Текст книги "Колония"

Автор книги: Бен Бова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)

КНИГА ВТОРАЯ
ИЮНЬ 2008 г. НАСЕЛЕНИЕ МИРА: 7.26 МИЛЛИАРДОВ

9

Проклятьем двадцатого века был национализм, устаревшая и опасная мысль, что отдельные страны совершенно суверенны и могут делать все, что пожелают. В международной торговле национализм привел к огромным несправедливостям между странами; богатые умирали от переедания, в то время как бедные умирали с голоду. В международной политике национализм дважды опустошил планету мировыми войнами и был в ответе за долгую, ожесточенную борьбу известную как «холодная война», прекратившуюся после принудительного основания Всемирного Правительства.

Сегодня в начальные годы двадцать первого века, проклятье национализма все еще остается наивеличайшей угрозой миру, разуму и стабильности человечества. Многие погруженные во мрак невежества люди готовы вернуться к национализму, повернуться спиной к Всемирному Правительству. И что еще важнее, многие из богатейших людей и корпораций в мире рассматривают Всемирное Правительство как угрозу своему положению, богатству и власти.

Они совершенно правы!

Эммануэль Де Паоло, Обращение на открытии сессии Всемирного Законодательного Собрания, 2008 г.

Кабинет Сайреса Кобба походил на внутренность сложного глаза насекомого. Он был театром наоборот, со всего одним человеком там, где полагалось быть сцене, сидящим за похожим на подиум столом на высоком, вращающемся табурете с плюшевым верхом. Вместо рядов кресел для зрителей перед ним поднимались ряд за рядом дюжины и дюжины видеоэкранов, показывавшие каждый иную часть громадной колонии. С того места, где он сидел, словно какой-то строгий учитель – янки, со щетиной седых волос пылающей в свете экранов словно миниатюрный нимб, Кобб мог видеть практически все, все общественные места «Острова номер 1».

Пара техников заменяла треснувшее стекло в огромных окнах, тянувшихся вдоль всей колонии. По стеклу чиркнул метеорит размером не больше песчинки. Автоматические сенсоры сигнализировали ремонтной бригаде работавшей круглые сутки, поддерживая воздухонепроницаемость и чистоту окон.

Электрические уборочные комбайны с лязгом двигались по длинному ряду кукурузы, их многочисленные руки срывали со стеблей зрелые початки, а другие манипуляторы косили опустевшие стебли и мульчировали их.

Девочка-подросток парила на ярком желто-красном дельтаплане, поднимаясь по спирали к центральной оси огромного цилиндра, где вызываемая вращением гравитация снижалась практически до нуля и она могла легко летать пока не проголодается настолько, чтоб вернуться на землю.

Один из автоматизированных перерабатывающих заводов, в рабочем коконе вне цилиндра, бесшумно и эффективно распылял тонну лунного камня и преобразовывал газообразные химические вещества в антибиотики и иммунологические стимуляторы для продажи на землю. У пульта управления сидел одинокий контролер и смотрел – зевая – на нечеловечески сложную паутину из стекла и металла. Компьютер завода наблюдал микросекунда за микросекундой за каждым граммом материала и эргом энергии используемых заводом.

А в нижней левой части его театра-кабинета пять экранов Кобба показывали виды сочной тропической растительности в Цилиндре Б. Там ничто не двигалось. Пока.

Сам Кобб едва трудился смотреть на экраны. Они настолько сделались частью его самого, что он чувствовал, когда все хорошо, а когда происходит что-то неординарное, что-то нуждающееся в его внимании.

Он диктовал в настольный коммуникатор:

– … чтобы там по мнению Всемирного Правительства оно не имело право делать, или какое сильное давление оказать на нас. Мы не разрешим никаких – повторяю, никаких – инспекционных поездок по этой колонии любым – повторяю, любым – представителям Всемирного Правительства, кем бы они там не были. Настоящая проблема не столько их официальные требования, сколько их неофициальные попытки шпионажа…

Он поднял взгляд на видеоэкран угнездившийся поблизости от потолка. Дэвид верхом на электропеде гнал очертя голову по грунтовой дороге ведшей к зданию Административного центра.

Кобб чуть не улыбнулся, а затем посмотрел на вделанные в стол часы с цифровым табло. И снова принялся диктовать памятную записку.

Ровно четырнадцать минут спустя на крошечной коробке коммуникатора вспыхнул красный свет. Кобб дотронулся до нее, а затем грубовато спросил:

– Что там?

– Это я, – видеоэкран в самом центре стола Кобба заполнил раскрасневшееся, обеспокоенное лицо Дэвида.

– Я здесь во внешнем кабинете. Мне надо с вами поговорить.

– Знаю, – сказал Кобб, глядя на юношу из-под лохматых седых бровей. – Располагайся поудобнее. Я выйду через минуту-другую.

Внешний кабинет существовал для виду, для приема гостей, и спокойной болтовни без пялящихся на тебя словно тысяча любовных глаз видеоэкранов. Кобб не держал при своем Директорате никаких секретов, никаких помощников, и никакого громоздкого штата лакеев. Зачем зря тратить ценные человеческие мозги на задачи с которыми с таким же успехом могли справиться компьютеры? Печатать на машинке, составлять досье, рассылать сообщения, находить по видеофону людей, разыскать информацию в файлах с данными – компьютеры делали это лучше, чем умели люди без перерывов на питье кофе, больничных листов, просьб о прибавке к жалованию и без скуки.

Гостей часто удивляло, что им приходилось самим уведомлять о своем визите Директора «Острова номер 1». Им не улыбалась никакая длинноногая секретарша. Никакой чиновный помощник не заставлял их ждать пока он решает, готов ли Босс принять их. Просто приходишь во внешний кабинет и сам берешь трубку.

Кабинет этот был достаточно роскошным: покрытые замшей кушетки и стулья сверкающие хромом и алюминием, на стенах красивые трехмерные картины «Острова номер 1» во времена строительства; сработанный в колонии толстый ковер; все помещение выдержано в теплых красно-коричневых тонах, с немногими ярко выделяющимися желтыми цветами.

Кобб дал двери закрыться с достаточно громким щелчком, чтобы заставить Дэвида резко повернуться лицом к нему.

– Что у тебя за проблема, сынок?

С миг Дэвид не знал с чего начать.

– Я проверял стандартные прогнозы… общую картину…

– И обнаружил, что я говорил тебе правду, – кивнул Кобб. – Мир летит к суперкатастрофе с такой быстротой с какой только может.

– Она уже началась!

– Все верно.

– А так и не увидел этого, – сказал Дэвид, рухнув на одну из кушеток. – Я чертовски замечательный Прогнозист, не правда ли?

Кобб подошел и сел рядом с ним.

– Я держал твой нос очень близко к жернову, сынок. Вина тут такая же моя как и твоя. Нельзя увидеть большую Картину, выуживая Валовой Национальный Продукт Боливии и сопоставляя его путем перекрестных ссылок с…

– Я видел все данные, – повторил Дэвид. – Я держал все это в руках. Но так и не сложил его раньше в единое целое.

– Может быть ты не хотел этого, – предположил Кобб. – Это ведь здорово пугает, не так ли?

Дэвид посмотрел на его морщинистое обветренное лицо:

– Мы должны что-то предпринять насчет этого.

– Я же тебе говорил, сынок, мы ничего не можем поделать.

– Я хочу сам проверить это.

Кобб чуть не улыбнулся.

– Разве ты не веришь мне?

– Вы говорите мне правду… какой вы ее видите, – сказал Дэвид. – Так же поступал и Лилиенталь, когда сказал, что никто и никогда не создаст аэроплана способного летать. Братья Райт нашли способ.

– И ты думаешь, что сможешь найти способ предотвратить катастрофу.

– Я хочу попытаться.

– Она, как ты уже знаешь, уже началась. Она началась тридцать лет назад.

– Знаю. Но все равно я должен попытаться.

Кобб погрузился в податливую теплоту кушетки.

– Что ты предлагаешь предпринять? Все компьютерные изыскания в мире не изменят, знаешь ли, основные данные.

– Тогда мы должны найти новые вводы, новые концепции, новые курсы действий.

– Где?

– На земле. Я должен отправиться туда, сам увидеть…

Кобб заставил его умолкнуть подняв костлявую руку.

– Нет. Ты не можешь покинуть колонию.

– Но я…

– Ты не можешь покинуть колонию Дэвид. Я никак не могу позволить тебе улететь.

– Знаю, – сказал Дэвид. – Юридически я не являюсь гражданином никакой земной страны. Но я могу стать гражданином Всемирного Правительства. Все, что мне требуется сделать, это заполнить простую анкету…

– Это она тебе сказала?

– Эвелин? Да.

– Ну, она права. Это достаточно верно, – признал Кобб. – Но твою проблему это не разрешит. Юридически ты движимое имущество – точно также как рабочие, прибывшие сюда трудиться по контракту на пять лет. Они тоже не вольны уехать отсюда.

– Это просто формальность, – возразил Дэвид.

– Но я буду настаивать на соблюдении этой формальности, – сказал Кобб. – Я не хочу, чтобы ты отправлялся на землю. Там тебя ничего не ждет, кроме разбитого сердца и опасностей. Ты останешься здесь, где тебе и место.

– Вы не сможете меня заставить остаться здесь! – вскочил на ноги Дэвид. – Я вам не раб!

– Я могу заставить тебя остаться здесь, сынок. И юридически… ну, может ты и не раб, но уж определенно не волен уезжать куда хочешь.

– Это преступно!

– Я только пытаюсь тебя защитить, Дэвид, – Кобб откинулся на спинку кушетки, чтобы посмотреть ему в лицо. – Корпорация всадила в тебя кучу денег. Совету не понравится, что ты бегаешь где-то на Земле, рискуя своей очень ценной шкурой. С ученым сословием случится приступ! Чтоб их драгоценный эксперимент смылся от них? Они усядутся на тебя даже если я ничего не стану делать.

– Вы не сможете сделать со мной этого! – закричал Дэвид. – Я апеллирую к Всемирному Правительству! Я попрошу Эвелин запустить эту историю во все средства массовой информации на Земле.

С сожалением покачав головой, Кобб ответил:

– Эту Холл ты ни о чем не попросишь. Она исчезла.

– Исчезла? – у Дэвида казалось подкосились ноги.

Мне очень неприятно бить тебя мешком по голове, мой мальчик, но именно это-то мне и придется сделать.

– Она улетела несколько часов назад, утренним челноком. Я все еще пытаюсь вычислить, как же ей это удалось.

– Вы выкинули ее из колонии!

– Нет, я этого не делал, – сказал Кобб. – Я хотел, чтоб она оставалась здесь. Последнее место, куда я хотел ее отправить, это обратно на Землю. Но она, должно быть, припасла себе поддельные удостоверения. Смылась она с гладкостью свистка.

– Вы выслали ее!

– Не высылал я! – настаивал Кобб, и сам повысил голос.

– Я вам не верю! – заорал Дэвид. – Вы выбросили ее и удерживаете здесь меня! Вы отослали ее подальше от меня потому что она начала открывать мне глаза на то, что делаете вы, и Совет, и на все это мерзкое положение!

Глаза твои открылись спору нет, устало подумал Кобб. Но почему это всегда должно сопровождаться такой сильной болью.

– Послушай меня, сынок, – начал он. – Я не…

– Нет! Я кончил вас слушать! Я намерен выбраться отсюда из этой тюрьмы!

Кобб медленно поднялся на ноги. Он осознал, что руки его слегка дрожат.

– Дэвид, ты знаешь, что не можешь покинуть «Остров номер 1». Даже если б я хотел тебя отпустить, сынок, Совет никогда бы этого не разрешил. А ученые взялись бы за оружие. На тебя потрачено столько денег и человеческих сил… Ты слишком ценен, чтобы рисковать собой на Земле. Там для тебя слишком грязно и опасно. Тебе там никак не выжить.

– Я отправляюсь! – крикнул Дэвид. – Тем или иным путем я отправляюсь на Землю!

Он повернулся и стремглав вылетел из кабинета, оставив Кобба стоять там в одиночестве, дрожащего старика, стоящего в пустом кабинете среди плюшевых низких кушеток и скульптурных стульев и шепота вентиляторов идеально прогонявших по помещению кондиционированный воздух.

Стоящего в полном одиночестве.

По морщинистому лицу старика медленно расползалась улыбка. Печальная улыбка, но все-таки улыбка.

Удачи тебе, сынок, молча пожелал он.

10

Весь день провел на телефоне, пытаясь найти работу. Ничего не светит. Попросту нет никакой работы для двадцатилетних, проведших всю свою жизнь на фермах. Я могу чинить механизмы, работать с деловым компьютером, ухаживать за скотом, немного даже разбираюсь в ветеринарии. Но это никого не интересует. У меня нет диплома нужного колледжа. Все смотрят на цифры вместо человека.

Сотрудники социального обеспечения говорили с мамой и папой, и по меньшей мере пять различных политических партий позвонили прокручивая свои записанные призывы. Я даже получил один такой от компании утверждающей, что она вербует людей ехать в Латинскую Америку воевать с партизанами подрывающими там законно избранные правительства.

Я не знаю ни что делать никуда податься. Мне, разумеется, не нравится мысль съезжать с фермы, но нам придется это сделать, еще до конца этого месяца.

Дневник Уильяма Пальмквиста.

Они ехали вдоль одного из старых каналов, ведшего к отдельной реке Евфрат. Дэнни был не чужд к наездничеству, а Бхаджат ехала так, словно родилась на арабском скакуне, быстрая, как мысль, грациозная, словно она и гладкий белый конь были единым целым.

Они ехали мимо рощ оливковых деревьев и полей с новыми зелеными побегами, запыхавшись от свободы ветра, под ярким бронзовым небом, похожим на перевернутую чащу из кованного золота, а рядом с ними переливалась на солнце вода в канале.

Высоко над ними стрекотал вертолет. Выкрашенный в черно-красные цвета шейхства аль-Хашими, он оставался так высоко, что казался всего лишь точкой на небе, не замечаемый двумя всадниками внизу. Пилот вертолета следил за ними в приделанный к шлему электронно-оптический бинокль. Для него вся эта сцена не имела большого смысла. Дочь шейха бешено скакала в дневную жару по тропе вдоль канала, а этот втершийся А-риш старался не отставать от нее. Они только что проскакали мимо Ясеневой Рощи и огибали теперь жалкие крестьянские фермы. Канал был грязной серо-коричневой канавой, полезной, но некрасивой.

Дэнни побудил своего коня поднажать, и скакун охотно откликнулся на это. Но Бхаджат все равно оставалась впереди, ее густые черные волосы струились по плечам. Она оглянулась на него и рассмеялась.

Затем она вдруг резко свернула с тропы вдоль канала, направляясь мимо края одного из обработанных полей к развалинам каких-то старых каменных зданий, стоящих на небольшой возвышенности посреди плоской равнины. Дэнни последовал за ней.

Поводья Бхаджат натянула под прохладной тенью массивной каменной арки. Та была единственной все еще не тронутой частью здания. Стены по обеим сторонам от нее пообвалились. Дэнни остановил всхрапнувшего и вставшего на дыбы коня по другую сторону арки.

– Он хочет еще побегать, – крикнула ему Бхаджат. – Он пока еще не готов отдыхать.

– Ну, а я готов, – отозвался Дэнни, перекидывая ногу через скрипучее седло и с благодарностью соскакивая на твердую землю.

– Вы хороший наездник, – отозвалась Бхаджат, ведя коня под уздцы.

– Не такой хороший, как вы.

– О, мы с Синбадом старые друзья. Мы скакали вместе не один год. – Конь мотнул головой, словно соглашаясь с тем, что говорила Бхаджат.

– Синбад, – проговорил Дэнни. – Вам нравятся имена из «Тысячи и одной ночи».

– О да, – ответила Бхаджат. – Из всех имен в этих сказках мне больше всего нравится имя Шахерезада.

– Не вам одной, – усмехнулся он. – Одна из этих чертовый пронок называет себя Шахерезадой.

– В самом деле? – Бхаджат чуть отвернулась от него.

– Вероятно именно она-то и приказала убить меня, – сказал он.

– О нет, – сразу же ответила она. – Я бы так о ней не думала. Как она могла захотеть убить такого мужчину? Вероятно, она очень расстроилась, узнав, что ее друзья решили напасть на вас.

Дэнни состроил кислую гримасу.

– Могу себе представить.

Они привязали лошадей рядом со скудной порослью травы и сняли с них седла и сумки. Дэнни увидел, что почва тут песчаная, сухая. На ней едва ли что-нибудь произрастало. Но из одной старой обвалившейся стены пробилось на волю искривленное старое дерево, покрытое полной листвой. Они отнесли туда седельные сумки и присели в тени дерева.

Бхаджат достала сэндвичи и ледяной чай, и они не спеша позавтракали. Один раз Дэнни подумалось, что он слышит бренчащий шепот далекого вертолета, но в основном они могли с таким же успехом заехать на миллион миль в пустыню, настолько полным было их уединение.

Он посмотрел на недоеденный им сэндвич, потом на Бхаджат, и рассмеялся.

Ее темные глаза спросили его, почему.

– Посмотрите вот на это, – поднял он запястье. – Я могу позвонить в любую библиотеку в мире и велеть компьютеру почитать нам стихи, верно?

– Да, – согласилась она нерешительно, не понимая.

– Значит, – сказал он, постучав по наручному коммуникатору, – «книга стихов под ветвью», – он показал на дерево, – «хлеба ломоть, кувшин вина»…

– Омар Хайям, – догадалась Бхаджат. – Он был персом и умер в бесчестии. Пьяница.

– Он был потрясным поэтом.

– Мы не пьем вино, – указала с дразнящей улыбкой Бхаджат.

– Ну и что? Важно другое, «… и ты, поющая со мной в пустыне дикой…»

– Я не могу петь, – покачала головой Бхаджат. – Мой голос не годится для пения.

– Каждое сказанное тобой слово, Бхаджат, это песня. Каждый раз, когда я вижу твое лицо, твою улыбку, это величайшая песня любви, какую когда-либо пели.

Она опустила очи долу, словно покраснела, как полагалось подобающе воспитанной мусульманской даме. Но он видел, что она улыбается. Он протянул к ней руку и притянул ее к себе, и она охотно, радостно прильнула к нему, со всей страстью, подъем которой он ощутил и в собственном теле.

Любовью они занимались пылко и все же не торопясь. Дэнни исследовал каждый изгиб, каждую пору ее гибкого юного тела: изгиб шеи, пластическую твердость бедер, мягкость грудей, почти невидимый холм на изгибе спины, теплую, трепещущую, податливую, настойчивую чудесность. Ее руки, кончики пальцев и язык находили каждый нерв, искривший и горевший у него под кожей.

Когда Дэнни наконец перешел в сидячее положение, солнце отбрасывало по развалинам длинные тени. Усмехнувшись он обернулся посмотреть на улыбающуюся ему Бхаджат.

– Твоему отцу я не очень-то понравлюсь.

Она медленно закрыла глаза и ответила:

– Ты ему не понравился с самого начала.

– Именно это я и почувствовал.

– Но мы с самого начала были одним существом, мой прекрасный А-риш. Наша кровь смешалась. Именно это-то и ненавистно отцу.

– Ты имеешь в виду переливание крови.

Она кивнула, по-прежнему не открывая глаз.

– Врач сказал, что ты умрешь от потери крови. Времени не было. У тебя оказалась та же группа крови, что и у меня. Это было предопределено.

– Ты дважды спасла мне жизнь.

– Один раз, два раза, сто раз… – она улыбнулась. – Твоя жизнь – моя жизнь милый. Я поняла это с того мгновения, когда впервые увидела тебя, когда Хамуд принес тебя в машину.

– А когда я впервые увидел твое лицо, – признался Дэнни, – залитое лунным светом… я тогда уже влюбился в тебя.

– Это хорошо.

– Но как насчет твоего отца? Он же даже не знает, что я покинул дом.

– Он слишком занят своей работой, чтобы все время следить за нами. Охранников же можно подкупить. Один из них влюблен в Ирину, служанку-гречанку. Было не так уж сложно добиться, чтобы он навестил ее на полчаса, вместо того, чтобы следить за тобой.

– Но он ведь хочет услать тебя подальше – на «Остров номер 1».

– Я не поеду, – просто ответила она.

– А почему он держит тебя в доме, словно пленницу? Почему не выпускает меня?

– Чтобы защитить тебя от убийц из ПРОНа, – ответила она. А затем с улыбкой добавила: – И чтобы держать тебя взаперти от своей дочери, которая безумно влюблена в тебя.

Аль-Хашими сидел в своем передвижном кабинете, гигантском сухопутном крейсере, бороздившем сушу с помощью двигателей, работающих на водороде. Внутри крейсер ничем не напоминал деловой кабинет. Облаченный в племенную галабею, шейх удобно развалился на небольшой горе мягких подушек. Сквозь сильно затемненные окна он видел ряды и ряды микроволновых антенн, тонких металлических шестов, протыкавших небо и пивших, передаваемую со спутников солнечную энергию.

Космическая ирония судьбы состояла в том, что арабские страны, некогда столь богатые нефтью, по-прежнему находились на переднем крае производства энергии. Западные страны ожидали, что могущество саудовцев и хашимитов спадет и исчезнет, когда иссякнет нефть под их пустынями. Жадные индустриальные страны дожидались развала арабского могущества, им уже рисовалось, как они отомстят этим выскочкам – последователям ислама.

– Но, да будут благословенны головы их отцов, арабы оказались достаточно мудры, чтобы понять, что их пустыни – идеальное место для строительства ферм солнечной энергии. Воспользовавшись огромным богатством, нажитым на продаже нефти, арабы вложили уйму денег в «Остров номер 1» и изготовляемые этой колонией Спутники Солнечной Энергии.

И безлюдные пустыни Аллаха оказались куда полезней, чем могло бы присниться этим безбожным жителям Запада. Где еще найдешь лучшее место для антенных ферм, принимавших энергию со спутников? Сильные лучи микроволновой энергии нельзя направлять в сердце города или даже на сельскохозяйственные угодья. В Европе теснота, свободного пространства там нет. Никто не хотел видеть безобразную, а может и опасную антенную ферму рядом со своим домом, городом, фермой, курортом.

Жители Запада страшились невидимых микроволновых волн точно также, как страшились атомных электростанций, могущих спасти их от нехватки энергии в предыдущий век. Но в Северной Африке, Аравии, Ираке и иранской империи Пехлеви имелись огромные безлюдные просторы. Достаточно странно, никто иной как израильтяне во многом обеспечили высокой технологией и квалифицированными инженерами то строительство, что превратило эти безлюдные просторы в центре энергии, питавшую всю Европу от Ирландии до Урала.

Аль-Хашими улыбнулся, глядя, как по встроенному в стенку крейсера экрану связи проплыли самые последние сообщения. Скандинавскую притенную ферму опять закрыли. Защитники окружающей среды винили приток энергии со спутников в нарушении экологического баланса Арктики и наводнениях, уничтоживших сельскохозяйственные угодья дальше на юге.

Он коснулся кнопки на небольшой панели с клавишами сбоку от него, и видеоэкран показал, как средства массовой информации освещали скандинавское фиаско. И рассмеялся вслух.

– И зачем им всегда называть любую экологию обязательно «хрупкой»? – спросил он своего гостя, молча сидевшего на подушках лицом к шейху.

На госте было темное обмундирование и клетчатая гутра шофера аль-Хашими. Он кивнул, но ничего не сказал. Он умел узнавать риторический вопрос, когда слышал его.

– Сейчас они болтают о «хрупкой экологии» северной тундры и ледников. Когда мы строили здесь притенные фермы, речь шла о «хрупкой экологии» пустыни. Ха!

Молодой человек чуть пошевелился.

– Посмотри на это, – приказал аль-Хашими, показывая на окна крейсера и мелькающие за ними антенны. – Какая экология? В пустыне пусто. В ней нет ничего такого, что понадобилось бы любому нормальному человеку. Мы уже пять лет пользуемся этой притенной фермой, и какой от этого вред? Убито несколько змей. Спалило несколько ястребов, потому что они оказались слишком глупы и не летали подальше от луча.

– Но радиация может быть опасна, – сказал молодой человек, – если оставаться в ней достаточно долго.

Аль-Хашими изогнул бровь в его сторону.

– Боишься, Хамуд? Ты?

– Нет. – Курд может быть таким же храбрым, как любой араб, подумал Хамуд.

– Опасаться нечего, – тонко улыбнулся аль-Хашими. – Хотя кое-что от луча может слегка просачиваться по границам притенной фермы, этот фургон экранирован. Мы едем в полной безопасности.

– И комфорте, – добавил Хамуд, чтобы показать, какого он мнения о роскоши шейха.

– Ты аскет, – усмехнулся аль-Хашими.

Хамуд покачал головой.

– Я не привык к такой роскоши. У шофера жизнь… менее комфортабельна.

– Ты хочешь сказать, – рассмеялся аль-Хашими, – что глава ПРОН не имеет своих мелких удобств?

– С удобствами революции не совершить, – сурово ответил Хамуд.

– Полагаю, революционер должен страдать ради своего дела. Это часть его образа.

Хамуд ничего не сказал.

– А эта женщина среди вас… эта Шахерезада… она тоже аскетка?

– Она символ, – ответил с бесстрастным лицом Хамуд, – и мало чего иного. Вождь ПРОН в этой части мира – я.

– Конечно, – согласился аль-Хашими.

– Мои последователи из ПРОН боятся вас, – сказал Хамуд. – Они опасаются, что получая от вас деньги и помощь, мы сами лезем в капкан.

– Твои последователи думают, – голос аль-Хашими напрягся до хрупкости, – что хашимитский шейх, потомок сына Пророка, нарушит свою клятву? Осквернит святость гостеприимства?

– Они люди молодые и необразованные, – пояснил Хамуд. – И голодные.

– И пуганые?

– Да, часто. Но они сделают, что я им скажу, несмотря на свой страх.

– Значит они храбрые.

Хамуд степенно кивнул.

– Почему они сражаются против Всемирного Правительства? – спросил аль-Хашими.

– Потому что они не желают, чтобы ими правили иностранцы. Лично я хочу увидеть независимый Курдистан, свободный от всякой иноземной власти.

– А зачем вы попытались убить архитектора, строящего дворец Калифа?

– В качестве символа нашего сопротивления Всемирному Правительству, конечно.

– Ни по какой другой причине?

– Да.

– У вас не вызывало гнева строительство дворца?

– Оно нам без разницы. Но, убивая иностранца, руководящего строительством, мы говорили Всемирному Правительству, что будем сопротивляться его диктатуре.

– Ты – дурак, – отрезал аль-Хашими.

Хамуд проглотил поднявшийся жарким комом в горле комок гнева и спокойно спросил:

– Как это так?

– Акты политического терроризма глупы, – заявил шейх. – Ими ничего не добьешься, кроме прилета из Мессины бригады Всемирной Полиции.

– Они служат символом.

– Символом! – У аль-Хашими был такой вид, словно он собирался сплюнуть. – Если уж вам надо ударить, так бейте там, где от этого будет какой-то толк!

Хамуд угрюмо посмотрел на него.

– Я задержал этого иностранца в собственном доме и сказал Всемирной Полиции, что наша собственная полиция владеет положением. Оставьте архитектора в покое. Если вы этого не сделаете, то Всемирное Правительство насядет на вас несмотря на мою защиту, и тебе и твоим последователям полностью не поздоровится. Вас раздавят, а ваш пепел развеют по ветру.

– Но зачем вы держите архитектора в доме? Его рана наверняка достаточно зажила.

– Моя дочь без ума от него, и я хочу держать его там, где могу внимательно следить за ними обоими.

Хамуд кивнул. Недостаточно внимательно, знал он. Бхаджат хватит ума, чтобы добиться своего.

А аль-Хашими между тем спросил:

– Я все еще не понимаю, что она делала на базаре в такое позднее время.

– Я всего лишь ее шофер, – ответил Хамуд. – Она велела мне ехать на базар, и я сделал, что мне велели. – «Она прореагировала точь-в-точь как ты, молча добавил он, когда услышала, что мы собираемся убить архитектора. Даже прежде чем встретиться с ним, она беспокоилась о его безопасности».

– Я должен отправить ее на «Остров номер 1». Это единственный способ спасти ее.

– А моим людям нужно каким-то образом нанести удар по Всемирному Правительству. Революционное движение либо шагает вперед, либо разваливается.

– Тогда ударьте где-нибудь в другом месте, не в Багдаде.

– Нам понадобится транспорт. И оружие. И взрывчатка.

Аль-Хашими коротко кивнул.

– Отлично. Я позабочусь о том, чтобы вы получили их. Но оставьте в покое Багдад.

Ты хочешь сказать, оставьте в покое Бхаджат, подумал Хамуд. И рассмеялся про себя. Но она оставит тебя, о шейх, и последует за мной. И архитектора она тоже покинет ради меня.

Медленно, как раз с такой неторопливостью, чтобы не сделать ее оскорблением, Хамуд поднялся на ноги. Он слегка поклонился, а затем направился к выходу. Когда крейсер повернул на изгибе дороги, он слегка покачнулся, но раздвинувшая его губы знающая улыбка осталась на месте.

Я получу нужные нам транспорт и оружие, сказал он себе. А Бхаджат пойдет со мной.

Как только Хамуд закрыл за собой дверь, аль-Хашими нажал клавишу на панели.

Экран заполнило лицо его последней по счету белокурой секретарши.

– Сэр, – сообщила она со странной улыбкой на лице, – мы получили доклад с вертолета наблюдения.

Он закрыл глаза.

– Что там?

– Ваша дочь покинула дом вместе с канадским архитектором.

– Понятно.

Секретарша зачитала полный рапорт пилота, включая составленное в осторожных выражениях сообщение о продолжительности времени, когда Бхаджат и Маккормик оставались вне поля зрения под деревом в уединении среди развалин. Когда аль-Хашими открыл глаза, то увидел, что секретаршу доклад, кажется, позабавил.

Я с огромным удовольствием сотру с твоего лица эту улыбочку, подумал он.

– Это полный доклад? – спросил он.

– Да, – подтвердила она.

Он кивнул.

– Пошлите шофера, Хамуда, обратно ко мне.

Экран опустел. И почти тут же Хамуд снова шагнул в кабинет и уселся, скрестив ноги, перед шейхом.

– У меня изменение в плане, – уведомил его аль-Хашими.

– Да?

– Вы убьете архитектора. Нужно придать делу вид несчастного случая… что-нибудь вроде попытки ограбления, как вы пробовали в первый раз. В его смерти не должно быть никакого намека на политическое значение.

Хамуд кивнул и подавил улыбку.

– Но он должен умереть и как можно быстрее. Я хочу, чтобы он умер!