Текст книги "Позабытые острова"

Автор книги: Бенгт Даниельссон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

– Ах, до чего же хорошо, привольно на океанских просторах! – воскликнул он однажды утром. – Такое ощущение, словно тяжесть с плеч сбросил. Понимаете, в Париже я чувствовал себя пленником. Дома давили меня. Невыносимо. Я тонул в массе людей. Всюду надо проталкиваться. Возьмите хоть автобус, разве можно представить себе что-нибудь более ужасное! Человек превращается в сардину в банке, только без масла…

Хотелось мне скромно заметить, что на «Теретаи» теснота похуже, чем к любом автобусе, – как-никак пятьдесят три пассажира! Но зачем обижать человека без нужды?.. Тем более что полинезийцы народ приветливый и радушный в отличие от большинства цивилизованных пассажиров автобуса. И я согласился с художником.

Правда, его непомерный оптимизм и неоправданные ожидания чаще вызывали у меня протест. Таити сильно его разочаровал – ничего похожего на рай, о котором он читал в книгах, – но художник утешал себя тем, что вот на Маркизских островах все будет иначе! Чем ближе к цели, тем безудержнее становился его энтузиазм. И когда мы наконец достигли Тахуаты и нам с бака открылся вид на отвесную каменную стену, он не выдержал. Надо как-то отметить событие! С присущей французам изобретательностью художник решил угостить нас шампанским.

– Парень, а у тебя нет ничего для взрослых? – воскликнул Ларри. – Хотя бы немножко виски? Лимонад – напиток для младенцев.

Впрочем, неприязнь Ларри к шампанскому оказалась преходящей, и вот уже каждый из нас стоит с полным стаканом игристого вина.

Мы чокнулись, прокричали «ура» и все разом заговорили. А художник вдруг забрался на веревочный трап и произнес длинную, изобилующую пышными оборотами речь, в которой часто повторялись слова: charmant… merveilleux… paradisiaque… extraordinaire… [10]10
  Прекрасный… удивительный… райский… исключительный… (фр.).


[Закрыть]. Чтобы спуститься на палубу, ему пришлось звать на помощь двух матросов.

– Долина Ваитаху! – внезапно крикнула Мария-Тереза.

Но она ошиблась. Это была всего-навсего расщелина в скале. Еще несколько раз мы видели, как скалы расступаются, однако всякий раз показывались только маленькие каменистые бухты – узкая полоска берега, десяток-другой жалких деревьев. Лишь около полудня капитан, подойдя к нам, указал на приметный мыс: за ним – Ваитаху!

Шхуна замедлила ход. Честное слово, она огибала мыс со скоростью улитки… И вот – долина! Я обвел ее взглядом, зажмурился, ослепленный зрелищем, перевел дух, снова посмотрел. За всю свою жизнь я еще не видел столь прекрасной картины!

Чуть ли не на целый километр протянулся отлогий берег. Играя солнечными блестками, разбивались об его черную гальку вихрастые волны. Пляж обрамляла узкая полоска изумрудной травы, а дальше возвышались стройные гибкие пальмы с перистыми кронами всех оттенков, от светло-зеленого до темно-коричневого. Между стволами проглядывали красные крыши и широкая дорога, окаймленная цветущими тиаре и пурау. Дорога терялась в густой, буйной растительности, которая захлестнула всю долину; этот зеленый паводок сдерживала скала, образующая почти безупречный полукруг. Словно театральная декорация с нарисованным горизонтом – так гармонична была эта долина. Но больше всего меня поразила атмосфера райской первозданности и покоя. Возможно, причиной тому была тишина, воцарившаяся, едва смолк мотор, а может быть, белые птицы, которые точно голуби мира парили над пальмами. Не знаю. Так или иначе, долина Ваитаху произвела на нас столь сильное впечатление, что мы смотрели на нее, не в силах вымолвить ни. слова. Словно боялись: сейчас она растает и исчезнет, подобно миражу.

Вдруг тишину нарушил какой-то стрекот. Мы вздрогнули. По волнам, направляясь к шхуне, плоской жабой прыгала моторная лодка. В ней было шесть человек – вдвое больше положенного; она то и дело зачерпывала воду бортом. Мы различили впереди троих могучего сложения мужчин в неопрятной одежде, сзади – двух молодых женщин и мальчика. Вид у них был такой унылый, точно они возвращались с похорон.

–  Иа ора на!

Это художник наконец очнулся от чар и восторженно приветствовал на таитянский лад встречающих.

–  Иа ора на!Здравствуйте! Иа ора на! – вопил он, вкладывая всю душу в немногие известные ему полинезийские слова.

По люди в лодке не отвечали, даже не глядели на него.

– Вы лучше по-маркизски, – насмешливо заметил суперкарго. – Здешнее приветствие: «Каоха нуи!»

Увы, художник не заметил иронии и тотчас стал во всю глотку орать «каоха нуи».Но островитяне продолжали сохранять мрачный вид. Впрочем, это не смутило художника. Он принялся пылко описывать нам долину – точно мы но видели ее сами. Послушав его некоторое время, я вдруг понял, что он говорит интересно! Все-таки никто лучше художника не расскажет о произведении искусства, а долина Ваитаху бесспорно была произведением искусства.

– Ну вот, Ларри! – воскликнул он. – Мы нашли то, что искали! Здесь ты сделаешь снимок на обложку, который обессмертит тебя…

– Спасибо на добром слове, дружище, но заметь: бессмертием сыт не будешь. Наплевать мне на него, главное – был бы доволен редактор. Если я не найду девушек с красивой грудью, мне конец.

И Ларри тяжело вздохнул.

Тем временем маркизцы уже поднялись на борт; между ними и матросами начались бурные переговоры. Я внимательно слушал, но, к своему разочарованию, убедился, что понять их труднее, чем я ожидал. Разница между таитянским и маркизским языками не больше, чем между шведским и датским, и все-таки до меня доходило лишь каждое второе слово. Я разобрал, что мужчины недовольны высокой ценой на контрабандные спиртные напитки, а женщины обвиняют матросов в чрезмерной скупости, которую те проявили во время предыдущего посещения. Дескать, если теперь не раскошелитесь, лучше и не подходите.

М-да, своеобразный рай!

–  Каоха нуи! Каоха нуи! – вдруг снова завопил художник.

На этот раз ему, как ни странно, отозвался чей-то веселый, дружелюбный голос.

Я поглядел в ту сторону и увидел великолепно сложенного мускулистого мужчину в красной набедренной повязке. Он медленно огибал шхуну на лодке с балансиром [11]11
  Балансир – приспособление, делающее лодку устойчивой на морских волнах: состоит из бревна, прикрепленного параллельно корпусу лодки на некотором расстоянии от нее при помощи поперечных планок. В некоторых районах (например, в Индонезии) употребляются лодки с двумя балансирами – по одному с каждой стороны. – Прим. ред.


[Закрыть], которая во многом отличалась от тех, что мне случалось видеть на архипелаге Туамоту, зато была очень похожа на древние маркизские лодки, знакомые мне по музеям.

Человек в лодке приветливо помахал нам рукой. Все ясно: в моторке уроженцы какого-нибудь другого, изуродованного цивилизацией архипелага, почему-либо переселившиеся сюда. А крепыш в набедренной повязке – подлинный представитель исконного населения долины! Мы жестом пригласили его подойти поближе, хотели попросить, чтобы он свез нас на берег. Мигом смекнув, в чем дело, он закричал по-английски, не дожидаясь нашей просьбы:

– Такси, такси! Давай!

И я понял, откуда такое радушие, почему на нем набедренная повязка, как здесь очутилась лодка с настоящим балансиром… Все специально для туристов. И так как он запросил с нас немалую мзду за доставку, а лодка его выглядела не особенно надежной, мы предпочли судовую шлюпку.

Здесь не было ни пристани, ни защищенной стоянки, матросам оставалось лишь отдаться на волю волн и молиться о том, чтобы нас не слишком резко выбросило на берег. Если не считать того, что мы промокли насквозь, а Ларри обронил один объектив, все обошлось хорошо.

И вот мы в раю.

Мы внимательно осмотрелись. Странно: теперь все выглядело иначе. Подобно тому как самая прекрасная картина под увеличительным стеклом превращается в конгломерат грязных пятен, Ваитаху вблизи производила удручающее впечатление. Какие-то запущенные кустарники, пальмы старые, невзрачные, обитые кольцами ржавой жести, которые некогда преграждали путь крысам, любительницам кокосовых орехов.

Но еще более жалкой была так называемая деревня. Вдоль заросшей дороги, перпендикулярной берегу, с каждой стороны выстроилось по десятку домов – дощатые лачуги, грязные развалюхи, на железных крышах ржавая сыпь. Это они казались нам с палубы шхуны веселыми красочными пятнами… Некоторые только благодаря подпоркам не падали. Кругом валялись консервные банки, бумага, тряпки.

Мы сели на мшистую каменную ограду передохнуть, точно это могло нам помочь побороть разочарование. За оградой двое малышей возились в пыли вместе с черными поросятами. Чуть поодаль несколько мужчин и женщин завтракали, усевшись вокруг большого деревянного блюда. Мы весело их приветствовали – они даже не ответили нам. Я знаю, неприлично так пялить глаза на людей, но зрелище было очень уж необычным. На таком расстоянии я не мог различить, что они ели, – кажется, смесь фруктов и мясных консервов. Руки завтракавших мелькали с удивительной быстротой, ныряя в общее блюдо. Тут же суетились две тощие, паршивые собачонки; им то и дело удавалось стащить с блюда лакомый кусочек. Рядом стояла кастрюля с водой, из который псы утоляли жажду. Одна из женщин споласкивала в кастрюле пальцы, и эту воду ее соседи пили…

– Похоже, мы недооценили нашего кока, – сказала Мария-Тереза. – Он же чудо чистоплотности. Пожалуй, не стоит засиживаться, не то мы и вечером ничего есть не будем.

Мы согласились с ней и зашагали дальше. Дорога змеилась вдоль ручья, – во всяком случае, некогда здесь был ручей, теперь осталось только каменистое русло да жалкая струйка воды, кое-где образующая лужицы. В одной луже дети набирали воду в пивные бутылки. В ста метрах выше по течению две женщины стирали рубахи, еще дальше мылся дряхлый дед. Нам тотчас расхотелось пить.

То и дело навстречу попадались люди, но у нас отпала охота здороваться. Что толку? В свою очередь, местные жители относились к нам с очевидным равнодушием. Вот почему мы буквально подпрыгнули от неожиданности, услышав вдруг чей-то ласковый мелодичный голос:

–  Хаере маи тамаа!Заходите, поешьте! Хаере маи тамаа!

Ясно: таитянин. «Заходите, поешьте» – таитянское приветствие. Некогда оно, быть может, понималось в прямом смысле, теперь это формула вежливости, вроде нашего: «как дела?» или «передайте тысячу приветов». На Таити это обычный в деревнях возглас, так приветствуют даже совершенно незнакомых людей. Отвечать надо: «Уа паиа вау» – «Я сыт» (буквально: «Я наполнен»), И мы, крикнув в ответ «Уа паиа вау»,продолжали свои путь, не оборачиваясь на голос. Зачем навязываться!

Но мелодичный призыв раздался снова, и в конце концов мы все-таки обернулись. Это был китаец! На своем забавном, певучем таитянском наречии он приглашал нас зайти в его дом, отведать угощение, сопровождая свои слова изысканными жестами и непрерывными поклонами. Как же поступить? Может быть, и впрямь зайти, посидеть немного? Глядишь, узнаем что-нибудь полезное. Мы приняли приглашение и едва переступили через порог, как хозяин созвал нескольких ребятишек из своего многочисленного выводка и велел им накрыть на стол.

– Славный малый, – сказал Ларри.

– Наконец-то хоть один достойный человек, – согласился художник.

Я же с самого начала заподозрил неладное, а когда на столе появились тарелки и приборы, и вовсе заколебался.

Меня удивило не присутствие китайца в долине Ваитаху, а его приглашение. Китаец обычно не заманивает европейца, если не рассчитывает что-нибудь заработать. И как только еда появилась на столе, я спросил нашего любезного хозяина, сколько это будет стоить. Для него явно было неприятной неожиданностью, что я сразу же заговорил о деньгах. Видимо, он рассчитывал поговорить о цене потом, когда все будет съедено и мы уже не сможем отказаться. Наконец хозяин назвал сумму, мы предложили половину; судя по лицу купца, результат превзошел его ожидания. И мы, основательно проголодавшись, энергично принялись за еду. Справедливость требует сказать, что все блюда были отменные.

Наш Ларри тоже был парень не промах, и тут его осенила великолепная идея. Быть может, с помощью китайца он найдет что-нибудь подходящее для съемки? Несколько бамбуковых хижин с первобытными людьми, воин с копьем, полногрудые девушки в лубяных юбочках… Китаец тотчас понял, что нужно Ларри (вероятно, ему было не впервой), и обещал помочь. Разумеется, за приличное вознаграждение. Мы предоставили двум комбинаторам состязаться в изворотливости и втроем пошли дальше.

Сперва нам попалась лавка китайца, и мы решили заглянуть в нее. Это был лучший дом во всей долине, выстроенный совсем недавно и покрашенный в ярко-голубой цвет. Внутри – полки, прилавок, огромный холодильник новейшей марки, стойка с прохладительными напитками. На полках были консервы, ткани и всякая всячина с маркой «Made in China» [12]12
  Сделано и Китае (англ.).


[Закрыть]. Несколько маркизцев сидели на полу, посасывая ледяные кубики или потягивая лимонад.

Продавец (видимо, сын или брат нашего знакомого) справился по-английски, что нам угодно. Мы ответили, что сперва хотим посмотреть.

– Кусок льда? – предложил он.

– Сколько стоит? – осведомился я холодно, как того требовал товар.

– Пять франков.

– Гм… И много вы продаете?

– Все жители долины несколько раз в день покупают.

Я быстро прикинул в уме: пять таитянских франков, в долине двести жителей. По нескольку кубиков в день на человека. М-да, заработать можно. Впрочем, врач заработал бы еще больше. Есть лед не очень-то полезно, особенно детям. Я сам видел устрашающие примеры в других районах Французской Океании.

Купить, что ли, один кубик? Но я тут же спохватился. Вода, конечно, из того самого ручья. Мне много раз приходилось прежде пить грязную воду, но почему-то именно здешняя вода вызывала у меня неодолимое отвращение. И я решил отдать предпочтение лимонаду. А Линь (так звали продавца) достал бутылку без ярлыка, наполненную розовой жидкостью, и запросил за нее двадцать пять франков.

– Это французский лимонад или таитянского производства? – спросила Мария-Тереза.

– Моего собственного производства, – гордо отозвался А Линь.

Обойдемся без лимонада. А больше как будто и нечего покупать, надо идти. Но А Линь не хотел отпускать нас так легко. К тому же мы еще не все посмотрели! И он пригласил нас последовать за ним в заднее помещение. Любопытство взяло верх. Вдруг у него есть какие-нибудь маркизские древности?

Мы и впрямь увидели древности, да только не маркизские: чугунную кровать с латунными шарами и настенные часы двух видов – с позолоченным маятником и домик с кукушкой. Польше ничего в комнате не было. А Линь особенно гордился часами и обстоятельно расписывал нам их достоинства.

Маркизцы тоже присоединились к нам, и когда А Линь открыл часы с маятником, – они показывали половину третьего, – островитяне, восхищенно разинув рты, с завистью уставились на сверкающую позолоту. Совсем иное впечатление на них произвела висевшая напротив «кукушка» – на ней было пять минут восьмого. А Линь начал вращать минутную стрелку, и украшенная перьями деревянная птичка с криком «ку-ку!» выскочила из дверцы. Оглушительный хохот встретил ее появление. А Линь сделал стрелкой еще один оборот. Снова громкий смех. Еще круг… Смех. Круг…

Мы испугались за рассудок островитян и попросили А Линя прекратить представление.

– Обычно я кручу гораздо дольше, – с обидой заметил А Линь, но все-таки захлопнул часы, после чего зрители вернулись к своим льдинкам и лимонаду.

Наглядевшись на чересчур цивилизованных жителей долины, мы решили уйти куда-нибудь в глушь, подальше от деревни. Что если подняться на плато, там, наверное, широкий обзор? Нам это было просто необходимо. Мы нырнули в заросли. В тот же миг подала голос шхуна. То ли погрузка закончилась быстрее, чем рассчитывал капитан, то ли местные жители последнее время не очень-то налегали на заготовку копры. Это случается на островах.

Мы поспешно вернулись на берег. Здесь капитан и суперкарго, ругаясь сразу на нескольких наречиях, с возмущением рассказали нам, что жители долины уже сбыли всю копру купцу, а тот отказывается ее продавать. Решил выждать, пока поднимется цена! Даже не удалось переговорить с ним как следует – он исчез и увел с собой Ларри. Капитан был настроен очень решительно. Если Ларри после третьего гудка не вернется, уйдем без него! Мы пытались убедить его, что Ларри не виноват в осложнениях с копрой, но капитан был зол, а гнев, как известно, дурно действует на способность логически мыслить.

К счастью, Ларри примчался галопом как раз перед третьим гудком. Судя по его довольной улыбке, вылазка была удачной. По пятам за ним, навесив фотоаппарат на шею, бежал его режиссер и помощник. Откуда ни возьмись появился и А Линь. Шлюпка уже покачивалась на воде, роя килем гальку, и, конечно же, впопыхах Ларри зацепился ногой за камень и растянулся во весь рост. Ко всему привычные матросы помогли ему подняться и занять свое место.

– Гребите, – выдохнул Ларри. – Все в порядке, снимки есть. Я снова счастливый человек. Хоть и дорого обошлось. Черти, плати им доллары, других денег не признают! Гребите, хочу домой, в Айдахо.

– Постой, – возразил я. – А твой фотоаппарат. Он же не вернул его!

– Гребите, гребите, – твердил Ларри, – Он получил его в уплату. Навались! Ох, скорей бы сидеть в баре на углу Семнадцатой стрит и Пятой авеню. Навались, друзья. Каоха нуи!

Мы стали пробиваться сквозь упрямые волны. Китайцы вошли в воду, подталкивая лодку.

– До свидания, – сказал А Линь на ломаном английском языке. – Вы скоро еще приедете?

– Боюсь, мы сюда больше вообще не приедем, – твердо ответил я.

А Линь кивнул:

– Ну и правильно: здешние островитяне не любят белых…

Лодка одолела прибой и быстро пошла к шхуне.

2. Зацивилизованные до смерти

В том, что маркизцы не любят белых, нет ничего удивительного. У них есть для этого очень веские основания. Первое же знакомство островитян с представителями нашей западной цивилизации положило начало сплошной цепи бедствий. Кстати, произошло это знакомство как раз в бухте Ваитаху, где в конце 1595 года бросил якорь первооткрыватель Маркизских островов испанец Менданья.

Длинный ряд случайных обстоятельств привел к открытию архипелага, а началось все с инкской легенды. Несметные сокровища, золото и серебро, огромные земельные участки с тысячами рабов-индейцев, которые испанцы присвоили, покорив в 1530 году Перу, не удовлетворили завоевателей, они стали искать новые колонии. Особенно их влекли к себе обширные просторы Тихого океана. Испанцы, естественно, спрашивали себя, что скрывается за манящими горизонтами. Молодой офицер Сармиенто де Гамбоа не сомневался в том, что инки знают много важных секретов. Он стал расспрашивать наиболее сведущих, и ему рассказали удивительную историю об инке Тупаке Юпанки.

Этот могучий владыка жил во второй половине пятнадцатого века. Он вел войны с большинством соседних племен и расширил пределы инкского государства. В правление Тупака Юпанки оно занимало территорию нынешнего Перу и Эквадора, а также часть Чили и Боливии. Один из походов привел его в Тумбес (на севере Перу) как раз в то время, когда с запада по океану пришли на больших бальсовых плотах купцы. Они рассказали царю, что посетили богатые золотом острова Авачумби и Ниньячумби, лежащие далеко за морем. Тупак Юпанки тотчас решил снарядить флот из бальсовых плотов. Предание сообщает, что он вышел в океан с армией в количество двадцати тысяч человек, нашел острова и спустя год вернулся на материк. Его плоты были точным подобием тех, которыми местные жители пользовались для плаваний в прибрежных водах. (Много сот лет спустя такой же плот был сооружен для экспедиции «Кон-Тики»)..

Сармиенто де Гамбоа не менее инкского владыки горел жаждой открытий. Он предложил вице-королю Перу снарядить экспедицию на поиски островов. Вице-король тотчас одобрил план, но внес в него небольшую поправку. В случае успешного исхода экспедиция обещала стать очень выгодным предприятием. Зачем отдавать золото в чужие руки! И вице-король назначил начальником не Гамбоа, а своего племянника – Альваро де Менданья и Кастро. А поскольку Менданья не был моряком и не обладал качествами руководителя, ему в помощники дали Сармиенто де Гамбоа.

Если бы распоряжался Гамбоа, экспедиция, наверно, открыла бы немало полинезийских островов. А так корабли прошли между Маркизским архипелагом и островами Туамоту, не заметив их. Лишь на восьмидесятый день плавания была обнаружена земля – лесистый остров, населенный каннибалами и лишенный каких-либо сокровищ. Менданья поспешил вернуться в Перу, окрестив открытую им землю (иронически, на мой взгляд) Соломоновыми островами. В те времена было распространено мнение, что золотые копи царя Соломона расположены где-то в тех краях…

Казалось бы, Менданья должен был угомониться после неудачного плавания. Но он, напротив, проникся еще большим рвением. Правда, из-за множества осложнений и бюрократических препон на подготовку новой экспедиции ушло… 28 лет! Почему-то было очень трудно вербовать переселенцев для задуманной им колонии. И Менданья прибег к испытанному испанцами способу: велел солдатам произвести облаву в портовых кварталах Кальяо и арестовать там побольше девиц, забрал из тюрем примерно такое же количество заключенных и всех вместе погрузил на свои корабли. Чтобы все правила приличия были соблюдены, сопровождавшие экспедицию священники во время плавания обвенчали будущих поселенцев. И раз уж на борту все равно оказались женщины, Менданья и его офицеры захватили своих жен.

Легко попять, что при таком составе экспедиции ее члены не очень хорошо ладили между собой. К тому же им не хватало самого необходимого снаряжения, да и тесно было: триста семьдесят восемь мужчин, женщин и детей на четырех маленьких кораблях! И когда всего через шесть недель под вечер вдали показалась земля, все очень обрадовались. Участники экспедиции упали на колени и затянули «Те Deum» [13]13
  «Тебя, господи, [хвалим]» (лат.). Первые слова католической молитвы. – Прим. перев.


[Закрыть], благодаря господа за благополучное завершение плавания.

Утром испанцы осторожно подошли ближе к высокому скалистому острову. Множество лодок устремилось им навстречу из залива. В каждой было по двое островитян, еще несколько человек плыли рядом. Одного взгляда на светлокожих атлетов с европейскими чертами было достаточно, чтобы попять – это не Соломоновы острова, а иной, неизвестный ранее архипелаг. Может быть, здесь есть золото и другие сокровища? Тогда но надо плыть дальше!

Матросы и солдаты жестами пригласили индейцев (так испанцы упорно называли всех островитян Тихого океана) подняться на борт. Несколько человек решились, получили какие-то подарки, с любопытством огляделись и явно сочли увиденное потешным, так как разразились хохотом. Потом запели и пустились в пляс. Тогда поднялись и остальные.

Менданье не терпелось поскорее войти в гавань. Островитяне успели ему надоесть, и он велел им убираться. Но то ли они не могли поверить, что наскучили ему так скоро, то ли плохо понимали испанский язык – во всяком случае, «индейцы» не подчинились. Такого безобразия Менданья не мог стерпеть и приказал выстрелить из пушки. Гром выстрела напугал островитян, они попрыгали в море. А чтобы урок цивилизованного поведения лучше запечатлелся в их памяти, Менданья приказал мушкетерам проводить гостей огнем. Но порох отсырел, и, ко всеобщему неудовольствию, было убито всего шесть человек.

Итак, островитяне Менданье не понравились. А тут еще не удалось найти защищенной гавани. И корабли пошли на север, где были замечены другие острова. (Первый остров нарекли «Магдалиной», так как его открыли 22 июля [14]14
  То есть в день праздника Святой Магдалины. – Прим. перев.


[Закрыть]; он по сей день известен под своим полинезийским названием – Фату-Хива.)

Менданья проследовал мимо двух скалистых островов, которые окрестил Сан-Педро (Мохотани) и Доминика (Хива-Оа). Здесь тоже не было подходящей гавани. Четвертый остров открыли 24 июля и назвали Санта-Кристина; это и был Тахуата, знакомство с которым произвело на нас столь удручающее впечатление. На Тахуате Менданью встретили так же радушно, как на Фату-Хиве, но солдаты, «чтобы обезопасить себя» (как сообщает летописец), прямо начали с того, что убили семь человек из встречавших. Островитяне, конечно, поняли, что это была лишь мера предосторожности, чужестранцы им ничего дурного не желали. И когда испанцы на следующее утро сошли на берег, все жители долины собрались встретить их и даже принесли свежие фрукты. Так как руки матросов и солдат оказались заняты приношениями, офицер велел островитянам наполнить водой бочки, которые доставили на шлюпках.

Полинезийцы принялись маленькими кокосовыми мисочками черпать воду из ручья и носить в бочки, но у испанцев были какие-то странные, новомодные понятия о цене времени, они приказали катить бочки к источнику. Не оценив всей мудрости этого предложения, островитяне в ответ только улыбались. Солдаты но замедлили залпом мушкетов наказать их за наглость. Увы, после этого испанцам пришлось самим набирать воду.

На следующий день Менданья решил, что безопасность обеспечена, можно и самому сойти на берег. Местные жители как ни в чем не бывало встретили его дарами. Ясно: урок пошел на пользу. И целая процессия, возглавляемая Менданьей, – офицеры, священники, матросы, солдаты, поселенцы, женщины, дети – прошествовала за большим деревянным крестом на главную «площадь» деревни. Здесь они возблагодарили господа, охранившего их своею десницей. После богослужения крест водрузили на холме, и Менданья объявил архипелаг владением его католического величества Филиппа Второго. Чтобы местные жители прониклись сознанием того, какое счастье их ожидает, Менданья вручил нож и кусок материи островитянину, которого принял за вождя.

Одновременно продолжалось пополнение запасов воды, по, хотя испанцы еще раз доказали свою щедрость, даровав жителям деревни ножницы, работа шла туго. Матросам надоело одним возиться с бочками, они попросили солдат помочь; те ответили, что их дело не работать, а стрелять. И в подтверждение своих слов снова открыли огонь по островитянам. Когда стрельба кончилась, долина совершенно опустела, если не считать семидесяти мужчин, женщин и детей, которые остались лежать на земле – убитые или умирающие.

Впрочем, в конце концов уцелевшие полинезийцы вернулись в долину из своих укрытий в горах. Матросы и солдаты изменили свое обращение с ними. Во всяком случае, с женщинами. Последние ходили полуобнаженные и, по словам летописца, отличались «красивыми руками и ногами, чудными глазами, приятными лицами и тонкой талией; многие из них превосходили даже славящихся своей красотой женщин Лимы». Разумеется, этого оказалось более чем достаточно, чтобы несчастные, истосковавшиеся по дому матросы и солдаты стали добиваться расположения местных жительниц. Их ухаживания были приняты благосклонно: сила и красота друг друга стоят.

Конечно, любовная идиллия порой нарушалась мелкими недоразумениями, но в общем испанцы без затруднений удовлетворяли свои потребности в воде, фруктах и женщинах. Отсутствие серьезных столкновений объяснялось прежде всего тем, что полинезийцы не сопротивлялись, а покорно улепетывали в леса, как только солдаты затевали стрельбу. Почему они вообще в такой обстановке пускали в ход мушкеты? Это видно из рассказа участнике экспедиции о том, как солдат застрелил островитянина который пытался вместе со своим ребенком спастись вплавь. Солдат заявил в свое оправдание, что «дьявол все равно заберет тех, кому это предопределено». Автору этого рассказа кровопролитие, видно, надоело, он считал, что достаточно было выстрелом в воздух напугать полинезийца. Однако солдат тотчас возразил, что не мог «действовать иначе, чтобы не утратить славы хорошего, меткого стрелка». Преступлением это не считалось, законы христианской морали не распространялись на язычников.

Видимо, здесь-то и кроется главная причина бессмысленного избиения…

Не найдя ни драгоценных камней, ни золота, ни других сокровищ, Менданья уже через десять дней отправился дальше на запад, рассчитывая там с большим успехом осуществить свои колонизаторские вожделения. А в Ваитаху – он перекрестил долину, назвав ее Валье де Мадре де Диос (долина Божьей Матери) – испанцы на память о своем визите оставили сифилис и двести убитых…

В честь тогдашнего вице-короля Перу архипелаг назвали Лас Ислас Маркесас де Дон Гарсиа Хуртадо де Мендоса де Каньете. Не удивительно, что последующие мореплаватели и географы сократили столь длинное название и архипелаг стал именоваться просто Маркизским.

Летописец, повествующий об экспедиции Менданьи, не сообщает сведений о культуре и быте островитян. Он не знал языка, слишком мало времени провел на островах и вообще был нелюбопытен. Мы вынуждены обращаться к другим, более поздним источникам, чтобы представить себе, как складывалась до появления европейцев жизнь обитателей этих уединенных островов посреди величайшего на земле океана.

Население Маркизских островов – полинезийцы, относящиеся к той же группе, что обитатели Гавайского архипелага, Самоа, Таити и прочих островов восточной части Тихого океана. Покинув много сотен лет назад общую родину – легендарное Гаваики [15]15
  Гаваики (Гаваи’и) – легендарная страна, или остров, упоминаемая в исторических преданиях полинезийцев. Где на самом деле находилась эта страна – остается неясным: одни исследователи отождествляют это название с Гавайским архипелагом (или островом Гавани), другие – с островом Саваии (архипелаг Самоа), третьи – с Явой в Индонезии и т. д. Те Ранги Хироа привел серьезные основания в пользу того, что Гаваики – это древнее название острова Раиатеа в архипелаге Таити, откуда, видимо, и происходило расселение полинезийцев по архипелагам (см. Те Ранги Хироа, Мореплаватели солнечного восхода,М., 1950, стр. 74–98). – Прим. ред.


[Закрыть], – маркизцы оказались в изоляции и постепенно создали своеобразную культуру. У них появились отклонения в языке; когда европейцы открыли их острова, он отличался от гавайского и таитянского не меньше, чем шведский отличается от немецкого или голландского. Здесь, как и на других полинезийских островах, существовала развитая религия и сложная общественная организация [16]16
  Формы общественного строя полинезийцев были довольно сложными: резкое классовое расслоение, зарождавшиеся примитивные государства. Но как раз на Маркизских островах сохранялся более архаический социальный строй сравнительно с другими архипелагами: крепко удерживалась племенная обособленность, единой власти вождя не было ни на одном острове. – Прим. ред.


[Закрыть], однако с присущими только маркизцам преданиями и обычаями, что во многом объясняется особенностями природных условий.

Прежде всего, племена были отделены друг от друга горными хребтами. Для многих долин море было единственным путем сообщения с соседями – единственным и не совсем благоприятным из-за могучего прибоя. Нет ничего удивительного в том, что постепенно каждая долина превратилась в маленькое обособленное государство со своим замкнутым обществом [17]17
  Самостоятельные племенные объединения, существовавшие в каждой долине и зачастую враждовавшие между собой, едва ли можно называть государствами. – Прим. ред.


[Закрыть]. Роль природы станет особенно ясной, если сравнить Маркизские острова с Таити, который почти весь окаймлен широкой полосой равнины. Хотя обитатели разных частей Таити тоже некогда враждовали между собой, они могли передвигаться без затруднений и все таитяне ощущали известную общность. Ничего подобного не было на Маркизских островах, где любой человек из соседнего племени считался врагом.

Различие между языками полинезийских островов невелико, фонетические вариации подчиняются твердым и простым правилам, В отличие от германских языков изменяются согласные, гласные остаются. Немногочисленные полинезийские слова, вошедшие в шведский и другие европейские языки, принадлежат к разным наречиям. Так, «канака» – гавайское слово, а «табу» – тонганское: соответствующие маркизские формы – «эната» и «тапу».

Вражда усугублялась тем, что маркизцам приходилось вести тяжелую борьбу за существование. Плодородной земли не хватало, к тому же нередки были страшные засухи, которые порой длились несколько лет подряд. Случалось, гибли все растения, высыхали все реки. В каждой долине вымирала от голода немалая часть населения, и уцелевшим не скоро удавалось вновь наладить жизнь.