Текст книги "Чиста пацанская сказка - 3"

Автор книги: Беркем аль Атоми

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Беркем Аль Атоми
Чиста пацанская сказка, или За беды и победы брата Марата с восьмого Микрорайона, без порожняков и ваты, чиста как оно все было

Книга вторая
«Эльфячий транзит»

Смысл того, что было до этого, примерно такой: Маратка нормально так окопался у колбасников – райончик под ним, все башляют, причем все законно, безо всякого хулиганства. Наверное, как раз через это он стал слишком много про себя знать и буром попер на местного марового, был у него там один крученый – чисто формально сам никто, арендатор, и звать-то его никак, но при делах и при нормальном лавешнике. Чисто чтоб обозначиться на районе, Маратка легонько прессанул пару местных колхозников – а заодно и этого самого марового. Решил, понимаешь, что первый парень на деревне. Не, в понятиях так оно и было, но бабло – оно кого хошь заборет, и вот вместо зла оно забороло Маратку: местные бугры, с которыми крученый арендатор пилил бюджет, выкатили Маратке реальную предъяву, не погнушавшись полным беспределом. Причем обставили это все по-сучьи, административным ресурсом. Или, как это модно сейчас называть, по рейдерски: технично отжали у лоха поток.

В залупу Маратка не полез. Хотя надо сказать, что не оттого, что очканул – может, чисто пожалел ту сучку, на которой с какого-то перепуга подженился, и ее старого папана. А может, просто размяк на ивжопейской стороне, там же как, можно год прожить и никому ливер не вытрясти, как бы не принято такое там. Вот он и оставил им все да и чуханул в чем был куда глаза глядят. Забегая поперед паровоза, намекну: вышло так, что глаза его глядели в эльфячью сторону. По дороге ему киданули цинка, что не все так просто и что прессуют его не столько за того марового, что все закручено куда как туже, чем наивному Марату представлялось в прошлой книжке.

Глава Первая. В ней наш герой сходит на не слишком благословенную землю, где под самый чуток ошкваренным солнцем текут реки неразбавленного баблоса, в сияющих берегах из чистой дурократии
Хотя надо сказать, что не очень-то он и «сходит», и не совсем чтоб так уж «на землю»; да и течет в этой главе все больше не баблос, а вовсе даже юшка. Ну и бухло тоже течет. А че ему не течь, оно ведь жидкое:)

– Ты этого-то, место сто сорок второе, давай-ка толкни, пускай убирает свою задницу с глаз долой. Ща это рыло припрется, будет по головам выпускать.

– А че, подходим уже?

– Да. Палубные еще полчаса назад говорили, что уже Пидора С Клизмой видать. – неполиткорректно отзвался старшой.

– Это че, где-то еще часа два ходу, ага?

– Если ветер не переменится. Все, хорош уже бакланить, давай иди подымай. И это, не забудь лавешника с него стрясти.

– Мы на сколько там договаривались, че-то забыл… Три монеты за то, что в багажное взяли, и столько же за шконку в общем, че он там еще должен?

– Вроде ниче больше, за можжевеловку он отдельно башлял… Короче, три еще с него. И это, каждую проверь на зуб, че-то не нравится мне его рожа.

Молодой трюмный встал и поперся по низкому «салону четвертого класса», оскальзываясь на толстом слое блевотины, мерцающем в неверном свете жировых коптилок. В трюме заранее расслабившиеся матросики не убирали уже пару дней, зачем – скоро порт, расчет и девки; начальство тоже смотрело на все сквозь пальцы – чай, не первый класс, доедут и так; тем более, что уже практически доехали…

Огромный вонючий пакетбот расталкивал обильный мусор на рейде порта назначения, и перед столпившимися на верхних палубах пассажирами верхних классов давно маячил силуэт символа столицы Эльфячьего края, увенчанный армянской короной смазливый юноша в бабском прикиде. Одной рукою юноша примеривался к небесам нехилой пупырчатой дилдой, на сгибе другой покоилась громадная Книга Пернатого Хода, согласно которому на эльфячьем конце света вставало солнце и делались дела.

Приплющенные трехнедельной качкой зеленолицые пассажиры жадно хватали свежий ветерок, на палубе царило радостное оживление, ведь плыть оставалось совсем немного, и совсем скоро можно будет сойти наконец с этой пляшущей под ногами мерзкой душегубки, где не осталось ни одного незаблеванного уголка.

Рад был и экипаж; ведь что для капитана, что для последнего салажонка мало удовольствия катать через вечно бушующую Иплантику воняющее рыготиной стадо.

Разве что зайчики малость скрашивают мореходу унылую мерзость трансиплантических перевозок; но это строго в том случае, когда свое кровное удается укрыть от хищного взгляда вездесущих стивидоров, сидящих на проценте с перевезенной головы. Поэтому те, кто хотят доехать, а класть денюжку в кассу не торопятся, едут в самом дальнем углу багажного трюма.

А вот нынешний зайчик с непривычно круглой ряшкой был весьма странной птицей: договорившись с трюмными на три монеты, всего через пару дней он согласился добить столько же, чтобы перебраться на нары четвертого класса, да еще каждый день покупал у матросиков кварту можжевеловки, и в результате выпил по дороге на вдвое большую сумму, чем нормальный проезд в третьем, со всего лишь двухэтажными нарами и не слишком разбодяженным пивом в буфете.

Едва найдя в темном закоулке нужную шконку, матросик отвесил скрипучей конструкции увесистый пендаль:

– Э, место сто сорок два! Зайчик! Подъем, приехали.

– Че? Тебе чего, морда? – едва разлепил глаза Марат, всю дорогу спасавшийся от качки беспробудным пьянством. – Ты за метлой-то смотри, ишь ты, зайчика нашел… Опа, да пол-то еще качается. Выходит, мы еще плывем. Ты че тут гонишь, какой «приехали»?

– Подходим. Берег рядом, уже вывески на пивнушках прочитать можно, если грамотный. Гони бабло, три монеты с тебя.

– Держи. – Марат перегнулся со шконки и ссыпал в горсть морячку оговоренное серебро, отметив истощение кассы и непроизвольно переглатывая от слова «пивная». Перекошенное бодуном воображение уже рисовало ему огромную холодную кружку, покрытую нежной испариной. – Ну, кому стоишь, еще хочешь? Расслабься, морячок.

– Это ты «кому сидишь». Собирайся и давай на палубу, а то щас уже стивидор придет.

– И че мне твой стиви-как-его-там? Поезд встанет, тогда сойду. Я тебе за доставку забашлял, дальше все, сам решай свои непонятки.

Весь Маратовский ряд шконок одобрительно загудел – морячки с пассажирами особо не церемонились, между шконками не протирали, а бухло продавали в три цены, оттого народу было приятно посмотреть, как один из них нарывается на нехорошее.

– Э, зайчик, ты че, не врубаешься? Я ж тебе говорю – щас стивидор у выхода станет, и все. Давай на палубу, будем грузовую пристань проходить, там все, кто как ты едут, на берег прыгают. Да ты не ссы, там до берега рукой подать.

– Слышь, морячок, гуляй уже. «Прыгают», вон че… У меня башка с вашего соснового ханева на части колется, и я щас тебе тут прыгать куда-то начну. Иди, сынок, делом занимайся. Блевню хоть подотри, а то уже глаза жрет. Или вон, сходи в паруса подуй, чтоб быстрее приехали.

– Ты тут не бычь, крыса сухопу… – бодро начал морячок, но закончить у докладчика не сложилось: Маратовская нога в потасканном казаке смачно щелкнула по зеленому лбу, и нахальные глазенки морячка шустро съехались к переносице.

У грузовых пристаней до берега оказалось и впрямь недалеко.

– Сто пудов якорей вам по главной, маскотники! – отплевываясь грязноватой портовой водичкой, орал Марат в перерывах между волнами, с борта корабля казавшимися такими крохотными. – Каждому, сука! Рогами вовнутрь!

Дремавшие на причале с удочками старики обменялись ностальгическими ухмылками:

– О как, Бьюти, ты понял? Каков фантазер этот юный мекс. Что значит молодая горячая кровь…

– Да, твоя правда, Бисти… Совсем как ты по молодости… Только, по-моему, это не мекс.

– Какая разница, дарлинг, мекс, не мекс… Что-то он меня разогрел, этот не мекс. Есть в нем какая-то энергия… Слушай, а может сегодня вечерком нам стоит…

– Остынь уже, ишь ты… Смотри, кажется, клюет.

Стряхнув с камзола оставленный водой мусор, Марат вывалил из кисета кашу промокшего исфаганца и обвел окрестности все еще злобным глазом – второй затек и открывался как-то нештатно: во время потасовки кто-то из морячков изловчился и успел-таки поздравить заезжего Авторитета с прибытием в порт назначения.

Вокруг не обнаружилось никаких достопримечательностей: тянулись вдаль ряды мрачных пакгаузов, местная бичева грузила на здоровенные подводы какие-то подозрительные тюки, ободранные кошаки мрачно глазели на суету с высоких штабелей ящиков, непохорошему смахивавших на двуспальные гробы.

Полагая, что за попытку размещения кабака рядом с грузчиками хозяева складов тут же вывернут матку любому шустряку, Марат приготовился было шлепать до выхода с грузового порта, однако первый кабак, попавшийся Марату на новом континенте, не заставил себя искать. Как обычно, заведение оповестило о себе еще за сотню шагов: ссанье, прокисшее пиво, крепкий смрад немытых пепельниц.

Завернув за угол длиннющего пакгауза, Марат обнаружил здоровенную кособокую халупу из бэушной доски, некогда плававшей по морям в виде всяких кораблей. Посреди фронтона красовалась броская вывеска с кривобокими буквами «BAR» на фоне облепивших пенную кружку сисястых русалок, штурвалов, крабов и прочего морского импрессионизма. Штурвал был настоящим, а морская нечисть принадлежала нетвердой кисти какого-то местного Айвазовского, считавшим лучшим украшением всякой порядочной русалки 4-ый размер сисек – с чем никак не может не согласиться любой уважающий себя натуралист; но отчего-то снабдившим довольно похожих крабов совершенно сухопутными гонадами.

…Ага, «пиво». – привычно перевел для себя Марат. – … Бир, беер, быра – во всем свете одинаково. А тут «бар», значится… Да, насчет пива одни хохлы да урыски из строя вышли: «пы-ы-ы-ы-во», вона чо, поубывав бы… Однако похоже на то, что языковый барьер и тут не шибко высок, по ходу, мой ивжопейский тут вполне проканает. Это гут…

За порогом удивление Марата удвоилось: время послеобеденное, порт не то что рядом, а просто за окном, и что в Похихине, что Орксии здесь уже разогревался бы помаленьку местный контингент. Да что Орксия, даже в чинной Орднунгии кабатчик накрутил бы уже свой первый десяток верст из ежевечерней соточки, однако здесь у народа, похоже, были какие-то другие биоритмы.

Кабатчик шептался с каким-то перегнувшимся к нему через стойку здоровым пассажиром, по широкой спине которого как-то сразу и без малейших сомнений опознавался фуражка. …Че, сучонок, стучим помаленьку? – ухмыльнулся Марат, наблюдая, как едва заметно поддернулись при его приближении собеседники.

Облокотившись о просаленную столешню под обрамленной лицензией «На торговлю бухлом и всякой шнягой в Грузовом Порту, тока без Голых Баб и марафета, выдано на свару Городским Общаком Неду О’Ливу и Му Хойбабосу», Марат с интересом рассмотрел резко заткнувшихся соседей по стойке. Здоровяк и впрямь оказался фуражкой: бляха на его широченной груди была хоть и незнакомого Марату фасона, однако вкупе с типично оперским взглядом могла обозначать только принадлежность своего носителя к мусорскому племени. Угрюмо смерив Марата с ног до головы, мусор не счел нужным устраивать какие-то пробивки и отвернулся. Мордатый рыжий кабатчик, приторно осклабившись, выперся на Марата и начал нести профессиональную фальшиво-приветливую пургу:

– Хай, бадди. Что-то ты совсем мокрый, разве на улице дождь? Впрочем, это не мое дело, да, бадди. Я не лезу в чужие дела, и занимаюсь только своими, да. Я вижу, что сейчас мое дело – налить тебе чуточку для согреться, о кей?

Перебирая в мокром кармане слипшуюся мелочь, Марат заботливо отложил в память новые слова и отделался неразборчивым бурчанием: он еще не сориентировался в ценниках, а начинать жизнь на новом месте с нехватки мелочи на стаканчик бухла как-то не хотелось. Кабатчик понял, что в психотерапии клиент не нуждается, и тут же отвалил:

– О кей, о кей, приятель. Присядь вон за столик, подумай, чего тебе хочется. Когда надумаешь – я всегда тут, знаешь ли, далеко не отхожу, хе-хе…

– Ага. И ссышь прям за стойкой, в кадушку с опивками… – добродушно продолжил Марат, использовав для завязки отношений недосказанную кабатчиком профессиональную шутку.

– Точно, чамми! Извиняй, если лезу не в свое дело – что, тоже доводилось в жизни бочки аршином[1]1
  Аршин (один из местных диалектов русского крим. жаргона) – стакан. Бочку аршинами мерять – работать за стойкой, разливать спиртное. Устойчивая поговорка, в котором обычно принимает участие это выражение – «Бочку аршином перемерял – а в ней две оказалось», означает выгоду работы за стойкой.


[Закрыть] мерить?

– Чего только мерять не приходилось. – уклончиво ответил Марат, щупая буфетчика на понятливость. – Всю жизнь то что-то меряем, то с кем-то меряемся… А мера, она всему одна – миг от мохнатого сейфа до пары саженей под травкой…

– О, да ты софистикэйтед браза… – насмешливо протянул кабатчик, но тут же посерьезнел, стрельнув глазами за спину Марата, где хлопнула входная дверь. – Так, мен, покури пока за столиком, мне малость некогда…

Вернувшись за столик, Марат выложил на стол имеющуюся наличку, вывел валюту баланса и произвел сравнение с ценником на малой кружке. Сальдо вышло неутешительным, получалось, что можно заказать разве только половину дозы. Так, конечно, с кабатчиками отношений не завязывают – какой же кабатчик станет подгонять залетному шпилевому жирного лоха, если у шпилевого нет на кармане даже на кружку пива?

…А и хрен с ним. Накачу, да и попру потихоньку куда-нибудь в другое место. Главное подлечиться, чтоб руки не дрожали, а то я сейчас, попадись клиент, элементарного шифера не оберну… – выдохнул досаду Марат. – …Да и не думаю, что до следующего такого же заведения придется очень уж долго переть. Может, следующая пивнушка будет даже поудачнее этого пустого сарая. Ладно, сейчас кабатчик освободится, и пойду возьму половинку, что ж теперь делать… Так, а кого это там принесло?..

Выразительно пнув дребезглявую дверь, зал пересекали два развинчено двигающихся обсоска, один пухлый, как шоколадный ангелок с пасхального тортика; второй больше напоминал увеличенную втрое костлявую макаку, которой отрубили хвост, скомпенсировав потерю шестимесячной химией на голове. Впервые увидевший Темных Эльфов Марат умиленно наблюдал, как гордо и снебрежа шествуют к стойке два этих клоуна, одевшихся словно на бал у Главпетуха какой-нибудь дурки.

Несмотря на полностью идиотский вид, клоуны, однако, вовсе не относились к числу здешних завсегдатаев – не шее у каждого болталось по нескольку фунтов разномастных цепур, на каждую из которых можно было не напрягаясь отгужевать неделю в заведении почище этой бомжовской рыгаловки. Подойдя к стойке, клоуны приняли непередаваемо царственные позы и с ногтя подозвали трактирщика.

Не сдерживая слез умиления, Марат от начала до конца просмотрел вечную и неизменную для всех времен и народов репризу «крыша заезжает к коммерсу за лавандосом», в удивительно экспрессивном исполнении Темных Эльфов. Самого разговора слышно не было, но немая фильма вышла настолько выразительной, что не требовала никакой озвучки, все и так было понятно до донышка. Разговаривали через губу, тыкали кормильцу в морду совершенно ненужные распальцовки; а когда взяли законную доляху, попытались, видать, тряхануть чисто себе на прокорм – но получили трусовато исполненную, но достаточно жесткую оборотку.

…Н-да; однако порядки тут в бригадах… – брезгливо вытянулось круглое лицо Авторитета. – Ага, сваливают. Блин, надо же, до чего только природа не додумается…

Подойдя к стойке, Марат выложил стопку монет и окликнул трактирщика, явно задумавшегося о чем-то вроде растворимости крысиного яда в пиве.

– Тебе—то еще что с меня потребовалось? – с едва прикрытым раздражением повернулся трактирщик.

– Бар, чамми. – щегольнул местными словечками Марат. – Точнее, половину.

У кабатчика выпал из рук шейкер, отвисла челюсть и забегали глазки. …Че это он так напрягся? – удивился Марат. – Неужто так жаба давит, полкружки налить?..

– Давай, брателло, не жопься. Я ж у тебя не под запись прошу, а за наличку покупаю. – Марат двинул кабатчику по стойке сложенные стопочкой медяки, и уже собрался уточнить, что светлого, но был совершенно невежливо перебит:

– О Всеблагий Кул-Тху, да что ж сегодня за день! – тоскливо проныл кабатчик, и вдруг пронзительно заверещал: – Му, Усейсме! Тормозните мальца – тут вот пассажир с какого-то перепуга на полбара меня выставляет, прямо в вашем присутствии, так сказать. И называет меня «брателло», отмечу. Хотя кое-кто совсем недавно говорил, что порамсил все непонятки с вермишельниками… Все, чам, вот тебе те люди, с которыми надо решать такие вопросы, а от меня отстаньте, все отстаньте… Что за день! Что за времена, что за люди!

…Не, я, конечно, в курсе за то, что заположняки везде разные. – язвительно подумал Марат, чувствуя, как растущее раздражение смешивается с неотошедшей злобой на морячков и помаленьку подкачивает в кровь адреналина. – Но сука решать за половину кружки с крышей заведения – это уже сон разума, мля… Хотя гавно вопрос. Надо с крышей – потележим с крышей. Надо с мусором – потрем и с мусором.

Я, конешна, не в курсах, почему требование половины кружки вызывает у вас такие нервные расстройства, но с темы я не спрыгну, уж простите. У меня мокрая одежда, у меня болит голова, у меня во рту насрали кошки. Мне нужно глотнуть и расслабиться. Я хочу получить свой, как вы тут говорите, «бар» – и я его сука получу…

Перехватив настороженный взгляд прижухшего за столиком мусорка, Марат обернулся к дверям: на него шли оба вернувшихся с порога темных эльфа, очень искренне и жизнерадостно ухмыляясь.

– Хай, мен! – радостно улыбнулся Кучерявый.

– Тебе того же. – ровно ответил Марат, чуток передразнивая тягучее произношение обсоска.

– Ты же нормальный мен, ага? – придурковато подмигнул Пухлый.

– Есть сомнения, бадди? – слащаво улыбнулся Марат.

– Ха! Нет, ты понял, браза? – почти натурально расхохотался Пухлый, демонстративно обращаясь к напарнику. – Мен интересуется, знаю ли я, о чем говорю!

– Точно, браза! – подхватил Кучерявый, незаметно, как ему казалось, раскладывая в кармане несерьезную хулиганскую мойку. – Веселый мен, ин нейча! Ты кто ващще, мен? Ты не от этого косоглазого ублюдка Щакаку Ябу, нет?

– Скорее, браза, он из этих поганцев, что ходят под старой мартышкой и целуют ему обоссаные клешни. Ты же слышал, он говорит «брателло». Так коверкают нормальный базар только грязные вермишельники. Тьфу, ублюдки.

– Это фточку, браза. – сморщившись, пробурчал Пухлый. – Косят под крутых, а сами лижут грабки своему сморщенному старперу… Тьфу. Что о них говорить, они даже не могут заработать на нормальные цацки.

Горделиво встряхнув пучком цепур на впалой фанере, Кучерявый перехватил в кармане мойку и подшагнул поближе к Марату, прикрыв перемещение очередной порцией еще более наглой порожнины:

– Тебе нужен бар? Расскажи нам, мен, зачем тебе эта обоссанная конура, где старина Нед банчит своими разведенными ссаками, и может, мы пойдем тебе навстречу. Точно, браза?

До Марата дошло. Однако не Авторитету же спрыгивать и дрожать ветвями перед откровенными декабристами, какая бы непонятка не вышла. Если уж и случилось непонятное, то оно решается, и решается за долю терпилы. А кто тут терпила, Марату было понятно до донышка: таких обсосков на Маратовом микрорайоне гонял бы ссаною тряпкой самый чахлый фуцан. Тем более, что обсоски мало того, что мацали в карманах за железное, но и явно гнали в бездорожь, не вкуривая, кого и чем они тут грузят, и до чего могут довести такие неосмотрительные движения:

– Да полюбас! Нам что, жаль для такого веселого бразы сраной точки, которая отродясь не приносила ничего, кроме головняков? Мен, занесешь нашему Папе пару больших Крыльев, и тряси толстяка Неда хоть каждый вечер.

– Успевай, мен! А если сделаешь Большому Гдесу немного… – тут Кучерявый довольно артистично изобразил руками половой акт, произведенный оральным способом. – Гдесу всяко сделает тебе скидку, он у нас прется с экзотичных парней типа тебя.

Это было уже за гранью Маратовского понимания за добро и зло, отчего зверски наточенный за долгое корабельное безделье акинавец с облегчением выскочил из-за сапога и злобно свистнул в кислом трактирном воздухе.

Собиравшийся только перехватить Кучерявому глотку, Марат с удивлением наблюдал, как над неспешно вскипающим фонтаном из аорты медленно взлетает и поворачивается в воздухе удивленно хлопающая глазами черная башка Кучерявого – видать, малость того, переточил…

В ватной тишине бара глухо стукнулась об стойку кучерявая башка, шарахнулся от брызг многоопытный бармен, понтовая кованая мойка звякнула о грязные доски, выпущенная мертвой рукой – и только потом безголовая тушка зашуршала одежей и зазвонила во все цепи, складываясь у ног заезжего авторитета в неопрятную кучу.

– Ой ё. – задумчиво сказал трактирщик и боязливым пинком выкатил из-за стойки голову, все еще шевелящую фиолетовыми губами. – Эй, мен. Мне тут этого не надо. Это ваши дела, а мне тут это все ни к чему.

– А мне типа надо. – мрачно буркнул Марат, косясь на выжидательного замершего за столиком мусора. – Не ссы, ща порешаем… Эй, декабрист! А ну похватал запчасти и продернул отседова! Опаньки, а ну куда рыжье-то налаживаешь! Ишь ты, ушлый! Вон, на дубка его кинь.

Пухлый, побледневший до почти что нормального вида, подобострастно сложил перед Маратом увесистую горсть цепурок, свалившихся с чисто обрубленной шеи, и потащил разукомплектованного корешка на выход. Мусор тоже поднялся и потихоньку защемился к выходу, наградив Марата теперь уже однозначно нехорошим взглядом.