Текст книги "Серебряная река"
Автор книги: Бен Ричардс
Жанр:
Криминальные детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)
На взморье
Мне очень хочется увидеть океан. Когда я смотрю поздним вечером фильмы, виды океанского берега вызывают у меня острую ностальгию. Стоящие у моря дома, где люди пьют по утрам кофе на верандах с белыми перильцами, трава на песчаных дюнах, колеблющаяся на легком ветру, пена прибоя, разбивающаяся на длинном песчаном пляже, зрелище туманного горизонта вдали – все это наполняет меня томлением. Но близость к пляжу и доступ к нему всегда находились в явной зависимости от денег: самое лучшее предназначено для богатых. Одна из немногих радостей, которые может принести большое богатство, это возможность удалиться на отдых в свой дом на берегу океана и просто сидеть, держа стакан виски со льдом, смотреть на волны и слушать ночью, как они беспрестанно разбиваются о берег.
Когда я беседую об этом с Эмили, она говорит, что отвезет нас в Брайтон. У меня не хватает духу объяснить ей, что мне в мечтах представляется нечто гораздо более величественное, чем туман над Ла-Маншем, рыба с чипсами и чайки, кружащие над пирсом. Однако похоже, что Эмили очень увлеклась этой идеей, и даже Клаудио согласен – наверно, у них есть какой-то план, поэтому на уикенд мы решаем поехать на взморье. Машина у Эмили старая – ее посчитали бы древностью даже в Монтевидео, и на заднем стекле приклеен плакат «Прекратим кровавое убийство китов!». Когда настает день поездки, машина действует согласно своему возрасту и отказывается заводиться, поэтому нам приходится сесть на поезд на вокзале Виктория.
– На днях мне довелось увидеть нечто странное и забавное, – говорю я ребятам, пока мы сидим и ждем отправления поезда, положив вещи на четвертое сиденье, чтобы никто больше не подсел к нам.
– Что же это было? – спрашивает Эмили. Она все еще бросает на Клаудио сердитые взгляды, потому что застала его пожирающим двойной чизбургер с беконом, когда вернулась после просмотра журналов в «John Menzies»[74]74
Крупная торговая сеть в Великобритании, занимающаяся, в частности, продажей полиграфической продукции.
[Закрыть]. Она взяла в дорогу сэндвичи с помидорами, завернутые в серебряную фольгу, и термос с кофе.
– Там, где я работаю, есть один журналист. И по какому-то странному совпадению он оказался в нашем клубе. Он там что-то пытается разузнать, и мне не совсем ясно, что именно. Во всяком случае, недавно вечером я его там встречаю, а он меня вроде как не замечает. Он увязался там за девчонкой. Она очень красивая, но это подруга того человека, который командует охраной. А с таким как он лучше не связываться.
– Значит, журналист увлекся его подружкой? – Эмили отрывает взгляд от журнала.
– Да, и это меня удивило, потому что я слышал, как на работе он постоянно разговаривает по телефону со своей девушкой, и мне всегда казалось, что у них очень серьезные отношения. Никогда бы не подумал, что он может пойти в клуб и начать бегать за кем-то еще. Правда, эта девушка очень красива.
– Ничего удивительного я в этом не вижу, – говорит Эмили. – Все мужчины таковы.
– Нет, не все. – Клаудио вращает глазами и снова углубляется в свой журнал – новейшие модели компьютеров вызывают у него похотливые взгляды. Да уж, каждому – свое.
– Во всяком случае, – продолжаю я, – я недавно делаю уборку и вижу, как они вдвоем поднимаются наверх – туда, где мы храним инвентарь.
– Да что вы! – Эмили прикладывает руку ко рту. – Вот скотина.
Девушку мой рассказ явно задел за живое. Клаудио выглядывает в окно и досадует на то, что отправление поезда задерживается, делая вид, что ему неинтересно.
– Они находятся там примерно двадцать минут, и тогда старший бармен идет наверх и говорит им, чтобы они спускались. Через две минуты появляется журналист, а еще через минуту – девушка.
– Но больше этого никто не заметил? Тот охранник не поймал их? Где он был, когда все это происходило?
– Ну, он туда заглядывает только в начале вечера и в конце, а все остальное время где-то ездит по своим делам – не знаю, чем уж он занимается.
– Так что их никто не застукал?
– Никто, только старший бармен.
– И вы.
– Ну, меня это мало касается – я лишь наблюдал. Думаю, что старший бармен на самом деле ходил их предупредить, потому что через двадцать минут этот охранник вдруг появляется в клубе.
– Романтическая история или грязная измена? – Эмили упирает подбородок в ладонь в шутливой позе мыслителя. – Как мы решим?
– Наверно, немного того и немного другого, – замечаю я. – Как почти в любом деле.
– Я думаю, что это отвратительно, – вдруг заявляет Клаудио. – Смесь инфантильности и эксгибиционизма.
– Э-э, да ты резонер, – весело замечает Эмили, как если бы показала ему на развязавшийся шнурок. – Не знаю, откуда это у тебя, потому что твой папа совсем не такой. Вот вопрос, который мы должны разрешить во время нашего путешествия: каким образом Клаудио стал таким занудой?
К моему удивлению, Клаудио начинает хохотать и шутливо замахивается на девушку. У него явно улучшился характер с тех пор, как появилась Эмили, он даже стал с некоторой иронией относиться к самому себе, намеренно давая возможность подразнить себя, преувеличивая свое показное фарисейство, чтобы дать другим возможность посмеяться над ним. Неожиданная, но приятная эволюция.
Мы идем от станции к воде кружным путем, и неожиданно мне становится легко и радостно на сердце. Солнце освещает высокие белые фасады, дует теплый ветерок. Я вспоминаю, что давно не выбирался из Лондона, а до чего же приятно вдыхать морской воздух. Единственный недостаток здешнего моря – галечный пляж. Хотя и радостно слышать, как волны шуршат голышами, но пляж без песка я всегда считал некоей пародией, типично английским кошмаром. Клаудио подбирает камушки и пытается «печь блинчики», но они сразу тонут.
– Главное – выбирать плоские камни, – говорит Эмили. Она встает на колени и шарит вокруг, пока не находит камушек, который ей нужен, и швыряет его. Он делает четыре или пять больших скачков, а потом – еще несколько коротеньких прыжков и тонет. Клаудио делает новую попытку, и его камушек подпрыгивает один раз, благодаря чему он выглядит очень довольным собой. Эмили надевает шляпу, чтобы защитить свою бледную кожу от солнца.
– Когда дует легкий ветерок, еще хуже, – говорит она, придерживая рукой шляпу, чтобы та не улетела. – Потому что тогда не замечаешь, что уже начинаешь сгорать.
Мы сидим у моря, смотрим на волны и на нескольких ребятишек и собак, которые играют в несильном прибое.
– Нам нужно тебе кое-что сообщить, – вдруг обращается ко мне Клаудио. – Мы с Эмили будем жить вместе. Возможно, мы потом поженимся. Я знаю, что в тебе сидят все эти предрассудки шестидесятых годов и ты считаешь брак буржуазным институтом, но я склонен считать, что обязательства тоже имеют значение…
– Замолчи, Клаудио, ты не на дискуссии, – возмущается Эмили.
– Я только проясняю обстановку.
– Ну и ну, – говорю я, – я рад и удивлен. Сколько тебя знаю, Клаудио, ты редко демонстрировал хороший вкус. Я недолго знаком с Эмили, но очень счастлив, что она будет моей невесткой.
Эмили ужасно краснеет и смотрит в сторону.
– Так, – продолжает она, глядя в море, – есть еще один вопрос. Мы хотим провести медовый месяц в Уругвае. Я столько слышала о нем. А Клаудио сможет увидеть страну, где он родился.
– Ох, – говорю я.
– Да, по словам Клаудио, вы все время вспоминаете это место, Пунта-дель-Дьябло. Мы хотим поехать в Монтевидео и в Пунта-дель-Дьябло.
– Я понимаю, – бормочу я и тоже смотрю в море, потому что мои глаза наполняются слезами.
– Дело в том, что мы думали… нам показалось, что было бы неплохо побывать там с… понимаете… с тем, кто знает эту страну…
– Но не могу же я ехать с вами в ваш медовый месяц.
– Да, но мы подумали, что можем уехать на неделю одни. А затем приедете вы. Я знаю, что вы были там еще раз, но Клаудио никогда…
Да, я однажды возвращался в Уругвай, это было в восьмидесятые, когда проводился плебисцит, чтобы решить, освободить ли военных от ответственности за их преступления. Результаты голосования оказались положительными. Да здравствует национальное примирение!
– С вашей стороны это очень мило… – Я разглядываю судно, виднеющееся на горизонте, в том таинственном месте, где небо погружается в воду. Судно, прокладывающее свой путь через жидкую оболочку Земли, кажется почти неподвижным.
– Я действительно вам благодарен, но боюсь, что вы не слишком удачно придумали, – произношу я наконец. – Кроме того, я не могу себе этого позволить.
Клаудио поднимается на ноги. Он подбирает камень и разглядывает его на ладони, потирая пальцем и как бы полируя.
– Знаешь, папа, – говорит он, – когда я был маленьким, я никогда не знал, куда мы теперь поедем, на каком автобусе или самолете мы отправимся дальше. А когда ты был в Аргентине, а мы уехали в Мексику, я и вовсе решил, что ты мертв и мы никогда больше не увидимся. Возможно, тебе тоже было нелегко действовать как настоящему герою, но маме приходилось утешать нас, плачущих по отцу, и пытаться уложить спать. Я не хочу вставать ни на чью сторону, но думаю, что ты так никогда и не разобрался до конца, почему она постоянно сердилась на тебя. А потом мы приехали в Голландию и жили там полгода, но ты решил, что в Англии лучше, и мы переехали сюда. Я изо всех сил старался прижиться, но меня дразнили в школе за незнание английского, и где же ты был тогда? Где были твои чертовы тупамарос, все их песни и глупые лозунги, когда меня возили мордой по грязи? У меня появились кое-какие знакомые в компьютерном клубе, я занялся этим делом и теперь зарабатываю компьютерами себе на жизнь. Но ты не перестаешь насмехаться надо мной при каждом удобном случае. Поэтому если ты хочешь быть в Уругвае, когда я туда поеду – а я действительно хочу это сделать, – так поезжай, и нечего ломаться. А если я предлагаю оплатить тебе билет, то, думаю, лучше продемонстрировать некоторое уважение ко мне и хорошие манеры, проглотить свою дурацкую гордость и вежливо принять предложение сына. Потому что ты – я никогда раньше не говорил тебе об этом – в большом долгу передо мной.
Клаудио бросает камень, который летит длинной дугой. Он шлепается в море и исчезает. Мой сын сердито шагает прочь вдоль берега. Эмили смотрит в то место, где упал камень.
– Я думаю, он прав, – говорит она.
– Когда Клаудио был маленьким, – говорю я, – он гонялся за газетами на крыше нашего патио. Он так смеялся, когда бегал за ними. Он был счастливым ребенком.
– У него мало друзей. Но он по-своему счастлив. Клаудио действительно хочет, чтобы вы поехали. И вам не следует выдвигать денежный вопрос как причину отказа. Это недостойно.
Я ничего не могу ответить: я слишком ошеломлен тем, что сказал Клаудио. Разве я прожил свою жизнь, не заботясь о других? Разве я эгоистично играл в революционера, пока моя жена укладывала детей спать и утирала их слезы? Было ли это подлинной страстью или просто веянием времени, данью моде? Может быть, я действительно растратил жизнь, занимаясь утонченным притворством и избегая ежедневного труда, основательности и переговоров, благодаря которым люди могут жить как общественные существа?
– Он скоро вернется, – сказала Эмили спокойно. – Клаудио много думал о том, чтобы вы поехали с нами. Он очень хочет этого. Я думаю, его просто разочаровала ваша реакция.
– Я никогда никому не хотел причинить вреда. Однако Клаудио прав. Ему пришлось таскаться по разным местам. Хотя в то время… это трудно объяснить… у меня не было ощущения, что есть какие-то другие варианты. Дело вовсе не в том, что я был беспечным.
– Клаудио много рассказывал мне о том, как его обижали в школе. – Эмили перебрасывает камушек с ладони на ладонь. – Вы знали об этом?
– Нет, – говорю я хмуро.
– Почему ваша жена вернулась в Голландию?
– Ей не понравилась Англия. А наши с ней отношения прекратились задолго до этого.
– Почему же она не вернулась в Уругвай?
– Многие уезжают из Уругвая. Не только по политическим причинам. В Голландии им было лучше. Моя дочь смогла там учиться. А Клаудио просто устал от переездов…
– И он не хотел оставлять вас одного. Он любит вас и восхищается своим отцом. Пошли найдем его. Я проголодалась.
Мы идем вдоль берега и находим Клаудио, который печально сидит и смотрит на волны, набегающие на берег. Эмили гладит его по голове и уходит вниз, к морю; там она бродит босиком по воде, придерживая юбку руками; волны хлопают по ее голым ногам, и она слегка подпрыгивает на каждой волне. Я сажусь рядом с Клаудио.
– Прости меня.
– Все нормально.
– Я виноват во всем, – добавляю я, – ты был прав.
– Я тоже не во всем прав, – говорит он. – Я уважаю дело, которым ты занимался. Оно было обречено, но ты все-таки боролся. Нельзя отказываться от того, во что ты веришь, только потому, что у тебя есть дети.
– Не каждый согласится с этим, – отвечаю я.
– Да, конечно. Это – как те политики, которые утверждают, что не могут допустить, чтобы их дети страдали из-за их политических взглядов, и поэтому посылают их учиться в частные школы. Это очень жалкий довод.
– Конечно, в нем нет логики, – отвечаю я.
Клаудио поворачивается и улыбается мне.
– Это логика лицемеров, – говорит он. – По крайней мере, ты не лицемер.
– Я рад, что ты собираешься жениться на Эмили. Она очень хороший человек. Пусть это звучит покровительственно, но это правда. Я счастлив, что она будет моей невесткой.
Какое-то время мы наблюдаем, как Эмили придерживает юбку у колен, а волны разбиваются о ее голени. Она посылает нам улыбку.
– Так ты приедешь к нам в Уругвай?
Я киваю, и наступает молчание. Эмили возвращается с моря, держа перед собой босоножки, как ласты.
– Я умираю от голода, – заявляет она.
– Давайте купим жареной рыбы и чипсов, – предлагает Клаудио. – Хотя Эмили, раз она такая ущербная, придется довольствоваться чипсами.
– Значит, я ущербная, потому что не желаю есть мясо?
– Питаться мясом – естественно. Людям повезло: мы на вершине цепочки питания, мы можем есть все, что захотим. Между прочим, окажись на необитаемом острове и будь там корова, что бы ты сделала?
– Съела бы тебя, – говорит Эмили, беря его руку в свою, – а корову сохранила для умных разговоров.
Я иду позади них по улицам этого знаменитого английского приморского города, а они продолжают подшучивать друг над другом; солнце согревает улицы и родителей, пасущих свое потомство. Двое геев проходят, взявшись за руки, весело смеясь и болтая. Интересно, а как к таким вещам теперь относятся в Пунта-дель-Дьябло?
Усталые, мы сидим на станции и ждем поезда на Лондон. Эмили положила голову на плечо Клаудио. Она держит белый бумажный пакет с морскими камушками, которые она собрала для своих племянниц и племянников, которые, очевидно, весьма многочисленны. Перед самым отходом поезда мы слышим на платформе хриплый смех и крики, и четверо мужчин запрыгивают в наш вагон. Они очень пьяны и похожи на солдат в увольнении, особенно двое – один с усиками, а второй – с короткой стрижкой.
Все настораживаются, когда эти люди заходят в вагон. Они шумно выкрикивают непристойные комментарии в адрес двух проходящих мимо девушек с рюкзаками, приглашая их к себе в купе. Девушки смотрят так, будто приглашение прыгнуть в яму с тараканами было бы для них приятнее, и спешат пройти мимо.
Поезд трогается, а эти типы все никак не уймутся. Отвратительный смех и однообразные непристойности звучат так громко, что не замечать их невозможно. Кое-кто закрывает глаза и делает вид, что спит. Предметом веселья компании становится то, что сидящий впереди них человек лыс. «Смотрите – Коджак[75]75
Заглавный герой телевизионного сериала (1973–1978) о работе нью-йоркской полиции. Роль грека Тео Коджака сыграл Телли Савалас.
[Закрыть]! Эй, вареное яйцо, лысый, ты оглох, что ли?» Они угрожают пареньку, везущему по вагону тележку с сэндвичами, потому что у него нет пива, которого они хотят. «Бей ирландцев!» – кричат они ребенку лет десяти, на котором надета футболка с ирландской эмблемой. Говорить становится невозможно. Мы пытаемся обменяться несколькими словами, но назойливый шум, визгливый смех и бесконечные сальные шутки делают это невозможным.
– Qué son asquerosos los ingleses a veces[76]76
До чего же омерзительны иногда бывают англичане (исп.).
[Закрыть], – спокойно шепчет мне Клаудио. Это правда. Англичане, способные проявить такие хорошие манеры и изящество, способны и на большие достижения в бессмысленном насилии и хамстве, причем это не связано с их социальным положением.
В Латинской Америке – на континенте с высоким уровнем бедности, жестокости и насилия – вас вполне могут ограбить и ударить ножом, но лишь с целью наживы. Латиноамериканец может пить всю ночь на крестинах, а на рассвете подраться с кем-то почти ему незнакомым. Однако такое вот дегенеративное поведение, столь не вяжущееся с благовоспитанными супругами, играющими на берегу с детьми и собаками, настолько чуждое мелким любезностям, мягкому обаянию, которое делает жизнь в этой сумрачной стране более сносной, эти нарочитые травля людей и вульгарные выкрики являются типично английскими.
– Мне нужно в туалет, – шепчет Эмили.
Чтобы попасть в туалет в конце вагона, нужно пройти мимо этих людей.
– Может быть, потерпишь? – спрашивает Клаудио.
Эмили качает головой.
– Я пойду с тобой, – предлагает он, но она снова качает головой.
– Все будет в порядке.
Эмили пробирается вдоль вагона и проходит мимо мужчин, которые не обращают на нее внимания, потому что воют от хохота, вспоминая какой-то веселый случай из своей загородной прогулки, несомненно очередное унижение кого-нибудь несчастного, который попался им на пути. Я немного успокаиваюсь и смотрю на пролетающий за окном сельский пейзаж и синеву темнеющего неба. Надвигается ночь.
– Рыжая! Эй, рыжая, иди сюда ко мне на колени! – Мужчины увидели Эмили, возвращающуюся из туалета. Она неловко и мучительно улыбается, стараясь не обращать на них внимания.
– Рыжая, а у тебя на лобке такого же цвета волосы? А? У тебя рыжие волосы на лобке? Давай, покажи нам.
Они выставляют в проход ноги, так что Эмили приходится перешагивать через них. Поезд трясет, она спотыкается и вынуждена опереться на сиденье. Мужчины улюлюкают. Клаудио встает.
– Я только помогу ей, – говорит он спокойно.
Дело скверное, я уверен, что из-за вмешательства Клаудио все станет гораздо хуже – им только того и нужно. Через мгновение Эмили пройдет дальше, а они, наверно, перестанут издеваться или найдут для издевки кого-нибудь другого. Но я понимаю, почему Клаудио не может промолчать.
– А ну-ка заткнитесь! – обращается к ним Клаудио. Он протягивает Эмили руку и проводит ее мимо наглецов. Один из мужчин встает.
– Что ты сказал?
Я встаю и иду по вагону.
– Послушайте, не будем ссориться. Просто…
– Заткнись, сучка.
– Давай, Люк, влепи глупой сучке, – подзуживает своего дружка один из сидящих.
– Так, – произносит Клаудио с видимым спокойствием, которое может как привести в ярость, так и смутить его противника. – Если ты скажешь моей невесте еще хоть слово, я тебя убью. Или искалечу. И твоих дружков заодно.
Остальные пассажиры упорно смотрят перед собой или делают вид, что спят. Хулиган удивленно уставился на Клаудио, и Клаудио спокойно встречает его взгляд. Внезапно в вагон входит кондуктор, проверяющий билеты. Это крупный мужчина, который сразу понимает, что происходит.
– Ну-ка, все сели, и чтобы больше этого не было. Или я сейчас сообщу по радио на следующую станцию, и вас встретит полиция. Решайте сами.
Он не делает какого-либо различия между нами, но я знаю, что он обращает свои слова к четырем наглецам.
– Поди сядь на диету, ты, жирный козел, – говорит один из мужчин, но очевидно, что они не станут сейчас затевать драку.
– Давайте, – продолжает кондуктор. Я замечаю на лацкане его форменного пиджака значок профсоюза, и это меня почему-то успокаивает. – Сядьте на свои места. Если вы тут устроите какие-нибудь беспорядки, я вызову полицию. Садитесь, пейте свое пиво и оставьте людей в покое.
– Да пошел ты, кусок сала! – говорит Люк. Вдруг, к моему удивлению, со своего места поднимается крашеная блондинка средних лет с толстыми золотыми цепочками.
– Меня от вас тошнит, – заявляет она. – Вы омерзительны. Нам пришлось слушать вас с самого Брайтона. Был бы жив мой муж, он бы вам показал. Вы не мужчины, а сопляки.
– Ты своего мужа запилила до смерти? – спрашивает один из мужчин, но заметно, что баланс сил решительно изменился против них.
Мы возвращаемся на свои места, а кондуктор садится в конце вагона. Не прекращается поток оскорблений и дурных шуток: относительно рыжих волос Эмили – «спорим, у нее в вибраторе батарейки „Duracell», веса кондуктора – «у нас тут в вагоне долбаный пятый телепузик» и покойного мужа этой женщины – «наверно, он помер, когда наделочки и увидел ее рожу». Но их смех стал более вымученным и менее торжествующим, и в Ист-Кройдоне они выходят без потока ругательств, к которому все уже приготовились. Женщина, которая выступила, смотрит на Клаудио и улыбается ему.
– Ловко ты его припугнул, – обращаюсь я к Клаудио, когда поезд пересекает Темзу – «Я убью тебя…»
– Я не шутил. Меня перестали задирать в школе после того, как я усвоил простой урок. Никакая боль, которую они могли мне причинить, не была хуже страха и унижения быть постоянной жертвой. Поэтому я дал обидчикам понять, что умру, но постараюсь убить их, если это понадобится. Я буду нападать на них, пока стою на ногах, и им придется избить меня до потери сознания, чтобы остановить. А потом я снова нападу на них. Единственной альтернативой для них было оставить меня в покое, что они в конце концов и сделали.
– Интересная стратегия, – говорю я.
– Никогда не могла понять, – размышляет Эмили, – почему мужчин так интересуют лобковые волосы рыжих женщин. Больше никому не задают постоянно этот дурацкий вопрос.
– Не всех мужчин, – уточняет не любящий обобщений Клаудио. Я хочу пошутить, что у него в жилах течет не кровь, а двоичные коды, но вспоминаю его недавнее выступление и решаю промолчать.
– Ах, простите! – смеется Эмили и шлепает его по руке.
Поезд раскачиваясь, въезжает на вокзал Виктория, и мы собираем вещи. До чего же мне не хочется оставаться одному, но Эмили берет под руку Клаудио, и они собираются взять такси и ехать в Уоппинг.
– Может быть, пойдем вместе и вы тоже возьмете такси? – предлагает Эмили, но я отрицательно качаю головой.
– Я поеду на автобусе, это займет столько же времени.
Уверен, что они оба почувствовали облегчение.
– Еще раз поздравляю. – Я обнимаю их. – Очень рад за вас.
Cielo mi cielito lindo[77]77
О, мое прекрасное небо (исп.).
[Закрыть], – тихо напеваю я про себя, глядя в окно автобуса по пути в свою пустую квартиру. Я все еще под впечатлением критики, услышанной от Клаудио, которая, как пульсирующая боль в ожоге, напоминает о своем существовании. Я знаю, что ночью мне будут сниться сны, и страшусь их яркости, которая оставляет во мне беспокойство и печаль. Океанские волны накатывают на берег в Пунта-дель-Дьябло. Скоро мой сын с молодой женой отправятся туда, чтобы провести свой медовый месяц; они остановятся в гостинице с кафельным полом, занесенным песком; они будут сидеть на балконе, глядя на горизонт. В моей жизни было немало хорошего. Я совершал благородные поступки; я сильно любил женщину, и спустя двадцать лет мне не хватает ее, и я тоскую по ней почти так же сильно. Я был участником подпольного партизанского движения. Очень романтично. Благородный седой герой. «Неужели все было ради этого?» «Некоторые его рассказы действительно интересны». «Где были эти чертовы тупамарос?» Я никогда не жалею себя, но сейчас жалость накатывает на меня волнами. Слез нет, но до чего же тяжело на сердце, и как же я сейчас одинок. Я ощущаю свое дыхание. Как будто мне приходится бороться за каждый вдох, как будто кислород медленно выходит из автобуса, из моих легких. Сейчас я начну задыхаться. Жаль, не с кем поговорить. Я хочу вскрикнуть. Я хочу позвать на помощь.
Cielo mi cielito lindo, danza de viento y juncal…
Только песня сейчас может мне помочь.
Prenda de los Tupamaros, flor de la banda oriental…
Город огромен, а я одинок.
Буду петь дальше и сойду с автобуса.
Открою входную дверь и включу свет. Налью себе большой стакан виски и, может быть, немного посмотрю телевизор. Завтра посмеюсь с Панчо и расскажу ему про Брайтон. Все не так уж плохо, Орландо, все будет хорошо. Давай, соберись с духом, дыши глубже, все образуется. Продолжай петь, и скоро ты будешь дома.
