Текст книги "Петля будущего"

Автор книги: Бен Оливер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Бен Оливер
Петля будущего

Для Сары: извини, в этой истории драконов нет.

Жизнь кипела в нем, вставала бурным разливом, и каждый мускул, каждая жилка играли, были в огне, и радость жизни претворялась в движение, в эту исступленную скачку под звездами.

ДЖЕК ЛОНДОН

«ЗОВ ПРЕДКОВ»

Original English language edition first published

in 2020 under the title THE LOOP by The Chicken House,

2 Palmer Street, Frome, Somerset, BA11 1DS

Translation Copyright © Chicken House Publishing Ltd

Text copyright © BEN OLIVER 2020

The Author/Illustrator has asserted her moral rights.

All rights reserved.

Перевод с английского К.В. Руснак

© Руснак К., перевод на русский язык, 2020

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

День 736 в Аркане

Жатва начинается, и остается лишь страх. Так все и происходит, каждую ночь в одно и то же время.

Проходят минуты или даже часы – сложно сказать, – и в какой-то момент у меня начинаются галлюцинации.

Мой разум растворяется в боли и панике, и вот я уже за пределами камеры. Я стою на крыше Вертикали «Черная дорога» – башни с километр в высоту, где я когда-то жил. Светловолосый мальчик что-то кричит, пытается достать пистолет из кармана, отступая к краю здания, в то время как девушка в маске ведьмы подходит к нему все ближе и ближе. Если я ничего не сделаю, он убьет ее.

– Отойди! – кричит он, голос его дрожит от ярости и страха.

Еще один рывок, и вот ему удается достать пистолет из кармана. Он делает шаг назад, увеличивая расстояние между собой и девушкой в маске, и направляет пистолет ей в лицо.

Жатва заканчивается, и я открываю глаза. Я лежу, полностью истощенный, на твердом бетонном полу моей крошечной серой камеры. Сердце бьется громко и быстро, отражаясь эхом от стен прозрачной стеклянной трубы вокруг меня.

Я пытаюсь подготовиться к тому, что будет дальше, пытаюсь задержать дыхание, но времени нет. Вода хлещет с потолка мощным потоком, и я почти уверен, что задохнусь. Мои легкие горят, а труба продолжает заполняться водой с химикатами. Мое истощенное тело умоляет меня вдохнуть кислород, но если вдохну, то умру.

Спустя, кажется, лет сто в полу открывается решетка, и стекающая вода под давлением прижимает меня к полу. Вода ушла, я лежу, хватая ртом воздух и пытаясь откашляться.

Затем приходит горячий воздух: струя непрерывного ветра, горячего настолько, что он практически обжигает мою обнаженную кожу.

Наконец одежда на мне высыхает, поток воздуха прекращается, труба поднимается обратно в потолок до следующего дня, а я, не в состоянии пошевелиться, так и остаюсь лежать на холодном полу.

В Аркане это единственное подобие душа, на которое можно рассчитывать, – утвержденная правительством пытка водой, имитирующая утопление.

Скоро пойдет дождь. Каждую ночь, несмотря на боль после жатвы энергии, я заставляю себя не спать, чтобы посмотреть на дождь. Он начинается в полночь – спустя полчаса после завершения жатвы – и льется стеной, словно муссон, на протяжении тридцати минут.

– Хэппи [1]1
  Хэппи – счастливый (англ.).


[Закрыть], поговори со мной, – выдавливаю я, задыхаясь, и экран на стене оживает.

– Да, заключенный? – отвечает мне спокойный, почти умиротворяющий женский голос.

– Состояние жизненно важных органов? – командую я.

– Сердцебиение двести один удар, замедляется. Давление крови сто сорок на девяносто. Температура тридцать семь и две. Частота дыхания сорок один…

– Хорошо, хорошо, – прерываю я, – спасибо.

Я встаю – от такого простого действия ноги дрожат и сводит мышцы. Я осматриваю камеру и постепенно успокаиваюсь: те же четыре серые стены, голые, только в одной из них дверь тридцать сантиметров толщиной, на другой – экран и крошечное окно в задней стене; односпальная кровать с тонким покрывалом и тонкой подушкой; унитаз из нержавеющей стали в углу и раковина рядом с ним; стопка книг да стол, приваренный к полу, – вот, пожалуй, и все.

Подняв глаза на затемненный экран, вижу, что через пять секунд наступит полночь, а я, кажется, еще не до конца оправился. Изнуренный, я заставляю дрожащие ноги двигаться, подхожу к задней стене и сквозь крошечное прямоугольное окно устремляю взгляд на небо.

Я до сих пор дышу так тяжело, что мне приходится слегка отстраниться, чтобы стекло не запотевало.

Сотни маленьких взрывов вспыхивают в темной ночи. Я не слышу их, потому что комната звукоизолирована, но помню этот звук с детства и могу представить разрывающее воздух эхо. Темные облака, оставшиеся после взрывов, сливаются в сплошную пелену дыма. Дождь начинается с такой силой, что первые капли буквально отскакивают от бетона. Глубокие лужи образуются за считаные секунды, и запах дождя поражает меня – не настоящий, конечно, но я помню из детства, как пахнет дождь: свежий, чистый аромат. Если закрыть глаза, то я могу отчетливо услышать и шум дождя; каждый раз, когда я думаю об этом, мне хочется выйти и ощутить капли на своей коже, но я не могу.

Дождь означает новый день. Второе июня, мой шестнадцатый день рождения. Я здесь уже более двух лет. Начинается мой семьсот тридцать седьмой день в Аркане.

– С днем рождения, – шепчу я.

– С днем рождения, заключенный номер 9–70–981, – отвечает мне экран.

– Спасибо, Хэппи, – бормочу я.

Я ложусь и стараюсь не плакать, убеждая себя, что пользы от этого никакой, что ничего не поменяется, но не могу остановить слезы в глазах.

Я чувствую близость стен, толстый металл двери, которую я никогда не открою, чувствую тщетность всего этого. Я твержу себе, что мне не нужно соглашаться на Отсрочку, что могу отказаться от нее и принять тот факт, что меня приговорили к смерти, а значит, смерть – единственный выход отсюда. Мне не нужно бороться с этим.

Чувство бесполезности и безнадежности – вот что остается, если лишить власть сострадания, правосудие – милосердия, если позволить машинам решать судьбу людей.

День 737 в Аркане

И снова я просыпаюсь раньше, чем прозвучит будильник.

Я наблюдаю, как экран переключается из неактивного спящего режима в яркое свечение.

07:29 переходит в 07:30, и я повторяю в унисон будильнику:

– Заключенный 9–70–981, сегодня четверг, второе июня. День семьсот тридцать седьмой в Аркане. Температура в вашей камере девяно…

– Пропустить, – бормочу я и, взмахнув ногами, встаю.

– Хорошо. Пожалуйста, выберите завтрак, – требует голос.

Я прошу Хэппи дать мне тосты и апельсиновый сок.

Я поворачиваюсь к экрану: в левом верхнем углу моя фотография. Это фото было сделано в день моего заключения и получилось ужасным: у меня ошеломленное выражение лица, то тут, то там шрамы выделяются белыми пятнами на моей темной коже; мой нос выглядит больше обычного, а уши торчат, как ручки кувшина. Если бы я был богатым, эти нетрадиционные черты были бы косметически исправлены до моего рождения, но я Убогий, так что жить мне с большим носом, кривыми ушами и шрамами, которые я заполучил уже позднее. Хотя я не против – мама всегда говорила, что они придают мне характер. Под фотографией – информация, которую экран зачитывает мне каждое утро: температура снаружи, температура в камере, дата и время, количество дней, прожитых мною в Аркане, и обратный отсчет до моей казни и до следующей Отсрочки – они проходят с разницей в один день.

Под экраном открывается панель, и на маленький металлический стол выкатывается поднос с завтраком.

Тост настолько сухой, что трудно глотать. Закончив, я кладу поднос обратно на панель, на которой он появился, и его увозит конвейерная лента.

– Заключенный 9–70–981, – снова звучит голос Хэппи, – сегодня четверг, вы получаете чистую форму.

– Точно, – отвечаю я, отрывая липучую застежку спереди на белом тюремном комбинезоне и сбрасывая ботинки.

Снимаю трусы – тоже выданные в тюрьме, до невозможности накрахмаленные и грубые – и кладу кучу вещей в лоток, который закатывается по конвейерной ленте обратно. Грязная одежда исчезает, и я жду, стоя обнаженным посреди камеры. Спустя пару секунд появляется чистый комплект одежды, аккуратно сложенной и такой же жесткой.

Я кладу большую часть одежды на кровать, натягиваю дополнительную пару шорт, которые попросил и которые мне выдали как часть тюремной формы, и начинаю разминку: отжимания, приседания, упражнения на пресс, подтягивания в дверном проеме и еще с полдюжины разных упражнений, пока пот не стекает с меня ручьями. Обычно тренировка занимает не больше часа, но сегодня мне не хочется останавливаться, мне хочется двигаться и убежать от настигающей меня боли. Я начинаю все заново: отжимания, приседания, пресс, подтягивания, – и продолжаю работать до изнеможения и обжигающей боли в мышцах.

Я лежу на полу, абсолютно обессиленный, и, наконец, сдаюсь перед болью.

Мэддокса больше нет.

Я принимаю этот факт, позволяю ему накатить на меня гигантской волной и поселиться во мне.

Я умываюсь водой из крошечной раковины, затем вытираюсь полотенцем и надеваю чистую форму.

– Заключенный 9–70–981, – произносит Хэппи, – приготовьтесь к ежедневному обращению Смотрителя, мистера Галена Рая из Региона 86.

– Замечательно, – бубню я, садясь на кровать лицом к экрану.

По всему городу и в деревнях на окраинах Проекторы-крикуны на какое-то время перестанут извергать голографическую рекламу; Линзы остановят игровые процессы, дополненную реальность и социальные функции; каждый телевизор, модуль виртуальной реальности и любой другой экран будут показывать ежедневное сообщение Галена.

На моем маленьком тюремном экране появляется его изображение: дружелюбное и располагающее лицо уверенного в себе человека.

– Доброе утро, граждане, – начинает Гален, по его губам расползается лукавая ухмылка. – Знаю, вы все очень занятые люди, так что буду краток.

Мне не интересны эти ежедневные политические передачи, но если оборвать зрительный контакт, то эфир прекратится до тех пор, пока снова не взглянешь на экран. Проще поскорее с этим покончить.

– Мое обещание увеличить рабочие места для инженеров вскоре принесет свои плоды, и я лично гарантирую, что пятьдесят процентов этих нероботизированных рабочих мест будут зарезервированы для Убогих. Мы не разделенная нация, как заставляют вас думать СМИ; покуда я на посту Смотрителя, я не позволю этому случиться, в мою смену этому не бывать.

Я закатываю глаза, и на секунду, что я оторвался от экрана, изображение Галена, поднявшего палец вверх, замирает, пока я снова не возвращаюсь взглядом к экрану, и тогда он продолжает говорить о своей политике и о том, что Регион 86 стал успешнее, чем когда-либо за последние пятьдесят лет, – с чем я бы поспорил.

Гален завершает обращение своей обычной прощальной речью – «Все как один!» – и следующие два часа я провожу за чтением. Мне повезло: где-то через год после моего заключения я подружился с одним из надзирателей Аркана. Рен Солтер – человек. Она коллекционирует антикварные книги – не электронные вроде тех, которые можно отобразить на Линзе, а настоящие бумажные. В Аркане камеры сканируются каждые три секунды, чтобы удостовериться, что заключенный не сбежал, а также на наличие контрабандной электроники, поэтому старинные бумажные книги – это единственный вид книг, которые можно успешно сюда пронести. У подножия моей кровати собраны сто восемьдесят девять книг, начиная от пропахших сыростью вестернов трехсотлетней давности, страницы которых со временем пожелтели, а текст местами стерся, до последних из напечатанных книг примерно времен моего рождения.

Если книга по-настоящему хороша, могу прочесть ее за день. Есть те, которые я иногда перечитываю: истории так хороши, а персонажи такие яркие, что я невольно задаюсь вопросом: а были ли эти книги популярны, когда издавались? «Родня» [2]2
  «Родня» – роман американской писательницы Октавии Э. Батлер.


[Закрыть], «Гарри Поттер», «Жизнь Пи» [3]3
  «Жизнь Пи» – роман Янна Мартела, за который он получил Букеровскую премию в 2002 году.


[Закрыть] и «Левая рука Тьмы» [4]4
  «Левая рука Тьмы» – роман американской писательницы-фантаста Урсулы Ле Гуин.


[Закрыть], например.

Сейчас я на середине книги о семье, запертой в отеле с привидениями. Она написана автором, который мне очень нравится, я прочел минимум пять его книг, и эта, возможно, лучшая.

Что мне нравится в книгах, так это то, что я могу на время исчезнуть, погрузиться в места, созданные другим человеком; мне не нужно быть тем, кто я есть, или там, где я сейчас, пока я нахожусь в том другом мире, и порой мне это просто необходимо. Наверное, этим я не сильно отличаюсь от наркоманов, заселивших многоэтажки и трущобы на окраине города.

В 11:30 задняя стена моей камеры медленно скользит вверх. Она движется тихо, и я слышу птиц и чувствую ветер и тепло солнца. Я откладываю книгу в сторону и встаю.

Нам разрешается гулять на свежем воздухе по часу в день. Обычно сорок пять минут из шестидесяти я провожу, бегая по кругу замурованного двора в форме треугольника.

Только когда дверь полностью открыта, можно увидеть, как в действительности выглядит тюрьма. Неудивительно, что по форме это одна сплошная петля – отсюда и название. Аркан представляет собой километр по окружности со ста пятьюдесятью пятью ячейками и одним проходом, который служит и входом, и выходом из тюрьмы; Мрачный поезд связан с Арканом системой туннелей. Максимальная ширина комнаты каждого заключенного – менее трех метров, у стены, ведущей во двор, – два с половиной. Толщина бетонных стен – с метр, потолка – с полметра; это делает камеры звуконепроницаемыми, исключающими возможность побега и практически взрывоустойчивыми. Каждый заключенный получает узкий участок на территории двора – сужающееся по форме продолжение комнаты, простирающееся почти на шестьдесят метров до огромной бетонной колонны в центре, на вершине которой находятся дроны.

Час занятий на улице – это единственная возможность взаимодействовать с другими заключенными. Мы не видим друг друга из-за пятнадцатиметровых стен, разделяющих нас, но можем общаться, и пока задняя стена медленно открывается, я слышу крики и возгласы других заключенных. Слышу, как Пандер Бэнкс поет одну из семи песен, которые помнит из мира за стенами. Закончив петь все семь, начнет по новой.

Я слышу, как дроны по другую сторону двора оживают, угрожая Малакаю Баннистеру, который любит карабкаться по стенам, выжидая, пока охранники-роботы сосчитают до трех, а затем спускается на землю и смеется над ними. В четвертой и пятой камерах справа от моей слышу Пода и Игби – двух самых тихих заключенных в этой тюрьме – играющих в кости, по пять штук на каждого, которые Рен подбрасывает в их камеры. Они, должно быть, предельно честны или невероятно доверчивы, потому что ни один не может видеть через стену, что выпадает другому.

С обеих сторон я слышу планировщиков – группу из четырех заключенных: Адама Кассвелла, Фултона Конвея и Винчестера Шора слева от меня и Вудса Рафку справа, – которые обсуждают способы побега, и идеи их варьируются от абсурда «использовать технологию полета дронов, чтобы пролететь над стенами» до гениальности «координированная атака с использованием Отсрочки и угоном Мрачного поезда». Они, как и все, знают, что сбежать из Аркана невозможно, и знают, что все наши разговоры записываются, и что, хоть это и незаконно, правительство беспрепятственно может получить доступ к микрокамерам, имплантированным в наши лбы.

Но несмотря на весь беспорядок и гул, я слышу громкий голос, кричащий снова и снова о том, что хочет меня убить. Он постоянно повторяет мое имя: с момента, когда задняя стена открывается, и до самого ее закрытия. Каждый божий день.

– Лука Кейн, – хрипло кричит он, – я убью тебя. Лука Кейн, я тебя убью!

Парень, что выкрикивает эти слова, прибыл в Аркан на следующий день после меня, и все эти семьсот тридцать шесть дней он клянется убить меня. Признаю, поначалу меня это пугало, я не покидал свою камеру больше чем на секунду: выходил во двор и тут же возвращался. По такому поведению Хэппи понимала, что я больше не хочу выходить на улицу, и задняя стена закрывалась, оставляя меня одного в тишине. Но вскоре я понял, как был глуп: парень никак не мог до меня добраться, он не мог пройти огромные стены, разделяющие нас: они слишком высоки, а дроны выстрелили бы в него весь яд, если бы он попытался.

Надзиратель сказала мне, что парня зовут Тайко Рот. Самое ужасное, что я понятия не имею, кто он и почему так жаждет убить меня.

Наконец стена поднимается до потолка, и я выбегаю во двор. Я бегу так быстро, как только могу. Чем ближе я к колонне в центре, тем выше она кажется; я замедляюсь, чтобы коснуться ладонью холодного бетона и броситься назад в сторону своей камеры. Бег в центр и обратно занимает менее двадцати секунд, и я повторяю этот круг снова и снова; дыхание становится резким от острой боли в горле, ноги горят. Я чувствую, как в легких накапливается молочная кислота, но ускоряюсь, подавляя боль. Это мой акт восстания: так я говорю правительству, что думаю об их застенках.

Я снова бегу в центр; стены, отделяющие меня от соседних дворов, так близки, что я могу их коснуться. Невольно я вспоминаю о свободной камере справа – она пуста вот уже два дня. Раньше в ней жил Мэддокс Фэйрфакс, мой лучший друг, из Убогих, которого через три месяца должны были перевести в Блок. Мэддокс испытал удачу на одиннадцати Отсрочках, до своей последней операции. Они забрали его глаза и заменили прототипом протезов – смесью технологий и выращенных в лаборатории тканей. Какое-то время новые глаза работали. Когда он вернулся в Аркан, его мучили ужасные боли, швы и воспаление были еще свежими, но он с одного взгляда от стены до стены мог назвать мне точные размеры своего двора, он сразу мог сказать, сколько литров воды заполнили трубу для жатвы, а если над нами пролетал самолет, умудрялся назвать точную его высоту, направление и скорость.

Пока однажды Мэддокс не перестал быть собой. Его тело стало отторгать протезы, в тканях началось заражение. Его увезли на Мрачном поезде для наблюдений, и он так и не вернулся.

Вот в чем заключается риск, если мы соглашаемся на Отсрочку. Ты молишься о нанотехнологическом испытании, вакцинации или косметической инъекции, которая удаляет все волосы на теле или меняет цвет глаз, но время от времени заключенных забирают на Отсрочку, и когда они возвращаются и задняя стена открывается, то мы слышим их крики в агонии, потому что врачи забрали у них ноги, или легкие, или сердце и заменили чем-то новым, роботизированным.

Отсрочки служат для блага Совершенных. Испытания проводят для тестирования новых продуктов, которые делают жизнь богатых лучше; все мы в Аркане просто морские свинки для богачей.

Я думаю о Мэддоксе, о том, как он поддерживал меня первые несколько недель после суда, когда Хэппи обвинила меня в предумышленном совершении преступлений и признала виновным.

Мэддокс заговорил со мной на четвертый день моей жизни в Аркане, когда я впервые осмелился выйти во двор дольше, чем на секунду. Мы говорили об Отсрочках, о том, что лучше отказаться от них и принять казнь, чем подчиняться воле правительства, но мы оба знали, что отказаться было практически нереально. Выбрать смерть – это как плюнуть надежде в лицо, и каким бы глубоким ни было отчаяние, надежда всегда остается.

Когда шесть месяцев спустя (после первой операции, обязательной для всех, по имплантации технологии, предотвращающей побег) наступило время настоящей Отсрочки, я долго смотрел на экран, понимая, что вот сейчас приму контракт на Отсрочку, и это будет ампутация, или замена кости, или новая синтетическая кровь вместо моей собственной; я думал, что у меня ничего не получится и я умру в агонии и муках. Ученые в Терминале, где руководят Отсрочками, не убивают милостиво. Они приводят пациента для исследования, а затем наблюдают за ним круглосуточно, пока он не умрет. Они даже не предлагают обезболивающих. Они изучают каждую секунду материала, отснятого на камеры, наблюдая, как тело отвергает новую конечность, как новая поджелудочная железа не приживается или как разрываются укрепленные вены. Они фиксируют уровень боли пациента и то, как его тело реагирует на неудавшийся эксперимент, а затем корректируют испытание и проводят его на другом заключенном.

Говорят, в Блоке еще хуже. Там Отсрочка проводится раз в шесть недель, а не раз в шесть месяцев. Блок – это новое оборудованное здание, строительство которого закончили семь лет назад. Мало известно о том, что происходит в его стенах, но ходят слухи, ужасающие слухи о пытках, боли и условиях намного хуже, чем в Аркане. Заключенных отправляют в Блок, когда им исполняется восемнадцать. Мне осталось семьсот тридцать дней до совершеннолетия.

Отбрасывая все мысли об Отсрочках, о Блоке, смертных приговорах и Мэддоксе, я просто бегу. Наконец, обессиленный, я упираюсь в стену, отделяющую мой двор от двора, где когда-то упражнялся Мэддокс. Я вдыхаю теплый воздух, задумываясь, как дышится Совершенным? Системы автоматического пополнения кислородом подают кислород в кровоток в семь раз более эффективно, чем исходные легкие, а Автоматические легочные модераторы, или АЛМ, где раньше находились сердца, беззвучно очищают и перекачивают кровь по венам.

Сверхлюди, киборги, Совершенные – те, что смотрят на нас, обыкновенных, свысока, словно мы ничто – Убогие.

Я почти пришел в себя, как вдруг мое внимание привлекли голоса в камерах слева от моей. Заставив себя встать, я подхожу к противоположной стене. Среди пения и воплей, под крики непрекращающихся угроз Тайко Рота, я улавливаю фрагменты из разговора парня и девушки, обсуждающих что-то, происходящее во внешнем мире. Я узнаю голоса Алистера Джорджа и Эмери Фейт.

– Я слышал, там начались волнения и Убогие готовят восстание, – говорит Алистер, его ирландский акцент сливается с хаосом, и конец предложения мне не разобрать.

– Как? – спрашивает Эмери. – Как это вообще сработает? В такой войне не победить.

– Но говорят, что война будет и что… – и снова мне не удается разобрать слова Алистера.

– Но Алистер, войны не было уже сотню лет!

– Да, да, а как насчет всех тех людей, что пропали из города? Я слышал, они прячутся в Красных зонах. Что, если они…

Я напрягаюсь, чтобы услышать больше, пытаюсь уловить предложение Алистера целиком среди какофонии звука, но разговор прерывается завывающими сверху сиренами и голосом Хэппи о том, что у нас осталась одна минута, чтобы вернуться по комнатам. Чтобы напомнить нам о том, что произойдет, если мы не подчинимся приказу, дроны, сидящие на вершине центральной колонны, взмывают в небо и наводят оружие то на одного заключенного, то на другого, сканируя все вокруг. Прежде чем все обитатели Аркана вернутся в свои камеры, где проведут еще один день в тишине и одиночестве, я слышу слова прощания, финальные ноты поющей Пандер и крики Тайко в мой адрес.

Я сижу на кровати, пока стена закрывается, и пытаюсь насладиться напоследок звуком ветра.

Я раздумываю над разговором Эмери и Алистера. Они говорили о войне во внешнем мире, за стеной, но ведь это невозможно: миром правит единое правительство, которое неукоснительно следует наставлениям Хэппи и ее неопровержимой логике. Есть еще одна причина не поверить подобным слухам: двое заключенных из Аркана никак не могли получить информацию из внешнего мира. Здесь нет ни часов посещения, ни телевизионных трансляций, ни Линз или голографических камер, нет даже модулей виртуальной реальности, и хоть Хэппи как операционная система и использует все эти устройства в своих целях, нет никакого способа получить доступ к информации, даже через экран. Единственный человек, с кем мы можем здесь контактировать, – это надзиратель Рен, которую правительство обязывает приходить к нам раз в день, чтобы приносить обед. Это считается актом сострадания со стороны властей (рекомендованным, конечно, Хэппи), чтобы убедить людей, что с преступниками обращаются не совсем по-скотски.

Последний человек из внешнего мира, которого я видел, – за исключением надзирателя, охранника или доктора из Терминала – была моя сестра Молли: когда маршалы вытаскивали меня из дома, она плакала и умоляла меня не уходить.

То был мой последний день на свободе; меня отвезли в участок, где я признался в своих преступлениях. Хэппи провела надо мной суд, после чего меня отвезли в Терминал, где в запястья вживили магнитопровод, изготовленный на основе кобальта, а к сердцу подключили некое устройство. Это была моя первая Отсрочка – каждый заключенный в Аркане подвергается такой хирургической процедуре, поскольку именно так они контролируют нас, предотвращают беспорядки и попытки побега.

Я стараюсь отбросить грустные мысли, эти несчастные воспоминания об окончании моей реальной жизни и начале этой рутины, где изо дня в день не происходит ничего и ничего не меняется, и если Мировое Правительство и дальше будет править, то все так и останется.

– Хэппи, – зову я, поднимая глаза к экрану.

– Да, заключенный 9–70–981? – отзывается голос.

– Воспроизведи паноптическое [5]5
  Паноптический – всевидящий, всеохватывающий.


[Закрыть] наблюдение, день семьсот тридцать третий в Аркане, время 11:45 утра.

– Выполняю, – отвечает экран.

Статистика и цифры сменяются видеоизображением с паноптической камеры, имплантированной в мою голову. Я слышу свое частое дыхание после пробежки. Камера поворачивается к стене и замирает.

– Привет, Мэддокс! – слышу я свой голос, пытающийся перекричать угрозы Тайко и пение Пандер, но в ответ тишина. – Мэддокс, ты там?

И снова я испытываю страх, сковавший мое сердце в тот день, но подавляю предательские слезы.

Наконец, Мэддокс отвечает слабым и сломленным голосом:

– Думаю, в этот раз я пропал, Люк.

– О чем ты, приятель? – слышу свой голос, полный оптимизма и уверенности, что друг пошутил.

– Кажется, в Блок я так и не попаду. Может, оно и к лучшему.

Я смотрю это видео и вспоминаю, как мое сердце, и без того скачущее после пробежки, забилось тогда еще быстрее от осознания реальности.

– Мэддокс, что происходит?

– Глаза, Люк, они не работают.

Мэддокс был единственным, кому сходило с рук называть меня Люком, и мне стало невыносимо снова слышать, как он произносит мое имя.

– Остановить видеозапись, – приказываю я дрожащим голосом. – Отмотай назад, день четвертый в Аркане, время 11:30.

– Конечно, – отвечает экран.

Я начинаю просмотр. Вот я неуверенно выхожу во двор, дрожа от страха при выкриках Тайко Рота, грозящего меня убить.

– Это ты новенький? – спрашивает Мэддокс.

Я поднимаю глаза к верхушке разделяющей нас стены – камера показывает и это – но молчу.

– Меня зовут Мэддокс. Полагаю, ты и есть Лука Кейн, которому угрожает этот психопат? Не обращай внимания, в башке у парня явно болтается какой-нибудь новый винт, сводящий его с ума.

Я подхожу к стене и кладу ладонь на холодный камень:

– Да, я… я Лука Кейн.

– Лука Кейн, – повторяет Мэддокс, – приятно, наконец, познакомиться с тобой, сосед.

– Почему тот парень хочет моей смерти? – слышу я свой испуганный голос.

– Да кто его знает, – отвечает Мэддокс жизнерадостно и уверенно. – Кого это волнует? Ему до тебя не добраться.

– Заключенный 9–70–981, – прерывает меня Хэппи, пока я смотрю на экран, – у вас осталось две минуты из дозволенного дневного времени на просмотр воспоминаний.

– Отмотать, – приказываю я ей, – день шестой в Аркане, время 11:39.

– Конечно, – отвечает Хэппи.

На экране появляется новая видеозапись: двор, соседняя стена и голос Мэддокса, разговаривающего со мной.

– Дело в том, что к этому месту тоже можно привыкнуть. Люк, старина, расслабься, устройся поудобнее. Если тебе по-настоящему не повезет, то ты здесь надолго.

– Если не повезет? – слышу я свой голос, куда более узнаваемый, нежели тот испуганный и заикающийся голос мальчишки в четвертый день.

– Именно, – отвечает Мэддокс. – Мы лабораторные крысы, парень. В конце концов, нас не ждет ничего хорошего.

– Тогда зачем соглашаться на Отсрочки?

Он снова рассмеялся:

– Я задаю себе этот вопрос каждый раз. Знаешь, как они это делают? Как казнят нас?

– Я думал, они используют сердечный детонатор.

– Они используют Стиратели. Видел когда-нибудь такой? Они похожи на половину ракетки для тенниса, но без струн, наподобие серпа, и если какая-то часть тебя пройдет через его середину, она сотрется на крошечные, микроскопические кусочки. Вот наступит следующая Отсрочка, и посмотрим, хватит ли тебе смелости согласиться на Стирание.

Экран становится черным.

– Вы исчерпали свою дневную норму на просмотр воспоминаний.

– Отлично, – бурчу я. – Могу я остаться один?

– Конечно, – отвечает Хэппи, и экран гаснет.

Я убеждаю себя перестать думать о Мэддоксе. Постоянное размышление о нем пользы не принесет, не вернет его.

Я ложусь на спину и достаю книгу из-под подушки. Прочитав пару слов, я снова с головой погружаюсь в яркий мир. Это лучше, чем любая Линза или голографическая камера с ее технологиями воображаемых манипуляций.

Прошло два часа; раздвижная панель двери в мою комнату открывается, и до меня доносится голос Рен:

– С днем рождения, Лука.

Хоть она и прервала мое чтение, но я очень рад слышать ее голос.

Рен начала работать в Аркане всего год назад. Надзирателем был жестокий старик по имени Форрест Гамлет, который обычно на все про все тратил не более пяти секунд: выкрикивая вопросы, совал обед через проем в двери и, захлопнув люк, пропадал до следующего дня. Но по-настоящему ужасным было то, что я с нетерпением ждал встречи с ним. Аркан научил меня никогда не умалять силу одиночества – оно может заставить вас скучать даже по самым ужасным обстоятельствам вашей жизни.

Но Рен другая. Да, она из Совершенных, но не такая, как все, она искренне заботится о заключенных и их психическом здоровье.

– Спасибо, – отвечаю я, садясь к ней лицом.

– Как книга? – спрашивает она; светлые волосы идеально обрамляют ее лицо, подчеркивая зеленую глубину глаз.

– Потрясающая, – отвечаю я, отмечая страницу лоскутом ткани, который оторвал от наволочки, и кладу книгу на кровать. – Честно, она невероятная, пока одна из лучших.

– Да, мне она тоже нравится, – поддерживает Рен, улыбаясь. Ее улыбка очень красива – как же иначе, она ведь Совершенная, а значит, ее родители заплатили, чтобы она родилась красивой и генетически безупречной, не говоря о дюжине технологических усовершенствований; но почему-то ее улыбка кажется такой настоящей, такой естественной.

– Ты еще не читал его серию фантастических рассказов – кажется, это его лучшие работы.

– Жду с нетерпением, – говорю я.

Рен протягивает руку сквозь дверной проем, это запрещено – экран на стене загорается красным, и Хэппи твердо возражает:

– Проникновение. Блокировка через пять секунд, четыре, три…

Я быстро встаю, увидев маленькую посылку в руке Рен, завернутую в серебристо-красную бумагу. Я хватаю коробочку, не отрывая от нее глаз; Рен быстро убирает руку, и предупреждения Хэппи тут же прекращаются.

– Подарок? – спрашиваю я, вглядываясь в проем.

– У тебя же день рождения, – отвечает Рен, пожимая плечами.