Текст книги "Граф Бертран"

Автор книги: Барбара Пикард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Пикард Барбара
Граф Бертран

Барбара Пикард

Граф Бертран

перевод Светлана Лихачева

За пределами замка завывал ветер, ураган гнал по небу низкие серые тучи; дождь лил, не переставая, на затопленные поля. Уже седьмой день бушевала гроза; уже семь дней выл ветер и лил дождь; уже седьмой день граф Бертран не мог выехать на охоту.

Пажа Руперта разбудили шум и голоса в коридоре: люди сновали по каменным переходам туда-сюда мимо комнаты, что служила мальчугану спальней. – Пора вставать, – подумал он. Однако глаза юного пажа закрывались сами собой, голова раскалывалась. За окном бесновались ветер и дождь. – Еще пять минут, – сказал себе мальчуган. Накануне Руперт засиделся далеко за полночь, играя с графом в шахматы; не прошло и двух минут, как он снова крепко уснул.

Мартин, капитан стражи, стоял на вершине главной башни замка, оглядывая окрестности, едва различимые за пеленою дождя. Поля превратились в озера; тут и там над мутной водою в шахматном порядке поднимались кусты. – Не припомню я подобного потопа, – заметил Мартин одному из своих воинов. – Боюсь, что и сегодня графу не суждено поохотиться.

Два часа спустя, в завешанной гобеленами комнате, в роскошной кровати с синим пологом пробудился граф Бертран. Он потянулся, зевнул, раздвинул занавеси и убедился, что уже день: в щели ставней пробивался бледный свет. Граф встал, набросил на плечи отороченный мехом халат, подошел к окну и распахнул створки: порыв ветра швырнул ледяной дождь ему в лицо. Граф выругался, захлопнул ставни и яростно потребовал внести свечи, дабы он мог, наконец, одеться.

Спустя полчаса граф Бертран уже восседал за столом у пылающего очага; трое слуг боязливо прислуживали ему, в то время как Мартин и Хэмфри, управляющий замка, стояли поодаль, ожидая приказаний.

Следя за тем, как слуга наполняет серебряную чашу, владелец замка нахмурился. – Где Руперт? – вопросил граф. – Почему вино наливает не он? Никто не ответил, хотя все присутствующие в зале со страхом ждали этого вопроса. – Где Руперт? – повторил граф очень тихо. Когда же ответа так и не последовало, он обратился к управляющему:"Хэмфри, где Руперт?"

– Не знаю, милорд. Нынче утром я его не видел.

– Так ступай и отыщи его, – приказал граф. – Он знает свои обязанности и должен быть здесь.

Хэмфри повиновался. В коридоре он столкнулся с Рупертом: мальчуган мчался со всех ног, с трудом переводя дыхание. – Я проспал, – сознался он.

– Сегодня утром граф в прескверном настроении, – промолвил Хэмфри, понижая голос. – Неудивительно: в такую погоду он опять не сможет выехать на охоту.

Руперт, наконец, справился с застежками камзола, в то время как Хэмфри кое-как пригладил встрепанные волосы мальчика. Вместе вошли они в зал. Граф поднял взгляд. – Доброе утро, Руперт, – приветствовал он пажа. Но притворно-любезный тон владельца замка не обманул никого.

– Доброе утро, милорд.

– Ты опоздал, – заметил граф.

– Да, милорд. Я прошу прощения.

– Могу ли я узнать причину? – улыбнулся граф.

– Извините, милорд. Я... я проспал.

Граф поднял брови. – Проспал? – повторил он с легким удивлением. Должно быть, ты очень устал накануне.

– Устал, милорд.

Граф отхлебнул вина. – Надо думать, вчерашняя партия в шахматы тебя изрядно утомила.

– О нет, милорд, – поспешно возразил Руперт. – Вовсе нет.

– Ты отрицаешь только из вежливости, – вздохнул граф. – Ничего, сегодня мы постараемся несколько разнообразить твою жизнь. – Он допил вино. – Поедешь к барону Роберту и передашь ему мое послание. Свежий воздух пойдет тебе на пользу.

Руперт изумленно воззрился на графа.

– Ты слышал, что я сказал? – поинтересовался граф.

– Да, милорд.

– Советую выехать пораньше; я рассчитываю, что ты вернешься до ночи.

Мартин, капитан стражи, попытался вмешаться. – Милорд, даже в хорошую погоду путь к замку барона Роберта долог и труден. Не лучше ли послать вместо мальчика одного из моих людей?

Граф Бертран поглядел на Мартина. – Купание в холодной воде приведет его в чувство: сонливость как рукой снимет, – заметил он.

Старый Хэмфри, управляющий замка, храбро выступил в защиту пажа. Реки вышли из берегов, ехать опасно, милорд. Не кажется ли вам... – но тут он сбился и умолк, не в состоянии продолжать под взглядом графа.

– Я высказал свою волю, – негромко напомнил владелец замка.

– Да, милорд, – кивнул Хэмфри. Граф Бертран повернулся к пажу. – Ты можешь идти. И помни, что ты должен вернуться до ночи.

– Я постараюсь, милорд, – отозвался Руперт.

– Ты не только постараешься, но и преуспеешь, иначе горько в том раскаешься. Теперь ступай.

– А послание, милорд?

– Послание? – переспросил граф. – Какое послание?

– Послание к барону Роберту.

– Ах, да, послание к барону Роберту. – Граф задумался на мгновение, затем проговорил:"Передай барону, что я надеюсь опять поохотиться с ним вместе, когда гроза кончится".

Руперт поклонился и направился было к двери. Уже у самого порога граф окликнул его. – Руперт.

– Милорд?

– Не забудь привезти ответ, чтобы я знал, что ты и в самом деле побывал у барона Роберта и передал ему мои слова.

Первую половину дня граф Бертран провел в пиршественном зале замка: он то сидел у огня, негодуя на весь свет, потому что гроза бушевала по-прежнему, и об охоте оставалось только мечтать, то расхаживал взад и вперед по настилу из тростника, размышляя, как бы убить время. Слуги по возможности обходили зал стороной. Всяк знал – когда граф в плохом настроении, от него следует держаться подальше, а на протяжении последних семи дней Бертран пребывал в настроении на редкость прескверном, – с тех пор, как разразилась гроза, и об охоте пришлось на время забыть.

Ибо охота была любимым развлечением графа. Все домочадцы его благословляли судьбу в те дни, когда граф выезжал из замка с соколами или гончими; ибо когда граф преследовал оленя или вепря, или спускал соколов на цаплю, не так много оставалось у него времени, чтобы измышлять способы сделать жизнь ближних своих как можно более неприятной.

Воистину, графа Бертрана следовало избегать даже тогда, когда он пребывал в благодушном настроении, ибо никто и никогда не знал, как скоро он выйдет из себя и разозлится на какой-нибудь пустяк, или придумает себе новую забаву – а забавы графа заключались главным образом в том, чтобы причинять боль другим. Ибо слишком много власти, и слишком много золота, и неумение держать себя в руках сделали свое дело: уже в тридцать лет граф Бертран снискал себе репутацию самого ненавистного человека на много миль вокруг.

Тут и там каменные стены пиршественного зала украшала прихотливая резьба: здесь встречались и цветы, и фрукты, и фигуры зверей и птиц, а порою и гротескная голова с выпученными глазами или высунутым языком. Одна из этих горгулий вдруг привлекла внимание графа, когда он обходил зал в четвертый раз; на каменном лице, жирном и щекастом, застыла издевательская усмешка. Граф остановился. – Уж не надо мной ли ты потешаешься? – вопросил он. – Ты находишь меня смешным? – Владелец замка подошел к очагу и подобрал с пола полено. – Это нетрудно исправить, – заметил граф и, яростно размахнувшись, ударил бревном по злосчастному изваянию. Камень даже не треснул; вместо того раздался тихий щелчок и часть стены стала медленно поворачиваться внутрь на скрытой пружине, – словно крохотная дверца, сделанная в точности по размерам человека.

– Потайная комната, – подумал граф, радуясь своему открытию. Отбросив бревно, он шагнул внутрь и оказался в тесной келье, высеченной в толстой стене замка. Но, прежде чем Бертран успел заметить, что комната пуста и другой двери в ней нет, он осознал, что света из зала поступает все меньше, и обернулся как раз во-время, чтобы увидеть, как плита с тихим щелчком встала на место. Граф Бертран оказался заперт в кромешной тьме.

Пленник немедленно пришел в ярость. Он принялся колотить кулаками по неподатливому камню, и только сбив пальцы в кровь, рассудил, что напрасно тратит время, заставил себя успокоиться и принялся ощупывать стену дюйм за дюймом, надеясь отыскать секретный механизм и выйти на волю. Но хотя владелец замка внимательно изучил всю стену, отделяющую его от зала, а затем и прочие три, и пол, и низкий потолок, рука графа ощущала только гладкий камень. И тогда граф Бертран понял, что потайная дверь изнутри не открывается.

– Если я позову, меня услышат, – подумал Бертран, и принялся кричать и стучать по стене инкрустированной рукоятью кинжала. Но снаружи так и не раздалось ответного отклика. – Это потому, что в зале сейчас никого нет, вот и все, – сказал себе граф. Но в глубине души он понимал, что стены слишком толсты.

Потекли минуты, равные часам; никто не слышал криков графа, а дышать в потайной комнате становилось все труднее. – Это потому, что я запыхался, колотя в стену, – сказал себе граф Бертран. Но в глубине души он понимал, что потайная комната слишком мала, и снаружи не поступает свежего воздуха.

Текли часы, равные дням, и вот графа стала мучить жажда. – У меня пересохло в горле, потому что я слишком громко кричал, – сказал он себе. Но в глубине души Бертран гадал, как скоро запертый в крохотной комнате человек умрет без воды.

Несмотря на то, что все ненавидели графа Бертрана, и говорили о нем много недоброго, трусом его не назвал бы никто; даже теперь, оказавшись в положении столь бедственном, он испытывал скорее гнев, чем страх. Но по мере того, как шло время, граф понял, что многие побывали в зале с тех пор, как он попал в ловушку, и задумался, а суждено ли ему вновь обрести свободу.

Снаружи сгущались сумерки, но для графа уже давно наступила ночь. Измученный и отчаявшийся, он прислонился к стене, бессильно уронил руки и закрыл глаза. Когда, спустя несколько минут, граф снова открыл глаза, он увидел, что в комнате забрезжил слабый свет; и в этом неверном зареве он увидел женщину. Средних лет, высокая и статная, незнакомка куталась в длинный пурпурный плащ; лицо ее под белым покрывалом, холодное и бесстрастное, казалось изваянным из мрамора.

Граф Бертран окинул комнату быстрым взглядом. – Значит, есть и другой вход, – отметил он.

– Для тебя путь только один, – отозвалась женщина. – Тот, которым ты вошел сюда, через дверь у тебя за спиной. – Голос незнакомки был холоден и спокоен, так же, как и лицо.

– Так как же ты оказалась здесь? – потребовал граф.

– Для меня не существует ни замков, ни засовов; двери и стены для меня не преграда, а броня от меня – не защита, – отвечала незнакомка.

Граф Бертран недоверчиво оглядел гостью. – Кто ты? – вопросил он.

– Люди называют меня Смерть, – негромко отозвалась та.

Запертый в потайной келье, граф Бертран запрокинул голову и расхохотался над гостьей. В следующее мгновение им снова овладел гнев. Довольно глупостей, женщина. Шутить не время. Покажи мне, как открывается дверь в стене.

– Дверь открывается только снаружи, – отозвалась незнакомка. – Разве ты сам еще не убедился в этом?

Граф заглянул ей в глаза; ни у кого прежде не видел он подобного взгляда. – Кто ты? – снова спросил владелец замка.

– Я уже сказала тебе, – отвечала гостья, – Я – Смерть. – И на этот раз граф поверил ей.

– В книгах, что пишут монахи, я видел изображения Смерти, – задумчиво проговорил он. – Как правило, это – скелет с короной на голове и с серпом в руках.

– Каждый изображает меня так, как представляет сам, – отозвалась Смерть. Владелец замка не ответил, и она продолжила, – Я пришла за тобой, граф Бертран. Через несколько часов ты умрешь.

Граф замолчал. Ему вдруг стало холодно; не спасало даже отороченное мехом платье алой парчи. – Почему я должен умереть? – спросил он наконец.

– Можешь ли ты привести хоть один довод в пользу того, чтобы сохранить тебе жизнь?

– Я не хочу умирать.

– Это не довод, – ответствовала Смерть. – Какое мне дело до твоих желаний?

– Я слишком молод, чтобы умереть.

– Умирали многие и помоложе тебя. Это не повод, чтобы сохранить тебе жизнь.

Владелец замка высокомерно вскинул голову. – Я – граф Бертран, объявил он. – Я – лорд этого замка и окрестных земель.

– И это не довод, – отвечала Смерть. – У тебя есть двоюродный брат, человек добрый и кроткий. И он, и его юная красавица-жена пользуются всеобщей любовью. Все охотно признают его лордом замка и повелителем окрестных земель.

Граф замолчал.

– Ты сам видишь, – сказала Смерть, – нет такой причины, по которой следовало бы сохранить тебе жизнь.

– Неправда, – отвечал граф. – Я уверен, что причина есть, только она не приходит мне на ум. Несправедливо допрашивать меня сейчас, когда я в положении столь отчаянном. Дай мне время, верни мне свободу, и я приведу тебе достаточно доводов.

– Ни тебе, ни другим, размышляй вы хоть сотню лет, не удастся измыслить причины, по которой следовало бы сохранить тебе жизнь.

– Ты лжешь, – фыркнул граф.

– Давай заключим сделку, – предложила Смерть. – Я предоставлю тебе свободу до того мгновения, как пропоет петух; мы вместе выйдем отсюда. Если до рассвета в замке отыщется хотя бы один человек, что приведет хотя бы один-единственный убедительный довод в пользу того, чтобы сохранить тебе жизнь, я одна возвращусь туда, откуда пришла. Но если такого человека не найдется, тогда завтра владения твои перейдут к другому хозяину.

– Я принимаю вызов, – отвечал граф, и тут же оказался в пиршественном зале замка, рядом с той, что называла себя Смерть. Над возвышением в дальнем конце залы горел одинокий светильник; огонь в очаге давно потух.

Граф жадно вдохнул свежий воздух, наслаждаясь вновь обретенной свободой. Он подошел к очагу, подул на тлеющие угли и подложил дров; пламя послушно взметнулось вверх, и владелец замка протянул к огню замерзшие руки. Он заметно приободрился. – Сам ли я стану проводить испытание, или ты пойдешь со мной? – спросил он, обернувшись к Смерти.

– Ты полагаешь, твои слуги осмелятся сказать тебе правду? усмехнулась Смерть. – Нет, вопрос задам им я.

Граф Бертран пожал плечами. – Как угодно.

– Сейчас полночь, весь замок спит, – проговорила Смерть. – Я призову сюда всех по очереди. Они явятся, погруженные в сон, и увидят и услышат только меня. Они станут говорить, не таясь, а поутру забудут обо всем, как забываются ночные кошмары.

Смерть поднялась на возвышение, уселась в кресло графа, опустив холодные, как лед руки, на резные подлокотники. – Первым будет Хэмфри, твой управляющий, – объявила она.

Граф стоял у возвышения, прислонившись к стене, и удивлялся, отчего так колотится его сердце. Спустя несколько минут дверь в противоположном конце зала открылась и вошел Хэмфри. Он направился прямиком к подножию возвышения, и выжидательно замер, словно за ним посылали: много раз доводилось ему стоять вот так перед графом, и Бертран с трудом верил, что Хэмфри и впрямь погружен в сон.

– Хэмфри, – проговорила Смерть, и голос ее прозвучал негромко и участливо, – если бы господин твой завтра умер, стал бы ты горевать?

– Нет, не думаю, – отвечал Хэмфри.

– Можешь ли ты привести хоть один убедительный довод в пользу того, чтобы сохранить ему жизнь?

Старик на мгновение задумался, а затем медленно заговорил. – Долгие годы я преданно служил старому графу, его отцу; когда же старый граф умер, я плакал, ибо он был добр и великодушен. Но сын его Бертран жесток и несправедлив, худшего господина в целом свете не сыщешь.

Граф подался вперед. – Ты забываешься, Хэмфри, – угрожающе произнес он. Одним движением руки Смерть заставила Бертрана умолкнуть. – Он тебя не слышит, – напомнила Смерть. – Молчи и внимай слову правды.

Тем временем Хэмфри продолжал. – Думается мне, кабы не память о его покойном отце, которого я любил, я покинул бы замок много лет назад и подыскал бы себе другого господина. Нет, я не могу привести ни одного довода в пользу того, чтобы сохранить жизнь графу Бертрану.

– Это все, – сказала Смерть. – Можешь идти. – Хэмфри поклонился сидящей в кресле и вышел из зала. Граф презрительно улыбнулся краем губ и вскинул голову.

– Мартин, капитан стражи, – объявила Смерть, и спустя несколько минут перед ней предстал Мартин.

– Мартин, – вопросила Смерть, – если бы господину твоему завтра суждено было умереть, огорчило бы тебя это?

– Ничуть, – отвечал Мартин. Он фыркнул. – Я бы порадовался.

– Можешь ли ты привести хотя бы один довод в пользу того, чтобы сохранить графу жизнь?

Капитан стражи покачал головой. – Ни одного, – отвечал он, кладя руку на рукоять меча. – Думается мне, не дорожи я воинской честью, граф умер бы куда раньше.

– Это все, – проговорила Смерть. – Можешь идти. – Мартин поклонился и вышел из зала. Презрительная улыбка по-прежнему играла на губах графа; он еще выше вскинул голову.

– Отец Хилари, капеллан замка, – объявила Смерть, и добродушный монах тут же предстал перед нею.

– Святой отец, – промолвила Смерть, – если бы завтра граф умер, огорчило бы тебя это?

– О да, – отвечал капеллан, и граф Бертран напрягся. – О да, повторил священник. – Мне бы не хотелось, чтобы он умер без покаяния. – И граф Бертран расхохотался.

– Можешь ли ты привести хоть один довод в пользу того, чтобы сохранить графу жизнь?

Отец Хилари надолго задумался, и, наконец, сказал:"Я обучал юного графа всевозможным наукам. Уже тогда он был дик и необуздан, и слушал только себя. Может быть, если бы отец его прожил подольше, Бертран вырос бы другим. Он нуждался в твердой руке". Монах покачал головой. – Конечно, я стану молиться за его душу и уповать на то, что небеса смилостивятся над грешником, но, хотя стыдно мне признаваться в этом, я думаю, что предам прах графа земле с чувством глубокого облегчения, радуясь, что отныне он более никому не причинит зла.

– Это все, – объявила Смерть, – Ступай. – Отец Хилари ушел; на губах Бертрана по-прежнему играла презрительная усмешка; он еще выше вскинул голову.

Одного за другим призывала к себе Смерть обитателей замка, и расспрашивала их одного за другим: воинов и свиту, конюхов, доезжачих и сокольничих; поваров, полотеров и лакеев; один за другим они отвечали на заданный вопрос. И все, начиная от хранителя библиотеки, тощего, серьезного книжника, родича самого графа, и кончая жалкой судомойкой, что прятала красные руки под засаленным передником и таращилась на Смерть, открыв рот, – все давали один и тот же ответ. В целом замке не нашлось человека, что привел хотя бы один довод в защиту графа Бертрана.

И когда последний из слуг вышел из зала, и Смерть с графом снова остались вдвоем, Смерть повернулась к Бертрану и молвила:"Ты выслушал всех. В замке больше некого расспрашивать, а восход близок".

Граф поглядел в окно и увидел, что на небе уже забрезжил бледный свет нового дня; никогда прежде встающее солнце не казалось ему столь ненавистным, а жизнь – столь желанной. Во дворе закукарекал петух.

– Ты выиграла, – признал граф.

Смерть поднялась с кресла. – Пойдем, – приказала она.

Но в это самое мгновение дверь распахнулась и в зал вошел Хэмфри, уже не во сне, вместе с пажом Рупертом. Одежды мальчугана промокли насквозь от дождя; маленький гонец едва стоял на ногах. Одной рукою поддерживая пажа за плечи, управляющий замка подвел Руперта к очагу, подбросил в огонь дров и принес сухой плащ. – Снимай мокрую одежду, садись и грейся, – велел Хэмфри. – Я принесу тебе чего-нибудь горячего.

– Он очень злился, – спросил Руперт, – когда я не вернулся до темноты? Я пытался, изо всех сил пытался, но не смог. Что он сказал?

– Ничего, насколько мне известно, – отвечал старик. – С самого утра его никто не видел; день прошел бы куда как мирно, да только никто не знал, где он, и всяк то и дело оглядывался, опасаясь, а не стоит ли граф за спиной. Теперь садись и отдыхай, а я сейчас вернусь.

Хэмфри ушел; маленький паж сбросил сапоги и дорожный камзол. Зубы мальчугана стучали, пальцы онемели от холода. Он завернулся в плащ и свернулся в клубок у пылающих поленьев.

– В замке остался еще один человек, которому ты не задала вопроса, заметил граф Смерти. Смерть поглядела на съежившегося у очага мальчика. Ты возлагаешь надежды на его ответ? – спросила она.

– Вовсе нет, – ответствовал граф. – Но ты дала слово спросить всех и каждого. Кроме того, – он улыбнулся краем губ, – это все-таки отсрочка.

Смерть снова уселась в резное кресло и стала ждать; ждал и граф, стараясь продлить последние минуты. А измученный Руперт улегся на пол у огня и уснул.

Голос Смерти звучал нежно и кротко. – Руперт, подойди

сюда. – По-прежнему погруженный в сон, Руперт встал и подошел к подножию возвышения.

– Руперт, если бы графу Бертрану суждено было сегодня умереть, огорчило бы тебя это?

Мальчуган уставился на Смерть во все глаза; затем встряхнулся и улыбнулся. – Да это только сон, – сказал он.

– Ты огорчишься? – настаивала Смерть.

– Конечно.

– Ты меня удивляешь, – молвила Смерть. – Он порою жесток к тебе, и неизменно груб, разве не так?

– Вы здесь чужая, – отозвался Руперт, – иначе бы не задавали подобных вопросов. А ежели вы чужая, так, стало быть, не ваше дело, я вам отвечать не обязан.

– Руперт, – проговорила Смерть, и голос ее звучал нежно и ласково, Можешь ли ты привести хоть один довод в пользу того, чтобы сохранить графу жизнь?

– Да хоть дюжину, – уверенно отозвался мальчик.

В голосе Смерти послышались холодные ноты. – Назови хотя бы один.

Но когда Руперт попытался собраться с мыслями, он не смог придумать убедительного довода; мальчуган знал только, что не хочет смерти графа. Он – мой господин, я горжусь тем, что служу ему, и не желаю, чтобы он умер.

– Это не довод, – молвила Смерть. – Подумай еще.

Руперт надолго задумался. Он озадаченно нахмурился. – Должно быть, я не хочу смерти графа потому, что люблю его, – объявил он наконец.

– Ты его любишь? – удивилась Смерть; голос ее казался холоднее льда. – Ты любишь господина настолько жестокого?

На этот раз в голосе мальчугана прозвучала твердая уверенность. – Да, люблю.

– Это неубедительный довод, – возразила Смерть. – Я его не принимаю. Привязанность слепа и непостоянна, ею легко управлять. Это цветок, что отцветает в одночасье; это мерцающая во тьме свеча, что гаснет от легкого дуновения. Твой довод неубедителен.

Руперт гордо выпрямился. Дерзко глядя в лицо Смерти, – никогда прежде не видел граф подобного выражения на лице пажа, – мальчуган высоко поднял голову, и в голосе его прозвучал вызов. – Я нахожу, что довод достаточно убедителен, – объявил он.

И Смерть опустила взгляд. – Это все, – проговорила она. – Можешь идти. – И Руперт возвратился к очагу и снова растянулся на полу.

– Я сдержу слово, – сказала Смерть графу, – хотя любовь – слаба; жизнь, что держится на волоске столь тонком, все равно что обречена; а привязанность пажа нужно еще доказать. Но в будущем изволь вести себя иначе. Стоит тебе утратить любовь этого мальчугана, и вместе с нею ты утратишь жизнь. Помни об этом и будь осторожен.

– Ни перед кем не преклоню я колен, моля о жизни. Жизнь из чужих рук мне не нужна, – высокомерно бросил граф Бертран.

– Я тебя предупредила, – отвечала Смерть. – Отныне я часто стану навещать тебя. А теперь возвращайся в потайную комнату, и на этот раз твои крики услышат.

И снова граф оказался в одиночестве в темноте кельи. Он принялся стучать в стену и звать на помощь; снаружи, в зале, Руперт заворочался во сне и открыл глаза. Мальчугану понадобилось несколько минут, чтобы выяснить, откуда доносятся звуки; когда же Хэмфри возвратился с чашей парного молока, он подумал было, что юный паж утратил рассудок.

– Это граф, – настаивал Руперт. – Там, за стеною. Это он, я знаю.

Со временем и Хэмфри убедился, что за стеною кто-то есть. И вот наконец-то граф услышал долгожданные удары мотыг и кирок; слуги крушили стену.

Спустя несколько часов отверстие расширилось настолько, чтобы пленник смог выбраться наружу, и граф Бертран снова оказался в зале. Измученный, но не укрощенный, он окинул критическим взглядом шестерых усталых работников, что трудились, не покладая рук, дабы освободить его. – Могли бы работать и быстрее, – съязвил он.

У двери в зал владелец замка заметил Руперта, и остановил на нем долгий пристальный взгляд: мальчуган уже подумал было, что господину его и впрямь стало известно о затянувшейся отлучке гонца. Но в конце-концов граф спросил только:"Так какой же ответ прислал барон Роберт?"

– Он велел передать вам, милорд, что ежели погода не изменится, то пройдет еще немало дней, прежде чем вам удастся поохотиться на дичь достойнее, чем лягушки и рыбы.

Граф Бертран расхохотался.

В последующие дни граф Бертран ни в чем не изменил своего поведения, и с Рупертом обращался ровно так же, как прежде. Граф убедился, что Смерть сказала правду, пообещав не оставлять его надолго; то и дело доводилось ему различить вдалеке высокую, статную фигуру, или углядеть за углом край пурпурного плаща. А случалось, что Смерть подступала совсем близко, терпеливо дожидаясь, чтобы Руперт возненавидел графа, и непокорный достался бы ей.

Однажды вечером, когда графу прискучило стрелять в мишень, укрепленную на противоположной стене зала, он поставил к мишени Руперта. Если ты шевельнешься, – предупредил граф, – я могу и промахнуться. А если на лице твоем я прочту страх, я пойму, что ты не доверяешь моему искусству лучника, и приду в ярость. А когда я прихожу в ярость, я порою попадаю мимо мишени. – Бледный как полотно, Руперт встал напротив расчерченной доски и закрыл глаза, стараясь ни о чем не думать; а граф вогнал в дерево над его головою целую дюжину стрел, выстраивая их в подобие венка. На мгновение граф отвлекся: Смерть стояла в зале, пристально наблюдая за ним; только один Бертран услышал ее предостерегающий голос, и помедлил, глядя на гостью, а затем со смехом отвернулся и вложил новую стрелу в тетиву.

И еще как-то раз, на пиру, граф разгневался на Руперта по ничтожному поводу, и жестоко высмеял мальчугана перед гостями, а затем поднял взгляд: Смерть стояла у самого кресла. Некоторое время Бертран не сводил с гостьи глаз, а затем приказал подать еще вина, с издевкой поднял чашу в немом тосте и выпил за Смерть.

И когда бы граф не заставлял Руперта составить ему партию в шахматы (что происходило почти каждый вечер), Смерть стояла рядом, следя за игрой. Граф играл превосходно, равного ему не нашлось бы во всем замке; и любимым его развлечением было притвориться, будто соперник проигрывает только потому, что боится одержать верх над господином. Бертран уверял, что подобное подобострастие его злит, и требовал, чтобы, выиграв, соперник доказал, что и впрямь не поддается. Руперт старался изо всех сил, но куда ему было тягаться с графом! А Бертран то насмехался, то бранился, и к концу игры мальчуган едва сдерживал слезы, что граф находил весьма забавным.

Засим постоянное присутствие Смерти. терпеливо выжидающей своего часа, приводило только к тому, что граф Бертран становился все более дерзок. И вот уже почти не приходилось сомневаться, что дни графа сочтены.

Как-то раз погожим утром граф Бертран собрался поохотиться на кабана; и, невидимая для всех, кроме графа, Смерть сопровождала отряд на черном как смоль коне.

На окраине леса к графу подвели бедняка: несчастный подстрелил в лесу оленя. – У меня нет денег и нет работы, – оправдывался бедняк, – жена моя и дети умирают с голоду.

– Дичь в этих лесах принадлежит мне, – отозвался граф, – а имущество вора отбирает закон.

Жена бедняка и трое маленьких детей выбежали из хижины и принялись умолять своего сюзерена. Но граф не смягчился. – Я подарю вам его жизнь, сказал он. – Жизнь, но не больше. – И Бертран приказал своим людям сжечь хижину бедняка вместе со всем имуществом. – В следующий раз, – посоветовал он несчастному, – ты будешь умнее и позволишь им умереть с голоду. – И граф поехал дальше.

Руперт теребил в руках поводья. – Ну почему ты так гадок? – шептал мальчуган про себя. – Так гадок и так жесток? – И Смерть, что знала о любви только понаслышке, уловила эти слова и улыбнулась.

В глубине леса охотники подняли вепря и ранили его. Отряд поехал по следу, что уводил в густые кусты близ кабаньего логова. Проехать далее верхом не представлялось возможным. Разгоряченный охотой, граф спрыгнул с лошади, потрясая копьем; щеки его разгорелись. – Не вздумайте спускать собак, – приказал он, – я сам добью зверя. Кто со мной? – Никто не отозвался. – Сборище трусов, – рассмеялся Бертран. – Я пойду один, – и он двинулся напролом сквозь кусты.

Очень скоро Руперт понял, что ожидания дольше не вынесет; он тихонько соскользнул с лошади и поспешил за графом.

Граф шел по следу вепря до тех пор, пока не выбрался из зарослей кустарника в тесную лощину с каменистыми склонами в человеческий рост. В дальнем конце лощины, преграждая ему путь, стояла Смерть; пурпурный плащ развевался по ветру.

Держась чуть сзади, Руперт увидел, как господин его вошел в лощину, и желая остаться незамеченным, чтобы избежать расспросов и насмешек, не пошел по той же тропе, но вскарабкался по каменистому левому склону.

Граф Бертран и Смерть стояли на узкой тропе лицом к лицу. Смерть заговорила первой. – Сегодня ты убил то единственное, что сохраняло тебе жизнь; юный Руперт возненавидел тебя. Я предупреждала: будь осторожен; но ты не послушался, и теперь ты мой.

– Я говорил тебе, – отозвался граф, – что никого не стану на коленях молить о жизни; жизнь из чужих рук не имеет для меня цены.

– Разумнее было бы преклонить колена, – заметила Смерть.

– Что сделано, то сделано. Я ни о чем не жалею.

– На этот раз тебе не спастись, – молвила Смерть, и, запахнувшись в плащ, отступила в сторону; чуть поодаль стоял разъяренный вепрь, готовый броситься на охотника.

Граф пожал плечами и коротко рассмеялся. – Ты победила. Спорить с судьбой я не стану. – Он бросил копье на землю и выжидательно скрестил руки на груди.

Яростно всхрапнув, огромный вепрь ринулся на жертву, и в это самое мгновение, восклицая:"Милорд, осторожно!", Руперт спрыгнул с каменной насыпи, оказавшись между господином и злобным зверем.

– Глупец! – крикнул граф, и, одной рукою отшвырнув Руперта, другой рукою он схватил копье и заслонил мальчика. Вепрь был уже совсем близко; граф ощущал его горячее дыхание и видел, как поблескивают маленькие злые глазки. Но вдруг зверь свернул в сторону, промчался мимо, и исчез.

Граф Бертран поглядел на Смерть: закрыв лицо плащом, она отвернулась и ушла. И граф понял, что еще много, много лет не увидит ее, а когда Смерть явится в следующий раз, он будет стар и измучен, и обрадуется ей, как другу.

Граф Бертран помог мальчугану подняться на ноги и мрачно заметил:"Ни к чему это было; ты мог бы погибнуть, а я того не стою".

На лице Руперта возникло то самое упрямо-дерзкое выражение, что граф видел лишь однажды; мальчуган вскинул голову и вызывающе ответил:"Стоите, милорд".