнику моего вдохновения во время работы над этим романом. Пусть я не была с вами знакома, я вас никогда не забуду
B. A. Paris
THE DILEMMA
Copyright © 2020 by B. A. Paris
Published in the Russian language by arrangement with Darley Anderson Literary, TV & Film Agency and The Van Lear Agency LLC
Russian Edition Copyright © Sindbad Publishers Ltd., 2021
© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. Издательство «Синдбад», 2021
9 июня, воскресенье 03:30
Ливия
Я ПРОСЫПАЮСЬ ОТТОГО, ЧТО ВОДА ПОЧТИ ОСТЫЛА. Ничего толком не соображая, быстро сажусь в ванне, пузырьки пены взмывают по бокам. Сколько я спала? Выдергиваю затычку, слышу клекот и побулькивание воды, уходящей в слив. Звуки слишком громко раздаются в безмолвном доме.
Когда я вытираюсь, по телу пробегает дрожь. В мозгу упорно шевелится одно воспоминание. Дело в том звуке, который меня разбудил. Да-да, на самом деле меня разбудил рев мотоцикла на улице. Я замираю; полотенце так и остается натянутым на спину. Это же не Адам, верно? Он бы не укатил на своем мотоцикле – по крайней мере, среди ночи.
Обмотавшись полотенцем, я спешу в спальню, чтобы посмотреть в тамошнее окно. Виноватое биение сердца делается не таким учащенным, когда я вижу за шатром желтое свечение из его сарая. Он там, он не уехал сводить счеты. Что-то во мне призывает спуститься к нему, убедиться, что у него все в порядке, но какое-то шестое чувство говорит: не ходи, он сам придет, когда будет готов. На миг меня охватывает непонятный страх – словно гляжу в бездну. Но это просто из-за того, что я смотрю в темный и безлюдный сад.
Отвернувшись от окна, ложусь в постель. Дам ему еще десять минут. Если через десять минут не придет, все-таки спущусь за ним сама.
Адам
Я ГОНЮ ПО ПУСТЫННЫМ УЛИЦАМ – то спугну кошку, рыщущую в поисках объедков, то слишком резко срежу угол, и могильная ночная тишь разлетается вдребезги от рева моего мотоцикла. Впереди маячит объездная дорога, ведущая к М4. Я поддаю газу и в воплях двигателя вылетаю на автостраду, перед самым носом у машины, ползущей как черепаха. Мотоцикл слегка смещается подо мной, когда я газую сильней.
В лицо несется ветер, и это безумно опьяняет, приходится бороться с всепоглощающим желанием выпустить руль и на полной скорости свалиться – и, понятное дело, погибнуть. Жутковато, правда, что Ливии и Джоша недостаточно, чтобы я хотел жить дальше? Чувство вины лишь усиливает мучения последних четырнадцати часов, и рев раскаленного добела гнева словно бы добавляется к звуку мотора, когда я мчусь по трассе и в голове у меня лишь стремление все крушить.
А потом сквозь влагу, потоками струящуюся из моих глаз, я замечаю в зеркало заднего вида, как за мной гонит машина, вспыхивает голубая мигалка, и наш с мотоциклом печальный рев делается ревом досады. Я довожу скорость до ста миль в час, отлично зная, что в случае чего смогу выжать и больше. Потому что сейчас меня ничто не остановит. Но полицейский автомобиль быстро сокращает расстояние между нами, ловко встраивается на внешнюю полосу. Вот он поравнялся со мной, и боковым зрением я вижу, что полисмен на пассажирском сиденье бешено жестикулирует, глядя на меня.
Я еще прибавляю скорости, но полицейские обгоняют меня и выходят на мою полосу, преграждая путь мотоциклу. Мне хочется еще поддать газку и все-таки перегнать их, доведя мотоцикл до максимума его возможностей, но что-то мне мешает, и полицейские, как и я, медленно снижают скорость, прижимая меня к обочине. Уж не знаю, зачем я позволяю им это. Может, не хочу, чтобы Ливии приходилось подбирать новые обломки. А может, в ушах у меня звучит голос Марни: «Не надо, па, не надо!» Честное слово, я так и чувствую, как ее руки на мгновение теснее смыкаются у меня на груди, а ее голова сзади прижимается к моей шее.
Руки-ноги у меня дрожат мелкой дрожью, когда я останавливаю мотоцикл позади полицейского автомобиля и глушу мотор. Из машины вылезают два полицейских – мужчина и женщина. Мужчина широкими шагами направляется ко мне.
– Тебе что, жить надоело? – вопит он, мощным движением сажая на голову фуражку.
Тут подходит и его напарница, сидевшая за рулем.
– Сэр, отойдите от мотоцикла, – гавкает она мне. – Сэр, вы меня слышите? Шаг в сторону от мотоцикла.
Я пытаюсь разжать пальцы, вцепившиеся в руль. Оторвать ноги от мотоцикла. Но меня к нему словно приварили.
– Сэр, если вы не подчинитесь нашим требованиям, нам придется вас арестовать.
– Нам так и так придется его арестовать, – замечает первый. Он делает шаг в мою сторону, и я вижу, что с пояса у него свешиваются наручники. Тут я снова обретаю дар речи – очевидно, от потрясения при виде покачивающегося металлического кольца.
Я резко поднимаю стекло шлема:
– Погодите!
Наверное, что-то они такое услышали в моем голосе или прочли у меня на лице: оба замирают.
– Ну? – спрашивает первый. – В чем дело?
– Это из-за Марни.
– Из-за Марни?
– Да.
– Кто это – Марни?
– Моя дочь. – Я мучительно сглатываю. – Марни – моя дочь.
Они недоуменно переглядываются.
– Где же ваша дочь, сэр?
Днем раньше
8 июня, суббота 08:00–09:00
Адам
ПУСТЬ ЛИВИЯ ЕЩЕ ПОСПИТ. Я вылезаю из постели, тихонько потягиваюсь под дуновением теплого воздуха из открытого окна. Подавив зевок, смотрю на небо: ага, ни единой тучки. Лив будет рада. Погода – чуть ли не единственное, что она не в состоянии контролировать, из всего связанного с ее сегодняшней вечеринкой. Всем остальным она уже несколько месяцев плотно занимается. Хочет, чтобы все было ну прямо идеально. Но последние несколько уик-эндов без конца лил дождь, все больше портя ей настроение.
Я наблюдаю, как мерно поднимается и опадает ее грудь, как слегка трепещут опущенные веки. У нее такой мирный вид, что я решаю не будить ее, пока не сварю кофе. Нахожу одежку, в которой был накануне вечером. Натягиваю джинсы. Приминаю волосы, надевая футболку через голову.
Спускаюсь на кухню. Лестница скрипит у меня под ногами. Мёрфи, наша австралийская овчарка, белая с рыжими и коричневыми пятнами, спит в своей корзинке возле печки, но, заслышав скрип, поднимает голову. Я ненадолго опускаюсь рядом с псом на корточки, спрашиваю, как у него дела, хорошо ли он поспал, рассказываю, что сам я спал так себе, проснулся из-за кошмара. Сочувственно лизнув мне руку, он снова опускает голову. Мёрфи готов продрыхнуть хоть весь день. Ему уже пятнадцать, и в нем куда меньше энергии, чем прежде. И отлично: со мной в этом смысле та же история. Мёрфи обожает традиционные ежедневные прогулки, но дни наших долгих совместных пробежек остались в прошлом.
Мими, кошка нашей Марни, темно-рыжая, с желтыми и коричневыми полосками, вечно ведет себя как чистопородная, хотя она кто угодно, только не аристократка. Она лежала, свернувшись клубком, но теперь плавно разворачивается и подходит потереться мне об ноги, напоминая о своем существовании. Я наполняю им обоим миски, потом наливаю чайник. Включаю. Бормотание нагреваемой воды нарушает тишину. Выглядываю в окно. Громадный белый шатер чем-то похож на опасного зверя, сжавшегося перед прыжком: вот-вот вскочит на террасу, проглотит дом целиком. Тут я вспоминаю кошмар, из-за которого проснулся. Мне снилось, что шатер унесло ветром. Я постепенно распутываю сон: ну да, я стоял на лужайке возле дома, вместе с Джошем и Марни, и тут поднялся ветер, он все усиливался, мягкий шелест листьев перерос в зловещее шипение, а потом в оглушительный рев, сорвавший листья с веток, швырнувший их в воздух, затянувший в свой вихрь и гирлянды лампочек, развешанные на деревьях.
– Осторожно! – вскрикнул Джош, когда ветер обратил свою ярость на шатер. И Марни, прежде чем я успеваю ее остановить, бежит к шатру, хватается за откидную полу.
– Марни, отпусти! – заорал я. Но ветер заглушил мои слова, Марни меня не услышала, и шатер унес ее в небо, так высоко и далеко, что мы уже не могли ее разглядеть.
Рассказать Лив – только посмеется: мол, оказывается, не на ней одной сказывается предпраздничное волнение. Я беспокойно отхожу от окна, еще раз потягиваюсь, задев кончиками пальцев потолок нашего старенького коттеджа. Даже не знаю, когда это Джош успел меня перерасти, но он уже какое-то время может, подняв руки на головой, как я сейчас, положить ладони на потолок.
Его рюкзак там же, куда он его бросил накануне: на краю стола, рядом с двумя пластиковыми пакетами. Я сбрасываю все это на пол и критическим взглядом окидываю стол. Это одно из моих самых ранних произведений, нехитрое сооружение из лакированной сосны, которому я пытался придать индивидуальность, укрепив ножки специальными поперечными элементами, похожими на мостик: отголосок моих давних мечтаний стать инженером-строителем. Ливии поначалу не нравилось, что под столом из-за этого мало места. А теперь она обожает сидеть на своей скамейке, подложив под себя подушечку, опустив ноги на одну из этих поперечин и уютно прислонившись спиной к стене.
Чайник, вскипев, с щелчком выключается. Наполнив кипятком кофейник, я оставляю его настаиваться и отпираю дверь в сад. Этот звук вспугивает черного дрозда, сидящего в кустах поблизости. Паническое хлопанье крыльев – он стремглав взлетает в небо. И я невольно вспоминаю, что Марни скоро вернется домой, она уже в пути.
Улыбаясь при мысли, что опять ее увижу (девять месяцев разлуки – долгий срок), пересекаю террасу, поднимаюсь по пяти стершимся садовым ступеням, радуясь ощущению грубого камня под босыми ногами, а потом – ощущению росистой травы газона. Утренний воздух отдает влажным перегноем, уж не знаю почему. Видимо, это как-то связано с розами, которые разводит Ливия. Их у нее целая огромная клумба, в правой части сада, перед деревянной изгородью. Проходя мимо, я улавливаю фантастический аромат «Милой Джульетты». А может, это «Леди Эмма Гамильтон». Никогда не запоминаю сорта, хотя Ливия часто мне о них говорит.
Обхожу шатер, убеждаюсь, что все колышки как следует забиты в землю (со смутной мыслью, что мой кошмар мог предвещать что-то вполне реальное), и вижу, что его поставили на самых задах, почти впритык к моему сараю, оставив лишь узкую щель, в которую я едва могу протиснуться. Понятно, зачем это понадобилось: чтобы освободить место для столиков и стульев, которые поставят перед шатром. Но если можно обижаться на шатер, то вот вам, пожалуйста, я сейчас как раз это и чувствую.
Я сажусь на низенькую каменную стенку напротив забора – она разделяет лужайку пополам. Пытаюсь представить себе, как будет выглядеть наш сад сегодня вечером, когда тут будет бродить сотня гостей, на яблоне и вишне зажгутся гирлянды – и, конечно, воздушные шарики везде, где только можно. Я всегда подозревал, что Ливия захочет отметить свое сорокалетие с размахом, но по-настоящему осознал, с каким размахом, лишь несколько месяцев назад, когда она заговорила о кейтерах, о шатрах, о шампанском. Мне показалось, что это уже чересчур, и я даже расхохотался.
– Нет, я серьезно, Адам! – рассердилась она. – Я хочу, чтобы все было по-особому.
– Я знаю. Так и будет. Просто мне кажется, что выходит немного дороговато.
– Ну прошу тебя, не порть мне удовольствие, – взмолилась она. – Я даже пока еще не выяснила, как и что. И в любом случае деньги тут не самое главное.
– Лив, деньги тоже важны, – ответил я, сожалея, что пришлось об этом заговорить. – Джош летом уезжает, а Марни в Гонконге, какое-то время нам надо быть поаккуратнее. Сама понимаешь.
Она посмотрела на меня. Я отлично знаю этот ее взгляд. Виноватый.
– Ну что такое? – спросил я.
– Я специально копила, – призналась она. – На этот праздник. Уже несколько лет откладывала. Не какие-то огромные суммы – по чуть-чуть. Прости, я должна была давно тебе сказать.
– Да все в порядке, – ответил я, невольно подумав: может, она не сказала мне из-за того раза, когда я ухнул ее сбережения на мотоцикл? До сих пор морщусь, когда про это вспоминаю, хоть это и было много лет назад, еще до рождения Марни.
Эта мысль о Марни напоминает мне кое о чем. Я пробираюсь обратно к дому и, переступив через Мими, которая вечно умудряется попасться мне под ноги, отыскиваю свой телефон там, где накануне вечером оставил его заряжаться, – рядом с хлебницей. Как я и надеялся, от Марни пришло сообщение:
Па, не поверишь – мой рейс задерживается, на пересадку в Каире я опаздываю. А значит, и в Амстердам прилечу слишком поздно, на рейс до Лондона тоже не успею пересесть. Паршиво, но ты не переживай, я как-нибудь доберусь. Может, меня вообще пристроят на прямой рейс и я буду даже раньше, чем мы думали! Напишу, как только окажусь в Хитроу. Люблю, целую!
Вот черт. Мне очень нравится оптимизм Марни, но что-то я сомневаюсь, чтобы ее пристроили на прямой рейс до Лондона. Скорее всего, заставят ждать в Каире ближайшего подходящего самолета до Амстердама. Уже не в первый раз недоумеваю: зачем я согласился, чтобы она добиралась домой таким кружным путем?
Начиная планировать свой день рождения, Ливия не представляла себе одного – что на празднике может не оказаться Марни. Собственно, мы всегда знали, какого числа будем отмечать, и Марни, узнав, что будет в этом году учиться в Гонконге, первым делом проверила, когда у нее намечаются экзамены. Но с тех пор даты успели измениться.
– Теперь у меня экзамены третьего, четвертого и пятого июня, а потом тринадцатого и четырнадцатого, – сообщила она нам по фейстайму еще в январе, краснея от досады. – Просто не верится, что я пропущу праздник.
– А если я перенесу его на пятнадцатое? – спросила Лив.
– Все равно не успею прилететь, у нас же такая разница во времени.
– А если двадцать второго?
– Нет, потому что тогда Джош не сможет, – напомнила Марни. – Он как раз в этот день улетает в Нью-Йорк, забыла? Нарочно подгадал так, чтобы после твоего праздника. И билет у него уже есть, поменять не получится. Мне дико жалко, ма, я бы рада что-нибудь сделать, но не могу.
Мы несколько часов пытались изобрести какой-нибудь обходной маневр, но в конце концов пришлось смириться: Марни не успеет на праздник. Для Лив это был колоссальный удар. Она даже хотела вообще отменить запланированную вечеринку и на сэкономленные деньги купить билеты в Гонконг, чтобы отметить свой день рождения там. Но Марни ей не позволила:
– Ма, я не хочу, чтобы ты отказывалась от этого праздника, ты же о нем столько мечтала. И Джош по-любому не смог бы, он же будет сдавать выпускные. А мне надо заниматься, я бы все равно не сумела провести с вами так уж много времени. Да и па слишком занят своей работой, он не может взять больше недели отпуска. А приезжать меньше чем на неделю нет смысла, тем более когда столько выложишь за билеты.
А потом, три недели назад, она прислала мне эсэмэску:
«Па, ты что маме даришь на ДР?»
«Кольцо, – написал я в ответ. – С бриллиантами. Но ты ей не говори, это сюрприз».
«А еще один сюрприз не хочешь ей сделать?»
«Какой?»
«Можно я с тобой по фейстайму? Там мамы нет рядом?»
«Нет, она поехала искать себе платье для вечеринки».
«Супер. Надеюсь, найдет. Кстати, про вечеринку…»
Тут мой телефон зазвонил, и она мне рассказала, уже в видеорежиме, что нашла дешевый вариант перелета – из Гонконга в Каир, потом из Каира в Амстердам, а из Амстердама в Лондон.
– Я все рассчитала. Если в четверг выеду сразу после экзамена, буду в Лондоне уже в субботу вечером, а домой приеду часов в девять. Как тебе, па? Что скажешь? Маме будет сюрприз.
Она сидела в белом шезлонге, в комнате общежития, которую делила с Надей, студенткой из Румынии, и за ее спиной виднелось диванное покрывало, которое она взяла с собой из дома: основная его часть лужей растеклась по полу. На ней была одна из моих старых футболок, а темно-рыжие, цвета красного дерева волосы она собрала в пучок на темени, видно, как обычно, удерживая их там с помощью карандаша. Меня всегда изумляло, как ей это удается.
– Думаю, она будет в восторге, – ответил я, подхватывая Мими и устраивая ее у себя на коленях, чтобы они с Марни видели друг друга. – А когда тебе надо будет обратно?
Марни у себя в комнате нагнула голову поближе к экрану, шепча ласковые слова и посылая Мими поцелуи.
– Не раньше среды, – сообщила она мне. – Получается, проведу с вами почти четыре дня. На обратном пути мне уже не надо будет через Амстердам, так что сумею вовремя вернуться к Гонконг – успею к следующему экзамену, он у меня в четверг.
– Столько перелетов просто ради того, чтобы провести тут всего несколько дней, – заметил я, хмурясь.
– Ну, всякие бизнесмены же постоянно так летают, – возразила Марни. Она то и дело опускала взгляд куда-то вниз. Видимо, на свой телефон: проверяла – не пришло ли сообщение. У нее был поздний вечер, и мне вдруг показалась очень странной сама мысль о том, что у нее ведь своя жизнь в Гонконге, своя отдельная жизнь, из которой мы с Лив знаем лишь обрывки.
– А ты прямые рейсы не смотрела? – спросил я.
– Смотрела, но они все стоят на сотни фунтов дороже. А этот вариант, с пересадками в Каире и Амстердаме, – шестьсот пятьдесят. Половину могу из своих сбережений покрыть. Если ты мне одолжишь на вторую половину, я тебе отдам, как только смогу.
– Я вообще не хочу, чтобы ты вкладывалась в свой билет. Пусть это будет часть моего подарка твоей маме.
Она одарила меня одной из своих фирменных улыбок-до-ушей и потянула за висящее у нее на шее золотое ожерелье, которое я не видел раньше.
– Спасибо, па, ты самый лучший! Короче, мне что – искать такой билет? Пока они не подорожали.
Мне пришлось выдержать нешуточную внутреннюю борьбу, честное слово. Мне хотелось сказать ей: да купи ты билет на прямой рейс, чтобы не суетиться с этими двумя пересадками. Но не далее как накануне я велел Джошу купить билет в Нью-Йорк с пересадкой в Амстердаме – не только потому, что это дешевле, но и потому, что мне казалось, пора уже ему понюхать настоящую суровую жизнь, а то пока ему все как-то слишком легко дается. Как бы я объяснил, почему потратил на Марни несколькими сотнями больше, чем можно было бы, при том что буквально только что отказал Джошу в лишних полутора сотнях? И потом, стоит ли оно того, рассуждал я: зачем ей возвращаться домой исключительно ради праздника, если уже через четыре дня придется лететь обратно? Я взглянул на ее хорошенькое личико, освещенное настольной лампой, стоящей рядом с ее компьютером, и все возражения, какие у меня могли появиться, тут же растаяли как дым. Начнем с того, что она невероятно походила на свою мать. И потом, я отлично знал, в какой восторг придет Лив, если Марни неожиданно объявится на ее дне рождения.
– Только при одном условии, – заявил я, остро чувствуя немигающий зеленый взгляд Мими, взиравшей на меня снизу вверх. – Никому не говори – ни Джошу, ни Клео, никаким друзьям-подругам, а главное – тете Иззи. Никому не говори, что ты летишь домой. Пусть для всех это будет сюрприз.
– Никому ни слова, обещаю. Спасибо, па. Я тебе уже говорила, что ты самый лучший?
Для Ливии на сегодня приготовлено немало сюрпризов, но нежданное появление Марни на ее празднике явно станет главным из всех.
Ливия
МЕНЯ БУДИТ СКРИП СТУПЕНЬКИ. Протягиваю руку – рядом со мной на кровати никого нет.
– Адам?.. – окликаю я его негромко. Вдруг он в ванной? Ответа нет. Привлеченная теплом оставленного им места, я перекатываюсь на его сторону кровати и лежу там на боку, положив голову на его подушку. Рука автоматически скользит к животу, проверяя, не раздулся ли он, – слава богу, я всю неделю пристально следила за своим рационом и это, похоже, приносит свои плоды. Да ну, кого я обманываю? Я уже полгода слежу за тем, что ем. И постоянно делаю упражнения. И использую крем для век, слишком дорогой для меня. И все это – ради сегодняшнего праздника.
Какое-то время я просто лежу, слушая, не стучит ли дождь по стеклам, как он стучал в прошлую субботу и три субботы до этого. Но слышу лишь посвистывание и чириканье птиц на яблоне, и отчетливо ощущаю, как расслабляюсь: значит, сегодня пока без дождя. Вот он и настал, этот день, которого я так долго ждала. И дождя нет, что совершенно невероятно.
Я сильней нажимаю на живот, вдавливая тонкий слой жира в мышцы. Внутри у меня бурлят самые разные чувства. Пытаюсь извлечь из этой мешанины радостное возбуждение и счастье, но ощущение вины перевешивает все остальное. Я чувствую себя виноватой за то, что праздник обошелся в такие деньжищи, за то, что он ради меня одной, а ведь если бы я потерпела еще пару лет, мы могли бы устроить такое же громкое торжество для нас обоих – в честь двадцатипятилетия нашей свадьбы. Вообще-то я предлагала это Адаму. По крайней мере, мне так кажется. Нет-нет, точно предлагала, я же помню, как втайне испытала облегчение, когда он даже думать об этом не захотел.
Никак не могу сейчас долго лежать спокойно. Поворачиваюсь на спину, гляжу в потолок. Ну да, я хочу, чтобы эта вечеринка была для меня одной, разве это так плохо? Похоже, в последнее время у меня к ней развилось двойственное отношение, эдакая любовь-ненависть. Да, я всегда хотела такую устроить, долго ее планировала, копила на нее деньги, но я буду только рада, когда она кончится. Она уже так долго занимает столько места у меня в голове. Слишком много места, если честно. И не только последние полгода, а последние двадцать лет. Особенно ненавистна мне мысль о том, что саму мою потребность в таком пышном праздновании невольно заронили мои собственные родители. Если бы моя свадьба прошла, как они мне обещали, я бы не помешалась на том, чтобы устроить себе такой вот праздник, совсем особенный, посвященный мне одной.
Не хочу сегодня о них думать, сегодня день совсем неподходящий. Но и помешать себе не могу. Я их не видела уже больше двадцати лет. Они всегда держались со мной холодно, отстраненно, я даже не помню, чтобы когда-нибудь мы с отцом говорили о чем-то важном; с матерью мы больше всего сблизились разве что в те дни, когда она покупала журналы для невест и мы с ней изучали подвенечные платья, торты, цветочные композиции, и она говорила мне, какую роскошную свадьбу они с отцом хотят для меня устроить. Но когда я забеременела, вскоре после своего семнадцатилетия, они больше не пожелали меня знать. И «роскошная свадьба» обернулась поспешной пятнадцатиминутной церемонией в местном загсе. В качестве гостей на ней присутствовали только близкие Адама да наши лучшие друзья – Джесс и Нельсон.
Тогда я уверяла себя, что это не важно – то, что у меня не какая-то шикарная многолюдная свадьба. Но для меня это имело значение, хоть я и ненавидела себя за то, что так из-за этого переживаю. Через несколько лет мать одного из детей, ходивших с Джошем в детский сад, пригласила нас на свое тридцатилетие, и это меня потрясло. Нам с Адамом тогда было всего двадцать с небольшим, и денег у нас кот наплакал, так что этот праздник показался нам чем-то из другого мира. Переполненная восторженным трепетом, я дала себе слово: наступит время, когда я мощно отмечу свой день рождения. Хотя бы один из дней рождения.
Когда я носила Марни и почти не спала из-за бесконечной тошноты, я частенько выходила ночью на нашу крохотную кухоньку, прислонялась к разделочному столику и прикидывала на обороте какого-нибудь счета, сколько мне надо откладывать каждый месяц, чтобы устроить праздник, как у Крисси. Я давным-давно решила, что отмечу так свое сорокалетие, потому что оно как раз выпадало на субботу. Тогда я и представить себя не могла сорокалетней, вообще не могла вообразить, что доживу до этого. Но вот вам пожалуйста, дожила.
Я поворачиваю голову к окну: мое внимание привлек порыв ветра, сдувающий с яблони последние лепестки. Сорок лет. Как мне вообще может быть сорок? Мой тридцатилетний юбилей прошел скомканно – мне приходилось заниматься двумя маленькими детьми, и я почти не отдавала себе отчета, что достигла такой вехи в жизни. На сей раз круглая дата действует на меня сильнее, может, потому, что я сейчас на иной стадии жизни по сравнению с большинством друзей и подруг. Их дети еще не вылетели из гнезда, а моим Джошу и Марни уже двадцать два и девятнадцать, и они начали жить самостоятельно. Поэтому я чувствую себя как-то старше своих лет. Слава богу, у меня есть Джесс: ее Клео того же возраста, что и Марни, и мы, две подруги, имели возможность вместе переживать их подростковые годы.
Я слышу скрип задней двери, а потом – мягкие шаги Адама, пересекающего террасу. Я его знаю как облупленного и отлично представляю, какую он скорчит гримасу, когда увидит, что шатер поставили почти вплотную к его ненаглядному сараю. А ведь он совершенно идеально ведет себя в смысле подготовки к празднику, и мне становится особенно стыдно, когда я вспоминаю, что целых полтора месяца скрываю от него одну тайну. Снова накатывает чувство вины, и я поворачиваюсь и прячу голову в подушку, пытаясь его заглушить. Но оно никак не проходит.
Мне нужно на что-то отвлечься, и рука сама тянется к телефону. Экран показывает всего-навсего 8:17, но кое-какие поздравления с днем рождения уже поступили. Первое пришло от Марни, она отправила его по вотсапу буквально через несколько секунд после полуночи по нашему времени. Так и вижу, как она сидит на кровати в своем гонконгском общежитии, следя за часами и ожидая момента, когда у нас уже наступит полночь, чтобы нажать «Отправить». Послание она, конечно, написала заранее.
Лучшей мамочке на свете – с днем рожденья, с днем рожденья, с днем рожденья! Наслаждайся каждой минутой своего великого дня. Жду не дождусь – так хочется тебя увидеть. Надеюсь, через несколько недель получится. Люблю и дико обожаю. Целую, Марни. P. S. На выходные отключаюсь, хочу спокойно подготовиться к экзаменам. Скорее всего, буду вообще вне сети, не переживай, если ничего от меня не получишь. Позвоню в воскресенье вечером.
Послание испещрено эмодзи, изображающими бутылки шампанского, именинные торты и сердечки, и я чувствую знакомое замирание в сердце от любви к ней. Конечно, я скучаю по Марни, но я рада, что сегодня вечером ее здесь не будет. Ужасно стыдно, ведь мне следовало бы переживать из-за того, что она пропустит мою вечеринку. Вначале я и правда переживала. А теперь даже не хочу, чтобы в конце этого месяца она была тут, дома.
Предполагалось, что она приедет только в конце августа, потому что после экзаменов будет путешествовать с друзьями по Азии. Но потом она передумала, и теперь не пройдет и трех недель, как она снова окажется здесь, в Виндзоре. Я перед всеми делаю вид, что я в полном восторге по поводу этого ее неожиданно раннего возвращения. Но в глубине души испытываю лишь ужас и отчаяние. Как только она вернется, все изменится, и мы больше не сможем жить прежней идиллической жизнью.
Я слышу знакомую поступь Адама на лестнице, и с каждым его шагом словно бы возрастает тяжесть того, что я ему не сказала. Но я не могу ему сказать. Во всяком случае, не сегодня. Он осторожно заглядывает за дверь и принимается петь «С днем рожденья». На него это так не похоже, что я поневоле начинаю смеяться, и часть груза куда-то исчезает.
– Ш-ш! Джоша разбудишь! – шепчу я.
– Не волнуйся, он спит без задних ног.
Адам входит в комнату, неся две кружки кофе. За ним следует Мими. Он наклоняется меня поцеловать, и Мими тут же вспрыгивает на кровать и ревниво тычется в меня носом. Она обожает Адама и всегда норовит втиснуться между нами, даже когда мы сидим на диване и смотрим фильм.
– С днем рождения, золотце, – говорит он.
– Спасибо.
Я подношу руку к его щеке и на несколько мгновений забываю обо всем, ощущая одно лишь счастье и больше ничего. Как же я его люблю.
– Не переживай, я обязательно побреюсь, – шутливо замечает он, поворачивая голову, чтобы поцеловать мне ладонь.
– Я не сомневаюсь.
Он терпеть не может бриться, терпеть не может любую одежду кроме джинсов и футболок, но уже несколько недель уверяет меня, что ради моего праздника переборет себя.
– Кофе в постель! Ну разве не прелесть?
Приняв от него кружку, я отодвигаю ноги, чтобы он мог сесть. Матрас прогибается под его тяжестью, и у меня чуть не проливается кофе.
– Ну как ты себя чувствуешь? – спрашивает он.
– Избалованной до последней степени, – отвечаю я. – Как тебе шатер?
– Очень уж он близко к моему сараю. – Он поднимает темную бровь и вносит уточнение: – Нет, он по-прежнему там, я его не передвигал. Забавная вещь – мне снилось, что он улетел и унес с собой Марни.
– Значит, даже хорошо, что ее тут нет, – замечаю я. И меня тут же снова накрывает вина.
Он ставит свою кружку на пол и вытаскивает из за-днего кармана открытку.
– Это тебе, – сообщает он, берет у меня кружку и помещает рядом со своей.
– Спасибо.
Он перелезает через меня, устраивается на своей стороне кровати и, опершись на локоть, наблюдает, как я раскрываю открытку. На конверте выведено мое имя – очень красивыми объемными буквами, в разных оттенках голубого; типичное проявление Адамовой изысканности. Я наклоняю конверт, и сложенная пополам открытка выскальзывает наружу. На первой страничке – серебристое «40». Внутри надписано: «Надеюсь, сегодняшний день принесет тебе все, что ты хотела, и даже больше. Ты этого заслуживаешь – еще как. С любовью, Адам. P. S. Вместе мы лучшие».
Последняя фраза вызывает у меня смех, потому что это вечная наша присказка. Но потом на глаза наворачиваются слезы. Если бы он только знал. Мне следовало сказать ему еще полтора месяца назад, когда я только-только узнала насчет Марни. Но у меня было столько причин этого не делать – хороших и не очень. Когда отгремит мой праздник, никаких оправданий уже не останется – мне придется ему сообщить. Я тысячу раз мысленно репетировала эти слова: «Адам, мне надо тебе сказать одну вещь…» – но ни разу не продвинулась дальше, даже мысленно, потому что пока не придумала оптимальное продолжение. Может быть, медленное, постепенное изложение, шаг за шагом, будет менее мучительно, чем если бы я сразу выпалила всю правду? В любом случае его просто раздавит эта новость.
– Эй, ты чего? – Он озабоченно косится на меня.
Я быстро смаргиваю слезы:
– Все нормально. Просто все это меня как-то… ошеломило.
Потянувшись ко мне, он убирает мне за ухо заблудившуюся прядку. И говорит:
– Еще бы. Ты так долго ждала этого дня. – Пауза. – Вдруг твои родители объявятся? Мало ли, всякое бывает. – Он очень тщательно выбирает слова.
Я лишь качаю головой, чувствуя даже какую-то благодарность: значит, он думает, что мой мимолетный приступ грусти – из-за давно чаемого примирения с родителями. Это не главная причина, но они, конечно, тоже играют тут определенную роль. Собственно, они перебрались в Норфолк через полгода после рождения Джоша, потому что, как мне поведал отец, я опозорила их перед прихожанами и друзьями и они больше не могут чувствовать себя достойными людьми – по крайней мере, в нашем местном обществе. Когда я спросила, можно ли мне будет навещать их, он ответил, что мне лучше приезжать одной. Я так ни разу и не поехала: мало того что они не приняли Адама, так они еще и Джоша отвергли прямо с самого начала его юной жизни.
