355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Бенджамин Вуд » Станция на пути туда, где лучше » Текст книги (страница 2)
Станция на пути туда, где лучше
  • Текст добавлен: 16 апреля 2020, 16:00

Текст книги "Станция на пути туда, где лучше"


Автор книги: Бенджамин Вуд



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Жемчужный осколок луны еще висел в небе, когда мы выехали из Литл-Миссендена. Из-за низкой подвески “вольво” я чувствовал все до единой кочки и выбоины на Тейлорз-лейн, когда мы проносились мимо ухоженных садов возле особняков – вот уж не думал, что буду по ним скучать, – и лугов с проволочными изгородями. Отец молчал, пока мы не добрались до развязки. Он затормозил, указатель тикал: налево-налево-налево. Мимо прогромыхал грузовик.

– Нам направо, Дэнище. – Отец выкрутил руль. – Будешь штурманом? – И, не дождавшись ответа, достал дорожный атлас и тяжело плюхнул мне на колени. – Маршрут я уже проложил, а твое дело – пальцем водить по карте, следить, где мы находимся. Ты парень смышленый, для тебя это раз плюнуть.

Атлас автомобильных дорог Великобритании, изданный Британским картографическим управлением, – теперь частичка прошлого. Не играй он столь важной роли в планах отца в ту неделю, я, возможно, сейчас смотрел бы на него с тихой грустью, как на безделушки из моей коллекции. Но я представляю его без всяких иллюзий – потрепанным, с холодными жесткими страницами, покоробленными от сырости. Для ребенка чтиво не из легких, и, едва открыв его, я растерялся. Районы страны объединены были по непонятному принципу: на странице тридцать семь – изрезанное юго-восточное побережье Англии, на тридцать восьмой – северный Уэльс, смахивающий на профиль ведьмы. Отцовский атлас устарел на год, но это не беда, говорил отец. “Вряд ли там что-то поменялось, без моего-то разрешения!”

Чуть раньше, листая его, я не заметил ни выделенных дорог в середине, ни квадрата с нашим домом (Е3), который отметил для меня отец. Литл-Миссенден был обведен желтым, а от него вился маршрут, который мне предстояло указывать.

Мимо проносились автомобили. Отец, подождав с минуту, не выдержал и вклинился в первый же просвет между машинами. Когда мы встроились в ряд, он ослабил на миг хватку на руле. И сказал:

– Думаешь, нас бы хоть одна собака пропустила? Видели же, что я поворачиваю! – Он злобно уставился в зеркало заднего вида. – Глянь на этого придурка сзади – что творит! Куда он так торопится? Козел! – Я не знал, что ответить. Он дал мне сосредоточиться на карте. – Ну и плевать. Мы уже на маршруте. Четко по расписанию! – Чуть расслабив руки, он откинулся назад. – Тебе слово, штурман, – по какой трассе мы сейчас едем?

Я знал, что он спросит, и заранее ткнул пальцем в номер:

– А314.

– А-а, – протянул отец удивленно, будто ехал по ней впервые в жизни. – Старая добрая А314! И куда она ведет?

– В Эйлсбери, – ответил я. – Папа, ты так и будешь всю дорогу спрашивать?

– Да, время от времени. – Он хмыкнул. – Чтобы убедиться, что ты тянешь лямку. То есть чтобы ты с курса не сбился, а не то заведешь нас куда-нибудь в море.

Он пытался меня развеселить. Но в последние годы мы так редко бывали вместе, что я разучился улавливать оттенки его настроения. Отеческая болтовня, мимолетная досада на других водителей, добродушие – я не знал, где здесь фальшь, а где подлинный Фрэн Хардести. Возможно, он и сам не знал. И я не позволял себе расслабиться с ним рядом – перейти сразу от отчужденности к близости значило бы для меня предать маму.

– Эй, глянь! – Он указал вперед и влево. – Что у него там, мышь?

Чуть поодаль, над выжженной травой, парил красный коршун.

– Полевка, – сказал я. – Они полевками питаются.

– Откуда ты знаешь?

– К нам в школу лектор приходил, рассказывал.

– Из Королевского общества охраны птиц?

Я кивнул.

– Интересно! Жаль, меня там не было.

– Подумаешь, лекция как лекция, ничего особенного.

– Может, еще одну устроят, я бы тоже пришел.

– Да, может быть. Только родителей, кажется, не пускают.

Чем ближе, тем отчетливей видно было птицу. За полмили темнел лишь силуэт на фоне неба, а теперь я мог разглядеть тончайшие движения крыльев, каждый взмах. Отец притормозил, дал мне полюбоваться.

– Великолепно! – восхитился он.

Ржаво-красные крылья с белыми метками раскинуты буквой Т, в когтях безвольно болтается зверек.

– Кажется, у него там кролик, – предположил я.

– Чего он ждет?

– А?

– Что ж не улетит и не съест?

Коршун скрылся из виду, уплыл вдаль, в историю.

– Наверное, высматривал еще добычу.

– Это, должно быть, самка, – сказал отец. – У нее там птенцы, их надо кормить… как они правильно называются? – Мы снова летели на полной скорости. – Коршунки? Коршунята? – Мир за окнами проносился блеклым пятном. – Щенята-коршунята.

Я прыснул.

– Сколько ехать до Лидса?

Отец отпустил педаль.

– Я тебе уже наскучил?

– Нет, просто хотел узнать, сколько миль.

– Ты у нас штурман, ты и скажи.

– Но ты уже столько раз тут ездил! Тебе проще сказать.

– У тебя карта перед глазами, так? Вот и соображай. Каждый квадратик два на два дюйма. А в дюйме, грубо говоря, три мили. И если все их сложить…

– Неважно, – отмахнулся я, – ехать нам часа три, мама говорила.

– А ты ей поверил на слово, и все? Жалкая отмазка!

– Тогда дождусь указателя и прочту на нем.

– Лодырь.

Я пожал плечами.

– А я-то тебя считал любознательным!

– Возьми да скажи, ну что тебе стоит?

– Понимаешь, – начал отец, – в жизни все не так просто, как тебе хочется. И когда подрастешь, в голове останутся не те знания, что тебе на блюдечке поднесли, а те, что сам добывал. Взять хоть эту машину. Хочешь узнать, как она мне досталась?

Сейчас он, конечно, расскажет, и неважно, хочу я знать или нет.

– Эта машина мне досталась от старушки, чей дом я ремонтировал. Славно у меня вышло, верь моему слову, будто картинка из журнала “Идеальный дом”! Но, сказать по правде, очень тяжело мне это далось. Не просто все стены покрасил – три слоя водоэмульсионки, два слоя лака, – там у нее были обои, еще довоенные, приклеены промышленным клеем, под ними будто ушной серой намазано. Все обои пришлось отдирать, соскребать, от пола до потолка, а уж потом грунтовать. Зато в итоге старушка так была довольна, что решила мне отдать машину мужа, он незадолго до того умер, она ее продать собиралась, но сказала: “Знаешь что, Фрэн? Я видела, как здорово ты работаешь, а твой фургончик страсть как дымит – забирай машину Эдварда”. Хотела ее отдать в хорошие руки, тому, кто оценит. Видишь вон ту цифру? – Он ткнул пальцем в прозрачный пластмассовый экран счетчика пробега. – Больше сотни тысяч миль, да? А тогда было меньше девятисот. Я каждой пройденной милей горжусь, а о потраченных силах никогда не жалел. Понимаешь, к чему я веду?

– Ага, – кивнул я. – Понимаю.

– Умница.

Знай я тогда то, что знаю сейчас, – что “вольво”, в котором мы едем, куплен в рассрочку в Чесхэме десять лет назад и до сих пор оформлен на мамино имя, – я бы не повелся на историю о награде за труд. А тогда я принял его ложь за чистую монету.

Он свернул на первую же заправку с недорогим дизельным топливом. Пока он рассказывал, стрелка датчика топлива упала к нулю, и мы проехали, наверное, штук пять бензоколонок, прежде чем остановились на этой. Развалюха, каких было много в те времена, выглядела так, будто тут на досуге хозяйничала пестрая компания местных пенсионеров. Площадка не заасфальтирована, рукоятки насосов разъела ржавчина. В банках из-под маргарина – поникшие гвозди´ки на продажу.

Пока отец заправлялся и расплачивался, я ждал в машине с раскрытым атласом на коленях, изучал маршрут, который он начертил ярко-желтым. Сверстники мои учились читать карты на скаутских сборах, а я эту науку постиг благодаря уловке отца. Я сосчитал квадраты, перевел в дюймы и получил нужный ответ: до Лидса сто девяносто миль или около того. Но заметил я и кое-что другое. Отец выбрал не самый прямой маршрут. Он решил держаться извилистых второстепенных дорог.

Отец шагал по заправочной площадке, изучая чек.

– Я думал, выйдет дешевле, – сказал он, усаживаясь рядом. – Цены повысили, а прейскурант поменять забыли, раздолбаи. – Он спрятал чек в карман. – Конфетку хочешь? – И сунул мне под нос пачку мятных леденцов “Фокс”.

– Нет, спасибо.

– Я для нас припас по батончику на потом. – Перегнувшись через меня, он открыл бардачок и сунул туда свой запас сладостей.

– Почему мы едем не по магистрали? – спросил я.

Посасывая леденец, отец завел мотор.

– Там ремонт, – объяснил он. – От самого Лестера пробка, лучше обогнем.

– А-а. – Я поверил на слово. Мне казалось, у отцов нюх на подобное, как у мам – природный дар составлять букеты. Он врал так непринужденно, так уверенно, что у меня не хватало храбрости усомниться. – Все равно в милях столько же выходит, я считал.

– Значит, одобряешь? – Он вырулил с бензоколонки обратно на шоссе. – Видишь ли, штурман с капитаном должны быть заодно. Никакого самоуправства.

Я притих.

– Знаешь это слово – самоуправство?

– Нет.

Он помолчал, перекатывая во рту леденец.

– В общем, это когда кто-то слишком много о себе понимает, считает себя умнее всех. Когда посреди океана тонет корабль, обычно всему виной самоуправство. – И он глянул на меня, сделав большие глаза. – Но мы-то с тобой не потонем?

Я что есть силы ткнул пальцем в страницу атласа.

– Не-а.

Общего было между нами немного, и я цеплялся за любую мелочь, что нас роднила. Скажем, чтение. Он говорил, что его любимая книга – “Комедианты”, но из библиотеки чаще всего приносил толстые исторические романы – “Торквемада”, “Имя розы” – и продирался сквозь них месяцами; я же брал в основном научную фантастику или приключенческие повести для подростков, где бойкие юнцы гоняли на мотоциклах и охотились за сокровищами.

Мы часто смотрели по телевизору старые фильмы – напыщенные вестерны с оркестровой музыкой (отец, развалившись на диване с банкой пива, по ходу фильма комментировал: “Того, кто выбрал Богарта на эту роль, нужно повесить – да, шериф?”). Иногда по субботам, когда мама работала, он водил меня в кино на дневные сеансы, пусть некоторые фильмы мне было смотреть рановато, скажем, “Миллионы Брюстера” или “Восемь выходят из игры”. После сеанса отец говорил: “Что ж, не шедевр, но деньги назад я требовать не буду, а ты?” Дважды он возил меня в Эмершем, в мрачную бильярдную, – помню, его восхищало, как ловко я загоняю шары в лузы, но злило, что я каждый раз несколько минут прицеливаюсь, и в третий раз он меня с собой не взял.

В гольф-клубе мы тоже бывали часто, и отец между свиданиями с Надин учил меня, как держать клюшку, как правильно стоять. И любимый шоколадный батончик был у нас один и тот же, “Дрифтер” (не припомню другого такого сладкоежки, как отец). Мы оба любили спагетти болоньезе и гренки с малиновым вареньем, терпеть не могли цветную капусту и помидоры. В платяном шкафу он хранил черный футляр с белоснежной электрогитарой “Фендер Телекастер”, которую изредка вынимал, просто в руках подержать, тренькал большим пальцем по струнам. Его завораживала красота инструмента, а не звучание, – впрочем, как и меня. Что еще нас объединяло? Цвет волос один и тот же, иссиня-черный, и, как ни печально, черты лица я тоже унаследовал от него, потому сейчас и не люблю бриться перед зеркалом, сидеть в кресле у парикмахера или задирать голову в лифте с зеркальным потолком.

Прочие наши сходства столь несущественны, что и говорить не о чем. Я уверен, мы с самого начала смотрели на мир по-разному. Но когда мне было двенадцать, я трезвонил о его достижениях всякому, кто готов был слушать. Если приходящие няни спрашивали: “А твой папа? Вы с ним часто видитесь?” – меня так и распирало от гордости. Ну и пусть мы редко бываем вместе, не ходим в кино или куда-то еще, не едим больше за одним столом. У него есть дела поважнее, чем нянчиться со мной. “Он все время в разъездах, работает на съемках сериала”, – объяснял я. “А-а, – отвечали мне, – а что за сериал?” И лица светлели, стоило мне произнести название “Кудесница”, как будто оно объясняло его отсутствие, оправдывало его.

У меня никогда не хватало духу пересмотреть скрипучие видеокассеты с записями серий, которые я сделал еще мальчишкой, но я их сохранил – как хранят урну, когда прах уже развеян. Если бы я посмотрел серии снова, то стерлись бы все хорошие воспоминания о фильме, да и слишком велика пропасть между бедным нетерпеливым ребенком, который их записывал, и взрослым, продолжающим их хранить. Я вряд ли узнал бы про сериал, если бы не отец, однако первый же выпуск заворожил меня как ни одна другая история – я ощутил небывалый прилив радости, места и герои показались мне родными; эта история будто пряталась во мне с самого начала, как мушка в янтаре.

Я уверен, будут и у тебя увлечения, и ты поймешь, как тяжело с ними расстаться, даже когда ты их уже перерос. Я бредил “Кудесницей”, рассказывал о ней всем подряд – школьным приятелям, воскресному репетитору по математике, маминым подругам – словом, всякому, кто под руку попадется, – и верил, будто обладаю неким сокровенным знанием, ведь папа у меня в съемочной группе! Можно сказать, чувствовал себя избранным. Что ни день я пересматривал серии. Я и сейчас борюсь с желанием, но уже по иным причинам.

Намного проще было сторониться “Кудесницы” до интернета, который только запутывает дело. Благодаря новым технологиям множатся и способы распространять серии. Интернет – это свалка оцифрованных роликов на ютубе и прочих сайтах, они всплывают всякий раз, когда я, не в силах удержаться, набираю в строке поиска “Кудесница”, и приходится собрать всю волю, чтобы не запустить ролик. И видеокассеты до сих пор в продаже, как ни стараюсь я их отлавливать на Ebay и других интернет-аукционах, где люди со всего света сплавляют ненужный хлам; в сейфе у меня их сотня, а то и больше, а сжечь не поднимается рука. Труднее всего спастись от фейсбука, твиттера и других соцсетей – памятные странички и фанатские группы плодятся как саранча, и я вынужден их терпеть. Кто-то упорно восстанавливает все ссылки, что я удаляю со страниц Википедии, вроде этой:


КУДЕСНИЦА: НАЧАЛО

Материал из Википедии – свободной энциклопедии

У этого термина существуют и другие значения, см. Кудесница (телесериал).

“Кудесница: начало” – научно-фантастический роман детской писательницы Агнес Мозур. Предположительно она написала его на заре своего творческого пути (ок. 1954 г.), но опубликован он был только после смерти Мозур от рака поджелудочной железы в 1986 г. Полный машинописный текст вместе с неоконченными рукописями обнаружил в доме писательницы в Примроуз-Хилл издатель Кларенс Денхолм. Впервые опубликован издательством “Асфодел Пресс” в посмертном сборнике “В Чужемирье: новые, неизвестные и неоконченные истории”, переиздан отдельной книгой в октябре 1993 г., одновременно с успешной экранизацией для детей (в главных ролях Мэксин Лэдлоу и Майк Эган).

СЮЖЕТ

1955 год. Юный Альберт Блор с двумя сестрами бежит по лесу в отцовском поместье, отстает и от приступа астмы теряет сознание. Его находит среди опавших листьев странная, уродливая женщина по имени Крик и лечит травами. Она утверждает, что родом с далекой планеты Аокси и для всех, кроме Альберта, невидима.

По словам Крик, Земля – заброшенная тюрьма, и по всей Британии не счесть подземных казематов, где держали когда-то аоксинских преступников. Себя Крик называет “кудесницей”: “Я художница, мастер, а еще мыслитель. В первую очередь я изобретатель”. На Земле она оказалась из-за сбоя оборудования – перенеслась сквозь пространство и время; теперь у нее есть план, как вернуться домой, и она просит у Альберта помощи. Каждый день он навещает ее в лесу, и наконец она соглашается взять его с собой на Аокси.

Они вместе приносят материалы из бывших, по словам Крик, аоксинских подземных камер. Крик строит из них электрогенератор (“кондьюсер”) для межгалактического путешествия – но многое ли из того, что рассказывает Крик Альберту Блору, на самом деле возможно? Чья версия устройства мира правдоподобней?

ТЕЛЕСЕРИАЛ

Основная статья: “Кудесница” (телесериал)

После выхода книги в 1987 г. студия детских фильмов “Ай-ти-ви” приобрела права на экранизацию для британского телевидения совместно с “Нью Ориджинал”. Сценаристу Джоэлю Касперу (“Пантеон-9”) поручили написать сценарий первых шести серий. “Меня попросили сохранить мрачность оригинала и напустить туману, – признался Каспер в интервью для «Радио Таймс». – Пусть эта история и придумана давно, нынешним детям она наверняка придется по душе, они не любят слащавых сказочек”. Съемки начались в январе 1993 г. в павильоне Йоркширской телестудии в Лидсе; натурные съемки проводились в Ланкашире, Лондоне и Южном Уэльсе. Премьера состоялась в среду, 13 октября 1993 г., в 17:00.

Эту дату и время отец велел мне записать на бумажке и повесить на холодильник, чтобы мы с мамой не забыли посмотреть. Пять минут – и я пропал.

Первые кадры: тихий туманный осенний лес. На экране всплывают слова: “Девон, 1955 год”. Быстрый топот по мягкой земле, шорох листьев. Лесная чаща, забрызганные грязью детские ноги. Крупным планом – лицо младшего, отставшего. Кудрявый, в курточке и шортах, еле дышит. Один башмак потерял. Зовет остальных, просит подождать, но те бегут вперед. Кричат: “Кто последний – тот тухлое яйцо!” – или что-то вроде. Все дальше и дальше они. Делать нечего, надо пробираться вперед. Дышать все труднее, щеки горят. Приступ астмы. Тяжелый. Мальчик падает на лесную подстилку, хватаясь за грудь. Остальные слишком далеко, не замечают. Тревожные звуки фортепиано. Вид сверху: мальчик беспомощно лежит на ковре из сухих листьев – и экран белеет. Секунда – и белая мгла рассеивается, подрагивают макушки сосен. Женский голос: “Пей, малыш. Все пройдет”. Бледная рука приподнимает голову мальчика, другая подносит к его губам чашку. Мальчик пьет, зеленоватая струйка стекает по подбородку. “Дыши глубже, – велит ему голос. – Кружка раньянового чая тебя поставит на ноги”. Мальчик вновь дышит полной грудью. Открыв глаза, он видит свою спасительницу.

Есть в ней что-то не совсем человеческое. Глаза почти бесцветные, таких не бывает. Волосы жесткие, спутанные. Во рту ни одного зуба, лоб изрезан шрамами. Лицо рябое, в волдырях. Мальчик напуган, но встать нет сил.

– Кто… – только и может он сказать.

Она как будто удивлена.

– Как, ты меня видишь?!

Мальчик опять задыхается.

– Нет, нет, не пугайся, малыш. Не напрягай легкие. Видеть ты меня видишь – а слышишь?

Мальчик, не до конца оправившись от испуга, кивает.

– Так я и думала, что ты особенный.

Выговор у нее нездешний, как у выходцев с континента. Она встает во весь рост, и теперь видно, какая она высокая – два метра, не меньше. Босая, бежевый комбинезон смахивает на тюремную робу.

– Меня зовут Крик, – представляется она. – А тебя?

– Альберт, – шепчет мальчик.

– Ну что ж, отнесу тебя в лагерь, там немного придешь в себя. А потом отыщем твоих друзей и отведем тебя домой. Согласен?

Мальчик, совсем без сил, сонно хлопает глазами.

– Это раньян действует, – объясняет она. – Через часок-другой придешь в себя, обещаю. – Нагнувшись, она поднимает его, легко, как перышко. – Землянка моя в миле отсюда. Держись крепко, дорога тряская. – И уносит его в туманную чащу.

Все громче звуки фортепиано. Бегут по экрану вступительные титры. Странное дело, до сих пор помню всех, в том же порядке: Майк Эган, Джой Гривз, Кимберли Поуп, Малик Асан, Ева Килтер, Гэвин Уинн-Нортон; в роли Крик – Мэксин Лэдлоу. По мотивам романа Агнес Мозур. Продюсеры – Деклан Палмер, Кэрол Ривз, Брюс Хэзуэлл. Режиссер – Альфред О’Лири. Всплывает название, мерцает посреди экрана лунной дорожкой: “Кудесница”.

– Единственная приличная еда в этой тошниловке – блинчики, – сказал отец. – Но ты выбирай что хочешь.

До Линкольншира мы добрались без приключений. Городок, судя по карте, назывался Колстерворт. Откинувшись на спинку дивана, обитого искусственной кожей, отец достал коробку “Винтерманс” и буркнул, сунув в рот сигару:

– Есть тут хоть одна пепельница? – И кивком подозвал официантку. – Знаешь, зачем строят такие забегаловки у второстепенных дорог? Затем же, зачем рядом с букмекерскими конторами строят пивные. Приманки для отчаявшихся. – Зажигалка была у него дешевенькая, пластиковая, огонек давала крохотный, но отцу ее всегда хватало. – “Поваренок”! – фыркнул он, выпустив дым из ноздрей. – Название ничего тебе не говорит? Третьеразрядная кухня, вот что это значит. И порции крохотные. Когда-нибудь свожу тебя в хорошее кафе в Штатах. Там ты не встретишь уменьшительных названий. У них кафе называются “Слон” или “У толстяка Дэна”.

Я уставился в заламинированное меню, раздумывая, что выбрать – завтрак или десерт. В зале было почти пусто, за окном автостоянка, где грелся под скудным солнцем наш “вольво”. Из динамика лилась веселая босанова, но ее перекрывал шум автострады, что была через стенку от нас, как и кухня.

Подошла официантка с блокнотом:

– Что-нибудь выбрали?

– Перво-наперво, – начал отец, – мне нужна пепельница.

– Она должна быть на столе.

– Должна бы, – согласился отец, – да нету.

– Хорошо, сейчас принесу. – Из кармана передника она выудила ручку. – Что вы будете?

– Он еще не решил, ну а я буду блинчики с изюмом и кофе. И вот что мне скажите. – Он протер заспанные глаза и стал разглядывать палец, а она ждала. – Телефон-автомат у вас работает?

– Когда в прошлый раз проверяла, работал.

– Какие монеты он принимает самые мелкие – по десять, двадцать?

– Кажется, по десять.

– Отлично. – Он забрал у меня из рук меню. – Так что ты будешь, Дэнни?

– Не могу решить.

Отец поднял взгляд на официантку:

– Он будет блинчики с сиропом и ванильное мороженое. И колу… нет, колу вычеркните, принесите ему стакан молока. И мне тоже мороженого к блинчикам – почему бы и нет?

Записав все в блокнот, официантка ушла.

– Я хотел омлет с фасолью, – протянул я. – Или глазунью с сосиской.

– Поздно спохватился. Хочешь яичницу – не зевай. – Отец, вытянув шею, заглянул в фойе – неуютное на вид, с журнальной стойкой и возвышением для кассового аппарата. – Сбегай-ка в туалет. Диву даюсь, что ты столько терпел. Так и спишь до сих пор с мусорным пакетом под простыней?

– Папа, это было сто лет назад!

– Да неужели? А у меня совсем другие сведения.

Я отвернулся.

– Давай сходи, пока мы здесь. Мне сюрпризы в машине не нужны.

– Ладно.

Он бросил долгий взгляд в окно на стоянку. Где блуждали его мысли, неизвестно.

– Сдается мне, про пепельницу она забыла. Принесешь с соседнего стола?

Я соскользнул с дивана и оглянулся на столик позади нас. Там стояла стеклянная пепельница, полная окурков. Я вытряхнул их на тарелку с объедками, а пепельницу принес отцу.

– Молодчина. – Отец взвесил ее на ладони, с улыбкой глядя на фирменный знак. – А вот и наш герой, Поваренок! Чему он так радуется, а? Своему кругленькому счету в банке? Прихватить, что ли, на память? – Он поставил пепельницу на стол, стряхнул в нее пепел. – Если не отравимся.

– Раз тебе здесь так не нравится, то зачем мы сюда заехали? – спросил я.

Отец снова выпустил дым, глядя в окно.

– Подрастешь, Дэн, – поймешь, что есть два типа женщин: одних любишь и готов жениться, другие просто оказываются под боком, когда хочется сладенького. Вот и с ресторанами та же история. – Рядом с нашим “вольво” припарковалась машина, хоть на стоянке было еще много свободных мест. Отец широко улыбнулся. – Вдобавок я знал, что здесь есть телефон-автомат.

– Ага, надо маме позвонить.

– Правильно. – Он затянулся. – Пусть совесть тебя не мучает – ты был занят, с картой разбирался.

– Схожу позвоню?

– Погоди, сперва поешь. Только о том, чем я тебя кормлю, чур, молчок.

Вернулась официантка с напитками, поставила перед отцом кофе и, заметив пепельницу, извинилась.

– Голова сегодня как решето, – сказала она. Выражение это я слышал впервые, и теперь, когда слышу, вспоминается ее рука, зависшая над блюдцем отца, худая, с татуировкой. На большом пальце у нее не хватало накладного ногтя.

– Ничего, – успокоил ее отец. – Должен сказать, пепельница неплохая – удобная, широкая, и глубины хватает. Я даже подумывал украсть. Впрочем, вряд ли это поощряется в заведении столь высокого класса.

Официантка отозвалась с робким смешком:

– Вы не представляете, сколько их крадут!

– Еще бы, Келли! – поддакнул отец. Имя девушки он, должно быть, подсмотрел на нагрудном значке. – Спорим, этой прелести у вас дома штук пять, не меньше.

Девушка поджала губы.

– Не скажу, это секрет. – Наконец она вспомнила про мой стакан молока и, когда переставляла его на стол, пролила немного. – Ой! – Она промокнула посудным полотенцем бумажную подстилку. – Куда путь держите – в сказочные края?

Отец, прищурившись, разглядывал ее.

– Это как посмотреть, – ответил он. – Хочу показать парню, где я работаю.

– И где же?

– В Лидсе. В телестудии.

– Вот как! – Она стрельнула на меня глазами. – Интересно!

Я не мог усидеть в ожидании, пока он ей расскажет, – это же не пустяк какой-нибудь!

– Он в съемочной группе “Кудесницы”!

– Не всем это так интересно, как тебе, Дэнни, – осадил меня отец и, потушив сигару, уставился снизу вверх на девушку. – Это детский сериал. Но настоящий, серьезный, не то что “Радуга” или “Синий Питер”.

– Да, слышала. Сама не смотрела, но слышала.

– Дети у вас есть? Они, наверное, смотрят. Или книгу читали.

– Детей у меня нет. Зато племянницам моим, кажется, нравится.

– Для детского сериала он непростой, местами страшновато. Но мы выпускаем продолжение за продолжением – значит, детям нравится. Во всяком случае, моему. – Он кивком указал на меня.

– Потрясающе! – подхватил я. – Все так говорят.

В кухне что-то звякнуло.

– Блинчики ваши готовы, – спохватилась официантка. – Сейчас принесу.

– Хорошо. Ну а мы тут не заскучаем. – Отец взял с подставки пакетик сахара, высыпал в кофе, проводил официантку глазами. – Что скажешь о ней? – спросил он. – По-моему, неплохой человек.

Я принялся за молоко. Оно оказалось холодное, и ранка на языке сразу стала меньше болеть.

– Ногти у нее противные.

– Почему противные?

– Приклеенные.

– Ну и что. Нельзя судить о женщине по ногтям.

– Она официантка.

– Подумаешь! Ничего зазорного тут нет. Мама твоя, когда мы познакомились, тоже официанткой была. Работа как работа. Нельзя смотреть на людей свысока.

– Мама не была официанткой.

– Какая разница – банкеты обслуживала. Ну и пусть бесплатно, для твоего деда, но что было, то было.

С чего он вдруг ее расхваливает? – не понимал я. Она всего лишь подает нам завтрак в придорожной забегаловке на окраине городишки, куда мы никогда больше не вернемся, зачем мне вообще о ней думать? Но теперь я понимаю, что отец пытался мне привить свои жизненные ценности или хотя бы намекнуть, что те у него имеются.

– Вот что я тебе скажу, – продолжал он, – нельзя брезговать людьми из-за их профессии. Есть люди как раскрытые книги, и это нормально, не всем гоняться за мечтой. Но обычно – и клянусь, наша официантка – типичный случай, – люди намного глубже, чем кажется с первого взгляда. Взять хотя бы меня. Когда я оформлял сцену, я ведь был не просто плотник, верно?

Я кивнул.

– Вот, пожалуйста. – Подошла Келли с блинчиками. – Кому с изюмом? – И поставила тарелку передо мной. А когда ставила вторую, перед отцом, он коснулся ее руки:

– Это снежинка или паутинка?

Келли моргнула, отступила на шаг.

– А-а, вот это… Я, можно сказать, жалею.

– О чем тут жалеть?

– Понимаете, ошибка молодости. Поспорили с одним парнем, ну я и сделала, на спор. Жаль, ей-богу.

– Да ну! По-моему, красиво.

Она искоса уставилась на свою руку.

– Что ж, теперь не сотрешь. – Взяв под мышку пустой поднос, она посмотрела на меня: – Еще молока, дружок?

Я мотнул головой.

– Ну а мне еще кофе, – попросил отец.

Келли отступила, кивая: “Конечно”. И улыбнулась, как при мне не раз улыбались ему женщины – легкое движение губ, робкое, ждущее ответа. И он в ответ улыбнулся точно так же. И, повернувшись ко мне, продолжал наш разговор:

– К примеру, что можно сказать о Крик по первой серии? Странное существо, не более. А потом выясняется, что она не так проста. И главное, мы не торопимся ее судить. – Он развернул свои приборы и стал нарезать блинчики. – То есть откуда нам знать – а вдруг и у этой девушки какая-нибудь тайна? Взгляни на ее татуировку – а вдруг это… как его там… индограф? Всякое бывает. – С вилки у него капнуло мороженое. – А блинчики-то ничего! Жуй быстрей.

Я попробовал, но жевать было больно.

– Я не говорю, что она с другой планеты, ничего подобного, но не надейся по ногтям понять, что она за человек. – И только тут он заметил, что блинчики я почти не тронул. – В чем дело, до сих пор язык болит?

– Ага, болит.

– Тогда съешь мороженое, и все.

– Меня от него подташнивает.

– Это все от молока, наверное. – Он вытер рот. – Ну оставь.

– Можно в туалет?

– А я уж и не надеялся, что ты попросишься. Ладно, давай, да поживей. – Когда я слез с дивана и побежал прочь, он крикнул мне вслед: – Про запас не держи!

Мужские туалеты всегда казались мне нечистым местом – неистребимая вонь, мрачные ртутные лампы, немые незнакомцы подходят к писсуарам, а потом исчезают, не вымыв рук, – но туалет “Поваренка” был пропитан скверной насквозь. Быстро сделать свои дела у меня не получилось. А когда я сушил руки, то заметил на свитере дорожку сиропа, несколько капель-бусинок. Попробовал стереть, но стало только хуже. И я, плеснув на пятно воды, встал под сушилку.

Вернулся, а отец куда-то исчез. На столе остался завтрак, коробка “Винтерманс”, поперек тарелки – вилка и нож. Рядом блюдце, но без чашки.

– Он там, дружок, – раздался у меня за спиной голос. Келли, официантка. Она принимала заказ за соседним столиком. В ней что-то переменилось: лицо побледнело, будто только что напудрилась. Если она и вправду родом с другой планеты, то ловко это придумала – спрятаться в скверном придорожном ресторанчике. – Вон там! – Она махнула рукой.

Фрэн Хардести притулился между журнальной стойкой и автоматом с кока-колой. К уху он прижимал блестящую коричневую трубку телефона-автомата, в другой руке держал чашку кофе и за разговором прихлебывал. Наверное, с мамой говорит, подумал я.

– Неправильно все это, бред полный, – услышал я, подойдя ближе, – он мне сказал, две недели. А ее вообще спрашивали? Небось и не подумали?.. Да хватит тебе, Кью-Си, ты-то знаешь, я не… Ты же со мной был весь день. Да чтоб тебя, опять заладил! Я сыт по горло…

Так я впервые услыхал это имя – Кью-Си.

– Нет, дело вот в чем… да ты послушай! Откуда я мог знать, дружище? Занесло ее. Говорю тебе, она хочет меня опозорить, и я ни за что… – Заметив меня, он понизил голос, зазвучали примирительные нотки: – Ну я побежал, сын меня ищет. Но я перезвоню… Через час. Лучше никуда не уходи… Ну ладно. Только вот что – ты должен мне помочь, а то несправедливо получается. Пытаюсь взять себя в руки, но… Ладно. Потом. – Он повесил трубку и залпом допил кофе, а чашку оставил возле кассы.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю